Два медведя в одной берлоге

      Глаза снова открываются. Дыхание такое спокойное. Снова потолок. Снова где-то вдалеке тихие разговоры. Дима попытался повернуть голову. Но ему ничего не подчинилось. Взгляд видел совсем немного. Темно-красные шторы. На них сверху висит гирлянда в виде маленьких звездочек. За окном ночная Казань. Услышал, что дверь в спальню была открыта. Скорее всего. Хотел было кого-нибудь позвать на помощь, но горло не было в состоянии сказать не звука. С кухни раздался хохот. Он шумно вздохнул. Попытался сжать руки. Но они не подчинились. Он в ужасе тяжело задышал. Попытался сжать пальцы на ногах. Хоть перевернуться. Ничего. Его организм не слушался. Его парализовало.       Раздались приближающиеся шаги. Дамир зашел в спальню, и, открыв дверь шкафа, положил чистую одежду в аккуратные стопки. Кратко подошел к Яшкину. Задумчиво приложил руку к его голове.       Он что, не видит, что он уже проснулся? — Хреново. — Дамир поправил одеяло, спрятав оголённую ногу, и пошел со спальни, — И что, и долго его так еще будет ломать? У него еще температура под сорок. — Хороший вопрос. — Голос какой-то незнакомый. — Должно быть скоро все в порядке. Я же не знаю, когда он пить начал и пил ли он таблетки вместе с водкой.       Во рту такой странный привкус. Это кровь с чем-то смешанная. Он с трудом сглотнул слюну прошедшуюся по больному горлу. Закрыв снова глаза, тяжело дышал. Он чувствует боль проходящую по организму. Его начало потихоньку отпускать. Но начало морозить. И все равно он безвольная душа в умирающем теле. Он обречен. Обречен умереть в страшных муках. — Приготовить поесть, что ли. Все равно мы тут надолго. — Дамир прошел мимо комнаты. — Я так устал. — Сам же согласился на Сашино предложение. Чего, он совсем никакой? — Ну иди погляди на него…       Дима тут же распахнул глаза. Кто это? Кто же там такой? Он уставился в проход. Через порог переступил Шипачев. Он уселся рядом с Димой и, откинув одеяло, сказал, рассматривая его тело. — Ну у него хотя бы большая часть синяка ушла. — Не упади он прямо на кухне, думаю, он бы даже уже нормальным бы был. — Дамир встал рядышком, побултыхав кружкой и смотрел на Диму. — Приложился, видать, хорошо. — У него же много зеркал было по дому. Куда все делись? — Ну то, которое в гостиной было, он разбил, когда к нему ЗХБ пришел с радуловской формой еще где-то в сентябре. То, которое в коридоре, видимо вчера. Вообще не представляю что тут происходило. Все в крови, в слюнях. Он тут как будто не один был пол ночи, а как минимум четверо еще вместе с ним. — Так. — Вадим повернул голову, — вот они ушли, получается вечером, а ты только утром пришел, и тут вот это все? — Ага. — Дамир пожал плечами, — еще ключи в замочной скважине остались. Как хорошо, что Саша умный, и снял два других ключа, а мне дал оба. Не знаю, что происходило, честно. Но он уже был пьяный. Саша сказал, что предупредил его, что таблетки нельзя с алкоголем мешать. — Я никогда к этому не привыкну, наверное. — Шипачев протянул руки до Димы, и медленно поднял его от подушек.       Ему захотелось завыть. Боль была такая адовая, словно плечо ему просто выломали. Но челюсти были слишком крепко сжаты. Он не смог открыть рта. Даже промычать не получилось. Почувствовал, как потекли слезы по щекам. Руки Вадима начали медленно снимать крепкую повязку. Дамир же осторожно проходился обезболивающей мазью, пока его безвольное тело лежало в объятиях. Дима опустил взгляд. Голова упала без поддержки. Раздался хруст во рту. Какой-то зуб явно остался с трещиной. Но он не смог уговорить мышцы челюстей разжаться. Его взгляд остановился на перевязанных руках по самые локти. Они лежали недвижимыми культями на ногах с черными синяками на коленях. Слезы начали пропитывать бинты, соскальзывая со скул. Соленые капли быстро добирались до ран. Боль. Еще сильнее боль. Руки начало сводить судорогой. Слезы полились ручьями. Но его няньки были увлечены плечом. — Ну вот ему же тридцать лет. Он ведет себя как семнадцатилетняя девочка, правда. Ну вот не так себя должен вести серьёзный взрослый человек. — Он ведет себя нормально большую часть времени. — Настаивал Дамир, — Вадим, пойми, что это все получилось из-за того, что прошлый сезон сжёг ему всю нервную систему. Вот он сбежал за мной сюда. Надеялся, что тут ему будет лучше. Но видишь, напоролся не очень удачно на Радулова. Это же Яшкин. Он всегда умудряется попадать максимально неудачно между косяком и дверью. Вот Саша доломал ему остатки психики. А теперь еще и этот Матч Звезд.       Яшкин тяжело и шумно дышал. Чувствовал себя игрушкой в чужих руках. Слушал их разговоры. Ему было обидно. Он не такой. Он сильный. — Ну вот, объективно то, какой смысл Ротенбергу его так ломать. Я вот этого не понимаю. Хорошо, признаю, может Яшкин не сильно умный. Но Ротенберг ну, тоже далеко не дурак. — Там личное, Вадим. Он никому не скажет что там на самом деле. Может любовь, может еще чего. Не знаю. Но одним хоккеем дело явно не ограничено. — Да тут и дебилу-мне понятно… — Шипачев хмыкнул, и сжал своих руках его ледяную перебинтованную руку. Дима уставился на бинт, что начал пропитываться кровью изнутри. Сидел сгорбившись и заливался слезами от боли. — Просто он же еще и на Сашу кидается. И я тут остался на границе. И Саша мне друг, и Дима. Сашину мотивацию я понимаю. А вот Димину нет. Лишь бы Яша не подумал, что я решил против него быть. — Яша никого никогда за врагов не считает. У него нет такого понятия. Единственный враг для него, это он сам. И ненавидит он только себя. И вот Рома этим и пользовался. — Как можно этим пользовался? — Удивился Вадим, и мягко уложил безвольное тело обратно. — Бля, ему видать больно. Он умудряется даже во сне плакать.        Теплая рука Шипачева вытерла рукавом текущие ручьи слез. Ну неужели, хоть кто-то заметил. Его рука закинула ему голову. Дима тяжело дышал, уставившись в потолок. Прислушался. Звон каких-то стеклянных склянок. Что с ним собрались делать? — Ты вот меня можешь на допрос не развозить. Я сам ничего толком не знаю. Видел только то, что позволялось на должности лучшего друга. А в Казани даже этого лишился. Все, что я от Димы слышал в очередной истерике, так это то, что Рома играет перед ним героя. Он его сначала долгое время топил морально, говоря, что Дима ничего из себя не представляет, что он слабый, что никому не нужный. Яшкин, конечно же, поверил ему на слово. А потом начал разговоры про то, что вот, он зато им не пользуется, вот любит его чисто и искренне, что защищает и заботится. — Вот как в это можно верить? — Удивился Шипачев.       