Я — Учиха Итачи

Шесть… семь… зря бежишь —

Все равно ты вся дрожишь!..

…Обернулась страшным сном,

Жертва стала палачом!

В чувство меня приводит ощущение жжения — невыносимое, острое, охватывающее каждую клеточку моего тела… и разрывающее внутренности на части. Горело горло, обжигали огнем легкие, громко стучала в ушах кровь… Тук-тук. Тук. Тук-тук. Этот звук почти оглушает. И в груди эхом бьется сердце — спокойно, размеренно, так, словно ничего не происходит. Тук. Тук-тук. Тук. Смотрю наверх, чувствуя, как тело с каждой секундой погружается все глубже, как потяжелевший плащ путается в ногах и тянет на дно, а светлый просвет отдаляется всё дальше и дальше. Тук-тук. Тук-тук-тук. Я глупо и так бесполезно барахтаюсь, пытаясь заставить двигаться одеревеневшие конечности, и сама себе напоминаю муху, застрявшую в тягучей смоле, из которой никак не вырваться… Тогда же приходит осознание, заставляя слабо усмехаться непослушными, подрагивающими губами. И следом за ним — смирение. Это конец. Тук-тук-тук. Тук-тук. Тук-тук-тук. Мой конец. Наверное, я должна вспоминать всё, что творила в своих обеих жизнях, о чем-то сожалеть или молиться. А может… не знаю. Я предпочитала не жалеть, а мириться с собственными ошибками и неудачами. Даже если они ведут меня на морское дно. Единственная мысль, мелькнувшая в голове, была о том, что Джузо зря оттолкнул меня — я всё равно не задержалась в этом мире надолго. Да и глупо было надеяться на обратное. Все-таки мир шиноби очень жесток к слабакам, а я… я та еще слабачка. Тук-тук-тук-тук. Тук-тук-тук. Тук-тук-тук-тук. Все это очень логично. Закономерно. Понятно. Ноющее и кровоточащее сердце в грудной клетке сжимает вдруг в ледяных тисках, давя из него последние крохи моей жалкой жизни. Тук-тук-тук… тук-тук… И я сдаюсь, прекращая бороться, смиряясь с таким концом, позволяя утягивать себя всё глубже… В конце концов, мы ведь живем не в сказке, верно? Счастливый конец тут не обязателен. В этом мире он и вовсе скорее исключение из правил. На моих губах появляется слабая улыбка. Тук-тук… тук-тук… тук… И в тот момент, когда в глазах начинает темнеть, а легкие, кажется, вот-вот разорвутся от недостатка кислорода, откуда-то изнутри вдруг поднимается обжигающая волна злости, обиды и жажды крови. На себя, на этот дурацкий мир, на чертовы острова и даже на Джузо за то, что оставил меня одну. Всё внутри заполоняют эмоции, и я даже не замечаю, не осознаю, как вдруг открывается второе дыхание, как руки сами стягивают мешающий плащ и сумку, тянущие на дно, как знакомо-незнакомо двигается тело, изо всех сил стремясь вверх, как собственная чакра устремляется по венам, ускоряя движения и отчаянно давя желание вдохнуть полной грудью… В памяти не остается ничего, кроме отблеска света, отражения лунного света, к которому я так дико стремилась выплыть. И воздуха. Воздуха, который обжигает грудную клетку, когда я делаю полный вдох, жадно хватая ртом спасительный кислород и невольно заглатывая соленую воду, закашливаясь и вновь вдыхая. Отбрасываю с лица мокрые пряди, обвожу не соображающими глазами все вокруг и не вижу ничего, кроме воды. Вода, вода, вода… и голые скалы под тем обрывом. Взгляд останавливается, цепляется за них, и я бессознательно плыву к ним, ощущая, как с каждым мгновением силы покидают меня, а мышцы деревенеют все больше. И, уже приближаясь, замечаю черный провал в монолитной породе. Пещера, проносится в мыслях, пока я на одном лишь упрямстве устремляюсь к ней. И, почувствовав под руками твердую поверхность, не сдерживаю облегченного вздоха, падая