Потерявшийся цветок

— Погоди, ты реально ждал целый месяц, чтобы просто заговорить с ней? — Ну да. Знаю, это сложно понять, но это чувствовалось именно как что-то правильное и как что-то, что нельзя нарушать. Как волевой барьер. Она, конечно, заметила моё сталкерство и попыталась заговорить первая, но я молча уходил. Может, поэтому сначала она была такой холодной. — Жесть.       Они смотрят какую-то первую попавшуюся сопливую мелодраму, которая не вызвает никакого интереса, но как фоновый белый шум весьма сносна и подталкивает на различного рода темы для разговора. — Она была звонким соловьём в моём гремучем заросшем лесу. Я помню то время как новый просвет в обычной жизни. У меня возникало желание вставать, и возникало оно только при мыслях о нашей встрече. Я знал, что когда я увижу её вновь, мои глаза покроются блеском, а рассудок приобретёт туманное состояниие. Я не знаю, как это обьяснить. Она была идеальна. Понимаешь? — Представляю. Отличница же. — Дело даже не в знаниях, хотя это тоже немаловажно. — Алекс задумчиво отвёл голову в сторону, пытаясь подобрать нужные слова. — Если бы у меня была возможность оказаться и жить в чужом теле, я бы стал ей. Все черты лица, все летающие движения, все загибы сознания... Умная. Грациозная. Обоятельная. Благородная. Талантливая. Ты бы слышал, как она играет на скрипке! Это нечто. Отполированная техника, затмевающая остальные звуковые вибрации вокруг. Когда я услышал её исполнение, мне показалось, что на меня с неба сбросили все мягчайшие пуховые перины и напоили отменным успокоительным из самых отборных трав. Она ангел воплоти. Примерно такое же было со мной, когда я первый раз лицезрел Лилию. — Лилию? Это какая-то другая девушка? — Нет. Цветок. Наипрекраснейший в своём роде. Статные раскидистые лепестки с изящным изгибом, а её чарующий величавый запах — м-м-м... — Ты всех, кого знаешь, под цветки распределяешь? — Ну да. — А, это как одна из обсессий... — Ты вот, я думаю, мак. Он солнцелюбивый, пёстро–яркий, отлично уживается с соседями в поле, а ещё, сам понимаешь, его семена вызывают привыкание. — Вау, — Майлз почти саркастично выразил изумление на такой, казалось бы, мелочный комплимент, как перенос его характера на неживые, но много значащие для Тёрнера обьекты. — Ал, а как ты справился с пропажей Элизы? Она же может быть мертва...       Александр напряжённо сглотнул волнительную слюну. Он хотел что-то прошептать, но решительно молчал какое-то время. — Появился ты.

***

      Сегодня прекрасный весенний день — у мамы Майлза день рождения. Живёт она с остальной частью семьи не так далеко от города, в небольшой деревушке. Конечно, она была неописуемо рада встрече с новым гостем, приглашённым на праздник. Алекс ей очень понравился своей воспитанностью и очаровательной улыбкой. Как добропорядочная хозяйка, она не стала загружать его суетливой работой, зато как справедливая мать, заставила Майлза накрывать на стол. Они отправили гостя на второй этаж. Тёрнер услышал пластиковое шебуршение, доносящееся из одной из закрытых комнат. Так как манеры не давали просто зайти в чужую комнату и узнать, что это за шум, он легонько постучал в дверь. Детский голос оттуда дал согласие войти. — Здравствуйте, а Вы кто? — Привет, ты Майкл? — Алекс с искренней улыбкой присел на корточки рядом с сидящим на полу ребёнком. — Я друг Майлза. — Понятно. Смотри, что я собрал из лего-конструктора.       Дети такие наивно милые. Они ещё ничего не знают об окружающем мире, о всех неровностях и трещинах, ждущих их впереди. Пока этот ребёнок сидит тут, в своём выдуманном мирке, наслаждаясь всеми прелестями беззаботной жизни, когда не надо ни о чём думать, никуда спешить и ни о чём волноваться просто так, за оградой живёт кишащее кладбище нравственно убитых сущностей, которые давно потеряли интерес к жизни и к увлечению. Они забыли, как когда-то давно были такими же и что такие мелочи, как игрушечный домик, могут принести неистовое удовольствие. Без продажи, без работы. Просто милый домик.       Алекс вспомнил своё детство. Он тоже когда-то не переживал о пустяках и визжал от восторга при виде крохотной гусеницы. Светло-зелёное насекомое в кричащую тигровую полоску расчётливо передвигало всеми конечностями — ползло, вероятно, к своим подружкам, бабочкам или стрекозам, обсуждать последние садовые новости. Тёрнер подобрал удобный случай и аккуратненько поймал её в банку, извинившись пятьсот раз за прерывание безмятежного отдыха. Красота. Она ещё ничего не понимает и, возможно, напугана, но счастье малого дитя только плещет от этого сильнее. Он бежит к отцу в кабинет. Как обычно, Дэвид занят своими важными делами и на закупоренное насекомое даже не обращает внимания. За наглое, по его мнению, вторжение в рабочую зону, родитель с непоколебимым, каменным лицом разбивает баночку об паркет. Вдребезги. Кучка стекла поблёскивает на полу, но слёзы ребёнка переливаются гораздо ярче. Гусеница ещё имеет шанс ползать дальше по траве, но прилетающая сверху кожаная туфля отца перекрывает и свет, и жизнь. — Не мешай.       После этого он больше никогда не заходил туда...

