Старые шрамы продолжают болеть даже спустя десятки лет

«Ты приходи ко мне, поговорим… Пусть даже за столом, вполоборота. Когда в последних отблесках зари Откроет дом для странников ворота. Сменив на время заданный маршрут, Освободись от непосильной ноши. Чтоб даже эти несколько минут Поговорить о чём-нибудь хорошем. Взглянуть, как прежде, выйди на балкон, На те места, где горько плачут ивы. А я сдержу в душе надрывный стон, Чтоб показаться сильной и счастливой. Я — чемпион в мучительной борьбе, Где вырывают прошлого страницы. Да, я смогу не кинуться к тебе, Когда услышу, что пора проститься. Лишь оборвётся что-то там в груди, И грусть туманом ляжет над полями, Когда шепну: «Ты снова приходи, Ведь мы остались навсегда друзьями».

©Марина Терентьева.

****

       Снежинки. Ему никогда не нравился этот бесцветный ворох мелькающих всюду созданий, точно большие мухи, кружащиеся над поверхностью земли, но стоит только приподнять руку, останавливающиеся, садящиеся на ладонь и бесследно исчезающие на ней.        Так подумалось мрачной фигуре, уверенным шагом продвигающейся вперед по каменистой дорожке знакомого парка. Поймав особенно крупный снежный комок, человек крепко сжал его в кулаке, лишний раз убеждаясь в правдивости собственных мыслей. Вырвавшись из-под шапки, на лицо упали локоны светлых волос. К небесной глади устремились голубовато-серые глаза — точное отражение непостижимой вышины, ведь та отливалась точно такой же холодной серостью.        Небо, безграничное небо... Холодное и безразличное ко всем окружающим.        — Беларусь как-то сказала, — задумчиво отозвался Россия, почувствовав обращённый на себя взгляд, — что моя душа напоминает серое небо.        — Правда? — приятно рассмеялось сбоку, и Федерация повернул голову. — С первого взгляда кажется такой же холодной, невозмутимой и чёрствой? Но приглядишься — окажется, за серыми тучами все это время пряталось большое теплое солнце?        Солнечные очки, несмотря на неподходящую погоду, висящие на глазах, аккуратно причесанные волосы, мешковатая одежда и дружелюбная улыбка, обращённая прямо на него — вот, что оказалось перед глазами России, стоило парню оторвать взгляд от небес. Футболка с пятьюдесятью — ровно пятьюдесятью — белыми звездами, не до конца застëгнутая куртка и показавшаяся из-под черных очков улыбающаяся синяя радужка с красноватым ободком вокруг. Ничего, абсолютно ничего с их последней встречи не изменилось.        — Не совсем, — отозвался Россия. — Она говорила что-то вроде: «Взгляни на небо. Даже когда оно серое, остается прекрасным. Кому-то может показаться холодным, но оно красиво даже в таком случае. Ведь не будет всегда светить солнце. Нам нужно научиться видеть и другую красоту — красоту дождя и, например, такого вот серого неба. В мире нет ничего безобразного, как бы странно оно не выглядело. Ничего, кроме войны».        За коротким мгновением последовал скрип наклонившейся ветки, усилившийся вихрь снежинок и раздавшийся добродушный смешок:        — Признайся, ты не умеешь повторять то, что сказала Беларусь.        Америка приподнял солнечные очки и, понимающе улыбнувшись, обратился к сконфузившемуся спутнику.        — Почему это? — сурово отозвался тот, резко повернув голову.        — Она никогда не стала бы говорить такими сухими и короткими предложениями! Тем более таким безжизненным тоном. Ну же, Russia, где твои чувства! — Штаты Америки театрально развел руки в стороны. — Где твоё актёрское мастерство? Открой же это запертое сердце!        — Я не голливудская принцесса, чтобы танцевать и восхищаться серым небом, — усмехнувшись, фыркнул Россия. — Возможно, Беларусь сказала это как-то по-другому, но смысл прежний.        — Все прекрасно, кроме войны?        США больше, чем кто-либо другой, понимал чудовищность поднятой темы и то, насколько она неприятна для друга. Но еще больше Америка понимал, что Россия хотел, чтобы он еë затронул.        — Война, значит... — Штаты неосознанно опустил взгляд. — То, что никак не может еë отпустить... Но все же. Russia, одного понять не могу.        Вопросительное лицо с заранее нахмуренными бровями, точно Федерация знал, что собирается сказать Соединенные Штаты; замедлившийся шаг, прищурившиеся огоньки холодных глаз — рассматривая его, Америка почувствовал непреодолимое желание остановиться, прикоснуться к этому внимательному лицу, к его рукам, всегда спрятанным в карманах. Хотелось замолчать и ничего больше не говорить. Они прекрасно понимали друг друга без слов, но все равно при каждой встрече не могли остаться в тишине. Хотелось так много и так мало одновременно. Приподнявшись на носки, заглянуть в эти холодные глаза настолько близко, чтобы почувствовать даже самое легкое дыхание. Замереть и с абсолютно пустой головой (потому что не будет других мыслей) остаться рядом с ним настолько долго, насколько вообще могло растянуться время. Промчится год или секунда, миллиарды лет или какая-то минута — Америке все равно это покажется слишком мало. Рядом с этим человеком время всегда летело невозможно быстро... И он никогда не успевал дотронуться до его ладоней.        — Зачем ты делаешь это, зная, что Беларусь боится его? — скороговоркой произнес Америка, чувствуя, как начинает терять голову.        Россия никому не позволял прикоснуться к своим рукам. И ему не стать исключением.        — Ты о том, что я попросил Германию прийти к ней? — не догадываясь о мыслях друга, невозмутимо произнес Россия. Или просто пытался казаться невозмутимым.        — И не только! — невозможность прикоснуться к этому человеку наполнила сердце чернотой, которая мгновенно стала потоком быстрых слов. — Помнишь, когда Беларусь потеряла trinket? Германия тогда попросил тебя передать ей, но ты взял и отказал! Сказал, что занят. И потом немец всюду преследовал Беларусь! Зачем все это? — парень, переставая контролировать свои действия, схватил рукав русской куртки. — А потом... Зачем ты попросил его прийти к ней! Да еще в тот момент, когда она была совсем одна и беспомощна! Я этого не понимаю...!Если был занят, мог позвонить мне. Меня она, конечно, тоже не жалует, но, по крайней мере, так не боится... А если бы... Если бы он воспользовался ей, Russia?        — Этого бы не случилось, — сурово сверкнули оледеневшие глаза, взглянув на схватившую его американскую руку.        — But... But why are you so sure? — встретившись с этим взглядом, США почувствовал, как изнутри все покрылось корочкой льда.        Ускорив шаг, он проскочил вперед, повернувшись лицом к спутнику и заставив его остановиться.        — Сын — не то же самое, что его отец, — холодно отрезал Федерация.        — Come on! Russia... Будто сам его не опасаешься!        — Я уже сказал, — грубо отозвался Федерация, резким движением выхватив рукав из американских пальцев.        Оттолкнув США плечом, парень продолжил идти по каменистой дорожке парка, однако спустя мгновение замедлил шаг, низко опустил голову, понимая, что не может просто так уйти. Он остановился.        — Я знаю, — послышалось догоняющее позади, — в тебе тоже видели не Россию, а наследника СССР. Но это же не значит... —Америка оказался всего в нескольких метрах от нахмуренного парня. Ещё немного и сможет дотянуться до ладони, спрятанной в карман. — Что вообще никто не видит в тебе "Россию"! Я... — США поднял руку и резким рывком указал на себя. — Я! Я вижу в тебе не только потомка Союза! Ты! — американская рука указала на Федерацию. — Да ты просто fucking selfish! Грёбаный эгоист!        Кружащиеся чудовищным вихрем снежинки сменились быстро барабанящим дождем. Серые капли затмили пространство мелькающей дымкой, синие глаза Америки в которой выглядели так, будто они оказались затоплены внезапными слезами. Федерация, поражённый и давно ничего не понимающий, уставился в его помрачневшее лицо, первый раз за долгие годы посмотрев прямо в глаза. Так, как не смотрел прежде. Удивлённо, без привычного льда и сибирского мороза, без притворства и попыток выглядеть закрытым для окружающих. Посмотрел так искренне, что тут же возненавидел собственную душу, отразившуюся в это мгновение в его глазах. Возненавидел слезы, впервые увиденные на лице Америке. Возненавидел причину их появления, то есть самого себя.        — Думаешь только о себе! Никогда не пытаешься понять, что чувствуют другие! — слова Америки разрезали сибирское сердце огненным ножом. — Живешь в выстроенном собой крохотном мирке, куда никого не можешь впустить! Где никому не показываешь, что чувствуешь сам! — США опустил голову. — Я ведь... просто хотел... стать кем-то важным для тебя. Хотел спасти от одиночества, которое сам когда-то испытывал... Хотел... просто прикоснуться к твоим рукам...        — Этого не стоит делать.        Америка удивлённо поднял голову. Россия оказался прямо перед ним, и легкая, немного грустная улыбка проскочила на русском лице. Никогда прежде Федерация так ему не улыбался.        — Прошлое должно оставаться прошлым, — голос России сделался тише. — Но, если...        Зашелестела куртка, и перед Америкой оказалась раскрытая, обернутая бинтами ладонь.        — Если хочешь, можешь попробовать погрузиться в омут самого ужасного, что только существует на свете. В омут чудовищного прошлого...        Пальцы, выставленные вперёд неизящным, отталкивающим веером, точно последнее, что хотелось России, чтобы США принял его предложение, впервые оказались настолько близко к Америке. Спрятанные в глубине карманов, обычно они старались избежать случайного физического контакта, но теперь словно умоляли о прикосновении. По крайней мере так хотелось думать парню в солнцезащитных очках, поднявшему собственную руку и осторожно дотронувшемуся до холодных российских пальцев. Те мгновенно сжались, и Америка почувствовал пылающий жар ладони Федерации, разлившийся по всему телу.        — Все, кто прикасается к моим рукам, начинают видеть страшные вещи, — мрачно улыбнувшись, произнёс Россия. — Расскажи, что сможешь увидеть ты?