Дима закрыл глаза, заливаясь слезами. Обидно. Как же ему обидно. Неужели со стороны было все так очевидно? Почему он опять этого не видел? — Ну ты учти, что из-за того что он пьянствовал, дрался и сидел на наркотиках, у него на играх перестало все получатся. И сезон для него получился хорошим только из-за того, что Ротенберг платил за то, чтобы Диминых косяков никто не видел. Надо же было вытягивать из Димы все силы. Он даже заплатил за то, чтобы ему кубки дали. Я стараюсь говорить Диме о том, что с ним все хорошо, и что он и правда был хорошим в том сезоне. Но по факту… Дима проебал вообще все за прошлый сезон, за что его стоило ценить. И сейчас в Казани от него прошлого и половины не было. Он еще держится на третьей строчке лучших снайперов, все равно навыки не пропьешь, даже если пить так, как он. Но он раньше мог играть гораздо, гораздо лучше. — Я-то знаю. Я тоже помню его молодым и красивым в бело-синей форме Динамо. Он очень хорошим игроком был. И тоже не верю в то, что происходит. Это словно не наш Яшкин. Даже, ладно, хуй с ним. Ну, вот, давай признаем, Дамир, что он и сейчас себе не лучшую пассию выбрал, чтобы восстанавливать психику. Саше он такой точно не нужен. У Саши других проблем хватает. — Казани и капитан такой не нужен. Он в таком состоянии никому не нужен. И Ротенберг тоже об этом знает. Мне Артур сказал секрет один… Он ведь, ну, вот эту травму специально получил. Чтобы на Матч Звезд не ехать. Никишин сказал, что Рома поехал в турне по России. И что в Казани он тоже появится. Вадим, вы можете его лишится. Ротенберг в легкую сломает его на то, чтобы он подписал контракт со СКА. А после всего того, что он тут натворил, я думаю, высший круг власти решит, что с ним дохуя возни. Особенно, если узнает о том, что Дима еще и наркотиками увлекался. Это же будет очередной скандал. — А Диме его уже не простят. Я устал от него. Уже даже я устал от него! Не знаю, как у Саши хватает сил с ним возиться, с его-то нетерпеливостью. — Я полагаю, Радулов тоже не просто так с ним играется? — Это явно рука Дамира прошлась по мокрым волосам, — Он тоже влюбился? — И очень страшно. Я не хочу лишится Радулова, пока он будет тянуть этого бегемота из этого болота… Может, у тебя есть какой-нибудь план? — Смотря, что ты хочешь. — Дамир усмехнулся, — Я уже в СКА один раз план проворачивал, когда услышал что все от Яшкина устали. — Тебе все равно терять нечего. Ты все равно уже контракт с Авангардом подписал. Давай… мы не дадим Саше выбора? — Хочешь, чтобы у него в качестве пассии осталась только жена? У меня контакт Ромы еще остался… Давай.       Повисла пауза. Яшкин раскрыл глаза и уставился на шприц в руке Вадима. Он протер проспиртованной ватой руку, и набрал в шприц лекарство. Почувствовав боль в руке, завороженно смотрел за тем, как в него попадает лекарство. Оно пробуждает еще один приступ боли, который делает только хуже. Дима сжался в комок, и попытался сказать хоть что-то. Челюсти разжались. С пасти потекли слюни. Он издал сдавленное мычание. Его тело перевернули уже на бок. Судя по звуку, Вадим набрал еще одно лекарство. Скорее всего это было обезболивающее. Надо сказать им. Сказать, что это не правда. Сказать, что он не сам. Что… Дима вдруг растерялся. А было ли реально то, что он видел? Было ли правдой? Он точно видел в Роминых руках свой телефон. Надо посмотреть. Он распахнул глаза и уставился в сторону. Дамир, словно прочитав его мысли, взял айфон с тумбочки. — И что, даже пароль знаешь? — Удивился Шипачев. — Знаю…       Дамир потерянно уставился на экран, листая что-то очень внимательно. Дима дернулся, издав с великим трудом еще один звук полный боли. Глаза предательски закрылись. Он снова отключился.       Нашел себя снова на кровати. Открыв глаза услышал разговоры и громкий смех. Устало вздохнул. Снова попытался сжать руку. Она его не слушалась. Он лежал на боку, и все что оставалось из развлечения на следующие половину часа, рассматривать пейзаж в окне. Очередная зимняя ночь. На улице шел мелкий снежок. Он даже не пытался распознать по голосу, кто же там говорил. Услышал шаги. Попытался перевернуться. Не получилось. Проклятый организм явно мстил ему за эти вечные алкогольные марафоны. Чья-то рука коснулась его плеча. Мягко прошлась по бинту. Дима прикрыл глаза, и шумно затянулся воздухом, почувствовав нежный шлейф. Лотос, мандарины и кедр. Глаза распахнулись. — Дамир, ну пошли с нами? — Это он. Это Ротенберг. Это его голос он слышал. — Не, ты меня не затянешь. Даже знать не хочу, что ты будешь с ним делать. — Раздался смех Дамира, — Смотри, там в понедельник Радулов прилетит. У тебя времени не сильно много. И не убей его. Казани он нужен живой. — Что говорят остальные? — Все устали от него и его выходок. Забей, Рома. Радулов не будет с ним нянчиться. Потерпит его с неделю, а потом просто вышвырнет с команды пинком под зад. Видишь как его Кертис приложил? — А у Кертиса надолго контракт с Автомобилистом? — Хочешь и его к себе забрать? — Жафяров встал перед Димой, перегородив ему вид на город, стоя уже одетый в верхнюю одежду. — Чего не знаю, того не знаю. — Он присел на корточки и улыбнулся Яшкину. — Хорошо, что он спит. Он только получил свое обезболивающее. Так что ебнет его конкретно. — Дамир поднял взгляд куда-то позади него, — Чего ты хочешь от него? — Я хочу, чтобы он бросил хоккей. Пристегну его к себе за поводок дома. Буду развлекаться. По нему никто плакаться не будет. А у меня будет собственная Барби, которую я давно себе хотел. Из самой редкой коллекции.       Рука приоткрыла рот и запустила несколько пальцев в рот. Дима тяжело задышал. Оттолкнул языком его пальцы. — Не буду тебе мешать. Развлекайся. Я сейчас выясню у Саши, когда он прилетит, напишу тебе.       Дамир потрепал его по щеке, и быстрым шагом ушел со спальни, закрыв за собой дверь. Дима шумно дышал. Чужие руки свалили его на спину. Он в ужасе уставился на Ротенберга. Это точно он. Его личный кошмар. Вечное и бесконечное чудовище. Он наблюдал за тем, как рука медленно снимает часы с запястья. Одежда падает на пол. Увидев айфон в руке, медленно и с большим трудом закрыл рот. Конечно. Обязательно надо сделать фотографию на память. В этом они друг от друга не отличаются. Шумно дыша, закрыл глаза. Чувствовал только чужие руки на своем теле. Боли не было, как бы сильно его не хватали. Как бы больно не кусали. Значит он все-таки мертв. — Они ничего не знают. — Прошептал соблазнительный голос, — Но ты-то все чувствуешь. Ты все знаешь, мой мальчик. Ты моя собственность. И я не дам тебе никуда от меня деться. Потом, как проснешься, обязательно посмотри в телефончик. — Раздался тихий смешок, — Только не пугайся, любимый. Ты же помнишь, что ты подписал с нами контракт? Я скинул тебе копию. Давай, выпьем тобой живительной воды еще немного. Сладостного отвара, что в тебе разбудит все чувства. Что приведет тебя в сознание. Скорее, пей его до дна.       Влага потекла по горлу. Он все покорно глотал. Не было вкуса. Не было запаха. Только ощущение растекающегося приятного тепла по организму. Силы в нем появились. Только и смог сказать: — Убей меня, пожалуйста. Я больше не могу. Пожалуйста, Рома, сжалься надо мной. Дай еще. Дай больше дозировку. Прошу тебя.       Он начал задыхаться. По щекам потекли слезы. — Пожалуйста! Я хочу наконец встретить смерть. — Желания моего покорного мальчика закон. — Соблазнительный тихий голос шепчет на ухо, растягивая гласные, — Пей, не отвлекайся. До дна, мой мальчик. Мой милый мальчик. Я всегда слушаю твоего мнения. Я буду заботится о тебе.       Он снова начал хлебать живительную влагу, внимательно смотря на то, как она заканчивается в бутылке. Довольный сделал последний глоток, и с облегчением выдохнул. Открыл рот, почувствовав на языке привычную кислинку. Закрыл глаза, шумно выдохнув. Резкая боль в голове погрузила его в черную темную бездну. Бесконечный кошмар будет окончен.       Спустя какое-то время Дима открывает в очередной раз глаза. Снова в спальне. Перед ним сидит Саша, задумчиво уставившись в телефон. Дима по привычке пытается проверить, слушается ли его тело. Рука слишком легкая. Взмахивает, вывалившись из-под одеяла. Радулов, вздрогнув, уставился на него. — О боже… — Яшкин раскрыл рот, и жадно глубоко вдохнул прохладный воздух, по щекам потекли слезы, — Блять! — Он резко сел на койке, — Блять! Господи, блять!       