О фикусах, родинке под глазом и трёх ложках сахара.

When I wake up I'm afraid, somebody else might take my place. When I wake up I'm afraid, somebody else might end up being me.

      Сугавара не любил просыпаться по утрам. Для него сон был отдушиной, единственной попыткой набраться сил перед жестокой судьбой нового дня, но сейчас всё было иначе. Во-первых, было не совсем утро. Коуши сонно потянулся за телефоном и остаток сновидений ушёл окончательно, когда на циферблате телефона светилось «13:16» (возможно у Сугавары были проблемы со сбитым режимом сна) и куча уведомлений. Во-вторых, было тяжелее обычного. Светило солнце, под окнами общежития кто-то говорил и иногда громко выкрикивал «Да ты что! Никогда бы о нём не подумал…» – ничего не обычного, но Сугавара поднялся с кровати и оглядел комнату. Кровать его соседа была аккуратно заправлена, ну правда, ни единой складочки! Словно тут даже не ночевали.       В-третьих, мама звонила шесть раз, а ещё неприятное: «Суга, как тебе идея прогулять пары и сегодня? Посидишь денёк в комнате» от Даичи настораживало.       Коуши провёл под одеялом ещё сорок минут, бегло просматривая весь завал сообщений: от Даичи, Асахи, даже от Ойкавы. Перечитать и ответить на всё он успеет позже, сейчас куда важнее убрать все всплывающие уведомления и иконки «не прочитано». Последнее, самое страшное испытание – куча уведомлений от мамы.

«Почему ты так со мной поступил?»

      Между бровей появляется глубокая морщинка, когда Сугавара начинает читать каждое сообщение.

«Я всегда думала, что ты нормальный. А ты… Я не знаю, что сказать, Коуши. Это неправильно, и ты это знаешь.»

Красный огонёк опасности загорелся перед глазами. Что-то кричало Сугаваре прекратить прямо сейчас и спрятаться от всего мира под подушкой и пледом, но он упорно вчитывался в каждое сообщение.

«Приезжай домой. Я хочу посмотреть в твои глаза и разглядеть хоть каплю стыда»

      Дальше Сугавара читать не решился. Заблокировал телефон, положил к себе на колени и вперился взглядом в скрытые пледом ноги. Парадоксально, но у Коуши возникало ощущение, что его родители просто терпеть сына не могут. Мерзко и неестественно. У них всё никак не выходило сжиться вместе: ни валетом, ни остатками былой любви, которую Коуши получал до пяти лет. Всё, что остаётся делать Сугаваре – пытаться понять, когда он оступился и за что его можно ненавидеть. Именно его. Не классово, кучу таких же людей, как он. А только Коуши.       Иногда всей правды лучше было и не знать. Так жить, да умирать проще: тебе дают пощёчину, а ты разворачиваешься и подставляешь вторую щёку. С родинкой под глазом, по лету с поцелуями солнца – совсем редкими веснушками. Такая покорность происходящему сродни проклятию, но у Сугавары крылья не поломаны окончательно. Нельзя списывать со счетов бывалых воронов, которые в случае чего смогут выклевать обидчику глаза?       Или нет? — Прости, Даичи, — на выдохе произносит Суга, когда удаётся подняться с тёплой кровати, — но мне просто нельзя сидеть на одном месте весь день.       У Сугавары в планах провести день настолько продуктивно, сколько позволит ему остаток дня, который он не проспал. В конце концов, необходимо было поговорить с преподавателями о пропущенных работах, с одногруппниками и возможно попросить помощи. Или не делать ничего из этого и прямым, твёрдым шагом отправится прямиком на отчисление. Джинсы и свободная толстовка – лучший наряд для официального, самостоятельного и гордого ухода. Хотя бы можно трястись и нервно расцарапать себе предплечья, чтобы никто не увидел. Это было…Лучшим вариантом из возможных. Сбросить с себя оковы обучения по ненужной специальности и вздохнуть спокойно.       Правда кислород перекрывают уже в коридоре.       Взгляды. Пристальные, с насмешкой, иногда сочувствующие. Сугавара чувствует себя запертым в клетке зверьком, а вокруг всё толпятся, чтобы поглазеть на редкий экспонат. Народу много – большинство только пришли с занятий, а другие будто бы специально поджидали у комнаты. — Хей, ребят, а ну валите отсюда! — весело крикнул кто-то в коридоре, очевидно, имея в виду совершенно другое.       Коуши замер, вцепившись в длинные рукава толстовки.       Сбоку «случайно» щёлкнула камера телефона, со всех сторон посыпались смешки, а через несколько секунд у кучи народу, да и у самого Сугавары чирикнуло уведомление. Кажется, на группу местных сплетников большая часть университета была подписана и активно следила за новостями, но Коуши не был из поклонников. А зря.       «Смотрите-ка, король-пидарок выполз из своей лачуги. Вам лучше убежать прочь, ребята». — Ты жалок, Коу-чан, — шепнул кто-то на ухо. — Лучше беги, пока тебя тут не растерзали, — издевательски протянули прямо перед лицом. Следом Сугавара почувствовал, как какой-то пацан, наверняка третьекурсник, коротко целует его в губы и отходит, напоследок мазнув языком по щеке. Вспотевшая ладонь скользнула по затылку, вниз, под ворот толстовки. Коуши хочется сделать хоть что-нибудь. Отпихнуть от себя кучу народа, искусать губы в кровь, чтобы согнать с них мерзкое ощущение после «поцелуя». Грязно-грязно-грязно. Особенно после чьей-то руки на бедре. — Хей, вы видели это?! Кто-нибудь снял на видео?       Сугавара видел, как в группе кто-то оживлённо обсуждал «жалкого гея». Мельком, краем глаза, но это позволило огоньку надежды зажечься в его душе. Он не одинок, он сможет найти кого-то рядом. Он не «неправильный». Реальность оказалась куда хуже всех самых страшных снов. Сугавара не только оказался мерзким пидором, но ещё остался абсолютно один. В окружении толпы, что едва ли не бросала в него копья, топоры, камни и слова осуждения, которые резали сильнее всего.       Осознание сжалось и взорвалось тысячей сверхновых. Слёзы сдержать не получилось.

