Эскапизм

      Дотторе вздрагивает. Задумался. Снова задумался. Перед ним стоит мужчина средних лет, уже начавший недовольно сетовать на безалаберность молодежи. — Юноша, Вы принесете мне цветы, или по-вашему я сам должен это сделать? — строгие бесцветные глаза прожигают молодого человека насквозь, но Дотторе только вздыхает. Знал бы этот старик, кто перед ним стоит…       А кто же перед ним стоит? Молодой ученый, вернее, не совсем ученый, но уже почти-почти им ставший. Нужно всего лишь удовлетворить требования комиссии и выбить себе чертово место в чертовой когорте преданных слуг науки. Это сложно, невероятно сложно, а чтобы не терять время, одновременно со вступительным проектом приходится еще и доучиваться заочно. И хорошо бы, если бы на этом список трудностей заканчивался, так нет, на оплату обучения (вот же новость) нужны деньги. А где их взять? Правильно, заработать!       Вручив ворчливому старику столь неаккуратно срезанные гладиолусы, Дотторе вновь усаживается на стул, ожидая нового клиента. Вообще-то, он мог бы сделать что-то полезное, например, подмести или выкинуть несвежие цветы, но зачем, если в конце дня он должен будет сделать еще раз то же самое? Жаль, начальника данный аргумент не убедит.       Обращаться с цветами Дотторе не умеет. Совсем не умеет. Но деньги нужны позарез, а платят здесь хорошо, очень даже хорошо. Каждый день со среды до пятницы, по двадцать семь часов в неделю ему приходится терпеть людей. Все они раздражают: дети, которым частенько не хватает на букет больше половины суммы, женщины с колясками, крикливо требующие скидку, старики, которым сиюминутно нужны их гладиолусы.       К тому же здесь скучно. Телефоном пользоваться нельзя, книги читать тоже. Делать свои записи, ясное дело, запрещено, ровно как и болтать с клиентами (благо, такое желание возникает достаточно редко). Можно только создавать букеты для посетителей, которые, в свою очередь, создают выручку магазину. Но есть в этом и что-то относительно полезное. Например, Дотторе смог выучить флориографию. Прочитав под сотню раз одну-единственную разрешенную книгу, парень наизусть запомнил, что аконит означает предупреждение об опасности, лотос — мудрость, а мох — милосердие. Вот чудаки, и зачем же придумывать значения растениям? А еще большие чудаки те, кто по этим значениям букеты запрашивают. Но делать нечего, желание клиента — закон.       Вновь погрузившись в свои мысли о завтрашнем семинаре, Дотторе не сразу реагирует на вежливый оклик. По привычке вздрагивает, потом, успокаиваясь, проводит ладонью по голубой копне непослушных волос, с которыми уже много лет не справляется ни одна расческа. И звякнув колыхнувшейся длинной сережкой, за которую в подростковом возрасте пару раз отхватил в подворотне, он поднимает голову.       Почему-то его глаза не цепляются первым же делом за то, что отличают ее от остальной массы людей, от стада. Его глаза не цепляются за татуировки, которыми покрыты ее руки, ноги, и даже частично шея. Его глаза не цепляются и за черный рабочий фартук поверх белоснежной блузы, так изящно скрывающей все то, что видеть в первую встречу не хотелось бы, но так удачно оставляющей для обзора то, что приятно окинуть взглядом как образец искусства. Его глаза не цепляются за густые русые волосы и пирсинг, не цепляются даже за лицо, над которым некий умелый скульптор явно трудился не одно столетие, дабы сотворить такой шедевр. Нет-нет…       Первым делом он цепляется за эти зеленые радужки, моментально проваливаясь в разрушительную бурю красок, где смешались все оттенки зеленого, от шартрёза до малахитового. Из-под полуопущенных пышных ресниц эти глаза с любопытным прищуром рассматривают самого Дотторе, пленя своей таинственностью и заставляя раствориться, утонуть, задохнуться в этом торжественном мгновении. Уже после, много после, он обращанет внимание на остальные детали: на губы, едва-едва тронутые снисходительной улыбкой, в уголке нижней из которых расположилась парочка колец, и почему-то это совсем не злит, напротив — добавляет образу какой-то завершенности, словно бы без всего этого девушка не будет самой собой; на милый кошелек в изящных пальцах, выглядывающих из-под длинных темных митенок; на рисунок ее татуировок, представляющим собой интересное сочетание пурпурного дыма, песочных часов, бирюзового дракона и роз… О нет, снова цветы! Можно ли было надеяться, что хотя бы в любовании образом этой незнакомки он отдохнет от чертовых цветов? Конечно нет, она ведь не обязана соответствовать его ожиданиям, но… Все равно обидно. Нет, скорее досадно… Да, точно, досадно.       