Саша растерялся, наблюдая за другом. — Ты как? Нормально? — Саша! — Дима тут же схватил здоровой рукой Радулова и свалил его на себя, крепко прижав, — Саша! Они хотели меня убить! Они… Тут был Дамир. И был Рома. Они напоили меня. Ебали. Вадим сказал, что хочет избавиться от меня. Я… — Заткнись. Погоди. — Радулов зажал ему рот рукой, уставившись на него, — Ты ебанулся на старости лет? Адекватный вообще? Все три дня с тобой Лямкин был. Дамир улетел в Омск еще вместе с Артуром в четверг. И они еще не возвращались. А мы… Мы с Ромой были все выходные на Матче Звезд. Шипачев с семьей вообще съебался на Алтай на лыжах кататься… — Что?! — Яшкин сорвался на крик, — Это не может быть! Я уверен в том, что это были они. — Тихо, тихо… — Саша кивнул, — Все нормально. Послушай меня. Успокойся. Ну-ка посмотри мне в глаза. Тихо. — Когда Яшкин сосредоточился на нем, Радулов спокойным тоном сказал, — Никита мне рассказал о том, что с тобой было все три дня. Он просто лежал и угарал над тобой. И мне столько всяких приколов наскидывал. Это…побочное действие от двух лекарств, которые нельзя вместе принимать. Они вызвали у тебя галлюцинации. Врач только вчера поменял тебе лекарства. Поэтому ты сейчас вот такой… Спокойно. Это тебя мозг наебал. — На лице Радулова появилась улыбка, — Я же тебе пообещал, что с тобой все нормально будет. Успокойся. — Он с трудом выпутался из его объятий, и откинул одеяло. Выпрямился и протянул руки, — Зато смотри. Иди, поднимайся, хватит лежать. Я тебе кое-что покажу.       Дима медленно перекинул обе ноги вниз, на пол. Сгорбился с трудом приняв вертикальное положение. Задумчиво потер рукой плечо. Удивленно посмотрел на сине-зеленый синяк, который все еще раскрашивал плечо. Кратко обернулся, посмотрев на себя в зеркало. А на лице почти все прошло. Только след на скуле остался. Он снова повернул голову. Оттолкнувшись обеими руками от кровати, поднялся на ноги. Саша сделал несколько шагов назад, протягивая ему руки. Дима неуверенно сделал несколько шагов к нему. Увидев приглашающий жест, медленно вытянул руки в таком же жесте что и Радулов. Повторил за ним, медленно сжав руки в кулачки, и разжал их. Он медленно развел руки в стороны. Яшкин с опаской развел их следом. Ему…ему больше не больно. Упер руки в бока, задумчиво наблюдая за Сашей. Его тело прекрасно его слушалось. Поднял руки следом за Сашей наверх. Вдруг на лице Яшкина засияла улыбка. Он громко и счастливо расхохотался, и бросился обниматься с Сашей, прижав его к себе. Вцепился в него, зажмурившись. — Со мной точно все было хорошо? — Ну ты… много смешных вещей делал. Я тебе сейчас покажу. Из Лямкина, конечно, нянька такая… Он еще и с девочками сюда приперся. Он мог тебя просто привязать к койке, чтобы ты не дергался, но они решили всей семьей поугарать над тобой. В остальном… да. С тобой все было хорошо. Я же обещал.       Дима тут же оттолкнул его от себя, и схватив телефон, уселся на кровать, быстро разблокировав его, полез в галерею. Увидел только фотографию того, как спит на кухонной столешнице в одних трусах, обнимая кастрюлю. Но нового… больше ничего. Потерянно поднял голову на Радулова. Тот лишь развел руками улыбаясь, и сказал: — Извиняй, что Никита не дал тебе пить. Ты ему, кстати, фингал оставил. Так, если бы ты выпил, у тебя остановилось бы сердце. — Я… я все это время просто… — Яшкин растерялся, смотря на фотографию, — но ведь меня парализовало. Я точно чувствовал духи Ротенберга. Я точно видел перед собой Дамира и Вадима. Точно… Я чувствовал во рту привкус этих поганых наркотиков. Я уверен в том, что меня ебали, били, спаивали… Ты не веришь мне? Почему?       Саша протянул ему длинную инструкцию, что оканчивалась своим хвостом где-то на полу, и указал на строчку, где писалось про то, что категорически запрещено принимать два лекарства одновременно, потому что они могли вызвать приступы агрессии, паралич, удушье, галлюцинации, и смерть. Дима растерянно посмотрел на Радулова. — Все хорошо было. Успокойся. Как ты себя чувствуешь? — Я… — Дима отложил телефон на тумбочку, — я чувствую себя хорошо. У меня даже ничего не болит толком. Плечо, да и то, совсем чуть чуть. Ты только прилетел?       Дима поднял взгляд, смотря на Сашу. Радулов нахмурился и тут же ответил: — Я уже четвертый день тут, Дима. Ты… опять в днях потерялся?       Он повернул свой телефон экраном вперед. Дима потерянно уставился на время и дату. Снова четверг. Семь вечера. Это его…всю неделю так шатало. Увиденное явно расстроило Яшкина и он опустил голову. Медленно уселся обратно на кровать и потер плечо. До нового года осталось всего ничего. Сейчас пройдет кубок первого канала, им останется полторы игры, и календарный год будет окончен. Новостей хуже Диме уже не получится сказать. Он хмыкнул и спросил: — Артур где? — В Екатеринбурге. — Дима тут же задрал голову явно не поняв что его друг там забыл. Саша тяжело вздохнул, решив пояснить свой ответ, — Он же с молодняком на выездные матчи поехал. Нефтяник, помнишь? Делает там… сухари на всю исправительную колонию. Уже третий подряд. — Саша улыбнулся, — Хорошо справляется твой мелкий. В понедельник прилетит твое чудо, если его не загребет там. Там, что-то, какие-то метели или что-то такое с севера планируется. А у них завтра игра. Вот он с утра сегодня мне фотку прислал. Все хорошо у него. — Я хочу к нему на игру. Я давно его не видел. Соскучился и очень сильно. Хочу посмотреть на него. Мой мальчишка, — Дима закрыл руками лицо, — как я рад за него… Неужели ему начало что-то хорошее в жизни попадаться. — А я? — Радулов пожал плечами, когда Дима посмотрел на него, — Я уже не нужен, да? Могу идти? — Нет, нужен. Просто ты-то уже рядом. — Он замер, смотря в Сашины зеленые глаза. Его настигла мысль не очень хорошего толка. Тихо спросил, — Погоди. Значит Рома с вами был на матче? — Да. Был. В составе его не было, но как же этот набриолиненный уебан пластиковый упустит возможность своей ареной похвастаться. Ходил там… Все два дня ебалом торговал. Я понимаю, что ты хочешь спросить. Мы с ним поговорили. Несколько кругов по его новенькой арене навернули, обсуждая тебя. — И к чему пришли? — Дима сжал мокрыми руками простыню, уставившись на него. — Как минимум к тому, что я думаю, что ты не прав. И никогда не думал, что скажу такое, но ты демонизировал Ротенберга больше, чем он того заслуживает. Он, может, и та еще пидорасня. Но он не платил за тебя не копейки, Дима. Все то, что ты заработал за тот сезон, все твое честно заработанное. И можешь не бояться больше Петербурга. Я дал ему знать, что Казань тебя больше не отпустит, только если ты сам этого не захочешь. Не под наркотой контракт подпишешь, как тебе казалось, когда врач пытался понять, удержишь ли ты что-то в руке, и дал тебе ручку и листочек, а ты заявил, что пока не выпьешь, ничего делать не будешь. — Дима стыдливо опустил голову, отрицательно покачав головой. — И он сказал мне, что у него не было планов тебя дергать. Так что… Ну, ты сам все понял. — Он лжец. — Прошептал Дима уставившись в одну точку, — Он наглый лжец. У всей семейки только желания эти ебучие деньги жрать большими купюрами на ужин и беспрерывно брехать. Он скажет тебе все что угодно, потому