Когда-нибудь у них будет счастливое Рождество

В Эверморе Рождества не существовало. Пока кампус Эдгара Аллана украшался гирландами и пополнялся ёлками, гнездо оставалось таким же мрачным и бездушным. Жизнь его обитателей почти не менялась, разве что в каникулы им не приходилось тратить время на бессмысленные лекции. Они переходили на десять-шесть — расписание, что позволяло им использовать время как можно более эффективно. Ученики других университетов отмечали праздники с семьёй и друзьями, смотря фильмы и напиваясь глинтвейном, в то время как Вороны изводили себя на поле, готовясь к будущим матчам. Никто из них не жаловался. Они предпочли это их жизням вне гнезда, когда подписали договор с университетом. Каждый из них счёл потерю праздников и прочих прелестей свободы тем, что они готовы были пожертвовать ради того, чтобы считаться лучшими в стране. Это был их выбор. У Жана же не было выбора. Он был Моро, а значит все его решения зависели от Морияма. Он смирился со многим. С отсутствием света, с постоянной болью, с тем, что его место всегда будет позади Рико и мастера. В обычные дни он не думал об этом. Он приучил себя не тратить время на бесполезные «что если», на которые он никогда не получит ответа. Его место в Эверморе, и от него это никак не зависело. Но Рождество не было обычным днём. Эвермор забрал у него воспоминания о Марселе. Гнездо лишило его света не только физически, но и заменило цветастые платья его сестры и зелёную траву в его памяти на красно-чёрные формы его сокомандников и плексигласовое стекло. И всё же среди клочков его прошлого, Жан мог сшить некоторые из них в единое полотно. Конечно, он не был уверен, что часть из его воспоминаний не была придумана его сознанием в попытке ухватиться хоть за что-то, но он предпочитал не думать об этом. В Рождество его родители менялись. Из страшного человека с тяжёлой рукой его отец превращался в добропорядоночного гражданина, что ходил со своими детьми и женой в церковь, а его мать в эти дни носила лишь платья, убирая свой ремень на полку, из-за чего страх перед ней немного отступал. Каждый год его родители собирали своих людей и партнёров на рождественский ужин. Со временем Жан понял, что всё это делалось, чтобы заверить всех вокруг, что семейство Моро не испытывает никаких финансовых проблем. В день празднования его мать нанимала несколько служанок и старательно делала вид, что они были в доме всё время, и именно они и приготовили еду, что стояла на столах. Отец же доставал дорогие бутылки из подвала и пил их так, будто для него их стоимость абсолютно неважна. На Жане с Элоди лежала ответственность за украшение дома. В эти дни родители почти не трогали их, лишь иногда комментируя их старания. В первый раз, когда они свалили на Жана эту работу, было очень много критики, но он довольно быстро понял, что именно хотят видеть его родители. Ему нравилось украшать ёлку и расставлять разные декорации по дому, пусть и приходилось придерживаться стандарта его родителей, из-за чего на взгляд Жана ёлка выглядела слишком скучно. Но больше всего ему нравилось плести рождественские венки. Его мать покупала ветки и материалы и отдавала их Жану, который сплетал их воедино. Ему нравилось собирать ветки в едино и вплетать в них разные украшения. По мнению Жана они выглядели даже лучше тех, что он видел в магазине. Позже, его мать рассказывала всем гостям, что заказала их у известного дизайнера, с которым она близко общается. Всё это было ложью, но Жан прекрасно понимал, что ему не стоит уличать в это мать. А потому он молчал, помня где его место. На следующий день всё исчезало из дома. Жан не был уверен, почему его мать и отец так быстро уносили всё из дома. Возможно, не хотели видеть напоминание о том, что им приходится врать, чтобы скрыть свои проблемы. С утра уже не было ёлки и подарков, что гости принесли для семьи Моро. Родители не позволяли им с Элоди оставить игрушки. — Это всё бессмысленная ерунда, — заявляла его мать, собирая их в мусорный пакет. Венки