****

       Сознание сотрясло неожиданным землетрясением. Еще не до конца понимая смысл российских слов (попробуй только догадаться, что происходит в голове этого парня!), Америка сильнее сжал пальцы и застыл, внезапно перестав ощущать руку Федерации. Потянувшись вперед, обхватил ладонью лишь раскаленный воздух. Ничего не оказалось впереди, только омерзительно пахнущий дым и очередной грохот, который США изначально принял за землетрясение. Им же оказался оглушительный взрыв.        Америка растерянно огляделся, прикоснулся к пальцам, какие всего секунду назад держали ладонь России. Несмотря на ледяное отношение ко всему, она оказалась очень горячей, и жар после прикосновения продолжал пульсировать в американской руке.        — Russia? Hey, Russia! What... Where? — потерянно крикнул США. — Где ты, Россия?        Мимо проскользнула скорчившаяся тень, мгновенно растворившаяся в кровавой, непроглядной дымке. Америка, не собираясь больше бесцельно стоять на месте, бросился за ней и обнаружил незнакомого человека на бесплодной земле.        — What happened to you? — встревоженно воскликнул парень и наклонился, собираясь помочь упавшему. Но не смог. Тошнотворно поморщился и, подскочив, сделал несколько шагов назад.        Под незнакомцем растеклась отвратительно черная лужа крови.        — Like in American horror movies! Like in a fucking American horror movie!        Незнакомое место, в каком внезапно оказался США, невозможность увидеть, что находится дальше вытянутой руки, мертвец и исчезновение России — Америка находился в чрезвычайном напряжении и отовсюду ожидал потенциальную опасность.        — Сон? Нет... Тогда что это!?        Внезапно, как и появившись, отвратительная дымка рассеялась, забрав истекающего кровью мертвеца с собой. По крайней мере того нигде не оказалось, хотя парень отступил от него не больше, чем на несколько метров.        Америка очутился в темной комнате с плотно зашторенными окнами и сигаретным запахом. Старинная обстановка напоминала интерьер древних российских квартир в годы до Великой Отечественной войны — простая, комфортная и навевающая революционные настроения своей неосвещенностью и духом подпольных движений. Казалось, мгновение, и неизвестная комната наполнится такими же неизвестными людьми, склонящимися над единственной пишущей машинкой для распространения бумажных призывов и агитаций. «Вставай, мол, товарищ господин, выступай против угнетения нашего человека и свершения мировой революции!». Правда, Штаты не интересовался историей других государств и мало разбирался в подобных тонкостях — правильно ли размещать слова "товарищ" и "господин" в одной строчке? И что вообще такое "мировая революция"? Он помнил лишь вскользь рассказанное другом, да и то сомневался, запомнил ли все верно?Кажется, Россия говорил: революционная война, гражданские движения, образование Союзного Совета. Самое главное Штаты попытался запомнить. Не виноват же он, что в процессе рассказа больше рассматривал прекрасное сибирское личико, чем слушал утомительную историю... Историю, которая пригодилась бы Америке сейчас.        Оказавшись в незнакомой комнате, он настолько задумался, что только сейчас обнаружил себя странно сидящим напротив подозрительного человека. Ледяной взгляд, сосредоточенный на чём-то позади Америки, знакомая золотистая эмблема и униформа, поражающая своей собранностью — Штаты без труда узнал задумчивую фигуру. Трудно не признать бывшего союзника и врага — парень усмехнулся и добродушно рассмеялся:        — Приятно снова встретиться, Советский Союз. А ты остался все таким же, каким я тебя запомнил, — он внимательней пригляделся в нахмуренную фигуру. — Вот от кого у России такие ледяные глаза! Впрочем, с ними он только привлекательней... Ха-ха, никогда бы не подумал, что вы так похожи!Интересно, почему я полюбил именно твоего сына? После твоей смерти он так закрылся от других людей и особенно... от меня...! Представь много лет любить человека, но не иметь возможности к нему даже просто... прикоснуться! Смотреть на красивое лицо и понимать, что не смеешь к нему дотронуться, поцеловать... чувствовать запах волос, но не иметь права погладить их. Это так... просто так несправедливо!        