что знает о том, кем ты мне приходишься. — Его голос начал дрожать и повышаться с каждым словом. — Думаешь, он бы тебе признался в том, что хочет увести меня обратно себе под поводок? — Дима, спокойно. Прежде чем обвинять кого-то во лжи, надо быть сначала уверенным в том, что с тобой происходит. — Радулов шумно вздохнул, — Так, ладно, я понял, ты пока еще не готов к этому разговору. Рома предупреждал, эта хуйня тебе легко не дастся. Я понял, только не начинай скандал, бога ради. — Ты не веришь мне?! — Сорвался на крик Яшкин, уставившись на него, — Почему ты опять не веришь мне?! Проваливай нахрен от меня. Видеть тебя не хочу! Ебись в этот Петербург, делай что хочешь. — Он взвыл, склонившись к полу, и поджав ноги, — Ненавижу вас. Ненавижу. — Дима, веди себя нормально. И не ори на меня. Я с тобой нормально разговариваю. Че ты орешь, блять?! — Сука, — Яшкин криво усмехнулся, зажмурившись. Его трясущиеся руки сжали простыню, — Радулов говорит мне быть спокойнее. — Он всхлипнул, — миротворец хуев. — На пижаму закапали слезы. Он сгорбился, мелко дрожа, тихо прошептав, — Никто из вас не верит мне. Пошел нахуй, Радулов. — Рома знает о том, что ты ему наврал. Сказал мне, что специально тебе поддался. Просто, чтобы у тебя душа не болела. Ты опять ищешь тупее себя, Яшкин. Я уйду, раз тебе хочется. Только больше не смей мне ничего говорить. — Пошел нахуй, Радулов! — Закричал Дима, — Я видеть тебя не хочу, о каком ты общении вообще говоришь, долбоеб. Пошел нахуй! — Дима, пойми, — Саша кратко положил руку на его плечо, и тихо сказал, посмотрев в его покрасневшие глаза, — прежде чем всех во лжи обвинять, научись сам не брехать. Для начала себе. Для начала в том, что с тобой происходит. Тогда сможешь другим врать. Мне уйти? Ты хочешь этого?       Яшкин ударил его по руке и оттолкнул от себя, заливаясь слезами. Саша тихо ушел со спальни, закрыв дверь.       Он не лжец. Он не врет. Он точно знает, что не просто так на это все идет. Закрывшись трясущимся руками, впал в истерику, громко расплакавшись. Не мог. Не мог он просто так поступить! Он точно знает намерения Ротенберга. Он точно знает, что Петербург пристегнет его к Исаакиевскому Собору. Лишь бы он не достался никому. Громко воя, сгорбил спину. Слезы градом капали на пижамные штаны. Нет. Не просто так. Задыхаясь, схватил телефон. Замер, увидев, что звонил Билялетдинов. Потерянно вытер слезы рукавом пижамы. Шумно выдохнул и принял вызов. — Здравствуйте, Зинэтула Хайдярович. — Первый решил говорить Дима. Больше будет потом времени переждать приступ истерики. — Рад слышать тебя, Дима. Как ты себя чувствуешь? — Не знаю. Ну… — Он взял паузу, упав обратно в кровать, — Пока никак. По плечу все хорошо. — С чем не хорошо? Чем я могу тебе помочь? — Плохо все в моей жизни. Я, — Снова пауза. Слезы потекли по щекам. Перевернувшись на бок продолжил говорить, с трудом подбирая слова. — я не знаю что мне делать. Я просто запутался в жизни. И мне кажется, что, — снова пауза. Надо собраться с силами. Озвучить то, что хочется. Он же главный тренер. Он обязан знать. Признайся ему. — вы сказали, что сможете мне помочь, если мне что-то понадобится? — С трубки раздалось тихое согласие. — У меня большая проблема. Она настолько страшная, что мне боязно даже это в слух говорить. — В чем же она заключается? — удивился Зинэтула. — Я боюсь, что совершил страшную ошибку, подписав с Казанью контракт на два года. И когда вы отдали мне звание капитана я только в этом удостоверился окончательно. — Он с неохотой поднялся с кровати и сел в гостинной перед своими наградами. Там уже давно висело две джерси. Одна — синяя, с красной звездой. Вторая — зеленая с белым барсом. Обе капитанские. Обе его. — Мне это не помогло, Зинэтула Хайдярович. Это сделало только хуже. Испортило во мне все окончательно. — Скажи мне, пожалуйста, что конкретно тебе кажется «не так»? Быть может ты не сошелся с командой, тебя не устраивают деньги данные за контракт? Возможно, опять же Радулов или Шипачев тебя в этом переубеждают? Выскажи все свои сомнения. Выражая в словах и эмоциях то, что тебя внутри рвёт на части, тебе становится легче. — Он тяжело вздохнул. — Я знаю о том, что ты признался Радулову, что хочешь спихнуть его с должности капитана. Тебе же после этого стало легче. Вот и сейчас станет. Да и мне хоть будет понятно, что с тобой происходит. Я обеспокоен твоим состоянием. — Я не могу это выразить в словах. — Он растерялся, поджав ноги, и уставился на белого барса. Слезы предательски продолжали течь, но он не реагировал на них. — Это внутреннее ощущение, что что-то идет не так. Знаете, словно ушел из дома оставив что-то важное вроде телефона или пропуска. Это какое-то неразрешимое чувство борьбы внутри. Я считаю что я все еще не достоин этого звания, и вы зря столкнули Радулова. — Они тебе не сказали о том, что сами уговаривали меня больше месяца так поступить? Я никого не сталкивал. Радулов отдал тебе эту нашивку добровольно. Шипачев его поддержал. — На фоне раздались равномерные удары ложки об кружку. Голос главного тренера спустя какие-то мгновения стал погромче. — Радулов сказал о том, что ты достоин именно звания капитана. Не альтернативного, что, к примеру, устроило бы и меня, и Марата и Юру. Не я столкнул Радулова. Он сам ушел. Я услышал от него причину его решения, ее я уже сказать тебе не могу. Но это было добровольное решение. Дима, пойми, то, что ты весь этот год слышал от другого тренера это как раз то, что сейчас спихивает тебя обратно. И ты сейчас, я надеюсь, понимаешь, что мы разговариваем про Романа Борисовича. Скажи мне, вы с ним когда-то так разговаривали?       Дима отвел взгляд и осторожно кивнул, мысленно согласившись. Наверное и разговаривали. Начал кусать губы. Чаще он просто стонал, плакал и кричал с Ромой. Большую часть сезона он себя перестал помнить вообще. Но вот конец сезона он помнит ярко. Решил отвечать за то, что точно помнит. Еще не хватало Билялетдинову начать брехать — это вообще начнется кошмар. — Я с ним больше двух часов разговаривал, прежде чем подписать одну единственную бумагу, что я не буду продлевать контракт. — И ты ушел оттуда с самой большой неуверенностью в жизни. Верно? — Верно. — Яшкин с неохотой согласился, — я с такой неуверенностью ушел оттуда тогда… я больше нигде себя так неуверенно не чувствовал. — Он закрыл руками лицо, склонившись к полу, — Я, наверное, с меньшей неуверенностью под Радулова ложится. Вечером, уже когда я просидел дома один порядка четырёх часов, мне уже стало полегче. Я решил, что то, что я ушел, только сделает мне лучше. Я получил за год в Петербурге только скотское отношение к себе, увидел всю грязь и гниль, переругался со всеми, с кем только мог, и возомнил себя… богом. — Его голос был таким тихим. Спокойным. Но внутри этот разговор снова проходился по больным ранам. Руки опять начали предательски трястись. От слез вся рубашка мокрая. Какая же он тряпка. — Я боюсь этого признавать в слух. Но тогда я почувствовал, что все то, что мне досталось со славой Петербургского клуба, развратило меня. Я стал алчным, гнилым чудовищем жадным до денег и кубков. До меня это с таким трудом дошло. Наверное, я понял это, когда сел перед вами подписывать контракт. Я, внутренне, наверное, выскакивал на полном ходу с поезда в темноту. Это так ощущалось. — Искусные манипуляции, Дима, рушатся громко. И очень больно. Взгляни правде