***

— Я тебе мешаю? — Нет, оставайся, ты прикольный. — Скажи, я же тебе мешаю, да? — Не-е-ет.       Алекс разговаривает не с племянником. Он слышит голос, который твердит ему неприятные словечки. А ещё он думает, что звук исходит из лего-постройки. Его речь, точнее, несвязный бубнёж, стал неразборчивым, как отрезки из реплик разных книг. Что-то и про мятую кровать, и про сушёных бабочек, про стекло, про плесневый подвал, про неправильную постановку пальцев, про удары указкой по рукам, про провода в венах, про определённую влажность в оранжерее... Взгляд устремлён в никуда. Он отрицает своё нахождение здесь сейчас и думает: это сон. Алекс разговаривает с голосом совести, голосом отца, голосом учителя, потом яростно кричит, что нету здесь никаких скрытых камер и что он помыл руки три раза, когда зашёл, что в ковре, на котором он сидит, не живут личинки той гусеницы и что со второго этажа нельзя провалиться под землю.       Трясущаяся рука с двумя вытянутыми пальцами тянется к приоткрытому рту ребёнка. Он ласково отодвигает нижнюю губу и, нарочно задевая молочные зубки, кладёт подушечки пальцев на язык. Майкл наконец оторвался от детских строительных работ и вопросительно уставился на странного длинноволосого человека, который только что нёс полнейшую ахинею, а сейчас без разрешения лезет, куда не просят. Алекс, давя большим пальцем снизу на челюсть, как бы приподнимая её вверх, двигает пятипалой конечностью дальше, доставая кожей до середины языка. Это его возбуждает, наверное, потому что племянник довольно похож на Майлза. Язык такой влажный и маленький, немного рябисто-дрожащий от надавливания. Как будто там спрятано что-то говорящее... — Что ты делаешь? Это игра в стоматолога? — ребёнок наивно смеётся.       А ведь действительно, что он тут забыл? Голоса ещё напористей кричат ему, говоря, что делать. Такого не было давно. Он уже успел позабыть об их вездесущем существовании. Он кричит в ответ: — Хватит!       Но его никто не слушает. Они говорят, какой он плохой. Какой он никчёмный. Какой он глупый и никому не нужный, и даже Майлз его скоро пошлёт куда подальше. Кому нужен такой больной человек. Как можно было оставить целую комнату с растениями без присмотра. Александр убирает руку и ей же порывисто ударяет игрушечную постройку. И плачет. И плачет маленький мальчик: и внутри, и сидящий рядом. Майкл убегает с рёвом вниз. А рука хочет ещё больше боли и бьёт ещё раз по лего-руинам, откуда выбегает стая серых кусающихся мышек. И ещё раз бьёт, и ещё, пока неожиданно кровь не выступает и голоса полностью не затмевают всё сознание Тёрнера. А вот солнечные палящие лучи растопили оконное стекло и связали его, как пиратскими верёвками, оставив неподвижно лежать на полу и плакать. Вот и мама говорит ему прямо над макушкой, что смерть отца — это его вина, и злорадно смеётся. А вот и мышки щекочат пятки, но ему не до смеха. А вот и он пытается оторвать собственные уши, почти ломая крошечные хрящи. Он не слышит никого из реальности, но прекрасно слушается приказам невидимой силы бреда.       Его увезли в ближайший психиатрический диспансер.