Сдерживаемые чувства вырвались разрушительной волной, остановить которую Америка был не в силах.        — Беларусь — единственная, кому Россия позволяет дотрагиваться до него, правда, исключая руки и лицо. И сам иногда прикасается к ней. Сначала я подумал: «Ох, значит, дело не в страхе привязанности...», но потом заметил странную вещь. Прозвища! Подумай только, Союз! Твой сын никому не даёт прозвища!... Даже ты называл Беларусь Бельчонком, Рейха — Фрицем... Россия же полностью отказался от этого!        Сосредоточенное лицо Советского Союза нисколько не изменилось, но это не помешало Америке торопливо продолжить:        — Становилось очевидно: Россия боится привязанности! Боится собственных чувств и поэтому пытается выглядеть таким закрытым и холодным! И я... прекрасно знал это. Но невозможно перестать его любить! Я правда пытался... но всегда возвращался к нему, даже зная, что мои чувства пугают его. Думал, со временем Россия привыкнет и откроется другим... Но! Даже спустя столько лет...! Он не позволяет никому прикоснуться к своим рукам! Особенно мне. Стоит только моим пальцам приблизиться или случайно дотронуться до куртки, шарахается и... Ты бы видел, каким холодным становится взгляд! — Америка опустошенно опустил глаза. — Я уважаю его чувства. Перечитал сотни книг, посвященные гаптофобии. Я сдерживался всеми силами... Но! Как же мне хотелось прикоснуться к нему! Любить и не иметь возможности обнять дорогого человека — судьба сыграла со мной злую шутку. И... сегодня я не выдержал... Взял и накричал, зная, какую боль причинят мои слова... Я — просто чудовище, не заслуживающее любить его... Думал, он больше никогда со мной не заговорит. Прогонит и возненавидит. Но он... предложил свою руку... Ты знаешь!? У него ужасно холодные пальцы, но невероятно горячая ладонь! Такая... теплая и грубая...        Торопливо бормочущие губы остановились, стоило скрипу, нарушившему американский шепот, раздаться за спиной. Мгновенно обернувшись, Штаты застыл, и леденящий мороз пробежал по коже. Дверь, находящаяся позади, медленно отворилась. В комнату уверенной походкой вошёл юноша с подозрительно знакомым выражением лица, прикрытым локонами светлых волос. Америка встрепенулся. Взволнованно затряс перед собой раскрытыми ладонями, растерянно борча:        — Это совсем не то, о чем ты подумал! Это другое, просто... просто... Ты ничего не слышал, правда!? Скажи, что не слышал, Russia!        Только законченный идиот не сможет узнать любимого ему человека! И не имеет значение: старинная одежда или другая походка, смотрящее в иную сторону лицо или отличающаяся манера держать себя. Ты всегда узнаешь любимого — даже вернувшись в прошлое.        Однако, остановившись посередине комнаты, Россия не обратил на Америку никакого внимания.        — Коллективизация идет медленным ходом, — доложил он, обратившись к СССР. — Люди забивают скотину, не желая отдавать в сельхоз. Нужно срочно что-то предпринять или мы рискуем столкнуться с серьёзными проблемами в животноводстве, а также с народным недовольством. Сейчас мы в сложном положении и не переживем бунт или очередную революцию.        — Я уже все подготовил, — спокойно ответил Советский Союз. — Не беспокойся, немного времени, и люди поймут пользу нашей программы. Мы не уступим другим государствам, тем более Европе и Северной Америке.        — Пх, — усмехнулся США, уязвленный жестоким игнорированием России. — В некотором смысле у тебя это получилось. Однако помни: победа в Холодной Войне остаётся полностью за мной!        Холодные фигуры даже не пошевелились. Америка высоко вытянул руку, помахал ладонью, и подозрительное предчувствие овладело ëкнувшим сердцем. Парень поднялся и мрачно усмехнулся.        — Капитализм рулит! — воскликнул он, остановившись перед Союзом. — Режим фашистов захватит весь мир! И трёхкратное ура Великой Америке, лучшей державе всех времён!        Никакой реакции не последовало. Америка облегченно улыбнулся. После всего сказанного ему угрожал минимум расстрел.        — Посмотри-ка! Я стал призраком! — радостно отозвался парень, повернувшись к России, продолжающему советоваться с отцом и совершенно не замечающим его. — А раньше ты, однако, выглядел довольно симпатично. Но, конечно, это не сравниться с нынешним Россией. Не хватает этой твоей надоедливой шапки-ушанки. И ледяного взгляда. Ведь раньше ты не был таким закрытым...        