Напечатала туминское

      Шероховатые продольные жилки. Сухой бархат. Остающиеся на пальцах крохотные бисеринки пыльцы.       Сынмин любил аккуратно отделять стебель от цветка и оставлять бутон меж страниц какой-нибудь старой книги, датируемой девятнадцатым веком. В пыльных книжных стеллажах хранились возлюбленные истории, знакомые персонажи и цветы. На полках разрасталась целая оранжерея. Покойные цветки даже после своей недолгой жизни смогут радовать глаз, находясь на страницах личного дневника или между строк признания в любви на открытке.       Этот способ подсказала Сынмину бабушка. После еë семидесятого дня рождения, когда зал утопал в пышных розах, робких незабудках и острых хризантемах, бабушка аккуратно отделяла цветки маникюрными ножницами. Ким тогда не понял, почему в ногах у бабушки так много книг, а я рядом валяются пустые стебли и листья.       — Они будут жить в этих страницах, — поясняла бабушка и закрывала книгу, наполненную бутонами. — Так цветы засохнут и станут ещё краше. А потом я украшу ими стены или открытку.       — А так можно? — задал вопрос Сынмин, усаживаясь подле родственницы.       — Почему же нельзя? — бабушка мягко потрепала внука по макушке; еë пальцы приятно пахли цветочным соком. — Можно делать всё, Сынмин-и, если это законно.       Прошел год, и бабушка достала книги обратно. Тогда Сынмин завороженно разглядывал сухие бутоны, которые не потеряли былой красоты. Бабушка разложила плотные листы бумаги, клей и свои акриловые карандаши, которые изящно подтачивала ножом.       — Теперь можно сделать композицию — осибану.       В голове Сынмина засверкала ярким светом лампочка идеи. Он тут же бросился исполнять задуманное. По чуть-чуть складывал цветочные лепестки в одно целое, где каждый листок имел своё место. Как и чувства его имели место быть. Бабушка изредка поглядывала на огненный запал внука и мягко улыбалась. На седых щеках возникали морщинки и румянец.       — Минхо-хëн! — Ким бежал вниз по склону, едва не спотыкаясь о камни в высокой траве.       У плакучей ивы, что прятала свои корни в небольшом озере, ограненном камнями и камышом, сидел парень и разглядывал спокойную гладь воды. Минхо поправил клетчатый твидовый пиджак и обернулся на зов. На его лице появился добрый прищур.       — Привет, Сынмин-и, — кивнул он.       — Это тебе.       Сынмин протянул сложенный вдвое плотный листок и уселся рядом. Минхо с недоверием, но явным интересом принял открытку и раскрыл. Ироничная улыбка тут же пропала, когда он наткнулся на нечто похожее на лицо, созданное из лепестков тёмной розы и незабудки. Ли быстро-быстро заморгал и дрожащими от волнения пальцами трогал цветки.       — Ого, — смог произнести Минхо.       Сынмин наблюдал за реакцией друга. Придвинулся совсем близко и почти уложил голову на его плечо.       — Тут ещё текст есть, — шёпотом подсказал Сынмин.       Уши у Минхо покраснели, а часть шеи, что в опасной близости Кима, покрылась мурашками.       — Я вижу.       Глазами Ли стал пробегать по тексту. Один раз. Второй. На длинных ресницах стали собираться росинки слез.       — Ты правда так считаешь?       Минхо повернул голову к Сынмину. Тот кивнул.       — Спасибо.       Его восхищение было сложено на линиях соцветий. Уважение — в крошках пыльцы. Но любовь, страждущая и невесомая — в целом поле, словно на плате небесном, где каждый цветок — звезда, сверкающая и указывающая путь.       Минхо извернулся и прижался к родной груди, чувствуя солёный аромат карамели. Уткнулся носом в вязанный колючий жилет. Сынмин изумлённо выдохнул и опустил ладонь на макушку, чтобы запустить пальцы в жёсткие тёмные волосы.       Громко застрекотали цикады в кустах. Ветер разносил влажный запах мха и озера.