***

— А так подойдёт? — пальцы Ойкавы ещё раз прошелестели по клавиатуре, громко щёлкнули по «энтеру» и только тогда парень развернул ноутбук к сидящему рядом Иваизуми. — Больше эпитетов. А то я по словам не дотяну. — Да нормально там всё по словам… — заворчал Тоору, но послушно принялся дописывать части работы, после колкого взгляда Иваизуми. Ойкава отменно справлялся с задачей лить больше воды, но при этом не перекрывать основной поток информации.       Идеальный кандидат для парочки университетских работ. Поначалу Ойкава называл это глупой и бесчестной эксплуатацией, но охотно соглашался работать за пачку мармеладных мишек, буханочку молочного хлеба и за искреннюю благодарность. — А у тебя что по университету? — Иваизуми откладывает в сторону распечатанные конспекты и пытается поймать взгляд Ойкавы под оправой очков. — Я, ммм… В процессе поиска. — Ты забил на поступление? — прямо спрашивает Хаджиме. — Ива-чан! Если я нахожусь в поисках своего призвания, это не значит, что… — Волейбольная карьера?       Такие вопросы, заданные прямо в лоб…Обескураживали. Ойкава думал, что это не закончится спором или очередной ссорой.       Он надеялся на это. — Не важно, — кратко и нервно ответил Тоору, — я уверен в себе и своих силах. И уж поверь, я знаю, что делаю. — Я знаю, что ты знаешь, — Иваизуми поджал губы, вспоминая о последней дискуссии, коснувшейся волейбола, — но я переживаю. — Тебе не стоит заморачиваться, Ива-чан! Я много думал о том, чего хочу в жизни и даже обсудил это кое с кем. — Ойкава… — Я даже был в больнице! Моё колено в полном порядке. Врач сказал, что нагрузки нежелательны, но в умеренном количестве… — Тоору! — Ойкава удивлённо смотрит на окликнувшего друга, приподняв бровь, — Ты говорил с Сугаварой?       Подавить удивление было трудно. Ойкава повернул голову к ноутбуку, вздыхая. Он ожидал, что Иваизуми будет говорить о всяком, даже пытаться отговорить от занятий волейболом. Но Хаджиме беззлобно и отстранённо улыбается. В жизни Ойкавы было два момента, когда Ива-чан назвал друга по имени:       Когда Ойкава проебался. (это было в лагере, кажется, в средней школе. Тоору и Хаджиме тогда потерялись, потому что первому приспичило пойти гулять по территории леса)       И когда Ойкава проебался ещё больше. (этот случай запомнился лучше. После победы Карасуно на весенних, Ойкава не выходил из комнаты пару дней. А потом его накрыло окончательно и колено болело долго, после огромного количества тренировок) — Говорил, — спустя некоторое время томительных размышлений отвечает Тоору, — но я не понимаю, как ты… — Сугавара-сан на тебя влияет, — хмыкнул он, показывая на убранный подоконник с фикусом, — ты стал собраннее, готовишь больше, за коленом следишь и не перегружаешь себя. А ещё у тебя уютненько стало. Вон, ты даже ковёр в гостиную купил и к своему цветочку вон, кактус поставил. Это же Сугавара придумал?       Ойкава сжал губы так, что они побелели. Их встречи с Сугаварой не были секретом, но всё равно хотелось скалиться и кидаться на каждого, кто раскроет эту «страшную тайну». — Он тебе нравится? — всё продолжал Иваизуми, а губы его дрожали в улыбке. — Что? Нет! — Знаешь же сам, что нравится. Ты до утра сидишь в сети, чтобы переписываться с Сугаварой. А! Ещё он знает твой пароль от учётки на нетфликсе. — Ну и что? — Ты никогда не давал мне пользоваться твоей учётной записью, — Иваизуми выглядит, как объевшийся сметаной кот. Правда, на дне его глаз плескалась злость, и она наверняка перевалит за край, если Ойкава продолжит строить из себя дурака. — Потому что у тебя есть своя! Ива-чан, мы с Коуши знакомы не так давно и…       О, вот оно. Хаджиме очаровательно положил подбородок на соединённые замочком ладони и нагнулся к стушевавшемуся Ойкаве. — Ты вкрашился в Сугавару. Прости. В Коуши. — Нет. — Да. — Возможно.       Ойкава не хотел отвечать прямо. Ему нравился Сугавара: с ним можно было переписываться до утра, обсуждать глупые вопросы и не бояться колких взглядов. Он всегда вёл себя так, словно Ойкава был самым лучшим. Лучшим собеседником, лучшим слушателем, лучшим тем-самым-человеком-с-котом-можно-смеяться-и-плакать-сразу.       Сугавара вёл себя так, будто бы Ойкава был незаменим. И это было хуже всего.       