Напечатала туминское

      – Л – значит лузер, – Сынмин выпячивает вперед язык, подаваясь к хёну всем телом. На его лице смеются морщинки и виднеется щербинка меж передними зубами.       Минхо сложил руки на груди, спокойно выдерживая ребячество младшего. Сынмин-и настоящий чертенок, которого ему только удавалось видеть. Ким недолго треплет нервы Минхо-хёну: его внимание привлекает мигающая лампа и грязный плафон в коридоре, где трупики несчастных насекомых неплохо создают точечный узор.       Ли громко вздыхает, наблюдая за сгорбленной спиной Сынмина. От него остался лишь звонкий оттенок карамельного попкорна и дурацкого шампуня с насыщенным ароматом яблока. Минхо не понимает, почему продолжает насыщать легкие этой какофонией запахов. Когда ветер меняется с легкого дуновения на порывистые толчки, нагибая за окном верхушки деревьев, Минхо понимает, что ему пора.       – Ким Сынмин, – строго зовет он, и Сынмин послушно высовывает мохнатую макушку из-за дверного косяка. – Я ухожу.       – А мама говорила, что ты на ночь останешься, – Ким обидчиво поджимает губы, смахивая в щек крошки печенья. Которое Минхо опрометчиво купил на несколько дней, не зная, что Сынмин страдает страшной зависимостью от бисквита и оставил после себя рваные упаковки и сладкую сыпь на кухонном столе. – Мы хотели караоке попеть!       Ли Минхо тринадцатилетний подросток, которому доверили дорогую квартиру в опрятном районе Сеула с вельветовым диваном канареечного цвета и упертого мальчишку – Ким Сынмина. Ему чуть меньше – одиннадцать. Порой ведет он себя шестилеткой вот так, купаясь в сладостях и прижимая к себе во сне плюшевого пса. Реже – становится отражением своих родителей. Те суровые и серьезные офисные планктоны, приходящие домой ради жесткой кровати и роли календарной напоминалки, что у Сынмина есть близкие по крови люди.              Как сейчас. Он угрюмо прошагал к дивану и уселся рядом, сохраняя молчание. Его взгляд прикован к пушистому черно-белому ковру, а указательные пальцы навязчиво царапают кожу больших. Минхо тянется к рукам Кима и забирает ладони себе. Сынмин сглатывает, подавляя горькую надежду.       – У меня экзамены, нужно готовиться, – с сожалением говорит Ли.       – Так останься здесь! – рвется Сынмин, подскакивая на месте. – Я не буду мешать. Места много. Хочешь, спрячусь в шкафу и буду молчать?       Минхо отрицательно машет головой. Сердце как-то неприятно покалывает.       – Не хочу. Я готовлюсь к непростому экзамену. Я стану трейни, Сынмин-и.       Кончики губ Сынмина опадают вниз, точно пожелтевшие осенние листья. Он знает, кто такие трейни и айдолы. Люди, подарившие свободу и жизнь звуковикам, каменным стенам и танцевальным тренировкам до потери сознания. И Ким представляет в красках, как пухлые щеки хёна превращаются в глубокие впадины, а лицо теряет жизненные краски.       – Я не смогу тебя отговорить, да? – хрипит он, теперь уже сжимая в своих ладонях пальцы Минхо. Ли кивает. – Пожалуйста, хён.       – Это моя мечта.       Мечтой Сынмина было отговорить старшего от участия в этом безобразии. Либо помочь ему и разделить страдания. Минхо хлопает дверью, пока Ким прижимает к себе колени и раздумывает, какую песню включить. Он готовит связки и себя.       – Минхо-щи, – преподаватель смотрит строго. Его плечи вздымаются, а дыхание сиплое с тонким запахом табака. – Сынмин-щи. Вы, ребята, не пройдете в группу по двум причинам. Танцы и пение. Оба тренируетесь до пяти утра, а потом идете на английский, ясно?       – Ясно, – кивают они, и педагог исчезает в коридоре. Сынмин скатывается вниз по зеркалу, тихо откашливаясь от фантомного першения в горле. Минхо цепляет бутылку воды и подсаживается рядом.       – С семнадцатым днем рождения, Ким Сынмин, – вымученно улыбается он, протягивая прохладную жидкость.       – Спасибо. – У Сынмина острые скулы и выпирают ключицы. Он так и не научился не следовать за старшим. Однако его голос оценили и стали пинками толкать Кима на поверхность сияющих айдолов.       Минхо тянется к своей спортивной сумке и тянет за поцарапанную собачку на молнии. Шуршит фиолетовая упаковка.       – Свечи у меня нет. – Минхо нельзя назвать певцом, а вот усердным танцором – да. Его техника впечатляла, а работа с телодвижениями и фристайл вызывали довольные улыбки и бесконечные пометки в бумагах проверяющей комиссии. Мечта была так близка, когда поставили условие: вызволи свой голос, читай реп. Проще было зашить себе рот. Когда Ли Минхо выбирал простой путь? – А угощение есть.       – Я ошибался.       – М? – Ли тщательно водит пальцем по длине пачки бисквита, чтобы найти красный язычок и открыть сладость.       – Л – не лузер.       – А что?              – Л – люблю. Спасибо, хён.       – Дурак ты, – у Минхо получается открыть помятую пачку и отдать во власть уставшего именинника. Сынмин с благодарностью наслаждается одним единственным кусочком, смакуя вкус на языке. Ли ласково поправляет его влажные волосы и представить себе не может, сколько раз получит нагоняй в попытке защитить младшего. И как сильно будет радоваться, попав в одну с ним группу, а чуть позже – проживая в одном общежитии.       – Верно, Ким Сынмин, – голос двадцатипятилетнего Минхо хриплый, будто он в как былые времена трейни, занимался ночь напролет вокалом. Ноющие ребра греет собой Сынмин, прижавшись так близко, что становится трудно дышать. Диван не вельветовый, а кожаный. Тут и там валяются махровые декоративные подушки и фрагменты одежд. Ли поднимает руку вверх и собирает пальцы в букву "L". – Л – не лузер. Л – люблю. Тебя.