на камень и, наконец, теряя сознание, давая измученному телу долгожданный отдых. В себя я прихожу только через несколько часов, окончательно продрогнув в холодной пещере и чувствуя мучительный жар во всем теле. С трудом поднявшись на ноги и тут же бессильно привалившись плечом к влажной стене, я затуманенными глазами обвожу темноту вокруг прежде, чем уставиться на светло-серый провал. И, сжав зубы, иду к нему, мелко дрожа, обхватывая себя одной рукой под грудью и передергиваясь от всё еще мокрой, противно липнущей к коже одежды. Рассеяно тянусь к молнии и замираю, смутно припоминая, что плащ ушел вместо меня ко дну. Как и сумка. Сглатываю возникший в горле комок и криво усмехаюсь, заставляя онемевшие конечности продолжать двигаться и с беспокойством касаясь подсумков с оружием. Хорошо еще, что до них не дотянулась… Мысль, полная горького яда, обрывается, с губ слетает пораженный вздох, и я кусаю себя за щеку, с недоверием рассматривая довольно резкий подъем. А потом хмурюсь, неосознанно наклоняясь ближе к влажным камням и рассматривая еле заметные, почти стершиеся от соленой воды следы инструментов. И, игнорируя стрельнувшие острой болью виски, осматриваюсь уже гораздо внимательнее, подмечая все то, что прошло мимо моего внимания раньше — явно специально расширенный проход, искусственно сделанный спуск… Мой взгляд замирает на почти незаметных металлических кольцах, вбитых прямо в камень… и чужой лодке. Припрятанной так, что сразу и не заметить. Облизываю пересохшие губы от появившегося внутри дурного предчувствия. И неосознанно начинаю пятиться обратно в темноту, пока в груди бьется громко-громко сердце, заглушая своим грохотом все остальные звуки. …я наткнулась на чью-то нычку. Нужно сваливать. Срочно. А в следующее мгновение из горла вырывается мучительный хрип, и я бессильно тянусь к нему руками, которые тут же крепко перехватывают и болезненно скручивают. Я давлюсь хрипом, а с губ срывается резкий выдох-присвист. — Без фокусов, ублюдок, — ласково шепчут мне на ухо, затягивая удавку сильнее и поднимая меня в воздух. В глазах темнеет, носки еле-еле касаются пола, и я бессильно дергаюсь всем телом, пытаясь вырваться из чужой хватки. Какого черта?.. Почему я его не почувствовала?! Меня с силой впечатывают в стену, продолжая с мастерством душить — удерживая на грани сознания, не давая упасть в обморок и вдохнуть больше необходимого минимума. Черт-черт-черт! Из горла вновь вырывается сиплый хрип, пока я медленно уплывающим сознанием улавливаю, как мне чем-то быстро связывают руки. — Спокойнее, спокойнее, — горячий шепот опаляет шею и вызывает волну холодной дрожи по позвоночнику. И с неуловимой насмешкой: — Будь хорошим шиноби, и я ничего тебе не сделаю… почти не сделаю, хорошо? Чужая хватка немного ослабевает, позволяя сделать жадный вдох и чуть прийти в себя. Я стискиваю зубы, чувствуя, как чужая рука проходится по бедрам, пытаясь нащупать ремни подсумков. А в следующее мгновение не сдерживаю разъяренного шипения — пальцы нагло проходятся прямо по промежности. По венам вместе с кровью растекается ярость и липкий, омерзительный страх с тошнотворным отвращением. Он же не… «Соберись!», — паническим воплем проносится в голове, пока сердце надсадно бьется где-то в горле. — Извини, промазал. А ты у нас, оказывается, девчонка, да?.. — с той же насмешливой интонацией произносит он, явно собираясь продолжать издеваться. И ничего больше сказать не успевает — я со всей дури бью головой назад, попадая, кажется, в гортань. Удавка выскальзывает из его пальцев, и он