***

      Чему можно порадоваться, находясь в комнате с белой плотной обивкой на стенах и всего одной железной кроватью в углу? Например, можно сесть максимально близко к стене и впритык упереться в неё глазами, презрительно рассматривая каждое волокно, и параллельно думать о том, какой длинный и сложный путь прошли эти ниточки до того, как по-братски соединиться в целое, чтобы подавлять абсолютно все возникающие тут звуки. А ещё можно благодарить природу за такую человеческую способность, как зрение. Но лучше бы у людей было супер-зрение, макро-зум, как у орлов, а не всеслышащие мешающие органы слуха. Вот диссонанс: ушами можно прочувствовать как самую умопомрачительную мелодию на всём живом свете, так и самые отвратные слова без намёка на жалость, которых даже не существует. Ложное ощущение чьего-то присутствия лишь на время перекрывает предоставленный сам себе разум, и рано или поздно оно уходит и не остаётся никого... Самое печальное, что только могло произойти с Александром в психиатрической лечебнице — это тоска. Неизведанная и невыносимая. Она обостряется в холодное бесшумное время суток, когда нет ни единого светлого напоминания о Майлзе. Затем беспощадно топит в сыром мраке страха, кишащем нездоровой привязанностью. Часики с тикающими назло стрелками бесцеремонно бродят вокруг, как возле коробки с открытым верхом, где лежит блоха без ног. И даже попросить ходить не так громко нельзя — на время никак нельзя повлиять, у него свои правила и планы. Одиночная тишина беспощадно давит на виски, ковыряя последние утешающие воспоминания. Майлз. Когда Алекс был рядом с ним, никакое опустошение изнутри не давало о себе знать. Он был вовлечён исключительно в его приободряющую расслабленную речь, и другие посторонние не имели и малейшего шанса стать центром внимания. В такие моменты все личные мысли вместе с их громкими голосами бесшумно покидали голову. Поэтому Кейн был своего рода специфичной сладкой пилюлей против насаждающих ментальных проблем. В своё время такие чудеса происходили нечасто, только тогда, когда Тёрнер находился с Элизой... Впрочем, такое духовное равновесие, как с Майлзом, он вряд ли постигал рядом с ней. Иначе бы не случилось того происшествия...       Алекс жалостливо сидит на полу. Он не помнит, сколько находится в этом старом отвратительном здании. Пару дней Тёрнера не выпускали из помещения для острых психозников. Безусловно, приходил медперсонал, проводил короткий осмотр, давал таблетки, спрашивал о состоянии, но, уходя, запирал железную дверь на замок. И сиди дальше как хочешь. Но спустя пару дней, когда, по мнению врачей, он стал более безопастным для общества, его перевели из индивидуальной комнаты. — О, это ты тот буйный новенький? — бодро обратилась к нему невысокая тощая девушка с длинными фиолетовыми волосами и прямой, как выпирающий экран старого телевизора, чёлкой. Такая тёмная причёска ярко выделяется на фоне белой накидки и такого же цвета окружающей мебелью. Ещё у неё диковинно огромные, даже громадные глаза, сквозящие в никуда. — Говорят, ты не местный. Из города. — Да, так и есть. — А чего же ты тогда здесь делаешь? — Находился неподалёку... Что он делает? — Алекс указал на высокого, как винтажный шкаф, старичка, стучащего ладонями по окну ритм, сбитый от слова совсем. — Раздражает, да? Досадно, но его нельзя остановить. Это такая новейшая барабанная установка, которую я, к счастью, не понимаю. Он считает, что является ударником известного музыканта. Ради этого даже съел какого-то жуткого огромного паука, чтобы стать одним из "Пауков с Марса", типа группа какая-то. — Думал, что мутирует? — Да. Идиот, скажи. Но это фигня. Вот моя соседка, занудная старуха, думает, что у неё в вагину вставлен некий микроаппарат, по которому нацисты готовят новый план захвата Европы, а она — типа проводник этих сообщений. Каждую ночь постоянно: "Раз, два, три, приём", — и немецкая речь. Будто считать дальше не умеет. Потом шикает на меня, мол, подслушивать старших нехорошо. Так я потом её кровать перевернула в стоячее положение, ну, назло, а она так и приспособилась спать вертикально. Страшное зрелище. Потом, правда, меня наругали за это. — Почему ты здесь? Ты вроде выглядишь адекватной. — Они мне не верят, что мой плюшевый заяц со мной разговаривает! А ещё он владеет хрономорфингом. — Ага. Понятно. Хроно... Чем? — Хрономорфинг. Он может запросто взять и переместить нас в прошлое. Но только как в проекцию уже полученных воспоминаний. Я уже вернула свой детский навык откручивать шурупы с помощью ногтя с пальца ноги. Мы, кстати, лазали по вентиляционной шахте и даже добрались до бельевого лифта. Хочешь, покажу? — Нет, спасибо. Я, пожалуй,.. — Жаль. Оттуда мы бы могли добраться до комнаты наблюдения с камерами и выпить всю воду из кулера. — Зачем? — Как зачем? Чтобы охраннику меньше досталось, от чего он жадно покраснеет, как гидрант на улице. Я всегда смеюсь с его физиономии. — Хотя знаешь, ладно, показывай. Тебя как... — Я бы хотела, чтобы меня звали Эмилия Долорас Нэнси Аделайн О'Райли Конрад Уэльская, но ты можешь обращаться ко мне просто Эдна.

