«Цветочный дворик» Сяо Чжаня

      За дверью его сразу встретили объятиями. Ван Ибо развернул Сяо Чжаня к себе, и он на миг зажмурился, наслаждаясь моментом.       — Бо-ди, — позвал Сяо Чжань неуверенно. — Поцелуй меня…       Гуевы десять лет без возможности чувствовать себя любимым не прошли даром, с неожиданной тоской подумал он. Целовать, касаться, вбирать в себя его запах — всё это было сейчас важно. Он немедленно должен почувствовать губы Ван Ибо на своих губах, ощутить на языке вкус дыхания, снова увериться в том, что нужен, что дорог.       Широкие ладони тотчас легли на щёки, большие пальцы ласково провели по скулам, отчего волоски на руках встали дыбом. Чуть шершавые подушечки пальцев почти невесомо погладили шею. Губы Ван Ибо были прохладные и сухие, а дыхание сладко пахло вином. Первое касание нельзя было назвать поцелуем в привычном смысле слова. