Adagio/Спокойно

***

Сальери смотрел на розы. Вот уже двадцать минут, не сходя с места. Застыл в коридоре собственного дома, уставившись на букет алых, почти кровавых в цвете роз. И яростно сжимал кулаки, чувствуя, что внутри медленно, но верно разгорелся такой же огонь сродни цвету напротив. Жжение в груди нарастало, плыло по телу и доставляло множество неудобств: сбитое, тяжелое дыхание, напряжение в плечах, покалывание на кончиках пальцев. Больше всего мужчина чувствовал, что температура тела поднимается. Настолько, что уже невозможно было находиться в доме. В этом узком коридоре. Мужчина замахнулся, желая одним движением снести вазу со стола, что служанка принесла сюда несколько минут назад. Он едва успел войти в дом. Черт! Нет, он не сможет прикоснуться к цветам. Только не к этим. Опустив руку, итальянец тяжело выдохнул, прикрывая глаза. Понял, что вечер испорчен бесповоротно и окончательно. Резким движением он одернул шнуровку камзола и сбросил его тут же на пол. Бросил взгляд на входную дверь, затем снова вернулся к букету. Он как будто насмехался. Сальери знал, от кого эти цветы. Он знал и без прочтения записки, что сейчас белым треугольником светлела между двумя розами. Он знал этого человека. И ненавидел. Всем своим существом. Темным сердцем, что заволокла тьма несколько лет назад. Благотворительный концерт прошел замечательно, был положительно воспринят публикой, множество весьма влиятельных личностей изъявили желание помочь монетой вдовам и сиротам музыкантов. Но домой мужчина возвращался с тяжелым сердцем, предчувствуя неладное. Совсем рядом с домом он заметил знакомую фигуру, которая быстро выскочила за ворота и, оглядевшись быстро, скользнула на противоположную сторону улицы. Первым порывом композитора было нагнать фигуру, схватить за рукав слишком уж яркого камзола и выяснить причину столь позднего нахождения коллеги здесь. Но уже секундой позже мужчина себя мысленно одернул, возвращая разуму рациональность мышления. Расслабленно выдохнул, переводя дух. Нет, он не выпил больше обычного. Дома его ждала настоящая непогода, грозой в которой он стал сам. Этот поступок достоин своего хозяина, но не положения в обществе. Конечно, мужчина сохранит это в тайне. Также он надеялся, что читать записку никто из прислуги не стал. Медленно выдохнув, мужчина протянул руку к белому треугольнику и подцепил его двумя пальцами. Прочитает в кабинете. Перешагнув через камзол, он направился к лестнице, ведущей на второй этаж. В конце коридора он увидел жену, мельком кивнул ей и скользнул за дверь кабинета, запираясь. Она поймет. Терезия понимает его лучше, чем он сам. Композитор благодарен ей за внимание и тот взгляд как знак поддержки на концерте. Отстегнув брошь, Антонио снял шейный платок. В два шага преодолел расстояние до письменного стола и, опустив на него записку от неизвестного человека, открыл окно. До тех пор, пока он не прочел послание — человек ему неизвестен официально. Но тот хитрец не мог знать, что был замечен. К тому же, прислуга промолчала о личности дарителя букета. Но композитор знал дарителя. Лично. Более того, он этим вечером слушал его выступление на благотворительном концерте. Нет, он не позволил бы Сальери дирижировать его произведения. Ни при жизни. Мужчина усмехнулся — удастся ли ему когда-нибудь?.. Бред. Итальянец опустился в кресло и взял в руки белый треугольник, гадая, что же мог написать даритель. Он мог бы просто оставить букет, без послания — Антонио был понял все равно. Потому что получал достаточно намеков в этот вечер и всю предыдущую неделю, когда коллега являлся на репетицию своего произведения. «Какие цветы предпочитает Ваша жена?» — совершенно случайно во время обеда в ближайшем заведении. Зря тогда Антонио согласился пойти с ним. «А что Вы дарите своим девочкам?» — ранним утром в тихом коридоре за главной сценой Бургтеатра. В то утро мужчина испытывал дикий приступ мигрени, потому что накануне провел слишком много встреч касательно концерта. «В Италии знают о значении хризантем в Европе? Это же так грустно. Неужели теперь Вам запрещено? Ох, герр директор! Я как раз к Вам с предложением изменить цветовое решение… » Сальери тогда злобно усмехнулся, отправляясь домой. Господин директор Розенберг чувствовал себя тогда неладно вот уже третий день, а их коллега был как всегда полон энергии. Но в последнее время все чаще чрезмерно яркой. Его присутствие слепило, вынуждало покидать помещение, потому что места становилось словно мало. Энергия давила. — Вы никогда не получали цветы в подарок? — О таком не может быть речи, друг мой, — мужчина отложил в сторону вилку, потянулся за салфеткой, аккуратно скользнул тканью по губам, и поднял взгляд на коллегу. — Только если это не касается премьеры новой Оперы. В глазах напротив Сальери уловил азарт, интерес, сверкнувший всего на мгновение. Коллега пожал плечами и вернулся к трапезе. Это не понравилось композитору, но мужчина все равно решил не акцентировать на этом внимание. В конце концов, слишком уж активен и непредсказуем человек напротив. Любую выходку коллеги можно стерпеть. Почти любую. Поцелуи и флирт с девушками разных сословий. Всеобщее внимание и как следствие не благоразумные поступки и поведение. Он упивался и жил этим. Сальери не понимал, зачем только он проводил время с ним вне работы. Прогулки после репетиций, совместные трапезы, поход в гости, редкие музицирования. Выгоды совершенно никакой. Разве что приятные слуху импровизации. И смех. Который всего-то оживлял будни придворного композитора — Антонио слишком погружался в работу, что совершенно отстранялся от повседневной жизни. Но цветы… «Герр Сальери, надеюсь, что я смог порадовать Вас подарком». Никакой подписи, но как же он глуп! В Вене не так распространен итальянский среди людей, никаких не причастных к музыке. К тому же, Антонио слишком хорошо знал этот апостроф, идентичный зеркальному умляуту. — Несомненно, мой друг… — собственную интонацию Сальери едва разобрал, боясь понять истинную реакцию на этот дерзкий поступок коллеги. Цифры и буквы адреса с трудом всплывали в голове, строчки кривлялись перед глазами, неровно ложились на бумагу, когда он писал письмо к Моцарту с приглашением. На утро цветы исчезли из прихожей — композитор отметил букет в своем кабинете, и не стал винить в этом Терезию. Она так заботлива. — Послезавтра я жду господина Моцарта к обеду, — во время завтрака отметил мужчина, кидая быстрый взгляд на жену. Она ласково и по-доброму улыбнулась — мужчина невольно поймал ее улыбку, следуя примеру. — Надеюсь, фрау Моцарт тоже порадует своим присутствуем, — вполголоса заметила Терезия, впрочем, не окрашивание сказанное эмоцией. Дань этикету. Итальянец не понимал, о чем его жене интересно говорить с Констанс. Совершенно разные сословия и люди. Но тем не менее, Терезия всегда была рада гостье в доме. Секрет в понимании и общении на одном языке двух женщин оставался тайной. Перед прибытием коллеги стоит подготовить всего одну вещь. Необходимо вернуть комплимент. До назначенного времени в обед, мужчина лично отправился в цветочную лавку и подыскал подходящие цветы. Мужчина пожилого возраста с подозрением косился на итальянца, но ничего советовать не стал. Сейчас в Европе моден язык цветов и многие дамы придавали этому значение, а потому каждый уважающий себя владелец лавки обязан знать все тайные послания от и до, чтобы помогать мужчинам завоевать сердца красавиц. Сальери, впрочем, справился сам