***

      Эдна до жути напоминает Алексу Элизу в оболочке Майлза. Схожесть с первой: она невероятно образованная, хоть и старается казаться дурочкой. Знает все выдаваемые тут препараты, целиком их состав и откуда берётся каждый из компонентов. Пробовала создавать собственные лекарства и, как ни странно, духи, которые по бартеру продавала остальным пациентам. Она может говорить на семи языках! И наизусть прочитать все главы "Фауста", потом предложить минимум пять альтернативных концовок антиутопии "1984", и нарисовать ржавым гвоздём на стене внутреннюю систему устройства мира Лавкрафта. Ещё она владеет навыком плавки металлов, неожиданно. Благодаря фотографической памяти запомнила строение этого здания, нашла рабочую чугунную печь и могла бы отлить главный ключ ко всем дверям, так как слепок оригинальной копии тоже был, да зачем-то сотворила кривую, как расплывшаяся клякса от чернил, серёжку в ухо. Сказала: "Мечта с детства — продырявить бесполезную болтающуюся кожу".       А вот такими броскими всплесками иррациональности и манящей притягательностью она схожа с Кейном. Её как будто бы по-саркастичному глумительный, но такой звонкий смех не может просто оставить Александра равнодышащим. Эдна — тоже фанатка рока. Что ни спроси — "Шутишь? Конечно, слушала". От неё веет доброжелательностью, и она всегда умеет развлечь и сделать это увлекательно. Прямо как Майлз...       За все, казалось, нескончаемые дни, что Алекс тут провёл, пролилось много бессоных слёз в бессильных ночах. Как он скучает по Майлзу, это что-то. Счастливые недели жизни с ним сделали из Тёрнера человека. Он практически перестал слышать посторонние осуждающие голоса и мыслить своими обсессиями. Почти. Предыдущие стали казаться откровенно глупыми и необоснованными, что аж смешно становилось до боли в искусанных локтях. Зачем тратить драгоценное время на какие-то жалкие бумажки с распорядком дня, когда рядом существует такой восхищающий и околоидеальный, по мнению самого Алекса, человек? А исходя из того факта, что все двадцать семь лет жизни он провёл в скучном закрытом порядке, можно прийти к выводу, что полной противоположностью его образа жизни, то есть примером для подражания, является именно Майлз. А значит, чтобы стать лучшей версией себя, надо мыслить именно и глубоко как он. Александр даже составил список тех пунктиков, которые помогли бы ему достичь этой цели. Ведь безобидная маленькая колонна букв, побуждающая к зацикленности, не является обсессией, да? –Какой он вальс? Grande Valse Brilliante Op.18. –Какой он цветок? Мак. –Какой он чай? Женьшень, кора дуба, смородина, ассам (тонизирующий). –Поносить каждую вещь в его гардеробе. –Прослушать все имеющиеся у него альбомы и услышать (во что бы то ни стало) все старые песни его группы. –Знать всю настоящую компанию его друзей лично. –Посвятить ему собственное произведение на пианино. –Побывать в его родном городе.       Этот список теперь красуется над изголовьем кованой кровати, как молитва, если вообще можно с чем-то это сравнить. Откуда Тёрнер достал пишущую ручку? Неоткуда. Он вытащил часть пружины из матраса, расковырял старые ранки ненужных крестиков на руке и кровью начеркал сие творение. Раньше плюсики на предплечье давали как бы доказывающий сигнал в мозг, что он не симуляция, и вдобавок напоминали о ежедневном принятии таблеток, как записная книжка. После той ночи Майлз таки расспросил об их значении, но ответ явно не привёл в восторг. Как и, в общем, все рассказы об издевательстве над самим собой. Но это в прошлом. Далеко. И позади.       Что насчёт бельевого лифта? Удивительно чудная вещь. Самый обычный застенный спуск с протяжённой перекладиной от сушилки до прачечной. Но почему лифт? Да потому, что Эдна достала откуда-то чуть ли не свинцовые вешалки и по ним, цепляясь за эту перекладину, катается вниз и вверх, как на карусели. Зато быстро перемещается между этажами, а это полезно, наверное. Алекс, как ярый сторонник безопасности, сначала скривился и раскритиковал этот способ развлечения, но темноволосая девушка уж очень вызывала доверие. Оказалось, это не так плохо и даже забавно.