в глаза. Что ты получил от Петербурга? Кем ты вышел из него? — Я вышел оттуда с осознанием что бездарно убил год своей жизни. — Он тяжело вздохнул, и, подняв голову, уставился на свою синюю джерси. Перешел на шепот, — Я понял, что я не туда иду. Апрель, да и вообще весь конец сезона измотал меня. Я, наверное, просто умер морально ближе к лету. Но оказалось, что я выскочил с одного поезда на полном ходу, но сразу попал в другой. Но… тут все еще темно. Там я заскочил, и был сначала какой-то свет. А потом все погасло. А тут все еще темно. Это путает. Непонятно, это Радулов принципиально свет не включает или я глаза открыть не могу от страха. — Тем не менее, даже по темноте, ты дошел до середины. — Зинэтула подбирал слова очень осторожно. Прислушивался к нему. — Прошла почти половина регулярного сезона. Осмотрись вокруг. Задай себе тот же самый вопрос. Ты сейчас встанешь и уйдешь из этого поезда. Шагнешь в тот, который был, а то и в какой-нибудь другой. Каковы твои ощущения? — Словно… — Дима замолчал, прислушиваясь к кому внутри. Ему захотелось завыть от того, как было больно. Словно лезвий наглотался. Он чувствовал, как приходится чаще моргать. Он прямо сейчас впадет в истерику, как последняя тряпка. Но чувства отдирали от него куски и он ничего не мог сделать с этим. — Я бросаю всех на произвол судьбы. — Он потерянно уставился вперед, переведя взгляд на белого барса, что гордо стоял подняв одну лапку. — Откуда тогда такие противоречия? Я же не могу считать себя одновременно достойным и недостойным Ак Барса. Я же не страдаю пограничным расстройством, чтобы меня так кидало в крайности. У меня не пошла стадия шизофазии… но я чувствую себя именно так. — Ложь, которую в тебя весь год вкладывал другой тренер, стала фундаментом для правды, которую построили здесь. Я же тебе уже говорил, что там тебе было мало места. Мы взяли тебя к себе и просто расчистили тебе лед. И ты засиял еще пуще прежнего. Словно раньше аккуратно прижимался к борту, а теперь мчишься один на один с вратарем под крики тысяч зрителей, что уверены в твоей победе. — Зинэтула тяжело вздохнул. — Ты же играл в детстве на замёрзшей реке. Если долго топтаться на одном месте, и случайно встать туда, где она не полностью промерзла, очень велик шанс провалится под лед. И прямо сейчас ты поймал свою душу на моменте, когда она уже лишилась опоры под ногами, но еще осталась на прошлом уровне. Ты чувствуешь как тебя потянуло вниз. Ты падаешь, Дима. Шумно и тяжело.       Яшкин замер распахнув глаза. Он вспомнил слова Радулова. Словно в бреду прошептал их: — «Ты пришел с очень посредственной команды. Ты сильно высоко залез, Яша. Тебя надо поставить на место. А ради этого придется столкнуть. Будешь падать долго и тяжело. Возможно, уже никогда не поднимешься» — Он задумался и медленно закрыв глаза, — Я тогда думал, что он решил что я просто выскочка. И я сам себя таким долгое время считал, чувствуя, как Радулов мне сопротивляется. — Радулов обладает прекрасным свойством — он умеет чувствовать людей. Не смотря его термоядерный характер и полное отсутствие нормальной человеческой речи, он быстро уравнивает всех под одного, устраняя крайности. Да, его методы оставляют желать лучшего, но… Когда он начал наседать на тебя, он буквально вжимал тебя в самое слабое место на реке. И довёл тебя до того, что ты сам подпрыгнул, сказав, что хочешь стать капитаном Ак Барса. Когда ты упал лезвиями на лед, он под тобой треснул. Тебя перестало ломать изнутри. Очень резко тебе вроде бы стало легче. Но потом стало в четыре раза хуже. Ты начал падать в ледяную воду. А тут он тебе уже не поможет. Если начнете тонуть вдвоём и цепляться за «мы», то вдвоём вам не выбраться из этой каши. — Он все-таки столкнул меня. — Едва заметно улыбнулся Яшкин, — И я полетел больно и тяжело. — Вот именно. Он заставил тебя самому разрушить ложь под тобой. Теперь, либо ты выберешься сам, оставшись верным себе, либо сдашься и утонешь. — Буквально выбор между СКА и Ак Барсом. — Дима отрицательно покачал головой, — какой кошмар. — Он взял паузу, осознавая что происходит. Растерянно сказал, — Я должен над этим подумать. — Времени думать у тебя до конца года. И я приму любой твой выбор. Трансферные двери закрываются быстро. Но ты должен понимать, что такие решения лучше не принимать в плачевном душевном состоянии. А то что я слышу, к сожалению, говорит мне о том, что оно идет у тебя прямо сейчас. Ты неустойчив, Дима. — Я не пойду за советом к Радулову. Я ненавижу его всей душой. Видеть его не хочу за его выходки. Он никогда не верит моим словам. Да, бывает, я пробовал ему врать. Но… теперь он уже никогда мне не верит, даже когда я говорю правду. — Не реагируй на него. У него у самого сейчас ситуация не лучшая в жизни разворачивается. Я же говорю, вы начали тонуть вдвоем. А вылезать будете по одному. Иначе утонете оба. Радулов тебе не помощник. И я тем более. Это твой выбор. Но… лучше бы тебе посоветоваться с кем-нибудь еще. С кем-нибудь, кому ты доверяешь. И кто крепко стоит на ногах. Кто точно знает тебя и не осудит тебя. Я надеюсь, что у тебя есть такие люди. Хоть один-то, да должен быть. Выздоравливай, Дима. И я очень надеюсь увидеть тебя раньше, чем на пороге плей-офф. — Вы бы хотели, чтобы я остался? — Если бы я не хотел тебя видеть в составе, то тебе бы никогда не прислали приглашение в Казань. Ты нужен этой команде. Нужен этим ребятам. Они под твоим командованием совершенно по-другому играют. Без тебя на льду очень тяжело. Да, я бы хотел, чтобы ты остался. Но я разговаривал с Сашей, когда он вернулся с Матча Звезд. Не я один хочу видеть тебя в своем составе. Роман Борисович тоже этого хочет. Ты желанная редкая птица на хоккейном рынке. Крепкий. Сильный. Умеющий играть идеально, когда нужно. Умеющий играть грязно, когда нужно. Со своим твердым характером и неумением проигрывать. Но выбор — только за тобой. — Что мне делать, если я не знаю, что мне делать? — Посоветуйся. Не трогай Сашу. Собери еще мнения. Но, — Зинэтула вдруг хмыкнул, взяв небольшую паузу. — если понадобится, я думаю, ты можешь спросить и вторую сторону своего выбора. — Вы думаете будет хорошей идеей спросить у Ротенберга об этом? — Я думаю, он выскажет тебе свое мнение по поводу этой ситуации. Ты можешь так сделать. Но не обязан спрашивать его мнения. Ты же думаешь даже не над тем, что теперь делать с капитанской нашивкой, к которой ты морально не готов в Казани. У тебя выбор в другом. Тебя тянут за рукава сразу два города. Ты все еще цепляешься за Санкт-Петербург, хоть стоишь в Казани, которая вцепилась в тебя мертвой хваткой. Но и там зубья, впивающиеся в твои руки, не хотят разжиматься. Мнение Казани ты от меня услышал. Если не найдешь ответа внутри себя, ты можешь спросить у Санкт-Петербурга. Ведь ты вернешься к нему, если в Казани тебе больше не за что держаться. Возможно и такое, что ты там будешь как собаке пятая нога. Там очень сильный состав стал, даже не смотря на то, что они, кроме тебя и Дамира потеряли еще и Никиту Гусева и много кого еще. Ротенберг может сказать тебе о том, что ты сейчас в его городе не будешь столь эффективным. И ты тоже должен это понимать. — Спасибо. Вы… помогли мне сейчас. И очень сильно. Я буду думать.       