Потому что Ойкава знал, что его заменят. Проверенная схема с младших лет: ты стараешься быть лучше, но валишься снова и снова. Перед тобой ставят человека и ты думаешь, что этот кто-то протянет тебе руку помощи и позволит вбежать наверх, но ладонь тебя вдавливает глубже и не остаётся вообще ничего. Пустота. Пережить это чувство заново – последнее, чего хотелось бы Ойкаве. — Давай мы просто выпьем какао, доделаем работу и не будем говорить об этом?       Сложно не быть благодарным Иваизуми за то, что тот так легко соглашается. Он всё равно бросал короткие взгляды, когда Ойкава безуспешно пытался скрыть улыбку, если в разговорах проскальзывало невесомое упоминание Сугавары, но их разговор больше не затрагивал его напрямую. Это было хорошо.       У Ойкавы была влюблённость в одноклассницу в средней школе. На втором году старшей он поймал себя на мысли, что ему нравится Иваизуми, а в конце учёбы весьма успешно встречался с девушкой. Но Тоору никогда не чувствовал себя так…Потерянно. Ни разу всё его внимание не переключалось на одного человека и не было так хорошо. Возможно, его желание быть важным и нужным кому-то наконец…       Но у Сугавары есть всё: друзья, милая мордашка и душа нараспашку. А ещё так и не остывшие чувства к Даичи.       Коуши нужно самое лучшее. Например, понимание в одном флакончике с принятием, тёплый ужин и поддержка. Ему нужен кто угодно, но только не Ойкава Тоору, который так и не знает, что такое решать проблемы «по-взрослому». Что вообще значит быть взрослым? Перестать цепляться за подобие тепла и искать намёки там, где их нет?       Ойкава не будет взрослеть в таком случае. Лучше польёт фикус, и протрёт листья. Снова. Ему просто нужно подождать и всё обязательно вернётся на свои места. Тоору сделает всё, чтобы похоронить в себе зарождающиеся чувства. Потому что больше всего Ойкава боялся именно их.        Иваизуми был удовлетворён общим видом работы только после пяти изменений и нескольких кружек напитков, начиная какао и заканчивая пивом. Как бы они не старались, итоговый вариант был лишён какой-то особенной «искры». Как бы странно это не звучало, Ойкава, в целом, был согласен. — Напиши мне, как будут результаты. Будем считать, что твой отличный балл мы разделим пополам, Ива-чан. — Клянусь, я тресну тебя этим докладом, если преподаватели будут недовольны.       Иваизуми выглядит серьёзным до тех пор, пока Ойкава не начинает смеяться. И тогда мыслей не остаётся вообще никаких. Ни о чёртовом университетском докладе, ни об угрозах – вообще резко так легко становится, как будто тебе под нос крутанули вентиль с холодной водой, а потом ты качнулся вниз на огромных качелях.       Стук дверь нарушает тишину квартиры, когда Ойкава уже стоит у холодильника и достаёт коробку молока – завтрак (на слово «обед» в этой квартире было наложено табу)всё же пропускать нельзя. В дверь колотят сильнее и даже добавляют ногой. — Ива-чаан, ты забыл что-то? — певуче спрашивает Ойкава, открывая дверь перед тем, как в неё пнут ещё раз, — Тебе не нужно так сильно колотить. Я помню, что один раз ты почти также меня ударил по затылку, и у меня там шишка была, что ты…       Хаджиме ошалело смотрит то на Ойкаву, то на дрожащего рядом Сугавару, который даже несмотря на все свои усилия, не может совладать с истерикой. Коуши шмыгает носом, утирает текущую из него кровь и опять заходится в тихом плаче. — Ойкава, может мне..? — Я сам, Ива-чан, — твёрдо отвечает Ойкава, хватая Сугавару за рукав толстовки и притягивая ближе. Тоору хлопает старого друга по плечу, лохматой макушке и наконец-то отходит назад. Улыбаться даже из чистого приличия не хочется.       Взгляд Иваизуми так и кричит: «Не провались». Ойкаве уже похуй абсолютно. Имеет значение только Сугавара, который трясётся, как осиновый лист. Сугавара, который прижимает к груди руки, на которые крови натекло уже столько, что рукава толстовки пропитываются ею. Сугавара, который смотрит так испуганно, что Ойкава впервые в жизни начинает ненавидеть. Он не испытывал такого к Кагеяме, Ушиваке или самому себе, но именно это было непонятнее всего.       Тоору хочет послать нахуй тех придурков, которые довели Коуши до такого, а потом смачно плюнуть им в лицо.       И ещё раз послать нахуй.       Но для начала затащить Сугавару в квартиру и крепко его обнять.

***

— Ты скажешь, что случилось? — тихо спросил Ойкава, перед тем как подуть на разбитое колено и выдавить на пальцы немного заживляющей мази. — Всё в порядке, я же сказал, — выпалил Сугавара, отводя в сторону полные слёз глаза.       Тянуть щипцами признание не хотелось, но и оставлять эту ситуацию без внимания нельзя было. Тоору как заколдованный гладит кожу вокруг ссадин на коленях, иногда сжимает сильнее и лбом упирается во вздрогнувшее бедро. Он думает о том, что молчать с Сугаварой было хорошо, но только когда они молчали вместе. Думали об одном, мысленно ставили чёрточку на дощечке близости, и в этом молчании было всё: принятие, понимание, уважение.       Молчать отдельно Ойкаве не нравилось. — Суга-чан, пожалуйста, — снова попытался парень, — я не буду тебя винить или говорить что-то плохое про тебя. Хочешь я мороженого нам куплю? Или включу что-нибудь? Суга-чан, не молчи, пожалуйста.       Сугавара не знает, как не молчать. В Карасуно он был собой, но без ребят рядом, в этой скотской взрослой жизни он так и не научился одной простой вещи: говорить. И что делать со своими эмоциями и нитями мыслей, он тоже не знал. — Моя мама, она… — Сугавара оборвал фразу, всхлипнув и зажмурившись, — Я не хочу говорить об этом. Можно я просто обниму тебя? Я правда не хочу, прости.       «Вот же блять» — Иди сюда, — с готовностью отвечает Ойкава, чуть подавшись назад, чтобы встать, — а нет, не иди.       В глазах Сугавары мелькает страх, который тут же гасит Ойкава, поднявшись на кровать и прижав к себе дрожащего Коуши. — Мы бы грохнулись на пол, если бы ты меня обнял, — запоздало объясняет Тоору. — Я понял.       Они всё равно валятся на пол, когда Сугавара, больше не в силах сдерживаться, вжимается в чужое плечо. Ойкава чувствует, как позвоночник пронзает острая боль от резкого удара, но она затихает также быстро, как и появляется. Куда важнее Сугавара, плечи которого так трясутся, что Тоору даже без объяснений понимает – произошло что-то действительно плохое. — Ты уверен, что хочешь знать? — Сугавара выждал несколько секунд, собираясь с мыслями, и шмыгнул носом, — Я не знаю, что ты сделаешь после этого, Ойкава. Поэтому и боюсь. — С тобой уж точно ничего. Ты не виноват в…Этом. Что бы ни случилось, ты не виноват.       Сугавара кивнул, размышляя, что же ему сделать. Очень не хотелось получить порцию осуждения ещё и от Ойкавы, но не Тоору выглядит сейчас безнадёжно. К тому же…       Ойкава когда-нибудь осуждал? Он хоть раз улыбался, а потом за спиной пускал грязные слушки? За всё время, что они общаются, Сугавара успел узнать много нового об Ойкаве – а ведь он ещё в школе не казался странным и ненадёжным – он всё ещё боялся отторжения и одиночества. Как раз из-за этого слишком открываться не хотелось.       Но Коуши очень не любит судить людей. Особенно тех, кто ему нравятся. Ойкава сжимает пальцы Сугавары, гладит большим пальцем костяшки и ободряюще улыбается. — Только пообещай, что это будет между нами.

***

      Руки тряслись в неконтролируемой судороге, когда Сугавара вновь подумал о том, что в случившемся виноват только он. Точнее, он знал это, но от осознания легче не стало – где-то внутри всё грохнулось опять, пробивая одно дно за другим. «Побег» из университета обернулся ничем иным, как очередной страницей кошмара. Из толпы насмехающихся и подходящих ближе людей выхватил Даичи, показал в лицо всем гогочущим ублюдкам весьма недвусмысленный жест и выдохнул почти спокойно. — Суга, ты как? — спрашивает Савамура, прекрасно осознавая, насколько этот вопрос глуп. — Никак.       Даичи замечает следы на щеках друга – утаить не только подсыхающие дорожки от слёз, но и краснеющие отпечатки пальцев очень трудно. Видимо кто-то не постеснялся со всей силы схватить растерявшегося и испуганного Сугу за щёки и посмотреть в темнеющие глаза. Едко и насмешливо. От отвращения живот скрутило. — Мне жаль, что такое произошло… — тяжело выдыхает Даичи, действительно перенервничавший за друга. Новость разлетелась быстро и даже в учительской начинали шептаться, — Хочешь пока что побыть с Асахи? А потом мы могли бы пойти куда-нибудь. Подумать, что ты будешь делать? Ну, Суга! Хоть что-нибудь скажи? — Я хочу домой, — почти завыл Сугавара, останавливаясь в пустом коридоре. Слёзы опять стекали по щекам с новой силой, — я..Я пойду к маме. Наверное, ничего не будет? Она же…Мама моя. И примет меня? — Наверное, — сухо бросил Даичи, — я постараюсь уладить всё тут. Если что, то я без проблем дам кому-нибудь по морде. Особенно твоему соседу, как же он меня заебал.       Сугавара вздрогнул, испуганно смотря на Даичи исподлобья. — Обещай, что всё будет в порядке. — Обещаю, — устало проговорил Коуши, отпуская голову, — я позвоню тебе, когда закончу с родителями. Я…Я не знаю, что там будет. — Просто помни, что они не должны судить тебя просто за то, что ты любишь.       Слышать такое от Даичи было необычно. Человек, который некоторое время назад сам раскаялся в том, что ему трудно принять Сугавару после признания, сейчас в ободряющем жесте сжимал предплечья и был тем огоньком, за который многие когда-то зацепились. — Спасибо.       В районе, где жил Коуши, всегда было тихо. Наверное это помогло лучше всего сейчас, потому что Сугавара будто бы краем уха слышал насмешки, которые въелись в подсознание настолько прочно, что оттесняли собой воспоминания даже о вчерашнем дне.       Глаза упрямо слипались. Хотелось лечь на кровать в старой спальне и не вставать. Его и раньше одолевало странное волнение: перед встречами, разговорами с семьёй или матчами, но никогда оно не тащило вместе с собой тревогу. Но в любом случае хуже уже не будет: Сугавара признался в своих чувствах, которые оказались отвергнуты, а ночью его милый сосед всему университету рассказал об ориентации Коуши. После этого можно было смело прыгать со скалы или нырнуть с аквалангом, ведь для страха не остаётся никакого места.       Вот только это всё было бредом. На лицо Сугавары уже перед дверью наползла тень сомнений – конечно он переживал и волновался! Сколько не убеждай себя в том, что хуже не будет, жизнь попытается выкинуть…Что-нибудь. И это добьёт окончательно. Нажав на кнопку звонка, Суга застыл, борясь с желанием убежать прочь. Сейчас, на расстоянии менее метра от него, прибит к входной двери билет в прошлое и Коуши успевает пожалеть около десяти раз. А потом ему открывают.       