невольно отшатывается, хватаясь за шею и судорожно хватая ртом воздух. А я, не успевая даже осознать этого, на одних инстинктах отталкиваюсь в сторону, выдираю руку из узла и с силой бросаю кунай в его глазницу… На чужом лице еще успевает застыть удивленное выражение, а тело глупо замереть и качнуться прежде, чем с глухим звуком упасть на камень. Всё кончено, думаю я, продолжая сверлить остановившимся взглядом чужой труп. Сердце всё колотится как безумное, а в крови гуляет выплеснувшийся адреналин, от которого начинает потряхивать. Кончено, повторяю себе, а пальцы всё сжимают рукоятку куная не в силах разжаться. Я убила его. В грудной клетке застревает истерический смех, и я обнимаю себя за плечи, всё также не выпуская из рук острого лезвия. Убила, убила, убила… и не в пылу боя, когда так просто убедить себя, что всю работу выполнил Джузо, а я так, на подстраховке, которая нихрена не пригодилась… Запрокидываю голову, пялясь в темноту пустым взглядом и растягивая подрагивающие губы в кривой улыбке. Он ведь заслужил это, правда?.. Не я начала это. Я лишь ответила. Боролась за свою жизнь, верно? И мне повезло — он не ожидал такой прыти, а у меня вовремя проснулись рефлексы... не было иного выбора. Ведь не было же, да? Зажмуриваюсь изо всех сил, зажимая ладонью собственный рот, потому что кажется, что я вот-вот закричу, и сжимаю второй рукой себя как можно крепче, медленно сползая на каменный пол. Черт. Черт-черт-черт! Блять, какого хера он… он же не остановился бы! Я защищала саму себя! Делаю глубокий вдох-выдох, старательно не смотря на лежащее рядом тело, и продолжая изо всех сил контролировать свое дыхание. Вдох-выдох. Вдох. Выдох. Все. Я. Спокойна. Спокойна, черт возьми! Сжав на миг челюсти, я заставляю себя подняться, промаргиваюсь от кружащих перед глазами мушек, а потом смотрю на тело уже без всякого выражения. И мастерски игнорирую свою дрожь, выдирая кунай обратно и сдерживая тошноту. Нужно его убрать. Вряд ли он был тут в полном одиночестве. Если кто-то отправится его искать, то наверняка наткнется на труп, и выбраться незаметно уже не получится. Я с сомнением смотрю на лодку, перевожу взгляд на порванную веревку на стесанных запястьях и кусаю губы, а после глубоко вдыхаю и, сцепив зубы, хватаю тело за плечи, подтягивая его в сторону воды. В пещере его наверняка найдут, а вот в воде… конечно, трупы всплывают, но ведь можно и привязать его к чему-нибудь, верно? Или скинуть под лодку, там достаточно глубоко и темно, чтобы под днищем не были заметны посторонние предметы. Или скинуть его между лодкой и стеной? С губ срывается облегченный вздох, когда удается скинуть его в воду и кое-как затолкать под лодку. Даже если всплывет… я успею уйти достаточно далеко. А его обнаружат не сразу. Мой взгляд невольно останавливается на светло-сером куске неба и грязной, темной воде. Уже рассветает… третьи сутки пошли, да? Нужно выбираться. И направляюсь в противоположную сторону от входа. Если меня будут искать, то в первую очередь именно с той стороны, кроме того… у меня нет сил преодолевать воду. Ни чакры, которая уже не успевает восстанавливаться, ни какого-либо желания снова оказаться в воде. А с лодкой я управляться не умела. Оставалось только надеяться на то, что здесь существовал выход обратно на остров — глупо не предусмотреть его в случае чего. А судя по тому, что я видела, как минимум дальновидность у хозяина этого местечка имеется. И кто бы им не был — он не владел чакрой, а со стороны обычных людей мне вряд ли что грозит… почти не грозит, сглатываю, вспоминая