Все это занимает несколько секунд, но для ошарашенного Дотторе они кажутся долгими часами. То ли от восхищения, то ли от банальной неожиданности, у него в горле застревают слова приветствия, на выходе превратившиеся в несчастный, позорный бульк, кажется, лишь рассмешивший девушку. Собравшись с духом, была предпринята вторая попытка, на сей раз увенчавшаяся каким-никаким успехом. — Добрый день, чем могу помочь? — собственный голос кажется ему неестественным, каким-то мертвым, несущественно-пренебрежительным.       Незнакомка сначала молчит, окидывая внимательным взглядом ассортимент, затем указывает пальцем на белую лилию каллу. — И добавьте, пожалуйста, гипсофилу. — журчит, подобно ручейку, что и заслушаться не стыдно.       Первые секунд пять Дотторе бездействует. Но потом, стряхнув наваждение, все же идет выполнять заказ. Старательно выбирает цветы посвежее, поидеальнее, чтобы ей понравилось. Она ждет, не торопя, хотя по ее нервной оглядке на наручные часы он видит — спешит.       Раньше он ее точно никогда не видел, и это неоспоримый факт. Дотторе — ученый, и лиц не забывает, ну разве что иногда. На незнакомке черный фартук, а значит работает она где-то рядом. Может… Тату-салон? Ближайший из них находится на противоположном конце улицы, но вот незадача — прямо напротив их здания располагается другой цветочный магазин, зачем же тогда ей было идти так далеко? — Готово. — наконец, он, словно нехотя, отдает ей букет, над которым старался не меньше чем над своей дипломной работой в университете, а может даже и больше. — Спасибо… — она пытается найти глазами бейджик, но бейджик свой Дотторе сорвал в первый же день работы, не вытерпев коверканья имени. — Просто спасибо. Уверена, Джинн понравится. — Джинн? — Да, моя подруга. Ее повысили в звании.       На этом их короткий диалог изживает себя, истончившись до предела. Очаровательно улыбнувшись напоследок, незнакомка выходит на улицу, растворяясь в серой реальности.       На языке Дотторе чувствует привкус чего-то странного, что не описать словами. Наверное, то восхищение с едва уловимым послевкусием неправильности произошедшего. Может, он сделал что-то не так? Сказал какую-нибудь глупость? Нет… Но что же это тогда такое? Над этим вопросом он размышляет весь оставшийся день, а после и вечер, и даже ночь. Дрянное сердце никак не хочет успокаиваться, а рациональность рушится на мелкие обломки, когда он пытается представить себе другие варианты развития их диалога. И как смешно, в половине из них завершающим актом становится его увольнение. Не то чтобы Дотторе так отчаянно цеплялся за свою работу флориста, но на поиски новой уйдет время, а тратить его пока что категорически нельзя. Тогда он придумывает себе новое развлечение — подбор имени, которое теоретически может быть у незнакомки. Но вскоре и это надоедает ему, ведь ни одно имя не подходит кому-то настолько… На ум никак не приходит точное описание, но оно уже и не нужно.       И все же ответ на свой вопрос он получает предельно просто, когда через несколько дней она вновь приходит в магазин. На этот раз ей нужен золотарник, и Дотторе даже не уверен, что хочет знать зачем. Впрочем, девушка поясняет сама, пока он старательно, пусть и неумело заворачивает цветы в бумагу. — Хочу немного освежить рабочее место. — лениво произносит, роясь в сумочке в поисках кошелька. — Желтый цвет приятен и хорошо сочетается с черным. — Вот как? — Дотторе старается сделать свой голос максимально бесстрастным, но волнение сочится в нем как вода в дырявом ведре. — И что же это за работа? — Я тату-мастер, — вместе с кошельком она выуживает визитку. — приходи, если захочешь набить татуировку, сделаю тебе скидку. — Скидку…?       Ответом на недоумение Дотторе служит лишь искренний смех девушки и неброское «Милашка», прежде чем все-еще-незнакомка, расплатившись, снова спешно покидает магазин.       