***

— Нас точно не поймают? — Чего ты жмёшься, как жужелица. Сам видел — всем всё равно на нас. — Эдна вскрыла замок двери при помощи какой-то деревянной палочки. — Это третий этаж, и, кроме кабинета главврача и старого чулана, жилых комнат здесь больше нет. Разве что кузнечики-людоеды вон в том дальнем тёмном углу... — Это те, которые питаются пылью? — Попался! — девушка воинственно проделала какой-то шпионский киношный трюк, прижав Александра нежной щекой к обшарпанной стене. — Только сами людоеды-кузнечики знают о своём существовании. Давай, веди меня к своей кровожадной стае. — Эй! Ты чего, больно же. — Ладно, я пошутила.       Чулан и впрямь оказался старым. Чувствительный на пыль Алекс своими чихами разнёс эту пыль витать повсюду, отчего ещё больше задохнулся в ней. — Ты смешной. Смотри, что тут есть! — Толкушка? — Не просто толкушка, а целый набор юного целителя–травника третьего поколения. — Зачем это тебе? — А ты думал, зачем я в подоле таскаю с собой горсть цветков клевера? — она демонстративно подняла конец длинного предмета одежды с пола и показала скрытый самодельный кармашек на внутренней стороне, полностью забитый розовыми полевыми букетиками. — Ты что... — Мы сейчас сделаем бензин для пчёлок и шершней, чтобы лучше летали и слушались нас. Потом натренируем их и устроим концерт "Полёт шмеля". Разве не здорово? Ты куришь? — У меня встречный вопрос со вставкой "что". — Я иногда от скуки жую бумагу. В ней же содержится много кальция, а это полезно для зубов, чтобы эту бумагу тщательно пережёвывать. — Эдна потянулась к нижней полке и достала, прикрытую носовым платком, целую пачку недурственных сигарет. — Но иногда хочется почувствовать себя загадочным философом, поэтому да, курю. А ещё вот, на, выпей.       Они вышли через окно на крышу больницы. Отступа для ног хватало, чтобы спокойно ходить по ней и даже присесть. — Знаешь, мне неприятен тот факт, что нас тут держат лишь потому, что мы не вписываемся в чьи-то рамки правильной нормальности. Кто их придумал и куда подавать апелляцию? Все те бедолаги, что внизу под нами, они такие же нормальные, как ты и я. Просто мы можем взглянуть и прикоснуться к тому, к чему не могут эти одноклеточные, тупые личинки, именующие себя разумным царством. "Глупцы довольствуются тем, что видят смысл в каждом слове", — фиолетововолосая подожгла украденной спичкой украденную сигарету. Горящую деревянную палочку она затушила босой пяткой, затем присела прямо на выпирающий край башни и вяло задрыгала ногами. — Я могу запросто сейчас спрыгнуть, сломать себе ненужный хрящ и поехать в другую больницу на лечение. Но мы — высшие и одновременно слабейшие люди на земле. Нам нужно держаться вместе. Когда-нибудь настанет этот просвещающий момент и нас признают проповедниками, проводниками к иным формам жизни. Поэтому я не могу их бросить и сижу тут.       Алекс присел рядом с курящей мыслительницей и одолжил табачное изделие на пару затяжек. — Ты думаешь, и я нормальный? — Конечно! Нормальных не бывает. Ведь все такие разные и непохожие. И, по-моему, это нормально. Вот если бы все были одинаковыми, вот это уже было бы скучно, да ещё и бессмысленно...