недавний случай и неосознанно касаясь собственной шеи. И замираю, ощущая кончиками пальцев что-то очень похожее на бусины. А внутри вспыхивает ощущение соскользнувшей удавки. Блять. Я отдергиваю руку, словно коснувшись раскаленного железа, и кусаю щеку, запрещая себе прикасаться к этой штуке. Сдеру ее там, где буду видеть, что это и как оно застряло, чтобы случайно не придушить саму себя. Встряхиваю головой, заставляя себя продолжать идти и настороженно прислушиваясь ко всем подозрительным звукам — помимо людей, тут могло водиться и что-нибудь плотоядно-кусачее, от чего вряд ли можно отбиться одним лишь железом. Не знаю, сколько бродила по темным, каменным коридорам, которые немного подсвечивали светящиеся мертвенно-зеленым грибы, трогать которые я опасалась. Время тянулось словно тягучая патока — то казалось, что я только-только шагнула в темноту и брожу не больше пары часов, а в следующее мгновение, что прошло уже несколько дней и я навсегда заблудилась в каменном лабиринте. В горле отчаянно першило и потряхивало тело — влажный, холодный воздух пропитал собой всю одежду и, кажется, проник глубоко в легкие, сворачиваясь в них ледяным комком. А глупое сознание продолжало подкидывать чужие образы, от которых все внутри переворачивалось и рассыпалось на части. Если выживу, точно слягу с простудой, тоскливо рассуждала я, обводя безразличным взглядом новые разветвления коридора и тяжело вздыхая, зябко обнимая себя за плечи. По новообретенной традиции выбираю крайний левый проход и замираю, невольно прижимаясь к стене и внимательно прислушиваясь к посторонним звукам. Кажется, кто-то что-то гневно бормотал и очень раздраженно топал в мою сторону… Наверное, близость к смерти все-таки что-то меняет в нас. Делает ожесточеннее, решительнее, настороженнее. Заставляет острее ценить каждое мгновение. И принимать выбор. Раньше я бы задумалась хотя бы на миг. Подумала бы о других вариантах. И скорее всего, решила бы не связываться, спрятаться, проследить, выясняя всё самой… а сейчас я только сильнее сжимаю в пальцах кунай, который через несколько минут хладнокровно приставляю к чужой шее, резко толкнув появившегося человека к стене. — Только пискни… — тихо предупреждаю я и давлю сильнее, позволяя лезвию ласково царапнуть тонкую кожу: — …и я перережу тебе глотку. А потом убью остальных. Отвечаешь на мои вопросы — останешься жив. Я понятно объясняю? Кивни, если понял. И в ответ — судорожный выдох и медленный кивок. А потом я вдруг замечаю, что он ростом с меня. И по телосложению не сильно уступает. Твою мать. Я что, угрожаю ребенку? С губ срывается резкий выдох, и мальчишка мелко вздрагивает. На миг зажмуриваюсь и продолжаю тем же спокойным, тихим тоном: — Сколько вас? — Двадцать шесть. — Обычные люди? Не шиноби? — Д-да. Я сжимаю губы в тонкую линию, почувствовав небольшую заминку, неосознанно усиливаю хватку, но решаю всё же не допытываться — явной лжи не было, а у меня есть вопросы и поважнее: — Здесь есть второй выход? — Есть… — Но? — хмурюсь я, вновь ощущая чужие колебания. — Пробраться незаметно не получится, — настороженно выдыхает мальчишка. — Нужно пройти через весь лагерь, а в пещерах… Блять. — …не развернуться, — с досадой заканчиваю я, прикрывая на миг глаза. И как-то резко накатывает усталость и какое-то даже фаталистическое смирение. Если честно, не осталось сил даже на то, чтобы изобразить ради порядка хоть немного удивления. Потому что иначе просто не могло быть. Такое чувство, будто кто-то из богов резко возненавидел меня и подкидывает как можно больше проблем, надеясь, что я по-тихому сдохну, перестав мозолить глаза своим видом и всячески досаждать. Но я словно тот самый таракан, который никак не желает помирать и все привыкает, привыкает к новым отравам, доводя до бешенства одним только присутствием в своем обиталище… На губах вдруг появляется слабая улыбка, а в горле застревает истеричный смех от того, как точно и иронично мои мысли совпадают с реальностью. О чем там говорил Треххвостый? Мир будет стараться прикончить меня? О, у него это отлично получается. Потому что морально меня, кажется, уже растерзали в клочья. Я сглатываю застрявший в горле комок, облизываю пересохшие губы и смотрю на темные волосы перед собой без всякого выражения. А потом отпускаю, отталкивая в сторону и красноречиво сверкнув лезвием куная, без слов давая понять, где оно может оказаться. И коротко командую всего одно слово: — Веди. Худая мальчишеская фигура вздрагивает, а сам он замирает, словно в сомнениях, но уже через мгновение быстро кивает и торопливо сворачивает обратно. Не знаю, ждала ли я на самом деле каких-то уловок, безучастно наблюдая за отчаянно косящим на меня мальчишкой, или просто старалась забить голову чем-то, чтобы не думать о том, насколько сильно влипла и каковы мои шансы выбраться. А может, я пыталась понять, кого мне так напоминал мальчишка — было в нем словно что-то знакомое, но давно позабытое. В темноте было не разобрать черт его лица, волос или шрамов — чего-то, за что можно зацепиться и отталкиваться, но вот в быстрых, ловких движениях, в том, как он не останавливался ни на секунду, постоянно двигаясь, мельтеша и почему-то исходя от любопытства и какого-то нетерпения… всё это о чем-то напоминало, надоедливо зудя в мыслях и заставляя переворачивать собственную память. А потом мы оказываемся на слабо освещенной факелами площадке, и я почти спотыкаюсь, остановившимся взглядом сверля ярко-алую шевелюру моего знакомого. Узумаки, проносится ослепительной вспышкой в мыслях. А в памяти возникает образ другого мальчишки — светловолосого, с ярко-ярко синими глазами, непосредственным характером, языком без костей и шилом в одном месте. — Осталось два коридора, — тихо говорит он, с беспокойством скосив на меня бездонные темные глазища. Я негромко хмыкаю, отводя взгляд в сторону, проверяю восстановившийся едва ли на треть резерв и готовлю очередную заготовку для гендзюцу, машинально следя за обстановкой и в частности за ребенком. На всякий случай. Чтобы не кинулся под руку, ринулся предупреждать или не напал со спины… вариантов — масса. И все неприятные. Для всех. А потом прикрываю себя иллюзией и начинаю тихо напевать, вплетая в слова простейшее гендзюцу. И не успевшие ничего понять бандиты один за другим валятся на пол, закатывая глаза. То самое гендзюцу звуковиков, сильно упрощенное и переделанное под себя. Намного проще было бы провернуть это с музыкальным инструментом, а не голосом, но, увы, у меня ничего подходящего нет. Да и играть я умела только на флейте и совсем немного на фортепиано. Я задумчиво осматриваю лежащие тела, делая в голове пометку все-таки поискать что-то похожее на флейту. Конечно, придется сильно поднапрячься, вспоминая основы, но все-таки в таких ситуациях она бы очень упрощала задачу. И слабо улыбаюсь, вспоминая одного такого персонажа в красно-черном… с флейтой… красными глазами… и воронами… В горле застревает нервный смех, а в мыслях проносятся несколько образов, от которых я криво усмехаюсь и решаю, что нет, пожалуй, обойдусь и без флейты, хватит мне совпадений. А за спиной вдруг раздается