Значит, он был прав. Действительно, сейчас у него в руках находится визитная карточка некой «Лизы Минчи», мастера из салона на другом конце улицы. Лиза… Имя тает у него на языке, и лишь бы не забыть это чарующее слово, так идеально подходящее ей, он бережно прячет карточку в нагрудный карман белой рубашки. Раньше он никогда не задумывался над тем, чтобы как-то портить свое тело (сережка не в счет), но сейчас твердая уверенность в поговорке «мое тело — моя крепость» дает сбой, серьезный сбой. Да и впрочем… Почему бы не попробовать?       Мнительно переминаясь с ноги на ногу (почти неделю спустя) на пороге салона, Дотторе начинает осознавать насколько спонтанным было его решение. Он не знает даже что и где хочет набить, будто сам факт посещения важнее результата. Хотя… Почему «будто», если все так на самом деле? Зря он на это подписался… Но поворачивать назад поздно, в чистом окне (не то, что заляпанные витрины цветочного магазина) его уже заметил администратор, теперь уж не отвертишься.       Предварительно убедившись, что нужный Дотторе мастер работает, через минуту его отводят в один из крохотных кабинетов, где компактно расположены массивные шкафы и кресла, словно в нуарном фильме про стоматолога. По пути он то и дело ловит на себе заинтересованные взгляды как клиентов, так и других мастериц. Неудивительно, Дотторе более чем красив, вот только окружающие его в данный момент не волнуют, волнуют только ощущения, появившиеся где-то внутри от предвкушения сладостной встречи. — Я так и думала, что ты придешь. — ее губы расплываются в мягкой улыбке, стоит ей увидеть его в дверях, нервно дергающего себя за рукав белой рубашки. — Уже придумал что будем колоть? — Нет. — наверное, это самый честный ответ в его жизни. — Тогда открывай альбом и выбирай. — тонким пальцем она указывает на объемную книгу, лежащую на маленьком столике.       Он беспрекословно подчиняется. Сосредоточенно рассматривает готовые эскизы, но ни один из них ему не нравится. А Лиза тем временем подкрадывается ближе и ближе, как кошка, которую выдает лишь скрип половиц. Укладывает два пальца на его шею, аккурат возле сонной артерии, ведет к плечу, затем к лопатке, потом, возвратившись, скользит по одной ей известному маршруту к его груди. От прикосновений становится тепло, приятно, и что самое ужасное — их до безобразия мало. Смущение отражается румянцем на щеках, которого, впрочем, все равно катастрофически недостаточно для обнаружения. — Мы можем набить тебе ворона. — ее голос в какой-то момент превращается в быстрый и громкий шепот. — Сейчас я сделаю набросок, и ты убедишься, что смотреться будет потрясающе.       Под рукой у нее лишь огрызок карандаша и тетрадка-черновик, но ей, увлеченной новой идеей, в общем-то все равно на чем творить. А Дотторе не смеет отрывать ее от всплеска, смеет только наблюдать в немом восхищении. Горит, она действительно горит своей работой. То, как стремительно грифель выводит очертания мужского торса, на котором впоследствии появляется рисунок будущей татуировки, повергает в восторг. Эскиз ему нравится, действительно нравится, и кивнув в качестве согласия, ему остается только наблюдать за тем как она носится по комнатушке, собирая краску и инструменты. Дотторе все равно, насколько болезненной будет процедура, ему в целом все равно на части своего тела. Будь у него такая возможность, то не раздумывая заменил бы свои конечности на совершенные протезы. А то, знаете, эти кости… так легко ломаются.       Вскоре он остается без рубашки. Нагота торса не то чтобы волнует его, поскольку все мысли поглощены красотой мастера, что вот-вот возьмется за «преображение». В свете тускловатой лампы комнаты она кажется еще загадочней, и почему-то парню думается, что работа тату-мастером ей не очень-то подходит. Подобную натуру было бы привычней видеть в библиотеке, за прилавком магазина… Где угодно, но не здесь. И тем не менее, мастерство ее идет вразрез с убеждениями парня.       