***

      Непредвиденный острый психоз Алекса в доме Кейнов, как сказали врачи, случился из-за полного отсутствия специального лекарства в последние месяцы. Но на самом деле, за день до приезда ребята решили попробовать какой-то экзотический вид травы. То есть и причина — органическая, психотропный неизвестный препарат. А, на секундочку, это и впрямь важно — понимать, от чего лечить больных, иначе позднее внезапно может произойти рецидив...       Это было поздновато вечером. Майлзу наконец-то разрешили навестить Алекса. Их отвели в специальный гостевой сад сзади здания (в Англии же находимся, как-никак) и дали всего 15 минут на общение. Кошмарно быстротечный отрезок от часа. — Ма, прости меня, пожалуйста... — с первых шагов Тёрнер умоляюще быстро зашептал свои излюбленные извинительные словечки. — Мне так стыдно, я не знаю, что на меня тогда нашло. Это случайно. — Ал, всё в порядке. Успокойся. Ты ни в чём не виноват. — Я, наверное, испортил праздник твоей маме. — Нет. Ну, ты и впрямь невольно удивил, особенно Майкла, но всё же по итогу хорошо. Это ведь главное?       Алекс молчаливо повёл Майлза за большущую Иву возле оградной стены, растущую, вероятно, дольше, чем больнице целых лет. — Как ты тут? Электропалками не бьют? Глаза не выкалывают? — Я не хочу говорить о месте, где мне предстоит ещё всю следующую неделю мучаться. Поцелуй меня, пожалуйста, я очень скучал.       Ноющую тоску заткнули жаркие слюни. Выданные минуты уже скоро закончатся, а так хочется ещё разок запомнить двигающиеся очертания любимых губ. Целование выходит чересчур жадным. Алекс пытается по максимуму выхватить весь имеющийся воздух из рта Майлза, и делает он это не как обычно, желанно растягивая удовольствие, а яростно, ненасытно, пытаясь чуть ли не утонуть в переизбытке накопившихся печальных чувств, ища там себе долгожданного утешения. Старой иве придётся постараться сегодня не сломаться от двух разгорячённых тел, оперевшихся об неё.

***

И прежде не заливаются цикады. Форточка всё так же настежь и скрипит. Луна ложилась на бекрень, Когда мы после долгих дней разлуки Предались сказкам и забвению страстей.*