прерывистый выдох с присвистом. — Они… — …живы, — произношу без всякого выражения, а потом хмурюсь и приседаю на колени, пережидая цветные круги в глазах и рассматривая чужую физиономию. И оглядываюсь, уже целенаправленно цепляя взглядом лица. Надо же, и вправду знакомцы… кто б знал, что я еще пересекусь с теми контрабандистами. Чувство, словно мы виделись не пару дней, а несколько сотен лет назад. Качаю головой, замыкая гендзюцу в самостоятельно-поддерживаемую сеть, а после разворачиваюсь к мальчишке, не обращая внимания на летающие перед глазами мушки и стучащую в ушах кровь. К горлу подкатывает горчащая на языке желчь, которую я тут же сглатываю, не желая показывать хоть как-то свою слабость. Не сейчас. Пожалуйста, только не сейчас. — Живы, — повторяю я, упираясь взглядом в красное пятно и запрещая себе резко шевелиться, пока голова не прекратит кружится, а зрение не придет в норму. И заставляю себя продолжать ворочать слабеющим языком: — Они спят. И не проснутся, пока я не прерву их сон. Покажешь мне… Договорить я не успеваю, невольно оборвав фразу на середине и резко качнувшись в сторону. Тут же раздается обеспокоенный окрик: «шиноби-сан!», и я чувствую, как в меня судорожно вцепляются, осторожно поддерживая, давая опереться. — С вами все в порядке? Вы резко побледнели и… — мальчишка частит как-то испуганно, и голос у него срывается, хотя и звучит притворно беззаботно, а мне хочется зло съязвить как-нибудь, выплюнуть резкую гадость, заставив замолкнуть, отпустить, отойти. И я уже открываю рот, потому что всё это слишком — меня практически сжимают в объятиях и ощупывают так, словно мы знакомы сто лет, и он беспокоится обо мне и… додумать мысль не получается. В глазах окончательно темнеет, и мое тело обмякает, бессильно повисая на руках ребенка. И как-то резко нарастает то притаившееся ощущение жара, что захватывает мое уплывающее сознание в плен. В памяти остается только этот жар, от которого плавятся кости, а дышать почти невозможно — воздух врывается в легкие слабо-слабо, а где-то в груди слышится застрявший там словно навсегда не то стон, не то хрип. И в голове все мучительно пульсирует, отдавая острой болью на попытки проснуться, выскользнуть из мучительного жара и дурных снов, в которых вокруг разливается горячая кровь, забиваясь в нос, рот, горло, легкие, душа изнутри, заставляя задыхаться, давиться, тонуть в ней, и слышатся чужие выкрики, мольбы, бьющий по нервам звон оружия, чьи-то крики, заставляющие обмирать от страха. От них хочется зажмуриться, закрыть уши руками, сжаться в комок, забиться куда-нибудь в угол, беззвучно глотая слезы, сдерживая рвущийся наружу крик. А перед зажмуренными от ужаса глазами вьются призрачные тени, от которых волоски на шее встают дыбом и трясти начинает, потому что веет от них мертвенным, холодным, жаждущим крови, от чего внутренности скручиваются в леденящий душу узел и падают куда-то вниз, исчезая, проваливаясь с концами, а внутри всё растет, растет и растет ощущение кровоточащей раны, что никак не затыкается и продолжает истекать кровью, стекать вниз, пока внутри не остается только пустота. Словно у меня забрали, вырезали все органы, не оставив ничего, кроме кожи, пустотелой оболочки, куклы, на чьих алых губах застывает улыбка, а в стеклянных глазах — бездна. В ней бликом отражаются далекие вспышки огня, лужи крови, растекающиеся в глубокие озера, и призрачные тени с горящими адским пламенем глазами, что все тянут скрюченные, изломанные пальцы, дергают беспорядочно за одежду, шепчут что-то обвиняющее и сжимают шею