Американская рука медленно приподнялась, потянулась к светлому личику и серебрящимся волосам, потрогать которых всегда составляло не особо тайное желание парня. Осталось несколько сантиметров до манящих локонов, как США остановился. Он горько улыбнулся, продолжая смотреть на знакомое лицо, и опустил руку.        — Как бы отреагировал Россия из прошлого, прикоснись я к его лицу? Этого я не знаю, однако... Мой Russia был бы категорически против...        — Братец! — внезапно раздалось позади, и Америка резко обернулся.        Картина перед глазами изменилась. Теперь запутавшийся "призрак из будущего" оказался около деревянных крестьянских домиков, стоящих на окраине раскопанных полей. Листва прислонившихся к их брëвнам деревьев сверкала рыжеватыми красками, и хотя сами листовые пластинки были скорее желтыми, а в некоторых местах зелёными, исчезающее за горизонтом солнце нарядило маленькие березки (то были именно березы) насыщенным лисьим "мехом". Соединенные Штаты нерешительно шагнул вперед. Прежде ему уже доводилось наслаждаться осенью, но то была осень американская и не шла во сравнение с невинной красотой маленьких рыжеватых берёзок. Америка дотронулся к белоснежной коре, провел рукой по листьям, и, точно смутившись прикосновения, березки шумно зашелестели на ветру.        — Посмотри, братец! — повторился прекрасный голос почти рядом с ним.        Соединённые Штаты удивлённо повернулся. Прислонившись к деревянному забору, в нескольких метрах от него оказался Россия, к которому подбежала маленькая девушка.        — Смотри, какую мои люди вырастили прекрасную картошку! — она протянула вперёд перепачканные ладошки, в каких оказалась корзинка с несколькими крупными клубнями картофеля. — Правда красивые?        Наклонившись вперед, Россия провел ладонью по светлой голове сестры. Пальцы проскользнули по шелковистым волосам и остановились около сверкающего личика. Даже тогда они находились в бинтах, правда, не настолько плотно закрученных, и сквозь открытые места просматривались следы от ожогов.        Преодолевая страшную зависть, Америка подошёл к возлюбленному и посмотрел на девушку, совсем не замечающую его.        — О, малышка Беларусь... Какая искренняя улыбка. Так отличается от той улыбки, что есть у тебя "будущей"... Значит, я где-то до Второй Мировой войны? Но где именно?        Ответа, разумеется, не последовало.        Внезапно помрачнев, Россия опустил перевязанную бинтами ладонь (та случайно оказалась настолько близко к Америке, что парень едва сдержался, чтобы не потрогать еë указательным пальцем) и внимательно посмотрел в удивленные, невинные глаза младшей сестры. Девушка вопросительно наклонила личико и собрала перед собой ручки, продолжая держать корзинку. Она прекрасно понимала, что беспокоит брата, однако лишь растерянно улыбнулась, стоило России достаточно грубо и тревожно спросить:        — Когда ты расскажешь все отцу, Беларусь?        — А? — непонимающе отозвалась она. — О чем?        — Не притворяйся! — сурово воскликнул Россия, и Беларусь испуганно отступила назад, заметно помрачнев. — Я видел тебя с Рейхом. Видел, как нежно ты его обнимала.        Девушка уронила корзинку, и крупные клубни затерялись в осенней траве. Вдалеке загрохотали небеса, предвещая приближение страшной бури.        — Ты встречаешься с этим человеком, угрожающим планам отца!? С человеком, что собирается разжечь очередную мировую войну!? Что сегодня любит, а завтра решит уничтожить тебя!        — Что с того? — умиротворенно улыбнулась девушка, раскрыв руки подобно свободному журавлю. Повернувшись, она окинула долгим взглядом распаханные поля и внезапно беззаботно рассмеялась, только притворяясь счастливой. Ведь на зеленых глазах застыли слезы, именно из-за которых ей пришлось отвернуться от брата. Тому не следовало видеть, что на самом деле испытывала маленькая Беларусь. — Что с того! — прокричала она, и впереди сверкнула молния. — Я всё равно продолжу любить его!И неважно: будут знать об этом другие или нет! Будете ненавидеть или презирать меня! Все равно... буду любить!        — Любить... чудовище? — растерянно отозвался Россия, не ожидая встретиться с такими сильными чувствами сестры.        Девушка повернулась, и он застыл, заметив на прекрасном, улыбающимся лице горячие слезы.        — Он не... не станет чудовищем, — отчаянно просипела Беларусь. — Я... не позволю! Не позволю...        Картина сменилась очередным перемещением во времени.        То оказалось всё такое же неизвестное место и, так как Америка не интересовался историей других государств, неизвестное событие российского общества. Взорвавшиеся железнодорожные пути, после земля, истекающая кровью, бесчеловечные сталинские репрессии и сожжение Москвы. Исторические события сменялись друг за другом, больше не останавливаясь на чем-то конкретном. Избиение крестьянина-мужика, свиноподобие зажиточных дворян, Первая Мировая война и бесконечный круговорот кровавых картин, написанных человеческой жизнью. Америке не требовались глубокие познания истории, чтобы заметить: России прошлось пережить множество ужасающих событий, большинство из которых оказались затоплены его собственной кровью, что не могло не отразиться на душевном состоянии страны. Неудивительно, отчего он выглядел таким холодным. По-другому пережить все ему бы просто не удалось.        Американские глаза затуманились. Перестав осознавать происходящее, парень неподвижно стоял, наблюдая за кровавыми процессиями и жестокими расправами. Уже не оставалось сил смотреть на страдания любимого человека из прошлого. Не осталось сил хоть на что-то смотреть.        В последний раз Америка встретил "старого Россию", согнувшегося на земле и кричащего от боли в пустоту.

****

       — Что ты увидел?        Крупно вздрогнувший Америка опустошенно поднял взгляд и посмотрел на дорогого человека, продолжающего держать его ладонью. Та оставалась горячей — даже слишком для обычного человека. Правда, несмотря на обжигающий жар, Америка не торопился выхватывать руку, даже рискуя, как ему казалось, получить настоящий ожог. Слишком долго он мечтал о прикосновении, чтобы так просто отпускать дорогую ладонь. Ведь "поющий в терновнике" даже с шипом, пронзившим сердце, продолжает исполнение прекрасной, своей последней песни.        — Все и ничего одновременно, — подавленно усмехнулся Америка, крепче ухватившись пальцами за тыльную сторону российской ладони.        Федерация прищурился.        — Увидел, как твои десантники отказались от парашютов, увидев, что внизу находится снег, — рассмеялся Америка. — С криками «Водка-а-а!» бросились вниз и... разбились насмерть.        — Вот как, — улыбнулся Россия. — Значит, ты разговаривал с трупами моих замороженных солдат, называя их именем Советского Союза, рассказывал о предмете своих не очень тайных воздыханий и даже упомянул фетиш прикосновений. Наверное, интересные попались собеседники. И правда, мертвые секретов не расскажут.        Америка, шокированный до глубины души, пораженно уставился на Россию.        — Ты... Ты... Ты слышал все, что я сказал в том странном видении!? — лицо Соединенных Штатов залило густой краской. — То есть... И даже то, что я... Абсолютно все?        — Да... — Федерация смущенно опустил голову. — Ты ведь... остался здесь...        Пауза, смущающая не меньше мгновенно покрасневших лиц, образовалась в холодном воздухе, смешавшись с дождем и бесформенными капельками серого снега. С низко опущенными головами и неловкими выражениями затуманенных глаз, страны не решались нарушить нагнетающую тишину, но продолжали держаться за руки. Не двигаясь, они чувствовали обращённые на себя глаза любопытных прохожих, хотя парк оставался безмолвно пустым — непогода усиливалась, никому, кроме двух государств, не хотелось пробираться по лужам каменистой дорожки и перепрыгивать бурлящие ручейки. Листва сотрясалась барабанящими потоками снега, шелестела, подчиняясь порывам непогоды, и напоминала ураган, поднявшийся в сердцах молодых людей. Суровая российская душа столкнулась с неожиданными чувствами американской, которых всегда старалась игнорировать и не замечать, а та в свою очередь окунулась в кровавый кошмар, творящийся на сердце первой. Лед охватило пламенем — пламя сковало льдом прошлого, но никто не решался признаться, насколько разрушительно это отозвалось на сердце. Оставалось единственное: развернуться и навсегда покинуть друг друга или рассказать обо всем, творящимся на душе... сбежать или остаться... разрушить сердце или спасти...        