и довольно быстро. Продавец только покачал головой вслед композитору: странное ждет послание даме сердца этого человека в черном. Терезию мужчина поймал в коридоре первого этажа на пути в столовую: крепко обнял за талию одной рукой, оставил нежный поцелуй на изгибе шеи. — Антонио, мы готовимся встречать гостей, а ты так открыт, вдруг прислуга заметит, — и только услышав смущение и упрек в голосе жены, композитор вложил в ее руки букет розовых вискарий. — Я хочу, чтобы все знали, что ты для меня значишь, — вполголоса проговорил мужчина; отстраняясь, перехватил чужую ладонь и легко поцеловал. Взглянул на Терезию хитрым взглядом. — Конечно, мой дорогой, конечно, этим же вечером. — Надеюсь, мой друг простит мне эту вольность, — бросив короткий взгляд на Вольфганга, улыбнулся Констанции итальянец. — Прошу, Фрау Моцарт, — оставив легкий поцелуй на правой руке девушки, он следом мягко вложил в ее ладонь букет голубых фиалок. Моцарт подавился смехом, но скрыл это за приступом кашля. — Прошу прощения, — смущенно отмахнулся он, а Сальери, напротив, уловил в глазах друга веселье. Понял? Констанция же улыбнулась и вполголоса поблагодарила мужчину за подарок. Долго вздохнула и перевела взгляд на мужа. — Маэстро весьма любезен, верно? — Да, дорогая Констанция, — резво кивнул композитор, с большим рвением приобнимая жену одной рукой. — Фрау Сальери хотела с тобой побеседовать. — Конечно, — девушка поймала взгляд Терезии, тепло улыбнулась ей и двинулась следом вглубь дома. Крепко сжала в пальцах стебли фиалок ломая. Значит, он прав. Сальери смеялся про себя — он не собирался ее жалеть. Не снова. Стоило расставить приоритеты и указать уровень собственной важности. После ужина женщины и мужчины негласно разделили общение. Терезия увела Фрау Моцарт в гостиную, позвала за собой и девочек. В кабинете Антонио сразу занял место у окна, цепляя тяжелые шторы пальцами и закрывая обзор на улицу. — Несомненно, этот подарок стал для меня оскорблением, герр Моцарт, — начал итальянец, сильнее стискивая плотную ткань в пальцах; сипло вздохнул, не обернулся к гостю. — Как Вы могли помыслить о таком? — уже тише вопрошал придворный композитор, медленно обернувшись к оппоненту. Коллега стоял у двери, не двигаясь с места: руки по швам, прямая спина и внимательный взгляд, направленный точно на Сальери. Он выжидал. Он хотел представления. Конечно же, в голове у Вольфганга была заведомо известная ему реакция коллеги на подарок. И он ждал подтверждение ей. Мужчина усмехнулся. Нет, не так. Качнув головой, композитор прошагал к двери, намеренно задев плечом Моцарта, проходя мимо. Запер дверь и спрятал ключ во внутреннем кармане камзола. — Присаживайтесь. Представления не будет, мой друг, — слегка махнув рукой в сторону кресел у рабочего стола, Сальери двинулся к камину, на полке которого оставил розу. Несколько иную, отличную от подаренной. Вазу с букетом Моцарта прошлым утром разместила Терезия на столике возле софы. Сальери подавил желание как бы невзначай задеть коленом вазу по возвращению к рабочему столу. — Не думал, право, что мой подарок не понравится Вам… — сразу заговорил коллега, стоило итальянцу опуститься в кресло напротив — он намеренно не стал занимать место за столом, чтобы не разделять их беседу, не создавать препятствие. — Но? — выражая заинтересованность в исповеди, композитор наклонился ближе, опираясь локтями на колени. Прокрутил осторожно в руках розу, опасаясь укусов острых шипов. Грешно. — У меня и правда не было злого умысла, герр, — замотал головой Вольфганг, поднимая ладони в примиряющем жесте. Антонио прищурился, отмечая забавную деталь в рукаве коллеги, но промолчал. Это позже. — Тем не менее, это было подло с Вашей стороны и, видит Бог, прислуга не стала плести слухи против… нас. Хотя, я не могу утверждать, что этого не будет. С другой стороны, Вас видела только одна служанка и Вы ей хорошо заплатили за молчание. Добавим сверху прибавку к жалованию от меня — и наша репутация не пострадала, — довольно быстро и спокойно рассудил мужчина, чувствуя внутреннее спокойствие, которое приходило постепенно, по мере изложения мысли. Он прикрыл глаза. — Все верно. Но я хотел бы радовать Вас чаще. Вы достойны цветов, мой друг! И неважно, кто Вам их дарит! — Моцарт порывисто поднялся с места и двинулся вокруг рабочего стола, поглядывая на лежащие на нем бумаги и канцелярские инструменты. При виде канцелярского ножа он несколько нервно сглотнул, но волнения не выдал в голосе, продолжая. — Это Ваш третий благотворительный концерт в должности придворного капельмейстера и я, наконец, решился сказать Вам, что восхищен тем, что Вы делаете и как, — голос за спиной напрягал, поэтому Антонио выпрямился, в следующую секунду почувствовал чужие руки на своих плечах. — От Вас можно ожидать все, что угодно, Моцарт, — беззлобно и даже несколько устало бросил композитор. Чужие пальцы на плечах сжались сильнее. — Верите слухам, герр? Как нехорошо. Подарок за оскорбление Сальери принял неспроста: ходили слухи за Амадеем, что он проявляет интерес не только к прекрасным дамам, но и к благородным джентльменам. И он не хотел бы стать объектом насмешки или интереса. Вовек грехи не смыть в церкви потом. — И все же, я с Вами общаюсь, — резонно подметил итальянец, поднимаясь на ноги и оборачиваясь к оппоненту. — Слухи — ничто, пока не обрели силу. К сожалению, вес они обретают слишком быстро. — Так давайте не будем давать повода публике, закрываясь в Вашем кабинете вдвоем! — Моцарт весело улыбнулся, вскидывая ладони в непонятном веселящем жесте. И двинулся в сторону дверей. — Амадей! — вырвалось у итальянца, он сделал широкий шаг за коллегой и застыл, осознав фамильярность в обращении. — Не смейте, — уже спокойнее продолжил он, отчего-то опуская взгляд. Это ребячество… Коллега только пожал плечами и чуть подпрыгнув на месте, зашагал к окнам. — И шторы эти… Жарко! — недовольно произнес он, решительно цепляясь пальцами за тяжелую ткань с намерением одернуть, открыть окна, ведь сейчас на улице так знойно для Вены в это время года. — Довольно! — чужие руки грубо сгребли пальцы, сжимая. Что-то больно кольнуло композитора по тыльной стороне ладоней — он резко повернул голову, но зашипел от боли. — Вспомните о возрасте, прошу, — заговорил капельмейстер, тяжело дыша. Отчего же? Небрежным, но довольно резким и грубым движением руки Вольфганга опустили вниз, заставляя разжать пальцы и выпустить ткань штор из рук. Он обернулся к оппоненту, отметил мгновенно розу в правой опущенной руке — Сальери настолько забылся, поддался эмоциям, что позабыл и о цветке. С шипами. Амадей ахнул, запоздало отмечая кровь на манжете: чужой и своей. — Как глупо, герр, — покачал он головой, улыбаясь. — Нельзя, нельзя ни в коем случае травмировать руки! Вам ли не знать! — бросил укоризненный взгляд на Антонио, словно припоминая его выходку несколько лет назад. Итальянец не подавал реакции на слова композитора и не двигался с места — взгляд его зацепил только одну точку в пространстве перед собой. Нет, была картинка: белая хризантема в рукаве Моцарта. Пропала. Антонио усиленно заморгал, пытаясь прогнать наваждение. Эмоция не уходила. Вся эта беготня по кабинету, совсем не обязательная и не достойная их поведения и статуса в обществе. Вольфганг усадил коллегу в кресло и сам встал по правую руку от него. Сальери все еще сжимал розу в ладони, только сильнее позволяя шипам впиваться в кожу. Амадей наблюдал. Долго. С удовольствием. Боль должна отрезвить капельмейстера. Тогда композитор опустился в кресло напротив и, легко вздохнув, отвесил пощечину мужчине. С улыбкой заметил как зрачок чужих глаз расширился, а дыхание итальянца сбилось. В следующую секунду Моцарт споро прижал ладонь к правой щеке, снова чувствуя знакомое жжение. Сальери отбросил розу в сторону небрежным движением, удовлетворенно хмыкнул и откинулся на спинку кресла, поднося здоровую руку к лицу, оглаживая подбородок. Осмотрел коллегу с ног до головы, позволяя самодовольной улыбке явить себя. — Не позволяйте себе слишком много, Амадей, — просто сказал мужчина, неспешно избавился от камзола, складывая и перекидывая его через подлокотник кресла, — и помните, что мое слово вполне имеет вес перед императором. Моцарт понимал, что сейчас его оппонент чувствовал себя отомщенным, но решил справедливо промолчать. Сопел он, к слову, вполне обиженно. Щеку жгло, царапины налились кровью. Что же, теперь Сальери разве что физически осталось испить его крови. Угрожал. Вот еще, утешать его, тешить самолюбие этого идиота! Красуется он! Сальери потянулся за каким-то предметом на столе — и Моцарт воспринял это как угрозу, быстрым движением выхватил из левого рукава дирижерскую палочку. Воздух прорезал свист, а после тишину кабинета оглушил громкий щелчок, секундой позже — вскрик Антонио и пара неприличных, недостойных капельмейстера слов. — Рассудок совсем потеряли?! — зашипел мужчина, поднимаясь на ноги и нависая над коллегой. Не проследив за ходом мысли, что уже была далека от рациональной, композитор сжал пальцы правой руки на шее оппонента, вдавливая сильнее в спинку кресла чужое тело. Кровь окрасила собой не только кожу, но и светлое жабо австрийца. Пальцы сжались крепче, лишая воздуха. Вольфганг не без ехидства улыбнулся и наставил палочку на итальянца. — Вы настолько напряжены и непредсказуемы в поведении, что я воспринял Ваш жест как угрозу, — движение плечами, взгляд снизу вверх. Композитор склонился ближе, игнорируя легкое давление дирижерской палочки в грудь, отнял руку от чужой шеи, вцепился пальцами в подлокотники кресла. — Не поверите, но я передумал брать нож со стола, — напоминание вплелось в голос, насмешка скользнула по губам. Амадей снова нервно сглотнул. — Верное решение, господин, мы с этим, помнится, решили вопрос, — он убрал палочку обратно в рукав. Только сейчас он почувствовал теплые капли крови на щеке, что сорвались с царапин; набрав достаточно влаги, потекли по щеке. — Отлично, — Антонио отметил тяжелым взглядом капли крови на щеке оппонента, но предпочел не предлагать помощь. Вольфганг протяжно, расслабленно выдохнул, стоило Сальери покинуть его личное пространство. Капельмейстер вернулся в кресло, несколько секунд рассматривал собственную оцарапанную ладонь, затем осмотрел тыльную сторону левой ладони. Останутся следы. Ругательство Амадей прочитал только по губам мужчины — и довольно хмыкнул. Прошло около двадцати минут прежде чем действие началось снова. — Давайте просто выпьем, — со вздохом Сальери поднялся с кресла, легким движением расстегивая первые пуговицы на рубашке. Открываясь больше. Кому как ни этому человеку он мог довериться. — Вино? — оживился в кресле Амадей, выпрямился и проследил взглядом за коллегой. — Другого не держу, мой друг, — понимающе улыбнулся итальянец, цепляя пальцами бокалы из шкафа, другой рукой достал темную бутылку. — А давайте! — взмахнул руками австриец и поднялся на ноги, принялся за шнуровку на камзоле. Скинув камзол на спинку кресла, он прошагал к центру кабинета и грузно упал на софу. Картинно накрыл ладонью глаза, подражая чувствительным дамам на концертах и балах — жара стояла действительно знатная. Антонио рассмеялся, наполнил бокалы, отставил