Орудие преступления

«Так и поэту нужно, чтоб не грим, Не маска лживая, а сам он был любим …» (С. Я. Маршак)

- Зачем? Госпожа Полунина в ответ заморгала и быстро отвела явно заплаканные, покрасневшие глаза. Веселов же чуть склонил голову и с искренним удивлением (и сдержанным негодованием) поинтересовался: - Что вы имеете ввиду? - Всю эту мистификацию с письмами, господа, - очень-очень спокойно объяснил Коробейников, -только перо на секунду стиснул пальцами слишком сильно, - всю эту историю с Прекрасной и влюбленной Незнакомкой. Зачем? Веселов улыбнулся и развел руками, всем своим видом показывая, что на подобные глупости даже обижаться – ниже его достоинства. Раиса Андреевна, попытавшись взять пример с невозмутимого счетовода, расправила плечи и сердито выпалила: - С вашей стороны это … это! Мы признались, что прочли последнее письмо, это стыдно и неприлично, но … Утверждать, что мы еще и писали! - Взгляните сюда, - привлек ее внимание Штольман, словно игральные карты из колоды, по очереди выкладывая на стол доказательства, - это – ваша записка, не так ли? Он приподнял листок с перечнем галантерейных мелочей, выжидательное глядя на Полунину. Та вспыхнула, обожгла гневным взором Коробейникова, после чего все-таки кивнула. - Да, моя! - А это, - на зеленое сукно сиротливо легли желтоватые, обгорелые клочки посланий «Незнакомки», - то, что получал Ивашенкин. Вы, конечно, постарались изменить почерк, ведь ваш коллега мог его знать. Но писать достаточно длинные сочинения так, чтобы ни разу не повторить привычного начертания слов – сложно. Даже профессионалам … - А еще вы хотели создать образ возвышенной, образованной особы, настоящей героини романа, - с горькой иронией добавил Антон Андреевич, - поэтому печатные буквы использовать было нельзя, да и неряшливость, которая могла бы помочь маскировке, исключалась. - Но вы считали Ивашенкина чудаком, невнимательным и рассеянным, - продолжал Штольман, - и не слишком опасались. Грубой поделки для него было вполне достаточно. Зато любой эксперт теперь подтвердит, что вот это, - он снова приподнял «галантерейный перечень», - и это, - быстрый кивок на обрывки того, что сжег перед смертью конторщик, - написано одной рукой. Вашей, госпожа Полунина. Раиса Андреевна в ужасе посмотрела на сыщиков, потом, точно прося о поддержке, взгляд ее метнулся к Веселову – безрезультатно, и вновь был притянут ровной поверхностью стола с бумажными островками на ней. «Мой муж вернулся … не мучай себя и меня …» - «Я не могу более скрывать от тебя правду. Мой муж вернулся … Не мучай себя и меня, любимый. Прости, мне самой тягостно говорить об этом. Поверь, лишь светлое, чистой чувство к тебе держит меня, и не дает умереть от тоски …» - восполняя проглоченное огнем, вдруг заговорила Анна. Ее голос, глубокий, бархатный, произносил чужие слова так, как вероятно слышались они при чтении бедному Ивашенкину, - искренне и нежно. Этот голос никак не сочетался с потемневшим взглядом Анны, в котором разгоралось свое пламя. Пламя возмущения и обиды, очень хорошо знакомые Якову. «Барышня на колесиках» готова броситься в бой за несправедливо обиженного и обманутого человека. Для которого дурацкая шутка закончилась очень плохо. - Не надо! – почти взвизгнула Полунина. - Ну что же вы так – весьма впечатляющий текст? – прищурился Штольман, - как и сообщение от, якобы, «подруги». Здесь вам пришлось приложить больше усилий, чтобы Ивашенкин поверил в то, что писала совсем другая женщина. Но есть детали почерка, которые вы изменить не сумели все равно. В кабинете повисла тишина, которую нарушил лишь длинный, смешанный с каким-то вибрирующим всхлипом вздох Полуниной. - Зачем? – повторил Штольман, медленно переводя колючий взгляд с Раисы Андреевны на Веселова. Тот, все это время талантливо прикидывавшийся частью стула, экспрессивно взмахнул рукой: - Помилуйте, я какое к этому имею отношение?! Моего почерка вы здесь точно не отыщите! Полунина при этих словах почти подпрыгнула. Поперхнувшись рыданиями, он уставилась на коллегу округлившимися глазами, в которых растерянность и страх сменились яростью. - Да вы! Да как вы … - выкрикнула она, - нет уж, не думайте, пожалуйста, я одна отвечать не буду! Это же вы мне рассказали, вы во всем участвовали! Отношения не имеет, ха! Да он только что не аплодировал, и идеи подавал, и за Мишенькой следил, когда тот пытался с нашей дамой увидеться! - Ложь! – отмел ее обвинения