Мать смотрит прямо в лицо, но он уверен, что взгляд её не направлен в глаза сына. — Привет, — произносит Коуши, сгорая от воцарившейся неловкости, — я подумал, что давно тебя не навещал и… — Объяснишься не только передо мной, но и перед отцом, — женщина, цокнув языком, затащила парня в дом, после брезгливо вытерев руку о край фартука. Будто её собственный ребёнок был чахоточным. Дом был уютным и даже с момента отъезда тут ничего не изменилось: пыль на картинах, растения в коридоре и на лестнице, ведущей наверх, старые фотографии…У Коуши сбилось дыхание в секундном порыве счастья, когда он увидел свою фотографию с родителями со времён средней школы. Только вот…Когда пришлось подойти ближе, парень осознал одну вещь: на фотографии у него почему-то было заклеено лицо. — У нас гости? — послышался отцовский голос с гостиной. Шум матча – кажется футбольного – всё равно звучал громче его вечно недовольного брюзжания, даже когда Коуши силой затащили в комнату. — Ага. Твой сынок. — Нихера он не мой сынок! — мигом взъелся мужчина, выключая телевизор, — Рожала то ты его, ты! — Ну да, а напомни, кто заделал мне такого «охуенного сыночка»? Не могла же я его от воздуха нагулять? — Да чёрт тебя знает. Может, ты его нагуляла где. Шлюшилась вокруг да около, вот и родила… — мужчина фыркает, бегло оглядывая сжавшегося сына, — Ну и за какие грехи нам сын достался педиком?       У Сугавары не было проблем с математикой. Сложить две части пазла для общей картины и…       Почувствовать, как что-то в груди рвёт грудную клетку. — Объяснись, Коуши. Какого это: быть грязным… У меня даже слов нет. Родила педика и ты столько времени жил с нами… Общался с девочками, а потом занялся своим волейболом и всё, да? Нормального сына можно было и не ждать? — Я не педик, — пытается возразить Сугавара, отчаянно отгоняя подступающие слёзы. Одно дело подвергаться травле от совершенно незнакомых тебе людей и совсем другое страдать от тех, кто был ближе всех. — Тебе нравятся парни. Значит, что ты пидор.       Сугаваре хочется взвыть, спрятаться в углу кровати и накрыться одеялом. Под кучей пледов и подушек тебя никто не тронет.       Со взрослыми так не работает. — Я не хочу тебя видеть. Я не хочу иметь что-то общее с тобой. — Но мам… — Я не хочу быть твоей матерью. Лучше бы тебя вообще не было, но ты взял и навлёк на нас позор! Сколько я пыталась воспитать из тебя кого-то нормального, а ты…В тебе даже стыда не осталось.       Он не верит. Несколько секунд стоит, обрабатывая информацию, а потом прячет лицо в сгибе локтя, глуша рыдания. Отец с дивана фырчит о том, что мальчики не плачут, но хуже того, что его сын оказался геем, уже не будет. А самое страшное – маме было действительно плевать. Она смирила Коуши презрительным взглядом и отвернулась, уходя на кухню через арку в стене. Чёрт со всеми знакомыми и незнакомыми, но сейчас Сугавара чувствует себя таким одиноким в этой буре эмоций. Всё вокруг жило и дышало, один только он стоял на месте, рыдал и не смог сделать ничего, чтобы хоть что-то предпринять. Разве… Разве сын-гей – это горе? Это повод отказываться от своего ребёнка?       Неужели одинокий, потерянный и несчастный сын будет лучше?       Судя по всему – да. Боль быстро превращается в тяжёлую обиду. Если кто-то и правда считает, что Коуши виноват хоть в чём-то… Виноват в том, что он способен любить… Сугавара ничего не сделает. Уткнётся носом в колени и будет думать-думать-думать. Как бы он не хотел, ненавидеть всех их не получится. Коуши всегда больше нравилось любить. Даже если сейчас некому его утешить, а отец буквально выкидывает прочь из дома, кинув в спину пару мерзких слов.       Нос был разбит («Только бы не сломан, только бы не сломан» – всё думал Суга), колени расцарапаны, а кожа на ладонях содрана – всё от череды неудачных падений.       Потому что у Сугавары в голове уж точно не мысль о том, что нужно не спотыкаться о собственные ноги и мельчайшие ямки. А только съедающее одиночество, отчаяние, желание отмотать время назад, чтобы никогда не рождаться.       И почему-то Ойкава.

