Я — Учиха Итачи

— Я вам не мешаю? — едко интересуется Орочимару, глядя на нас с нескрываемой обидой. — Мешаешь, — моментально отрезает Сасори, не отвлекаясь от нашего котла и на миг. — Будь добр, заткнись и не лезь. Если, конечно, не хочешь остаться без еды. — Между прочим, если бы не я… — Если бы не ты, мы бы спокойно сидели внутри стены и пережидали бурю в человеческих условиях. Орочимару всплеснул руками и оскорбленно замолчал, отходя куда-то вглубь пещеры, в которой мы застряли благодаря ему. Конечно же, вслух этого никто не говорил — разве только сейчас, но Сасори сильно злился и держался до последнего, — да и сам саннин ни за что бы в этом не признался, но все всё прекрасно понимали. Проводив его глазами, я тяжело вздыхаю и снова перевожу глаза на котелок, где мерзкой серой массой бурлит каша. — Думаешь, это съедобно? — с сомнением все-таки уточняю я, не испытывая никаких надежд на свои отсутствующие навыки походной готовки. Была, правда, такая же надежда на чудо и помощь Сасори в конце, но что-то подсказывало о ее тщетности. На лице кукольника появляется сложное выражение, когда половник попросту застревает в этой побулькивающей жиже. — Нет, — с неохотой признает Сасори, сверля серую массу недоверчивым взглядом. И, покосившись на меня, досадливо морщится: — Как можно уметь готовить и при этом совершенно не уметь готовить? Я развела руками, не напоминая, что честно предупреждала: плохая идея ставить меня на готовку в лагере. Будучи всю жизнь абсолютно городским жителем, я даже зефирки над огнем не жарила, что уж говорить про походные каши… мне не поверили, итог: мы все-таки остались без ужина, благо не едиными стараниями Орочимару. И никакой вины за это я не испытывала. Ну, почти. Сасори, кажется, искренне верил, что я его обманываю, пытаясь улизнуть от разделения обязанностей, чем регулярно грешил его напарник. Не могу сказать, что он не прав, но прямо я ни в чем не лгала. — И даже отмыть это негде, — вздыхаю я, складывая руки на груди и продолжая гипнотизировать серую… слизь? Нет, для слизи масса слишком бугристая и густая. Даже не бугристая, а комковатая… не могу вспомнить, когда в последний раз так косячила с готовкой, морщусь я, пережидая новую волну стыда и неуверенности. И как только ещё уши не горели? Пренебрежительно фыркнувший Сасори оставил попытки отодрать половник от дна, окинув тот напоследок непередаваемым взглядом. И недовольно уставился на меня. Сейчас влетит, осознаю мгновенно. — С меня котёл, — обещание легко соскакивает с губ. Ссориться с ним не хотелось — хватало и обиженного Орочимару, который мастерски угнетал атмосферу своим упадническим настроением. Плохое настроение Сасори я не представляла и совершенно не хотела наблюдать его вживую — ощущение, что его я попросту не переживу. Кукольник хмыкает, косится на котел и добавляет: — И половник. — И половник, — послушно киваю я, беззастенчиво радуясь мирному решению проблемы. Если я и поняла что-то о кукольнике за время нашего путешествия, так это то, что он абсолютно не переваривал, когда что-то шло не по плану и когда его вещи брали без спроса или и вовсе ломали. Не то чтобы я его осуждала, нет, но это не значит, что получать за попорченную посуду мне хотелось. А отмыть ее, судя по отчетливому запаху гари, дороже для нервов, чем купить новую. Сасори фыркает и махает рукой, мол, проваливай с глаз моих, что я собственно и сделала, тихо устроившись у стены и не маяча перед глазами. Можно, конечно, чтоб наверняка последовать примеру Орочимару и уйти вглубь, но учитывая, что мы провалились в эти ходы в тот момент, когда змеиный саннин заметил не то гигантскую личинку, не то муравья и решил последовать за ней, то уходить куда-то далеко меня не прельщало. Дурной разум с легкостью рисовал систему разветвленных ходов и настоящее семейство плотоядных насекомых в её глубинах, не отказавшихся лишний раз полакомиться человечиной. И если судить по косым задумчивым взглядам Орочимару, а также настороженности Сасори, мои мысли об обитаемости этих пещер имели под собой какое-никакое основание. Вдумываться о том, какое — не хотелось, но взгляд все равно цеплялся за неровные каменные стены, а мозг сухо констатировал их неестественность: не то кто-то с аппетитом их обгрыз, не то проломил собственным телом себе дорогу. Передернув плечами, непроизвольно покосилась в сторону темного проема — он подспудно вызывал тревогу на грани ощущений одним только существованием, и меня нисколько не успокаивал тот факт, что в данном месте их было всего два: этот гребанный тоннель