Завершив вызов, Дима вытер слезы рукавом и тут же пошел рыться в контактах. Задержал дыхание, слушая размеренные гудки. Надо… Надо попросить помощи. Ему нужен его Артур. Кто точно не осудит его. И абсолютно не проблема, что они в разных городах. — Ебать, три часа ночи, какая сука тут охуела? — Сонно спросил Кертис, снова чем-то зашуршав, — Ты время видел, долбоеб?! — Шкет, у тебя место найдется на диване? — Ты че, ебанулся?! — Волк сладко зевнул, — Какого… — Я лечу в ближайшее время в Екатеринбург. Мне надо где-то перекантоваться. Пусти на коврике поспать? — Пиздец. — Волк тихо вздохнул, — Ладно. Приезжай. Только поспать дай. Отъебись, бога ради.       Дима тут же завершил вызов, и, вытирая слезы, быстро купил билет на самолет. Схватив пуховик с шарфом и ключи с паспортом, бросился вон с квартиры. Плевать. Плевать ему на эту поганую Казань с этим ебучим Радуловым. Надо отвлечься, пока у него окончательно крыша не съехала.       Такси. Аэропорт. Самолет. Забившись в кресло у стены, Яшкин затянул ремень безопасности, и задумчиво смотрел на контакт с эмодзи луны.       Ему не кажется. Ему не кажется. Он не такой дурак. Задумавшись, посмотрел на желтые буквы и название города на трех языках. Облизнув губы, задумался над тем, стоило ли рубить с плеча. Он не врет. Он точно знает, что хочет от него Ротенберг. Не его мозги подводят. Он уверен в этом. Уверен в том, что Ротенберг из него вытащит всю душу, только сунься он в этот поганый Петербург. Сейчас мысль о том, чтобы встать на пороге Санкт-Петербурга приравнивалась для него желанием совершить самоубийство. Саше просто показалось, что ничего в Ротенберге страшного нет. Он просто не научился распознавать ложь от Ромы, у которого нет ничего честного. Никогда не было.       Закрыв глаза, услышал объявление о том, что скоро самолет пойдет на взлет.       Ему надо успокоиться. Все обдумать. Он опустил взгляд уставившись на экран блокировки. До закрытия трансфера было опасно мало времени. Надо подумать. Надо успеть все подумать.       Он сделал шумный вздох.       Если ему больше никто тут не верит, если он тут никому не нужен, значит в Казани больше делать нечего. Дамира он уже потерял. Артура он может потерять в любой момент… С Радуловым отношения пошли еще поганее, чем с Ротенбергом. Вся жизнь рушилась. Команда идет с огромным хвостом из поражений, и опасно качается на последней строчке плей-офф. Они не справляются. Уже никто не справляется. Декабрь всегда бьет по морде кулаком с размаху. Декабрь всегда испорчен. Декабрь теперь навсегда такой. Ненавидеть целый месяц из-за одного человека и одного случайного стечения обстоятельств — это надо было постараться так вляпаться.       Отвернулся от окна, еще раз шумно вздохнув. Почувствовал, как начинают наворачиваться слезы. — У вас все хорошо? — осторожно спросила стюардесса — Я летать боюсь. — Прошептал отстранённо Яшкин, замусолив несчастный хвостик от ремня безопасности в ледяных мокрых руках. — Не обращайте внимания. Я всегда такой.       Он поднял потерянный взгляд, и едва заметно кивнул, приняв из изящных рук стакан с водой. Девушка поспешно пошла дальше. Он же закрыл рукой лицо. Он устал. Как он сильно устал. Медленно выпил всю предложенную прохладную воду.       Не успел самолет подняться в небо, как он в очередной раз уснул. Разбудило его оповещение о том, что они прилетают с задержкой в половину часа, из-за метели, что настигла их в небе, и пришлось облетать ее. Он опустил голову. По Казани время три часа ночи. Он даже не смог вспомнить какая разница во времени между городами. Как только он повернул голову, тут же растерялся, увидев голубые буквы названия города, промелькнувшие в иллюминаторе. Они уже сели? Как они быстро… тут же опустил голову и выключил режим полета. Первое же сообщение прилетело от Волка с адресом. Время автоматически обновилось. Он поднял взгляд и едва заметно улыбнулся. Тут время уже пять утра.       Аэропорт, такси. Незнакомый город не был к нему приветлив. Все московские и питерские рейсы задержали по дороге. А за окном — страшная метель. Выбравшись с теплой машины, Яшкин задрал голову, стоя около невысокого старого здания в пять этажей. Сверился еще раз с адресом и пошел внутрь, открыв с трудом тяжелую деревянную дверь. Шумно дыша поднялся на последний этаж. Надо будет хоть спортом заняться, пока на игры не пустят. Дима пошел по небольшому коридору, осмотревшись. Замер у нужной двери и постучал в нее. Спустя пару минут дверь открылась. Кертис уставился сонный на него, стоя в одной пижаме и босиком. — Какого хуя, Яшкин? — Потерянно спросил Волк, рассматривая гостя. — Ты нахуя приперся сюда?       Он пропустил его внутрь. Успел отшагнуть, чтобы его не засыпало снегом, когда гость, не успев появится на пороге дома, громко чихнул, и весь снег упал на пол. Дима тут же уселся на пуфик около входа, и, шумно выдыхая теплый воздух на отмороженные руки, сказал: — У меня мелкий играть сегодня с вашими будет. На стадион по блату проведешь? — Сука, за что мне такой еблан в друзьях? — Кертис закрыл входную дверь, и уселся на его ноги и крепко обнял его за шею, — Боже, еще и ледяной какой. Пешком с самой Казани шел? Ты чего такой потерянный. Что случилось? Какого хуя ты сорвался и прилетел сюда? Что у тебя опять подгорело? — Я… — Дима отрицательно покачал головой, положив ледяные руки на чужие ноги в шелковых пижамных штанах, пытаясь их согреть. — Я запутался. Мне надо поговорить с тем, кто мне доверяет. — Ага, с мальчишкой, который нихуя жизни не видел? Нихуевый у тебя психолог… — Мягкая рука приподняла голову Димы, Кертис засмотрелся на него, — Ты чего, рыдал что ли? Так, дело у нас серьезное. Пить будешь? — Нельзя мне. Таблетки у меня, которые с алкоголем нельзя мешать. Так я бы давно напился и отвалился. Не поехал бы никуда… Так бы дотерпел. — Он показал ему покрасневшие руки, — Дай что нибудь горячего. — Себя? — Волк улыбнулся, и, стянув с него шарф, болтал ногами, стянув следом шапку, потрепал его по волосам, — Бедолага, боже мой. Какой ты по жизни потерянный бедолага. И швыряет то тебя от берега к берегу. И все место себе найти не можешь. — Он стянул с него пуховик, и, слегка приподнявшись, повесил на крючок, — ладно. Раз у тебя малой сегодня играет, значит отведу тебя. Только, ну, давай мы с тобой разберемся в том, что происходит. — Тут уже никто не разберется, Кертис. — Дима поднял голову, и взялся за его протянутую руку, — Это очень длинная история. — Давай хотя бы попытаемся, пожалуйста. — Его губы коснулись отмерзших рук. Дима едва заметно улыбнулся, почувствовав теплое дыхание. С неохотой согласился.       