с каждым мигом все сильнее, пока не раздается звонкий, проходящий морозом по позвонкам хруст. А в следующее мгновение — хлюп. И улыбающаяся голова куклы с бездной в глазах падает вниз, приземляется в кровь, разбрызгивая ее пугающими каплями и смотрит равнодушно, как ее тело разрывают в клочья призрачные тени. Я задыхаюсь от чувства, что происходит что-то безвозвратное, смыкаю губы, с которых, кажется, вот-вот сорвется истошный вопль, привлекая внимание чертовых теней, изо всех рвусь назад, обратно, и смотрю, смотрю, смотрю картины ужасающей расправы, не находя в себе сил отвести взгляда и ощущая, как плотно сомкнутый рот раздвигает пустая, бессмысленная улыбка, мокнут в чем-то теплом волосы, щека, и на ресницах застывают каплями темные брызги. В воспаленной, затуманенной голове словно глупой лампочкой вспыхивает догадка, и я застываю с этой нелепой улыбкой и застывшим взглядом, пока в ушах звучит чей-то истошный крик… Я просыпаюсь резко, сразу садясь на кровати, с бьющимся где-то в горле сердцем и мерзким холодом в нем, от которого тонкие волоски на шее встают дыбом и все тело пробирает дрожь. И сразу пересекаюсь не до конца осознающим алым взглядом с широко распахнутыми темными глазищами. Узумаки, узнаю его, расслабляя напрягшееся тело. А потом выдыхаю, резко падая обратно на подушки, зажмуривая глаза и пережидая вспышку острой боли в висках. Сон, всего лишь сон, просто жуткий кошмар, с облегчением осознаю я, неосознанно касаясь собственной шеи и ежась будто от холода. В грудной клетке застревает нервный смех, глаза обжигает раскаленным песком, а горло трескается словно земля после мучительной засухи. Пересохшими губами беспомощно шепчу: — Воды… дай… И тут же делаю жадный глоток, невольно давясь им, расплескивая, безнадежно выкашливая на себя половину, а после откидываюсь назад на подушки, прикрывая болезненно тянущие от света глаза и не обращая внимания на мокнущую ткань. — Сколько прошло времени? — спрашиваю хриплым голосом, все также не глядя на мальчишку, застывшего рядом испуганной статуей — только прерывистое дыхание и слышно. — Вы провели без сознания полтора дня, шиноби-сан, — тихо отвечает мальчишка. И, будто немного сомневаясь, продолжает: — У вас была сильная лихорадка, а еще… ваша рана… она начала гноиться. Я очистил ее от гноя и менял повязки, но не уверен, что этого хватит… Кусаю изнутри щеку, неосознанно касаясь рукой ожога и чувствуя более тугую повязку. А еще приятно и резко пахло травами, которые немного успокаивали стрелявшую болью голову. Гной — это ведь реакция на инфекцию, да? Наверняка что-то подцепила в воде или занесла, пока пыталась себя перевязать. Или, может, в пещерах? Такая влага — почти рай для всякой опасной невидимой жизни. Я хмурюсь, осознавая, что, кажется, мне спасли жизнь своей помощью. Если бы потеряла сознание раньше или еще в лесу… вряд ли бы я очнулась. Попросту сгорела бы в лихорадке. Медленно открываю глаза, чуть щурясь и встречаясь взглядом с темно-темно карими глазищами. В груди противно кольнуло сердце — раньше у меня были такие же. — Как тебя зовут, умный ребенок? — голос против воли смягчается и в нём слышится легкий намек на забаву. Сколько ему там? Точно не больше десяти. И смог ведь выходить... Мальчишка неожиданно отводит взгляд, вспыхивая румянцем, и словно нехотя выдавливает: — Тору... просто Тору. А потом выскакивает из комнаты с таким видом, будто за ним кто-то гонится. Я слабо усмехаюсь, прикрывая глаза и медленно проваливаясь в беспокойную дрему. Просто Тору, значит? Приятно познакомиться, малыш Тору.