Российская рука, крепко сжатая американскими пальцами, потянулась назад, собираясь разорвать прикосновение. Штаты мгновенно усилил хватку, не признавая свое поражение и не позволяя Федерации лишить его самого заветного. Глаза приподнялись и, наполненные странной болью, посмотрели в нахмуренное, потерянное личико России.        — Я увидел... — просипел он. — Кажется, период между мировыми войнами. Ты докладывал о чем-то Советскому Союзу. Знаешь... меня так поразило то, что я увидел своего бывшего союзника и бывшего врага... настолько, что наговорил лишнего... Но! Все это правда! — вспыхнул Америка. — Я люблю тебя, и все это время хотел прикоснуться! Но понимал, насколько ты ненавидишь меня, и тебе отвратительны мои чувства... А потом! Перед глазами все изменилось. Я оказался около деревянных домиков и увидел, как ты признался Беларуси, что знаешь... о еë любви к Рейху. Она смеялась и говорила, что будет продолжать любить его... А потом началась кровавая каша. Войны и революции, бунты и покушения... из самых разных времен, — Америка мрачно усмехнулся. — Говоришь, что я увидел, Россия?... Я увидел все и ничего одновременно.        Федерация продолжал молчать. Повторно попытался освободить руку, но встретил отчаянное сопротивление. Теперь Америка просто так его не отпустит. Теперь не сможет молчать и наблюдать, как Россия медленно уничтожает самого себя.        — Отпусти... — наконец прошептал Федерация.        — Нет! — отчаянно отозвался США. — Если это сделаю, никогда себе не прощу! Я... Я больше не оставлю тебя одного... Ведь в этих кошмарах... не было никого, кто был бы рядом с тобой...        — Отпусти руку, болван... — просипел Россия, едва сдерживаясь, чтобы не зажмуриться. — Больно же, дурак...        Америка удивлённо опустил взгляд. Белоснежные бинты, плотно наложенные на сжатую ладонь, наполнились густой кровью. Поражённый происходящим, Штаты ослабил хватку, и российская рука выскользнула из окровавленных американских пальцев.        — Прости, я... я поранил тебя?        — Раны появляются, кровоточат и спустя долгое время затягиваются огрубевшими шрамами. Некоторые из них продолжают болеть, но страшно совсем другое... То, что иногда раны открываются вновь и вновь, никак не собираясь заживать, — Федерация прижал ладонь к груди. — Эти получены мной уже очень давно. Здесь нет твоей вины.        Но Америка был безутешен. Осторожно подойдя к России, наклонился к истекающей кровью руке.        — Сильно болит? Дай посмотреть! Нужно срочно обработать рану! Бинты могли быть грязными, нельзя допустить, чтобы инфекция попала в кровь!        — Все в порядке... — неловко пробормотал Россия. — Будто я бы умер из-за какой-то инфекции. Просто... больше не дотрагивайся до моей руки.        — Но тогда... — опустошенно пробормотал Америка, перед глазами которого проносился бесконечный дождь и душераздирающий крик стреляющих пушек. Флаги, исписанные кровью, и расстрел сотни невиновных людей. — Тогда... тот Россия из прошлого, что оказался в видении... навсегда останется одинок.        Встревоженный американскими словами, разрезающими сердце подобно ножу, внешне потомок СССР лишь грустно улыбнулся.        — Бессмысленно переживать. Этот твой Россия всегда был один. Это не сломает его и теперь. Прошу, просто оставь его.        Помрачневший американец прикоснулся к рукаву российской куртки, схватившись за него несколькими пальцами и не собираясь отпускать.        — Fucking selfish, — улыбнулся тогда Штаты. — Не обманывай себя, будто сможешь меня переубедить. Даже если больше никогда не смогу прикоснуться к твоим рукам, разве я способен оставить тебя?        Несколько миллиметров — именно столько оставалось, чтобы американский нос дотронулся до российского лица. Глаза встретились — дрогнувший лед и уверенное пламя соединились воедино.        — Почему ты даже не пытаешься довериться кому-то? — прошептал США.        Дыхание остановилось вместе с разгоревшимся сердцем. Замеревшие парни продолжали неотрывно любоваться глазами друг друга, но каждый знал, что происходит в мыслях другого:

«Я хочу поцеловать его».