тоже постигала такая же участь. Несколько часов кропотливой работы Жана исчезали со стола и двери в одно мгновенье, словно их там и не было. Жан всегда хотел оставить один себе, всё-таки он потратил немало времени на их создание. И всё же страх перед ремнём его матери был сильнее, а потому он всегда безропотно позволял родителям избавиться от его творений. Жан знал, что такое Рождество было далеко от счастливого, но это всё, что у него когда-либо было. А потом он лишился и этого. Проводя каждое своё Рождество в Эверморе, он иногда ловил себя на мысли, что скучает по тому, что было у него дома. Он знал, что его место было в гнезде, и он не имел права думать о чём-то другом, но Жан ничего не мог с собой поделать. Он рассказал об этом Кевину. Это был глупый поступок, даже опасный. У Воронов было не принято делиться чем-то настолько личным. Это было появлением слабости. Ошибкой. Хотя по сравнению с тихим разговорами на французском, хранившими сокровенные секреты, руками, не причинявшими боли, и поцелуями, скрытыми ото всех вокруг, это их нарушение казалось не слишком вопиющим. Да и что такое ещё одна ошибка после всех тех, что они уже совершили? — Я бы хотел увидеть ёлку, — признался ему Кевин. Им удалось уличить момент наедине, пока Рико был на встрече с Мастером, а потому сейчас Дэй устроился на коленях у Жана, пока тот перебирал его волосы. Им почти не удавалось остаться наедине, потому что Кевин был фактически привязан к Морияма, но исключения бывали. Как только Мастер вызывал Рико к себе или у того появлялось дела, которые не включали Дэя, Кевин утягивал Жана к себе. Никто не задавал лишних вопросов. Вороны знали, что дела Свиты их не касались. — Мы с мамой всегда наряжали дом, хоть я и был отвратителен в этом. Но она всё равно разрешала мне участвовать, даже после того, как я один раз уронил ёлку и разбил большую часть игрушек. Жан даже представить себе не мог, чтобы случилось, если бы он допустил подобное дома, но он не хотел очернять те единственные светлые моменты, что были у них с Кевином, а потому вместо этого сказал: — Я отвечал за украшения у нас. Даже научился плести венки, — Жан прикусил губу, а потом добавил. — Правда, я никогда не мог оставить себе один. Мы выбрасывали их на следующий день. Кевин взял его за руку. — Я попытаюсь привезти тебе один на следующее Рождество, — Кевин всегда привозил Жану что-то после «выходов в свет» с Рико, но в этом году у них больше не было запланировано каких-либо интервью или фотосессий, а значит доступ Кевина к внешнему миру был ограничен. — А когда-нибудь ты научишь меня как их плести. — Когда-нибудь, — повторил за ним Жан. Они оба знали, что этого когда-нибудь может и не быть. Играя в эту игру, всегда был риск быть обнаруженным, и Рико вряд ли сможет простить такое предательство. Да и более того, тот факт, что Жан всегда будет собственность Мастера означал, что они никогда не смогут не скрываться. Они оба знали это, но никто из них не говорил об этом. В такие редкие моменты наедине, их мир сужался до одной комнаты, в котором счастливое «когда-нибудь» имело право на существование. «Следующее Рождество» так и не произошло. Мир, что Жан и Кевин, так кропотливо выстраивали, внезапно рухнул, оставив после себя сломанную руку и разгневанных Мориям из-за неосторожно брошенной мольбы на французском. Кевин сбежал, а Жан остался. Он мог быть зол. На Кевина, что сбежал. На Мориям, что не верили его преданности, выяснив, что он научил Кевина французскому, хотя Жан покорно следовал за ними последние несколько лет. На себя, потому что позволил огню надежды разгореться в его груди. Но злость была эмоцией была эмоцией, которую он мог позволить себе лишь на поле. А потому в остальное время Жану лишь оставалось вымаливать у Мориям прощение новыми шрамами и собственной кровью, горюя о том, чего он никогда не мог иметь. Ночь с двадцать четвёртого декабря на двадцать пятое он провёл на поле. В ту ночь он не думал о Марселе. Вместо этого его мысли были посвящены красивому