и обвалившийся свод пещеры. Я уперлась подбородком в собственное колено, старательно пытаясь не коситься по сторонам и рассеянно наблюдая за тем, как Сасори снимает испорченный котелок с разведенного костра. В пещере, куда мы провалились из верхних проходов, не было ни единого источника света, и натренированное зрение шиноби нисколько не спасало. Сверху доносился гул разыгравшейся песчаной бури, напоминая, что даже если найти способ забраться по косым и неровным стенам — пути назад нет. Идти же дальше в незнакомые ходы, уходя все глубже… плохая идея. Мы благоразумно остались на месте, разведя костер из нескольких кусков необработанного дерева в запасах кукольника, которыми тот пожертвовал с донельзя мрачным видом. Во мне даже проснулось болезненное любопытство: что еще можно найти в бесконечный свитках Сасори и, главное, для чего. За те недели, что я была с ними, он множество раз вытаскивал из свитков те вещи, которые обычные шиноби вряд ли взяли бы с собой на задание. Уже сейчас я здраво рассудила, что никакой тайны тут нет и дерево ему всяко необходимо для его марионеток, но… какая-то часть меня не верила в это, твердя, что все дело в его пустынной тяге к кочевой жизни — привычке иметь все нужное и ненужное сразу под рукой. Проще говоря, в хомячьем инстинкте, которым страдали многие шиноби. И поэтому же нисколько не удивилась, когда из очередного свитка он вытащил новый котелок — больше прежнего и на вид гораздо неудобнее. Качнув головой, я никак это не комментирую, не желая ввязываться ни в споры, ни напоминать о собственном провале. Мне все еще жаль испорченные продукты и время и капельку — совсем-совсем немного! — стыдно, однако я чувствовала облегчение. Отчего-то перспектива ужина собственного приготовления вгоняла в тоску и вызывала неприятие. Возможно, я просто слишком привыкла к готовке Сасори — готовил тот и впрямь замечательно. Я бы несомненно пошутила про мужчину мечты, но сомневаюсь, что данную шутку поняли бы: было все-таки во взаимоотношениях Орочимару и Сасори что-то крайне двусмысленное и смущающее. И я даже не про их поведение женатиков — было тут что-то несомненно глубже, во что лезть совсем не хотелось. Как и знать. Правда, скучающий разум это нисколько не останавливало. Он всячески цеплялся к мелким деталям и подкидывал мысли самого разного и грязного содержания. Иногда я очень жалела о своей внимательности и очень бурной-дурной фантазии. Так и сейчас мое внимание сосредоточилось на кукольнике, в очередной раз подмечая привычку и неуловимую легкость, с которой он готовил. И если в моем мире подобное все же часто встречалось, то в мире шиноби, где многие страдали от своей бытовой несостоятельности… ну или заставляли страдать кого-то другого — это было редкостью. Сасори поставил новый котелок с водой на огонь и тщательно что-то выискивал в собственных свитках, хранимых в свитках в одном большом свитке. Да, это было тем еще сюрреалистичным зрелищем, отчего собственное желание покопаться в этой мешанине из свитков только крепло. — Как ты научился так готовить? — спросила я прежде, чем успела обдумать — насколько хорошая идея лезть к кукольнику сразу после своего провала. Когда-нибудь мое любопытство и импульсивность точно мне аукнутся, обреченно проносится в голове. — Как так? — уточняет Сасори, не отрываясь от своего занятия. Судя по появившейся хмурой складке между бровями то, что он искал, совсем не желало находиться. Я неопределенно пожимаю плечами, не желая признавать вслух то, насколько была и в самом деле впечатлена — еще с того раза, когда Джузо оставил меня под его присмотром. Кукольник бросает на меня быстрый, раздраженный взгляд, и я все-таки с заминкой поясняю: — Легко? — это было не совсем тем словом, однако выразиться как-то иначе было трудно. — Шиноби плохо умеют готовить что-то не смертельное. На его губах мелькает саркастичная усмешка. Сасори оторвался от свитков, так и не найдя того, что искал, и продолжая усмехаться, вернулся к котлу. — Чтобы приготовить что-то по-настоящему смертельное, сперва нужно научиться готовить вообще что-то. Я поднимаю брови, замечая маленькую несостыковку, и с интересом наклоняю голову: — Орочимару тогда исключение из правил? Из его груди вырывается тяжелый вздох, и он страдальчески морщится. — Орочимару умеет готовить, — и с явным неудовольствием добавляет: — Когда хочет, разумеется. — А он, конечно же, не хочет, — бормочу себе под нос, наконец-то осознавая настойчивость Сасори и то, почему Орочимару так мученически вздыхал, но никогда не сопротивлялся и иногда