***

      Уже час они сидели сначала в обнимку, потом неловко расцепившись и смотря на пол. Ойкава смог только выдавить из себя сожаления, но ответом ему было гробовое молчание. Коуши молчал, боясь сказать что-то лишнее, а Ойкава его прекрасно понимал. — Даже не думай больше делать такое, понял? — Ойкава сказал внезапно, вставая с колен, — Если будет болеть, то лучше скажи. Раны не такие серьёзные, но чёрт знает, что может быть. — Почему? — Почему что? — Почему я больше не должен делать что-то такое? Ну… Я же просто спешил к тебе? Разве это плохо?       Сугавара наклоняет голову к плечу, действительно выглядя так, словно он не понимает. «Потому что я переживаю» «Потому что ты лучше всех» «Потому что я не хочу, чтобы ты плакал из-за всяких идиотов и сдирал коленки в кровь, когда падаешь от быстрого бега» — Просто не надо. Даже если это случайно, постарайся быть аккуратнее, хорошо?       Коуши задумчиво кивает и вновь закрывается, прижав колени к груди и обняв себя за плечи. Ойкава хочет только сесть рядом, обложить Сугавару пледами, заварить самый вкусный и сладкий какао и убедиться в том, что больше никто и никогда не посмеет навредить ему.       Возможно Иваизуми был прав. Возможно Ойкава влюблён.       Осталось только понять, влюблён ли он в Сугавару или в ощущение нужности и уютного тепла.       Потихоньку подкрадывался вечер. Суга пытался написать маме, чтобы извиниться за то, что он просто есть, но обнаружил, что он оказался в чёрном списке. Как мило было игнорировать своего ребёнка. В университетскую беседу заглядывать даже не хотелось: кто-то бурно что-то обсуждал, а уведомления продолжали появляться и появляться. Ойкава сказал, что Сугавара может оборудовать спальню, и делать всё, что захочет, поэтому он не раздумывал слишком долго. Маленький, но уютный домик из одеял и подушек неплохо вписывался в общую атмосферу. Даже если сейчас вся квартира ощущалась абсолютно другой. Ойкава гремел чем-то на кухне, иногда без слов помогал перетаскивать в спальню подушки с гостиной и даже нашёл самые-самые тёплые одеяла. Стоило бы вернуться в университетское общежитие до тех пор, пока на улице не стемнеет окончательно, вот только…       Сугаваре стоит только вспомнить о мокрых губах, которые на секунду прижимаются к его приоткрытому от удивления рту; о руках, что сжимают бедра, хватают бока и стараются схватить шею; о словах, которые он слышит – и его начинает почти ощутимо тошнить. Даже после душа и свежей одежды (которая приятно пахла апельсинами и Ойкавой), Коуши всё ещё чувствует себя так, будто его изваляли в грязи и пнули напоследок. — Суга-чан? — Ойкава легко отодвигает край одеяла, — Ты не спишь? — Нет. Что-то случилось?       Ойкава шипит и ругается, когда заползает в маленькое убежище и почти роняет одну из подушек – благо, реакция не подвела и по итогу приходится тесниться вдвоём в не разломанном домике. — Я принёс тебе поесть.       Посмотрев на руки Ойкавы, Сугавара понял, чем же он там грохотал на кухне, и почему так много ругался: пара кусков ягодного пирога аппетитно лежали на тарелочке, украшенные листиком мяты. Живот предательски заурчал. — Ты мог сказать мне раньше о том, что голодный, — Ойкава подмигивает и передаёт тарелку Сугаваре в руки, — ты кушай, а я настрою освещение. — Освещение? — Кушай говорю!       