«Ему хочется поцеловать меня».

       Но никто не пошевелился. Продолжающийся дождь проносился между покрасневшими лицами, оказавшимися так неожиданно близко друг к другу. Шелестела подгоняемая ветряными порывами листва, теперь мало напоминая застывшие сердца таких отдалённых, но таких близких стран.        — Все, кому я доверял, в итоге предавали меня. Не хочу потерять и тебя, — наконец тихо проговорил Россия.        Америка понимал, насколько просто и легко может воспользоваться ситуацией. Опьяненный чувствами, которые старался прятать, Федерация сейчас не сможет ему отказать, не сможет оттолкнуть. Какие-то несколько миллиметров, преодолеть какие не составит труда, и их губы соприкоснутся. Несколько миллиметров, но...        — Вот как! — рассмеялся Америка, отпустив российскую куртку и отступив на несколько шагов назад. — Значит, я дорог тебе?        ... Но потом Федерация возненавидит самого себя за открывшиеся чувства.        Прекрасно понимая это, Соединённые Штаты предпочел жестоко проигнорировать собственные, но сохранить российские.        — Говоришь: «Сын — не то же самое, что его отец»? — расслабленно последовав по каменистой дорожке парка, спросил он. — Значит, в некотором роде ты понимаешь, что чувствует этот немец, ведь думал, что в тебе видят в первую очередь потомка Советского Союза. Кстати, а чего он постоянно ходит за твоей сестрой? Ладно брелок, но ведь не до такой степени. Мог бы просто положить в её почтовый ящик.        — Беларусь — рассеянная и ветряная, — Россия последовал за Америкой, заметно смущенный его внезапной переменой. — Она постоянно что-то теряет, делая это настолько часто, сколько Англия не выпивает чая в год. И, думаешь, она бы не выронила брелок из почтового ящика? Да и к тому же... Германии нравится Беларусь, и брелок — просто предлог постоянно видеться с ней.        — What?! Are you serious, Russia!? — США приподнял солнечные очки и удивленно посмотрел на друга.        — Еще скажи, что не знал, USA, — равнодушно фыркнул названный Russia.        Поражённый Америка споткнулся о корень, пробивший асфальт. Солнечные очки бесцеремонно поцеловались с огромнейшей лужей, затерявшись среди коричневой воды и опавших листьев. Попытайся отыскать — скорее вытащишь динозавра или летающую тарелку, чем доберешься до потерянного, и, если только повезет, отыщешь более менее пригодные для похорон обломки. Упавшее навсегда становится неотделимой частью российской земли. Впрочем, поиск очков сейчас мало волновал Америку. Мысли государства перепутались и наполнились неописуемым детским восторгом. Россия, отвергающий само использование прозвищ, никогда их не использующий, беспричинно назвал его USA! Обычно сдержанный, внезапно изменил монолитным традициям! Подобное изменение не могло не вызвать безудержное ликование Америки, хотя сам Россия вряд ли даже обратил внимание на произнесённую им аббревиатуру и не придал грандиозного значения собственным словам и засиявшим глазам товарища. Возможно, чрезмерная радость Штатов действительно была необоснованна, однако после стольких терпеливых лет ожидания он впервые понял: его старания оказались не напрасны. И даже если сейчас не на что надеяться, ему было достаточно простого воспоминания короткого USA, чтобы почувствовать себя по-настоящему счастливым.        — Получается, Германия влюблён в Беларусь, которая была бывшей девушкой его отца, так ещё она до смерти боится его, — весело рассмеялся Америка, почувствовав странную иронию. — Ага, попался, Russia! Так ты просто шиппер! Позволяешь немцу гонятся за своей сестрой и притворяешься, что "занят". Слушай, выпивать с медведем водку и осматривать красоты Кремля — это не "занят".        — Просто хочу, чтобы они со всем разобрались и перестали клепать мне мозги! — недовольно пропыхтел Россия, а у самого лицо сделалось красным. — Если Беларусь поймёт, насколько Германия отличается от Рейха, может, перестанет вспоминать о прошлом.        — И сможет отпустить свою старую любовь, насладившись новой? — предположил Америка.        — Пусть прошлое останется прошлым. Или мы не сможем жить дальше, — фыркнул Федерация, невольно улыбнувшись засверкавшим глазам Штатов.