даже готовил что-то приличное. Ну, по меркам его предыдущих попыток. Хотя от того, как он однажды серьезно предложил на ужин не то саранчу, не то кузнечиков, не желая в очередной раз ужинать обычной кашей, меня все еще передергивало. Не отрицаю, конечно, что так он пытался скинуть свою очередь. От кукольника доносится согласно-недовольное хмыканье, и я усаживаюсь поудобнее, вновь возвращаясь к интересующему меня вопросу. Уж что поделать, но из всех Акацуки Сасори всегда казался наиболее далеким от домашних забот и потому же не давал покоя. Хотя, заметь я в руках Хидана тряпку — тоже долго бы адаптировалась к подобному выверту реальности. — Так как ты научился? — Тебе не кажется, что ты задаешь слишком много вопросов? — в его интонациях слышится море иронии и слабое раздражение. — Ты всегда можешь на них не отвечать, — парирую я, с любопытством наблюдая за тем, как он недовольно дергает плечом, но от приготовления ужина не отрывается. Повисает молчание, в котором раздаются только звуки разрезаемых овощей и шелест отходящей от плодов шкурки. — Опыт, — наконец, отвечает Сасори, не глядя на меня. — Если единственная возможность не остаться голодным — это приготовить себе еду, то быстро учишься готовить. Я замерла, глядя на спокойное и невыразительное лицо кукольника. Как-то некстати всплыли в памяти некоторые оговорки и то одинокое детство, которое нам показали… Чиё-сан была старейшиной деревни, гениальным мастером-марионетчиком, курировала многие проекты в деревне и активно участвовала в политике — как много времени она могла уделять маленькому ребенку, внезапно свалившемуся на голову? Появилось мерзкая уверенность, что я прекрасно знаю ответ на этот вопрос. Передергиваю плечами, отводя глаза в сторону и чувствуя, как между ребер что-то неприятно ворочается — не то вспыхнувшее сожаление, не то раздражение на собственное любопытство. Под кожей зудело отвратительное ощущение, словно я сунула нос во что-то очень личное и узнала то, что не должна была. Я морщусь, мысленно обещая больше никуда не лезть и бессмысленно надеясь на ошибку в собственных выводах. Продолжать разговор резко перехотелось — несмотря на то, что сейчас была кажется та редкая возможность поговорить с кукольником спокойно. Я встала на ноги, избегая встречаться с Сасори глазами. — Поищу Орочимару, пока он сам не нашел кого-нибудь. Нечитаемый взгляд вишнево-карих глаз сверлил мой затылок до тех пор, пока я не исчезла в темном проходе. *** Чем больше проходило времени в этом мире, тем неприятнее и одновременно честнее приходилось признавать, что мне несказанно повезло попасть именно в Итачи. Это был один из ключевых персонажей с небывалым потенциалом, влиянием на сюжет и отсутствием слишком серьезных проблем — не считая, конечно, здоровья. И младшего братца… ну и Конохи, да. И Акацуки… Я морщусь, сбиваясь с мысли и зависая на осознании того, что самое неприятное еще ожидает впереди, например — чокнутый подрывник, специально ради Итачи работающий над невероятной бомбой, которой намеревался размазать по всем окрестностям и Учиху, и себя за компанию. А потом мотаю головой, пытаясь выкинуть это из головы. Ох, нет, Итачи все равно гораздо проще, чем тот же Саске, особенно в нашей ситуации — отбиваться от змеиного саннина с его планами на собственную шею потяжелее будет. И даже если брать тех же Шисуи или Обито… я передергиваю плечами, утверждаясь в собственном мнении. Попасть в любого из Учиха — не то проклятие, не то благословение. Учихи, несмотря на все проблемы с кланом, психикой и окружающими — ах да, приношу извинения, как говорится, это не у Учих проблемы с окружающими, это у окружающих проблемы с Учихами, — были все-таки теми еще сильными засранцами. Которыми болели очень многие в этом мире и за которыми также постоянно охотились. В своем бытие Учихой меня логично больше всего радовали чудо-проклятые глазки. Шаринган имел несколько невероятных плюсов перед остальными додзюцу: возможность мгновенно запоминать увиденное, копировать и, разумеется, видеть потоки чакры. И пусть в последнем меня бы обошел самый захудалый Хьюга, но мысленно фыркать на них мне это не мешало: к Хьюгам я относилась нейтрально-отрицательно и безобразно радовалась своей учиханутости — и свободы, и потенциала, и маневров несомненно больше. Как бы то ни было, углубляясь в ходы, в которых ранее скрылся Орочимару, я старательно себя в этом убеждала. Додзюцу позволяло слабо ориентироваться и не так сильно ворчать на собственную импульсивность — соорудить какой-никакой факел могла бы и догадаться, а также надеяться на то, что обратно я как-нибудь выберусь. Особенно, если наткнусь на Орочимару. Собственные рассуждения старательно отвлекали и не давали трусливо повернуть назад, когда алым глазам что-то чудилось в темноте или где-то на грани слышимости раздавались подозрительные шелесты. Как дитя развращенного мира двадцать первого века, насмотревшееся подростком ужасов и начитавшееся всякого, я постоянно боролась между желанием все-таки кинуть прямой взгляд в сторону шевелений и одновременным убеждением самой себя, что оно мне не надо. Вот совсем-совсем не надо. Даже если там действительно что-то есть. Правда, уже за следующим поворотом со своим «не надо» пришлось таки расстаться и уставиться полным укора взглядом на змеиного саннина. Орочимару беззаботно стоял в полутемном коридоре и с самым заинтересованным видом изучал стенку. Точнее, что-то напоминающее слизь и странные зазубрины на стене, которые отчетливо так уже не намекали, а прямо кричали об обитаемости пещер. Нахмурившись, я проследила взглядом куда уходят эти зазубрины и скрестила руки на груди, испытывая настойчивое желание вернуться на поверхность, несмотря на палящее солнце и песчаную бурю. Отметин было много, они уходили вниз по коридору и… По моим ногам мазнуло что-то холодное. Я шарахнулась в сторону, едва сдержав ругань и уставившись непередаваемым взглядом на Орочимару. Ученый от своих дум и сверления зазубрин не оторвался, никак не отреагировав на скользнувшую по телу змею. — Это Соши, — представляет он ее рассеянно, в небрежной ласке скользнув по треугольной змеиной голове. — Соши, дорогая, это Итачи-кун. У меня дергается бровь, однако я вежливо киваю на любопытный взгляд не самой маленькой змеи — точнее, далеко не маленькой змеи. У нее были светлые глазки-бусинки, милые, разветвленные рожки на голове и шипастая, похожая на драконью, чешуя. — Оч-чень приятно-с, — на губах… пасти… мелькает раздвоенный язык, и она весьма похоже изображает человеческую улыбку, мелко кивая. — Взаимно, — эхом откликаюсь я, отводя глаза в сторону от милующейся парочки — к Орочимару змея так и льнула, заглядывая в лицо и бесстыдно напрашиваясь на ласку, совсем не по-змеиному жмурясь от удовольствия на его рассеянные поглаживания и почесывания. Змей я не боялась, даже обожала и когда-то хотела завести себе безобидного ужика, однако с говорящими змеями сталкиваться мне как-то тоже до этого не приходилось и шипастая Соши вводила в нескрываемый ступор. Как и ее поведение обожающей хозяина собаки, с которым Орочимару ассоциировался очень слабо. Ладно, кем-кем, а хорошим хозяином змеиный саннин вообще не выглядел. Да и помнилось что-то о его достаточно напряженных взаимоотношениях с призывом… или это было после какого-то некрасивого поступка Орочимару с тем огромным змеем? Вспомнить не получалось, и я отложила это до лучших времен — если вспомню об этом, конечно. Или решусь поинтересоваться у самого Орочимару, беззвучно усмехаюсь, с интересом оглядывая Соши повторно. Из-за царящего мрака разглядеть ее толком не выходило, но что-то внутри неприятно царапало, будто напоминая, что я забыла о чем-то очень и очень важном — и это никак не касалось Орочимару. — …вкус-с-сные-с, — слышу я внезапно обрывок чужой фразы. — Их много-с. Орочимару задумчиво чесал Соши надбровную дугу и о чем-то размышлял, разглядывая проход впереди. Ох, черт. Я нахмурилась, догадываясь о мыслях, которые сейчас витают в его голове. Соши, явно также понимая это, заговорщицки потерлась о его щеку, заглядывая в глаза: — С-с-смеш-ш-шные-с. Орочимару непонятно хмыкнул и уставился на меня. Они же не собираются… Змея, проследив за его взглядом, также внимательно посмотрела на меня, совсем не по-змеиному улыбнувшись и тронув раздвоенным язычком воздух. — Будет-с вес-с-село-с, — прошипела она, будто пытаясь меня успокоить. Как ни странно, это меня совершенно не успокоило. — Сасори будет в ярости, — покачала я головой, почему-то совсем не веря в то, что все будет хорошо и, тем более, весело. — С-с-сас-с-сори-чан-с тут? — обрадовалась змея, заставив меня подавиться воздухом. — Они с-с-странные-с, ему понравятс-с-ся! Орочимару тонко улыбнулся. Что-то в груди тревожно сжалось, и я внезапно осознала, что фраза: «Сасори будет в ярости» является прямым призывом к действиям Орочимару. — Сасори тут нет, — констатирует он, улыбаясь, и беззаботно разводит руками. Я обреченно застонала, закрывая лицо руками. — Он нас убьет. Или эти твари… — Ороч-ч-чимару-с с-с-сильный, — попыталась успокоить меня Соши. — Он с-с-сам их убьет-с.