Одеяла тихо шелестят, когда Ойкава покидает импровизированное убежище. Он выключает свет в комнате и становится действительно темно – видимо, солнце уже зашло. А через некоторое время зажглись маленькие огоньки, которые после проникли и в «палатку». Сугавара почти давится пирогом, когда Ойкава опять пролазит внутрь, зажимая зубами красивую гирлянду, наконечники которой были выполнены в стиле луны, солнца и звёзд. От этого стало уютнее: хозяин квартиры (но не подушечной крепости) разместил гирлянду по периметру и довольно улыбнулся, наконец-то присаживаясь рядом. Он держал дистанцию и Сугавара был благодарен. Да и не только за это, если быть откровенным. — Это.. Очень вкусно. — Ха! Ну конечно вкусно, у меня иначе не бывает. — Я помню, что ты однажды чуть не поджёг рис, хотя я вообще не думал, что такое возможно.       Ойкава очаровательно морщит нос и отворачивается, чтобы пробубнить что-то про неполадки с плитой и слишком забитым графиком в то утро. Сугавара думает, что вид у Тоору такой, будто бы он специально ошибся в тот день. — Извини, что опять стеснил тебя, — Коуши сдавлено покачал головой, — я уйду утром. — Ну и куда ты собрался? — Не знаю.. К Даичи? Хотя я мог бы пойти к нему сразу, но почему-то я сейчас сижу тут, с тобой. Мне как-то спокойнее, когда ты рядом.       Тоору отворачивается, стараясь скрыть смущение. Бам. Сугаваре спокойнее рядом с ним – с Ойкавой. — Я рад, что ты пришёл. И тебе не нужно извиняться за это. Лучше я буду уверен, что ты в тепле, накормленный и в уюте, чем распереживаюсь опять.       Если и жизнь Сугавары была низкобюджетной видеоигрой с ублюдскими арками персонажей, Ойкава прямо сейчас нанёс сокрушительный удар. Он переживает.       «Боже блять мой». — Хочешь послушать что-нибудь? — Например? Твой бритрок? — Нет. Я сейчас слушаю, ммм… The Neighbourhood. Думаю, что тебе понравится. — Давай.       В детстве Сугавара часто строил дома из подушек: ссоры родителей не доставали его, а это место было максимально защищено от всех монстров снаружи. Вернуться к чему-то детскому было так приятно и нужно. Сегодняшний день отнял что-то очень важное. Будь то обычная энергия или что-то глубже. Коуши не знал. Даже задумываться не хотел.       Казалось, что он был один на один со всем миром. Рядом нет никого, кто мог бы помочь, выслушать или просто быть рядом. Сугавара чувствует себя покинутым и непонятым, теряясь в своей личной завесе тонких одеял. В потаённых уголках своей же души.       А потом перед глазами замаячил Ойкава. И тогда внутри снова стало тепло. Непонятно почему. Суга не хотел разбираться. Только не сейчас, когда хочется плакать, но слёзы уже выплаканы, а сил почти не остаётся.       Музыка была спокойной, голос вокалиста успокаивал, а дыхание сидящего рядом Ойкавы уносило все тревоги. Сил остаётся не так много, в конце-концов спать тянуло ещё несколько часов назад, но Сугавара придвигается ближе и кладёт голову на плечо Тоору. Тот вздрагивает и перестаёт дышать на несколько секунд, чтобы позже осторожно положить щёку на макушку Коуши, зарыться носом во взлохмаченные волосы и блаженно закрыть глаза. В душе куча противоречий: волнение за себя самого, что-то тёплое, загорающиеся только рядом с Ойкавой, а ещё непонятное ощущение свободы, граничащее с безумием.

Keep on dreaming, don't stop giving, fight those demons Sell your soul, not your whole self

      Когда заканчивается третья песня, Сугавара накрывает ладонь Ойкавы своей. Отчаянно хотелось почувствовать тепло человека, который сделал так много и уж точно не будет пользоваться Коуши, как надоевшей игрушкой.       Тоору сжимает чужую ладонь и засыпает с улыбкой. «Надеюсь, что это не проёб, Ива-чан.»