бутылку на столик рядом с вазой наполненной розами. Скользнул быстро пальцами по одному из бутонов и, подхватив второй бокал, протянул его Вольфгангу. — Давайте же, Амадей, закончим наши разногласия на сегодня. Уверен, у наших дорогих жен общение проходит наиболее приятно. Композитор резко сел, уставившись на капельмейстера исподлобья. Сжал пальцами светлую обивку софы. — Не я начал физически… — Прекратите! — мужчина чуть повысил голос, но добрая улыбка на губах отрезвила начинающий закипать разум Моцарта. Принял бокал из чужих рук и кивнул на место рядом с собой. Антонио подчинился. Выпили. Вольфганг снова поменял положение, облизал губы, отползая на софе, чтобы откинуться на спинку. — Скажите, друг мой, Вы действительно подарили Констанс голубые фиалки или мне напекло голову по дороге к Вам? Все же погода… — Да, верно, Моцарт, — холодно перебил композитор, не сводя пристального спокойного взгляда с коллеги. Он слегка сменил положение: придвинулся ближе и сел вполоборота к оппоненту, право ладонью обхватил спинку софы, крепко стискивая пальцы. — Есть вопросы? — наконец, вкрадчиво уточнил он, понимая, что посмеиваться друг будет долго. В ответ только отрицательно покачали головой. — Вам показалось это смешным. И будьте уверены, она все поняла, — пожал плечами итальянец, поднес бокал к губам. — Вы ревнуете, — уверенно, низким голосом. Сальери показалось, что он ослышался. Отставил бокал в сторону на столик. Взглянул на Моцарта. Нет, все так. — Она первая слышит всю Вашу музыку, — не имея умысла скрывать, произнес Антонио. Они и так слишком откровенны сегодня. А ведь даже не вечер и они не пьяны. — Она — моя жена и я не могу запрещать ей находиться в доме. Впрочем, — уже тише и менее уверенно продолжил Вольфганг, — знаете, Сальери, в последнее время я совсем потерял свое вдохновение и не могу порадовать людей, двор, императора, Вас… Своей музыкой. Я не слышу ее, представляете. Так глухо, — мужчина зажмурился болезненно, невольно прикладывая пальцы левой руки к виску. Несмотря на зной, руки холодные. Антонио вздохнул, пораженный признанием коллеги. Весьма… Болезненно. Он понимал это, он знал и чувствовал. Черт. Неприятно видеть — пусть и соперника — в разбитом состоянии. Это совершенно ему не шло, не подходило как ни примеряй. — Друг мой, — сочувственно начал итальянец, протягивая руку к правому запястью коллеги: ловко скользнул у ножки бокала, вынимая пальцами цветок белой хризантемы из рукава. — Я знаю, что Вас тревожит. Моцарт замер, проводил взглядом цветок и тяжело вздохнул. Оставил бокал в сторону и прикрыл глаза. Совсем недавно они с Констанцией потеряли дочь. Ей всего шесть месяцев. — Почему Вы не сказали? — строго. — Я не могу произнести этого вслух, Антонио. Это значит, что Я признаю случившееся. — Как давно? — В июне, — глухо. — Помогите мне. Пара уверенных и четких движений — Моцарт оказался в крепких объятиях коллеги. — Помогу. Уверен, Терезия сейчас делает все возможное для Вашей жены, — композитор почувствовал ответное объятие, натяжение рубашки на спине под давлением чужих пальцев. — А я жду Вас также к обеду завтра. Музицирование поможет найти вдохновение и отпустить горе. Теперь поведение Вольфганга в последнее время было понятно и оправдано. Точно также были сняты его действия в кабинете Сальери и сегодня. Как и хризантема. Это был крик о помощи, горе — такое же громкое как и поведение гения. Этим же вечером Антонио укачивал в объятиях танца, крепко прижимал к себе Терезию. Полумрак комнаты рассеивали свечи, окна раскрыты, ветер поднимал легкую кружевную тюль. Ни слова о визите Моцартов. Они справились и сделали достаточно. Как же хорошо, что их семью обошли несчастья, что их девочки и единственный сын с ними.