***

— На кой чёрт тебе шляпа, когда ты в одних только трусах, да ещё и что это, чайник? — А ты, что ли, завидуешь, что у тебя нет такого изящного лилового нижнего белья? Моя рубашка испачкана, а на природу нужно выходить только в головных уборах. — Где ты такой цилиндр вообще достала? — В гримёрке. — Где? — Ты глупый или да? Это та комната, где все переодеваются. Я одолжила её у какого-то непорядочного господина. У него в кармане не было ни одного чайного пакетика. Так вот, ты видел хоть одно нормальное дерево без кроны? Вот-вот. Все они с красивым верхом, а я ещё и с низом. — Откуда у тебя тогда чай? — парень недоверчиво понюхал содержимое алюминиевого чайничка, после чего смачно прокашлялся. — Это водка? — Обижаешь. Позволила бы я себе налить своему другу такое... Это чистый спирт!       Александр возмущённо сидит среди листвы на прочной ветке дерева с курящей рядом дамой, смотря на уходящий за горизонт свободный закат. Недовольно, потому что он первый раз в жизни увидел голую девушку, дымящую, ещё и без капли скромности. Ужас.       Он сушит мокрую голову, пахнущую бергамотом из-за бог знает из чего сделанного моющего средства. Эдна агрессивно настояла на помывке волос и твёрдо дала знать, что её мама парикмахер и она знает, как правильно использовать обычную раковину в этих целях. Ну а Тёрнер попросту не смог отказать, ведь такие водные процедуры они часто устраивали с Майлзом. Некое тёплое воспоминание. Это какая-то по-своему особенная забота, так как помимо температуры воды нужно уметь прочувствовать напряжение головы, шеи, степень распененности шампуня и, главное, расположиться и довериться. Буквально отдаться в чужие более сильные руки. Это так мило. — Видишь вон ту скрюченную женщину? — девушка, как некультурно, пальцем указала на сидящую без движения фигуру в саду. Женщина выглядела и впрямь потрепавшейся, да и смотрела она только в одну дальнюю точку, сложив руки на колени. — Она утопила своих детей. — Чего... — Да-да, в личном озере. — Почему она не в тюрьме? — Потому что она до сих пор считает, что находится у себя на ферме, а мы её соседи. Если честно, мне тоже иногда бывает страшно проходить рядом с ней, но когда она замечает меня, я тут же говорю, что я ожившая фиалка с подоконника, и убегаю. Вот сейчас она ждёт "почтальона". — То есть голубя? — Вглубь глядишь. Алекс, ты бы убил кого-нибудь?       Настроение Тёрнера не в шутку упало под прямым углом вниз. Неловкое молчание вместо ответа смутило спрашивающую. — Понарошку же. Вот просто представь, как бы ты это сделал. Ножом? Руками? Или, может, пожар?       Александр ещё пуще ушёл мыслями глубоко в себя. Ему неприятно вспоминать содеянное. Странно, но он только сейчас по-настоящему задумался о том ужасном по своей сути случае. Как будто этого никогда и не было. — Эдна, можно тебе кое-что рассказать? — Вся во внимании. — Мне немного не по себе. Я такое никому ещё не говорил. — Я первая узнаю чей-то грязный секрет? Я польщена. — Как ты будешь относиться ко мне, если ты узнаешь о том, что я убил человека..? — "Смерть существует не как противоположность жизни, а как её часть".       Алекс удивлённо повёл бровями, не зная, куда реагировать и был ли он вообще услышан. — Зачем? — Мне, ну, сказали... Но ведь это не просто какой-то шедший с переулка человек. Это была особенная душа. Моя первая любовь. — Ты её сильно любил?       Перед ответом молодой человек глубоко вдохнул вечернего свежего воздуха. — Очень. И мне также очень жаль. Она же ведь даже не подозревала...       Эдна порывисто накинулась в рот печалящегося. Точнее, она чрезмерно выразительно вытворяла что-то неописуемо неумелое и необъяснимое своими губами, как будто в неё только что вселился кракен. Вылизывала стенки щёк изнутри, высасывала язык и водила по зубам. Мерзость. — Что это было? — Ну, знаешь, в кино обычно после серьёзного разговора происходит эмоциональный поцелуй.       Примечательно, что девушку Алекс никак не почувствовал, в прямом физическом и скрытом смысле. Как будто ветер прошёлся, и ничего. — Просто я решила проверить тебя на раскрепощённость. Поздравляю, ты самое каменное бревно из всех, что я видела, не видела и воображала. — А вот это обидно. Прости, но у меня есть... — Я знаю. Я видела, как вы, голубки, вчера тут миленько хлюпали под деревом. Там ты намного активнее работал своим ртом. Тот парень достаточно громко наслаждался тобой. — Эй, зачем ты наблюдала? — Запомни, Ал, я вижу всё, всегда и везде, где бы ты ни находился. У тебя шикарная попа, ты знал? — девушка игриво шлёпнула его по тому месту, о котором только что проговорила. — Эй! И-и... и сколько ты ещё увидела? — Алекс терпеливо закатил глаза куда повыше. — Да не волнуйся ты так, я никому не расскажу, какой ты развязный мальчик, когда тебя трахают. Всем тут до твоей репутации, как сапогу до кофе. А вообще, вы вдвоём классно смотритесь. Думаешь, "Лилии" было больно, когда ты её ботинком в глаз бил? А если я кину свои тапочки вон в того босого старика, который землю ест, будет то же самое или я не смогу попасть ему в лицо? — Откуда ты это... — Я знаю всё о тебе.