Волк уставился в экран телефона, быстро с кем-то переписываясь, а второй рукой держа его за запястье, повел по квартире с высокими потолками. Старое здание. Высокие потолки под четыре метра. В таких антуражах Волк совсем терялся и выглядел еще ниже чем есть. Все двери в квартире были открыты. Дима огляделся. Они прошли мимо санузла, и уселись на небольшой кухоньке, где едва поместилось три стула, аккуратный круглый стол с красивой скатертью, и кухня совсем небольшая по габаритам без верхних шкафов. Тут было очень уютно и пахло выпечкой. Кертис же щелкнул чайник, а сам поставил перед ним две кружки. — Чай или кофе? — Кофе. — Кофе нет. Только чай. — Волк улыбнулся, посмотрев на Диму, что подпер голову рукой. Он улыбнулся в ответ. — А че тогда спрашиваешь? — Из вежливости. Не думал, что ты согласишься…       Он поставил заварочный чайник перед ним и поднял взгляд в окно, пытаясь понять, что же там Дима увидел. Яшкин же задумчиво смотрел на пейзаж, где за оголенными ветками деревьев и еще несколькими окнами была видна городская администрация. — У меня в Петербурге тоже виды красивые были из окна. На Неву. Там такие красивые закаты были… ты даже поверить не можешь, — Он с неохотой отвел взгляд, и посмотрел на Волка своим печальным взглядом. Он весь заплаканный и уставший. Не самый привычный его вид. С грустью признал, — Сейчас я больше всего жалею, что мне пить нельзя. — Ты мне можешь рассказать, что у тебя на душе. Это поможет явно лучше, чем выпивка. — Он отложил айфон в сторону, и сел напротив него. Неловко примостился на стуле, словно воробей, и сложил ноги под себя, поджав их. — У твоего мелкого сегодня игра в четыре дня. Отсюда можно пешком дойти до стадиона неспеша в районе получаса. Так что времени еще достаточно. — Он отхлебнул чай, и хмыкнул, — Дима, что у тебя случилось? — У меня беда, Кертис. И очень страшная. — Я знаю про то, что с тобой было в Петербурге. — Он кивнул, — не важно откуда. Просто знаю. И про наркотики, и про драки. Сейчас тебя эта же история беспокоит? — Да. — Яшкин растерянно уставился взглядом в скатерть с рисунком омелы, медленно водя пальцами по краю хрупкой фарфоровой кружки с красивым узором, — Ротенберг уже когда приезжал в Казань, помнишь, от Радулова клюшкой по руке отхватил? — Волк тихо согласился, — Я же тогда еще пьяный в хлам приперся. Начал драться с ним, орать на него. Потом меня с игры выгнали. На следующую игру я вышел уже капитаном перед ним. Мы после игры поехали в отель. Он спаивал меня… но, ничего такого. Я сам захотел этого. И мы с ним обсудили и Радулова, и игры. Он вывел меня на такую адовую злобу, которая у меня копилась с Сашей, что я, вот, — он указал на свой телефон и закрыл руками лицо, явно потерявшись в мыслях, вдруг притих. Спустя только минуту нашел в себе силы продолжить, — ты сам видел. Все как по протоколу: наорал, избил, изнасиловал, лишил зуба и пошел дальше как не в чем не бывало. Но… — Он вдруг поднял глаза и посмотрел на Волка, расстроено сказав, — но я слышал от Ромы, что он хочет меня к себе обратно в Петербург. Он долго, очень долго меня упрашивал. Переламывал меня. Спрашивал — а может, ну, стоит вернуться в СКА. — Дима растерянно вздохнул, и покраснев, закрыл руками лицо, спрятавшись от собеседника. Сгорбился, задержав дыхание. — Я-я-я слышал его слова. Он специально говорил это все. Знает, как меня сломать. Я… — он всхлипнул, — …я даже документы специально другой подписью подписываю, если он опять напоит меня, сломает меня, чтобы я не смог вспомнить как подписываюсь. — Его голос задрожал. — А вот вчера я проснулся после очередного помутнения сознания …и Сашу вижу перед собой. И он мне заявляет…       Дима замолчал, чувствуя, как потекли слезы. Сгорбился, поджав ноги. Плакал долго и молча. Руки предательски тряслись. Но его никто не перебивал. Никто не трогал. И ему начало становится легче. — И он мне заявляет, — Дима опустил руки, смотря на Кертиса весь в слезах, — что я сам надумал себе то, что Рома захотел меня к себе в Петербург переманить. — Он скривился, снова заплакав, — Что они, видите ли, все обсудили… сука, блять, уебки, блять, пидорасы конченные. — Он шумно вздохнул, — Радулов мне заявил что я ему снова наврал. Он не поверил мне! — Он вдруг дернулся, — Не поверил мне, блять! Я так устал от этого.       Он вытер руки об штаны, и, схватив кружку двумя руками, сделал несколько глотков зеленого чая без сахара. Шумно выдохнул. Растерянно осмотрелся. Услышав сообщение, повернул телефон экраном вверх. Увидев сообщение от Саши, вдруг вскрикнул, и швырнул его в сторону Кертиса. Бедолага едва успел пригнуться. Телефон снова вдребезги. Яшкин снова расплакался, схватившись пальцами за волосы. Его всего трясло. — Радулов такой же лжец, как и Ротенберг, Дима. Ты нашел себе парня еще поганей, чем предыдущий. — Осторожно сказал Волк. — Все знают о том, что Ротенберг всеми правдами и неправдами переманивает тебя к себе. Тебе не кажется. Это так и есть. — Ты… — Дима поднял голову, вдруг резко заткнувшись. Убрал трясущиеся руки от лица, — что ты сказал?! — Что слышал. — Кертис подпер голову рукой, второй наполнив кружку очередной порцией ароматного чая. — Радулов тебе наврал. Они с Ротенбергом не об этом разговаривали. Просто Саша явно хочет, чтобы ты стал самостоятельным и перестал постоянно оборачиваться и смотреть на своего хозяина. А еще, он сам говорил, что будет делать тебе максимально больные уроки, потому что считает, что ты по-другому не научишься. — Кертис отпил чай, смотря на Диму, что, кажется, настолько был шокирован услышанным, что забыл что плачет, — Наш Никита рассказал мне по-небольшому секрету о всем том, что они обсуждали, когда в ресторане остались вдвоем. Яшкин, давай я тебе помогу. Ну, ты сам, видимо, не справишься. Давай просто зафиксируем: ты, сначала попал под страшного человека, что в момент тебя обесценил как человека, как игрока, как личность, а потом попал под того, который ни с кем не нянчится. Тебе нужны были теплые заботливые руки. А ты попал под асфальтоукладчик который тебя добил. — Что мне делать? — потеряно спросил Дима, уставившись на Волка. — Ты же всем этот вопрос задаёшь? Задавал его в свое время Роме. Задавал его Саше. Теперь, вот, мне. Но откуда кому знать, как тебе действовать? Почему ты себе этот вопрос не задаешь? — Потому что если бы я знал ответ, я бы его тут же воплотил в жизнь, а не задавался вопросами, на которые ответов нет. Со стороны лучше видно. — Такого со стороны не видно. У каждого, Дима, своя боль. Я знаю, что она не на пустом месте нагорожена. И что взрослого, серьезного человека так не должно ломать. Но я знаю, что так может ломать. Меня точно так же ломало долгое, долгое время… — Кертис пожал плечами, и обхватил ноги руками, тихо начав свой рассказ, — я-я-я тоже таким же вопросом задавался. Только, если тебя отношения зацепили вместе с вопросом про форму, я под такую хуйню попал когда уезжал сюда. Меня буквально так же мотыляло. Я задавал вопросы всем о том, что мне делать. Я уезжал в никуда, где, возможно, у меня было бы пару человек, кто более менее осветят мне огромную комнату полную темноты. Я же в Барыс попал из-за океана. И пришел, потянувшись за рукой Даррена Дица, который был там капитаном. И в Казахстане меня первые пару лет так же мотыляло. Я мог сидеть и только бесконечно плакать. После игры. Иногда до игры. Лучше еще было прямо во время сидения на лавке, когда начинаешь понимать, что тебе сейчас выходить, вот этот… — Кертис кратко привстал, снова сложив ноги под себя, и взяв кружку двумя руками, посмотрел в нее, — гнусный червь сомнения, туда ли ты пришел, откусывает от тебя кусок. И тут же эти поганые слезы… хоть на лед не выходи. Эти сомнения, пока стоишь задрав голову, и видишь чужие флаги и слышишь чужие гимны. А туда ли я пришел? А туда ли меня притянули эти поганые друзья? И стоило ли бежать? Моя боль была такой же. Я понимаю тебя. Знаю эту боль. Но ты должен понять, Дима. Ты не один сталкиваешься с таким. Твоя боль… — Кертис задумчиво смотрел на Яшкина, что не моргая смотрел в ответ, выглядя совсем растерянным, — она определяет тебя, как человека, не меньше, чем счастье, чем твои поступки, твои победы и поражения. Будь это мир или отношения — ты должен понимать, что ты должен пройти через это. Смирись. Пересиль. Освободись. Все