Веселов, - докажите, любезная Раиса Андреевна. За вас вот, ваши письма говорят. А за меня, а? Он торжествующе усмехнулся, искоса, с преувеличенным интересом глядя на сыщиков. - А за вас – ваша собственная ложь, - резко отбил удар Штольман. Главное, чтобы его выводов хватило этому … шутнику. Не дай бог, сам Ивашенкин явится свидетельствовать, как Женя Григорьева, или Саша Тобольцева. И пусть погибший производит впечатление человека тихого и кроткого, но ведь и такого можно довести. Даже и после смерти. А поскольку вещать дух будет через Анну, лучше постараться обойтись без его показаний. Госпожа Штольман и так проявляет чудеса выдержки, не пытаясь высказать все, что думает об «идеях» коллег конторщика. В чем бы конкретно эти идеи не состояли. Анна точно знала, что виновники – перед ней. Дух Ивашенкина находился здесь же, но она его не видела, а только чувствовала. Он не пытался влезть в ее сознание, чтобы укорить, а словно и сам терпеливо ждал развязки, тихо повторяя: - Они ее убили … Создали – и убили. … А он в нее поверил. Полюбил. И потерял по-настоящему. Что хуже – узнать, что любимого человека больше нет, или то, что его, вот такого – никогда не существовало? Пусть Михаил не хочет говорить, но она может и сама высказаться – от всей души! А если Полунина, явно знающая что-то о способностях госпожи Штольман, решит, что слышит слова погибшего коллеги – тем лучше!  Только вот Веселова этим вряд ли проймешь – он считает, что никаких следов в деле не оставил, и над обвинениями с того света только посмеется. Хорошо, что у Якова явно есть что-то куда более конкретное, чем можно прижать наглого обманщика! Анна крепко сжала пальцы в замок. Нет, ей сейчас лучше помолчать и тоже выслушать своего сыщика. А там, возможно, и свидетельства духа пригодятся. - Господин Веселов, вы сказали, что Ивашенкин получил письмо и пакет вчера утром, так? - Да-с, все это лежало у него на конторке. Возможно, подброшенное уважаемой Раисой Андреевной, - он слегка поклонился в ее сторону, - тут я не в курсе. Возмущенная Полунина вскочила было с места – но, натолкнувшись на весьма выразительный взгляд следователя, тут же села обратно. - И на ваших глазах Ивашенкин вскрыл пакет и прочитал письмо? – продолжал Штольман. - Точно так, - уже настороженно, не понимая, однако, к чему клонит сыщик, был вынужден подтвердить счетовод. - После чего взял себя в руки и старательно проработал весь день до положенного часа? - Гм … насколько старательно – сказать не могу, в тот день не проверял, да и потом как-то не до того было, - насупившись, проворчал Веселов. - А мы проверили, - Штольман открыл и развернул к нему взятую из конторы книгу записей, которую вел Ивашенкин, - и вот что удивительно. Все расчеты сделаны абсолютно верно. Никаких клякс и исправлений не наблюдается, почерк, может быть, не идеальный, но ровный и разборчивый. - И что? – все еще не понимая, и оттого раздражаясь еще больше, спросил Веселов. - А то, - подхватил Антон, для которого еще ранее указанная Штольманом странность сейчас заняла свое место в произошедшем, - что вы сами утверждали, мол, в минуты душевного волнения Ивашенкин-Вертер не мог сосредоточиться на работе, делал ошибки, на которые вы ему деликатным образом, - он выразительно кашлянул на этих словах, - указывали. И получается, после такого удара, как сообщение о смерти возлюбленной, ваш нервный и эмоциональный коллега в течении всего дня образцово заполнял графы и аккуратно считал цифры? Полунина при этих словах истерически рассмеялась. Сбитый с толку Веселов молчал. - В тот день Ивашенкин не получал письма, - подвел итог Штольман, - и не читал его. - Он услышал! – ахнула Анна, - он услышал, как вы обсуждаете новый … поворот сюжета. Что Михаил Алексеевич исписался, и его «пора в архив»! Это же вы сказали, да еще таким голосом … кукольным? – она гневно, в упор посмотрела на Веселова. - Он, он, - закивала Полунина, - Борис Иванович у нас мастак, кого угодно спросите, на вечерах часто показывает. И в тот день … - ее воодушевление резко испарилось, голос стал тише, - да, такими словами и сказал, что пора все это кончать, мол, в письмах Мишеньки … ничего нового уже нет … - Вот не надо из себя-то ангела делать, - процедил Веселов, - вы, знаете ли, тоже смеялись, Раиса Андреевна. Я что предложил? Пусть, мол дама навсегда за границу уедет, и все! А вы? Он забавно сморщил лицо, и тем самым кукольным голосом процитировал коллегу: - «Ах, нет, мне