Татуировка, вымученная за несколько часов, смотрится просто превосходно. Гордый ворон с распахнутыми крыльями, словно вот-вот готовый взлететь, отлично подчеркивает характер парня. Разглядывая себя в зеркале, Дотторе усмехается и тянется к рубашке, но неожиданно его руку перехватывает Лиза. — Куда, милашка? Необходимо наложить защитную пленку.       Дотторе тут же на полтона мрачнеет. Пленка будет стягивать движения и приносить дискомфорт… — Придешь через пару дней и посмотрим, накладывать ли заново. — инструктирует его Лиза, явно довольная проделанной работой. …Впрочем, он потерпит.       Оглядывая в десятый раз кабинет, он оказывается приятно удивлен — золотарник, бережно срезанный им для нее, преспокойненько стоит в изящной вазе в углу, правда, уже слегка увядший. Ничего страшного, он соберет для нее новый букет. Самые красивые цветы для самой красивой девушки.       Несколько дней спустя он возвращается в салон. Администратор, строя глазки, просит подождать пять минут, но вместо того чтобы оставить Дотторе наедине со своими мыслями дожидаться мастера, всячески пытается разговорить его, причем очень навязчиво. Но он молчит так угрюмо, что вскоре девушка бросает попытки познакомиться.       Лиза действительно подходит через пять минут, расписывается в каком-то бланке и пальчиком манит парня идти за собой в коридорчик. А Дотторе, которого ей дважды просить не нужно, чуть ли не пулей подрывается с места и спешит за ней, не обращая внимания на недовольный взгляд проигнонированной девушки. — Чем же ты так разозлил нашу администраторшу, Дотторе? — уточнять, где она вызнала его имя не придется, наверняка прочла в том самом журнале посещения. — Она так смотрела на меня, словно я увела у нее из-под носа что-то ценное.       По игривому тону сразу становится ясно, что Лиза прекрасно знает ответ на свой вопрос. Интересно, она со всеми клиентами так себя ведет? Убедившись, что пленка больше не нужна, Минчи избавляет Дотторе от нее. Разминая плечевые мышцы, он ненароком напрягает их и ловит украдкой искры любопытства в зеленых женских глазах. Это обескураживает, но вместе с тем вливает тонну бессознательной уверенности, и совершенно не контролируя себя, с губ Дотторе срывается неловкое, но пылкое: — Выпьешь со мной кофе?       Брови Лизы удивленно ползут вверх, и за несколько секунд молчания Дотторе прошибает холодный пот, бросает в жар, а сердце начинает биться чаще. Такого волнения он не испытывал уже давно, а именно со своей первой презентации проекта комиссии. Хотя, наверное, здесь страх провала даже сильнее, потому как переделать работу и предстать перед бесстрастными судьями можно и во второй раз, а вот исправить впечатление о себе гораздо сложнее.       А Лиза, сморгнув удивление, расплывается в сладкой улыбке. То ли ей польщает такое внимание, то ли просто снисходительность прорывается наружу, но ответ получается максимально нейтральным, вдыхающим новую надежду в его запутанные ощущения. — Я подумаю. — темнит, ох как темнит, но давить нельзя ни в коем случае.       И сводит, снова сводит его с ума. Придумать оправдание одержимости не получается даже в нетрезвом состоянии, что уж говорить о рабочих днях, когда она, погруженная делами и заботами, забегает купить маленький незамысловатый букетик на работу, или же наоборот — что-то с глубинным посылом для друзей или родственников. Дотторе едва не теряет надежду, вновь и вновь не получая от нее ничего кроме банального приветствия, заказа и прощания. Обыденность, что ранит сильнее ножа, пустые надежды и несбыточные мечты.       А потом все начинает вертеться, крутиться с невиданной скоростью, как в каких-то дешевых романтических фильмах, от которых Дотторе обычно тошнит. Для Лизы в какой-то момент становится обыкновением заходить к нему поболтать во время обеденного перерыва, и пресечь это не помогает даже выговор от начальства, он же берет моду приносить ей цветы и стаканчик кофе почти каждое утро, и что самое примечательное, его об этом никто даже не просит. Просто так правильно, просто так надо.       С ней хорошо. С ней чертовски хорошо. Пить кофе, болтать ни о чем и обо всем на свете, слушать ее жалобы на ужасных клиентов. А особенно хорошо с ней целоваться на заднем сиденье такси, пока то везет их из бара до его дома. Потому что в венах вскипает кровь, и все вокруг становится пресным и скучным, даже осуждающий взгляд водителя превращается во что-то мелочное и не стоящее внимания.       