это просто должно было случится. Я знаю, как это тяжело принять. Знаю, как это больно. И то, как видишь, не полностью. Ведь, у меня не было такого как у тебя опыта. Меня и запои, и наркотики, и влюбленность в сорокалетнего миллиардера обошли стороной. — Что тебе помогло? — потеряно спросил Дима, завороженно слушая Кертиса. — То, что я пошел в другую команду. Пока я не ушел в Автомобилист, не приехал в другой город, не начал все с нуля, без оглядки на друзей, блядей, и чужого мнения. — Он взял паузу, раздумывая над каждым предложением. По нему было видно, что этот разговор не дался и ему легко. Кратко коснулся языком тонких губ, непроизвольно облизнув их, — Пока не начал работать сам по себе, легче мне не становилось. Я в Барысе долго пробыл. Всего четыре сезона откатал. После двух лет проливания слез я уже просто… существовал на льду. Инертной бесполезной лужей. Да, конечно, тогда хорошо было. Я еще молодой был. Спроса-то не сильно много было. Но с другой стороны канадский паспорт. Статус легионера… Да и вообще, видал, какая у меня статистика была? Ебать, за регулярку забить две шайбы, уйти с ней с коэффициентом полезности минус восемь. — Волк потрепал волосы, заулыбавшись, — ебать, я охуенный пацан. Все это видели. Ебать, я просто, блять, жег на льду. Благо, хоть, своих вратарей на понт не брал и им не забивал. Хотя пару рикошетов от меня все равно по своим же воротам прилетело. — Пока ты не ушел, легче не стало, да? — Осторожно задал очередной вопрос Дима. — Пока я не ушел, легче не стало. — Согласился Кертис, долив чая, — Вот, подумай сам. Ты попал в общество двух врунишек. И сам начал врать, изворачиваться как мокрая, нервозная змея. Ты же не привык таким быть. Помнишь себя до СКА? Каким ты был? Честным исполнительным мальчиком? А вот Шипачев тебя помнит таким. И Кагарлицкий тебя таким помнит. Вот и я помню тебя именно таким. Еще, сука, с такой завистью смотрел на тебя, когда ты пришел с Вашингтона, и как начал сиять за Динамо. Как ты, блять…? Я тогда сидел, думал что я дефективный, просто, я не знаю… Какой-то мальчишка, не сильно-то с хоккейной страны, а начал тут громыхать на всю лигу. Ты меня так своей славой добил, тогда, блять. Я реально боялся с собой покончить, потому что пока у тебя плюс/минус было тридцать семь и сорок очков, я, блять, с трудом вылез с минус восемь до минус одного. А ты сам себя помнишь? Помнишь, про что я говорю? — Дима отрицательно покачал головой. — Да, тогда у нас с тобой и другие паспорта в руках были. И форма другая была. И тогда сомнений не было — попали туда, куда очень сильно хотели. А стало только хуже. — Стало только хуже. — С грустью согласился Яшкин, растерянно потерев руками лицо, — Мне так больно, Кертис. Я так устал. Я не знаю, что мне делать. — Никто кроме тебя не знает, что тебе делать. Никто тебе с этим не может. Только вот… вопрос у меня к тебе есть. Ты же выбираешь сейчас не только между Ротенбергом и Радуловым. Ты же выбираешь между СКА и Ак Барсом. А если бы этих двоих на было? Вот перед тобой две команды. Что бы ты сделал? — Я так пришел в Ак Барс. — Дима допил быстрыми жадными глотками чай. Задумчиво смотрел за тем, как ему наполняют кружку по-новой. — СКА для меня был испоганен, хотя команда-то нормальная была. И ребята все крепкие. И сильные. Но… там был Рома. А Ак Барс для меня был командой, по которой я по старой памяти еще знал Кагу и Шипу, с которыми мы в Динамо играли. Я бежал со СКА без оглядки, потому что понимал, что это все закончится моей смертью. Казань под руку попалась. Я… сильно не приглядывался. Было не до этого. — Нет, ты не понял. Прошлое, Дима, есть прошлое. Как бы ты выбирал, если бы никого из них не знал? Вот, не будет в следующем году их… не продлят контракты ни Радулову, ни Шипачеву, ни Кагарлицкому. Ну… Останется с тобой Лямкин. Ну Юдин. Кому там еще контракты успели продлить до закрытия трансферной дороги. — Кертис развел руками, — И что? Вот у тебя бы тоже контракта бы не было. И тебе бы его предложили продлить. И ты бы знал, о том, что никого из них рядом не останется. Как бы ты поступил? — Заметив на лице Димы сомнение, тут же сказал, — Можешь мне не отвечать, если не хочешь. Просто пойми, что команда вокруг, это чистый лист. И ты сам начинаешь в каждой команде все с нуля. Ну осветили тебе небольшую комнату. А ты увидел лежащий кусок золота на полу, что едва поблескивал, и схватился за него. — Волк задумчиво подпер голову, мягко коснувшись края кружки пальцем, повторив за Димой, — И в лучшем случае ты удержал в руках пирит, а не золото. А в худшем случае, который получился у тебя, это радиоактивная дрянь, цезий какой-нибудь, который прошелся по тем же самым ожогам, которые ты получил в прошлой комнате, когда схватил кусок серебра, а это оказался металл под твоим номером. Двадцать третий — ванадий. Он радиоактивный. Похож на серебро, если не сильно приглядываться. Ты едва успел его выкинуть с рук, пока он тебя не убил.       Дима опустил голову, и шумно вздохнул. Поднявшись из-за стола пошел к раковине, и с большим удовольствием ополоснул лицо и руки ледяной водой. Уселся обратно, и, поджав под себя ногу, уставился на Волка молча. Все думал над его словами. Кертис же задумчиво посмотрел на яркий экран своего айфона. Дима опустил взгляд. Уже девять утра. Он устало потер шею, и допил остатки чая. Услышав очередной вопрос, тут же поднял глаза: — Ты сегодня на тренировке? — Нет, мы вчера только с выезда. Два дня выходных. — Он едва заметно улыбнулся, и тихо сказал, проведя пальцем по кромке кружки, — ты просто мне, сука, дважды не дал поспать. И я, блять, дай бог, пару часов поспал за два дня. Потому что спать в самолете я не могу… — Спасибо, что не отказал мне. — Не могу тебе отказать. — Кертис улыбнулся, задумчиво посмотрев Диму. — Не хочу даже. — Я…извинится хочу. Я могу быть сильно настырным и наглым… и делать больно. Иногда даже слишком. А потом на утро резко меняться. Это… — Я не обращаю на это внимания, Дима. Я крепко стою на ногах и у меня с головой все нормально. Ты можешь шатать меня так, как тебе захочется. Я устойчивый. — Просто поймал себя на мысли, что становлюсь сам Радуловым или Ротенбергом. И меня может иногда переклинивать. Я могу не обращать внимания на крики и просьбы остановится. — Я знаю. Успокойся, все хорошо. Мне это нравится. Когда не нравится, я смогу тебе дать отпор. Пока я не делаю тебе больно в ответ, можешь смело действовать.       Он поднялся, и пошел в коридор. Хмыкнув, осторожно поднял чужой айфон, и, аккуратно вложив экран обратно, начал на кнопку включения. Работает. Улыбнувшись, вернулся обратно на кухню. Задумавшись огляделся. Открыл один из ящичков, и, уселся за стол, поставив рядом с собой небольшой таинственный пенальчик. Вытянул руки над столом, расправив пальцы. Дима заинтересованно наблюдал за ним. Увидел, что у него руки не трясутся, и искренне этому позавидовал. Вытянул так же свои, и улыбнулся. У него руки тряслись и очень сильно. Кертис усмехнулся, и положил обе его руки на стол, попросив: — Сгинь, а? Погуляй иди. — Че ты собрался с ним делать? — Дима подпер голову, наблюдая за тем, как пальчики осторожно снимают верхний слой защитного стекла. — Сука, я с этим экраном и месяца не проходил. Только мне его поменял…кто-то. Даже не знаю кто. — Восстановлю его. Не подглядывай. Меня младший научил. Иди, потеряйся так, чтобы я тебя долго долго искал.