***

И верно, что тоскуют люди. И пусть я никому не сделал зла, Но почему ты растворилась без следа? Уж я хотел сложить стихи О памятных мне временах, Но стихла боль, и, более того, Ты никогда не будешь тем первым снегом, Той первою весной, Тем первым летом, А осенью покой.*

***

      Стало гораздо теплее. Вокруг всё живое расцвело. Теперь разноцветный сад только радует глаз, даже несмотря на пожелтевший фасад лечебницы, и тут можно отдыхать на чистом свежем воздухе.  — Извините, здесь можно присесть? — Алекс крайне вежливо обращается к сидящей на лавочке миловидной старушке в шерстяных варежках.  — Нет. Повсюду занято.  — Прошу прощения?        Помимо старой дамы на противоположной стороне также сидела девочка-подросток. Она одержимо чесала свои лодыжку и шею, там виднелось ужасно натёртое покраснение, но тут же вступила в разговор: — Ты что, не видишь, что ли? Сейчас мы ждём нашу подружку и заняли для неё место. В приятное время круглых суток мы всегда занимаем эти удобные места.  — Но ведь тут ещё куча свободного пространства, чтобы мог присесть кто-то ещё.  — А зачем нам кто-то ещё? Нам вполне и так хорошо.  — Нет, я имею в виду... — Смена мест! — девочка бодро встала и поменялась со старушкой лавочками. — Мы слушаем пение цветов. С этой стороны особенно слышно пионы.        И правда, в саду, что занимал весь задний двор больницы, весной расцвело неимоверное количество разноцветных бутонов.  — У тебя зуд?  — Нет. Просто по мне ползают чешуйницы и щекочут мне за ухом.  — Это ты украл мою сахарницу? Я видела вчера, как ты пакостил, пока я разговаривала с прислугой.  Признавайся! — старая женщина кричала на него. Потом внезапно что-то вспомнила, сняла одну варежку и стала поглаживать её, как если бы это была кошка.        Алекса слегка внедоумила данная сцена, отчего он оставил женщин заниматься тем, что они, собственно, делали. Хоть подобное случалось часто, а другого от дома для душевнобольных ожидать ничего, как правило, не стоит, но всё же иногда такое выбивает из реальности. На лужайке, куда он шёл, его ждала Эдна.  — Герцогиня опять что-то потеряла? — девушка умиротворённо лежала на траве, греясь под долгожданным солнышком.  — Так вы это называете?  — Это действительно так! Она жена какого-то состоятельного председателя. Но думает, что находится в тысяча восемьсот пятьдесят шестом году. Зато так забавно видеть каждый раз её реакцию на телевизор в главном холле, их же в те года не было. Главное, чтоб она не сломала его однажды.        Алекс прилёг рядом со своей новообретённой подругой. — Ты тоже это слышишь? — он повернул голову в направлении ухоженных клумб. — Там цветы поют... Мне кажется, я схожу с ума.  — Конечно. Как и мы все. Иначе как бы ты попал сюда!        Растения пели что-то из диснеевских сказок. Необычно, красиво и чудесно. Как целый оркестр! Да. Там ещё белка на гармошке подыгрывала.       Транквилизаторы действуют на Алекса положительно. Так считают врачи. Он стал спокойнее. Намного спокойнее. Даже если пятьсот голосов враз захотят побеседовать с ним, как это и происходит каждый день, то он сдержанно ответит им в уединении с собой, но никак внешне этого не покажет, нет, ни в коем случае. И если он увидит что-то необычное, подмигивающий портрет вазы, например, или говорящего синего плюшевого зайца, то об этом точно никто не узнает. Совсем как адекватный человек, да?       Это место стало совершенно чудесным для него, ведь тут он такой же, как и все, оттого и всё сумасшествие, что здесь обитает, слилось с границей адекватности.

***

      Пройти опрос про психическое выздоровление оказалось крайне легко. Пару вопрос по типу "Вы чувствете себя лучше?", "Вы больше не слышите посторонние голоса?", "Вы готовы вернуться к социальной жизни?" — и всё, считай, новее и бодрее муравья в лесу.       Эдна немного расстроилась, когда узнала, что его выписывают. Она на прощание настойчиво попросила оставить свой, значимый знак на теле Алекса в виде проколотой обычной спицей мочки уха и вставленного туда того самого самовыплавленного кольца. Почти как у Майлза.       Пришёл конец измученным дням в этой больнице.