Каждая из ее татуировок оглаживается его грубоватыми пальцами, каждая родинка удостаивается прикосновения, а замерзшие женские ладони греются в его, больших и горячих. Вообще-то говорят, что у людей с холодными руками золотое сердце, что ж, тогда Дотторе полная противоположность этому явлению. Но то не важно, все не важно, пока он имеет возможность удерживать Лизу Минчи рядом с собой.       Они заваливаются в квартиру, не желая отрываться друг от друга даже на миг, но приходится, когда Дотторе первым бредет в спальню, чтобы убрать документы с кровати. Обычно, что на столе у него, что в шкафах полный бардак, но от недавней генеральной уборки остались валяться лишь бумаги на вместительной кровати. А Лиза наблюдает за ним, сощурившись. Она уже разулась и оставила вещи в прихожей, наивно веря, что после обоюдного всплеска скоропостижно скроется с места преступления. Как будто бы он отпустит.       Не выдержав его долгих и вялых попыток собрать то и дело разваливающуюся гору бумаг, она подходит вплотную и берет часть из них в руки, беспечно убирая на стол. Вообще-то Дотторе всегда педантично складывает свою рукопись в специальный шкаф, но ей-то об этом не известно. Да и какая, впрочем, разница?       Все чувства в эту ночь максимально обостряются, вынуждая тонуть в приливах страсти, нежности и таинственности. От жара их тел словно вот-вот заструится пар, и белые комнатные фиалки, кажется, стыдливо розовеют. Но то лишь иллюзия, которую мозгу хочется видеть, чтобы отвлечь себя от мыслей или ощущений.              И Дотторе кажется, что на этом все, что следом они разойдутся как в море корабли, забудут друг о друге и больше никогда не пересекутся ни в цветочном магазине, ни в салоне татуировок. Такое часто бывает, такова жизнь, и от нее не убежать.       Но на следующее утро Лиза не стремится как можно скорее покинуть его квартиру. Очнувшись от сладкого сна, сначала играет с ним, поглаживая ладонью едва зажившего ворона на плече, перебирает голубые, неаккуратно уложенные волосы, говорит какую-то чушь, лишь бы не настала гробовая тишина. Но потом и сама замолкает, задумавшись. — Что? — спокойно, с толикой недоумения спрашивает Дотторе. — Ничего. — девушка склоняет голову набок, поглаживая его скулу. — Красивый ты.       О, у него точно найдется что ей ответить. Сейчас, сейчас, только нужно успокоить ухнувшее от восторга сердце. Какое бы слово подобрать, чтобы рассказать Лизе о том, как она сводит его с ума, как заставляет думать о ней каждую ночь и каждую свободную минуту, как в груди возникает колющее чувство когда видит, как она даже не заигрывает, а просто обслуживает клиентов-красавцев модельной внешности. Как бы выразить ей все это? — А ты прекрасна. — сухой, до боли сухой ответ, но на большее он и не способен, а стараться даже не хочется.       Впрочем, кажется, Лизе и этого достаточно. Ее затрепетавшие ресницы и очаровательный вид молодого олененка еще больше погружают в безумие, ненормальное, собственническое безумие. Как бы доказать, что она принадлежит ему одному? Как удержать возле себя? Сбежит же, вот-вот сбежит. Резво поднимется с кровати и сообщит, что ей пора, не оставив даже номера телефона.       И она действительно уходит. В душ. Отбросив скромность куда-то в другую Галактику, лениво бредет в ванную комнату, словно находясь у себя дома. А Дотторе особо и не против, может быть где-то в глубине души ему и нравится идея, что это место однажды действительно станет ей домом.       Но даже приведя себя в порядок, она не торопится уходить. Только когда стрелка часов переваливает за полдень, она, лениво вздохнув, идет наносить макияж и сушить едва мокрые волосы, что от воды стали на несколько тонов темнее. У порога квартиры протягивает Дотторе слегка мятую бумажку, где ветиеватым почерком выведен номер телефона. — Нам следует пересечься хоть где-то помимо места твоей и моей работы. — она игриво подмигивает и тянется застегнуть верхнюю пуговку на его клетчатой рубашке. — Я тебе позвоню. — не удержавшись, он наклоняется к ней и мажет растрескавшимися губами по мягкой щеке. — Буду ждать с нетерпением.