мальчику, что обещал ему рождественский венок. Жан и представить себе не мог, что его следующее Рождество могло быть хуже предыдущего. Смотря на покалеченного Натаниэля, чья голова раз за разом погружалась под воду, где Рико держал его пока тот не начинал задыхаться, Моро понимал что ошибься. Ему хотелось сбежать, но Рико приказал ему стоять рядом. Мысли Жана так или иначе возвращались к Кевину, что был в такой же позиции много лет в качестве парнёра Рико. Только на месте Натаниэля чаще всего был сам Жан. Жан невольно вспомнил, как руки Кевина нежно держали его, после того как Рико приказал ему привести Жана в порядок и оставил их одних, и от этого стало ещё хуже. Позже, когда Натаниэль отключился, а Рико наконец позволил Жану вернуться к себе, Моро с головой на своей кровати, пытаясь подавить свою дрожь. Внезапно, его телефон завибрировал. Жан очень надеялся, что это не был Рико, потому что тогда это значило, что Морияма хотел продолжить свои «развлечения». Моро дотянулся до своего телефона и чуть не уронил его, увидев, кто именно звонил ему. «Кевин Дэй» — было написано на мониторе. Они почти не разговаривали, с тех пор как Кевин покинул гнездо. До них наконец дошло, насколько плачевными будут последствия, если Морияма узнают о том, что связывало их в гнезде, учитывая что Жан всё ещё расплачивался за то, что научил Кевина французскому. Кевин позвонил ему, когда узнал о том, что «Вороны» переводятся в округ «Лисов», и они видели друг друга на банкете. Жан пытался заверить себя, что так лучше. Чем меньше он видит Кевина, тем меньше его накрывают болезненные воспоминания. И всё же, у него плохо выходило. Именно поэтому он взял трубку. — У меня мало времени, — первым делом сказал он. — Жан, — выдохнул Кевин. Он звучал облегчённо. — Почему ты позвонил? — спросил у него Жан. «Почему именно сегодня?» осталось несказанным. — Я хотел узнать в порядке ли ты, учитывая что, — Кевин замолчал. — Учитывая что Натаниэль здесь? — уточнил Жан. — Да, — подтвердил Кевин. — Рико уделял Натаниэлю много внимания, — Жан знал, что для остальных эти слова будут казаться странными, но Кевин наверняка его понял. Поэтому его крайне удивил следующий вопрос Кевина. — А ты? — что-то в этом вопросе заставило Жана чувствовать то, что он похронил после того, как Кевин покинул гнездо. Несмотря на то, что Жан почти в открытую сказал ему, что Рико издевался над Натаниэлем, Кевин хотел убедиться, что с Моро всё в порядке, насколько это возможно. — Я цел, — ответил ему Жан. — Рико не трогал меня с приезда Натаниэля, — он не удержался и добавил. — Впервые с тех пор, как ты ушёл. Он знал, что его слова принесут Кевину боль, и он почти пожалел о сказанном, когда услышал болезненный вздох, сорвавшийся с губ Дэя. Но последние дни обострили его эмоции, и Жан просто не смог удержаться. — Мне жаль, Жан, — сказал Кевин. — Я сбежал и подставил тебя и мне правда очень жаль. — Я знаю, — и это было правдой. Жан знал, что Кевин не хотел навлечь на него гнев Морияма. Просто в самый страшный момент он искал помощи у того, кому доверял больше всего. Он не думал о том, что подставляет Жана, он просто нуждался в помощи. И всё же это никак не облегчало тяжесть последствий. — Я купил венок в этому году, — внезапно сказал Кевин. — Что? — эти слова словно выбили почву из-под ног Жана. — Я сходил в цветочный и купил венок, — пояснил Кевин. — Я бы хотел отдать тебе его. Я бы хотел провести Рождество с тобой. Интересно, понимал ли Кевин, насколько болезненно сжималось сердце Жана от его слов? Кевин помнил о мечте Жана, которую Моро никогда не сможет достичь. Жан сжал телефон. Его начинал раздражать этот разговор. И для того, чтобы не сойти с ума, ему нужно было бросить трубку. — С Рождеством, Кевин, — у Жана ушло много сил на следующие слова. — Пожалуйста, не звони мне больше. Он бросил трубку и крепко закрыл глаза. Ему нужно было набраться сил к тому моменту, когда Рико позовёт его вновь. И это значило, что в его сознании не было места для Кевина и рождественских венков.