пришла в голову идея получше! Надобно ее уморить – вот вам и эффектный конец. Уже и проект готов!». Не так ли? – уже без всякого кривляния спросил счетовод, наклоняясь к вжавшейся в стул машинистке. - Но я же не знала … - она тоненько жалобно всхлипнула, - я не знала, что Мишенька … нас услышит! - Значит, вчера, где-то под конец того рабочего дня вы решили обсудить последнюю главу «романа», - Штольман говорил ровно, только в глазах горел опасный огонек, - в вашей рабочей комнате, верно, госпожа Полунина? – та кивнула, -  вами уже было заготовлено «письмо от подруги» и принесены все послания самого Ивашенкина. Подбросить их ему вы собирались следующим утром. Но выходивший куда-то Михаил Алексеевич вернулся раньше, чем ожидалось. И он ваш разговор услышал … - Мы не хотели ничего плохого! – прижав руки к груди, страстно заговорила Полунина, - мы думали его … разбудить. Подтолкнуть, дать крылья! - Ничего себе – крылья! – возмутился Антон, - да это же камень на шею получился! - Нет-нет-нет, - Раиса Андреевна так замотала головой, что из высоко взбитых волос выскользнула пара шпилек, - кто же мог предполагать, Господи. Понимаете, Борис Иванович рассказал … А я подумала, что это очень интересно … изящно. И может стать таким «чудным мгновением» для поэтического Мишеньки … - Ах да, вы уже упоминали, что основная идея принадлежала господину Веселову, - кивнул Штольман, - в чем она все-таки заключалась? Счетовод молчал. - Понимаете, - заговорила Полунина, - в том городе, где ранее служил Борис Иванович, несколько лет назад был случай. Ему приятель рассказал. Сослуживцы так же решили немножечко разыграть коллегу. Он музыкой увлекался, на рояле играл – и хорошо очень. Только неуверенный был в себе, робкий такой, как и наш Мишенька. И вот стала ему писать якобы некая дама, молодая, влюбленная, душевно-одинокая. Хвалила его игру, дескать, была на благотворительном вечере, слышала. И юноша этот просто воспарил, в себя поверил. Ради этой дамы стал все свободное время музыке отдавать, сам принялся сочинять мелодии … Со службы уволился, и уехал в Консерваторию поступать! Коллеги даже испугались сперва, что пропадет, останется без места, голодать будет. А потом … потом … - она подняла очи горе так, словно вместо беленого потолка кабинета Управления над ней возвышались летящие своды собора, и где-то рядом играл орган, - его имя появилось в газете! Он стал, понимаете? Бывший служащий правда стал композитором! Ради своей Незнакомки, чтобы музыкой прославлять их любовь! - А из Михаила Алексеевича вы решили … воспитать поэта? Анна говорила тихо, но ее голос моментально вернул Полунину с небес на землю. - Да, - она торопливо отыскала платок, и поднесла к лицу, - кто же мог знать! Ведь о каком поэте речь не зайдет, так кажется, чем у него любовь горше, тем лучше. О страданиях, наверное, писать интереснее, как вы думаете? Мы и подумали ... - За себя говорите, Раиса Андреевна, - прервал ее было Веселов. - Нет уж, мы вместе решили, Борис Иванович! – развернулась к нему Полунина, - и вы одобрили! Последнее письмо в том числе! Потому что во имя рано скончавшейся Возлюбленной поэтически одаренный человек точно совершит … напишет что-то гениально! А мы тоже … будем иметь к этому отношение. Веселов вдруг засмеялся, выпрямился, устраиваясь на стуле поудобнее. - Ну, я, честно скажу, так высоко не метил, чтобы Пушкиных из вчерашних гимназистов ваять. Интересно было – да как долго он верить-то будет своей даме? Неужели влюбится всерьез, ничего не заподозрит? Вот уже точно – мальчишка. Голова набекрень. Даже скучно в итоге стало, ведь в письмах – одно и тоже, одно и тоже. Родство душ, свет в потемках, люблю, спасу … Мистификация, да. Небольшой эксперимент. Безусловно, - прочитав что-то такое опасное на лицах присутствующих, он приложил ладонь к груди, - такого финала я не планировал. Жаль. Искренне – жаль, знал бы – молчал о том случае с композитором. Но … Он заговорил без издевки, благодушным тоном много повидавшего человека, снисходительного к чужим – и своим слабостям: - Даже если вы докажете, что все это – правда. Что нам официально можно предъявить? Мы не затягивали на шее Михаила Алексеевича петлю. И не уговаривали сделать это. И даже никакую реальную даму мы не скомпрометировали и не оклеветали. Мы просто пошутили. Неудачно, да. Но и только. С точки зрения закона мы невиновны, господа. ____________________________ Продолжение следует.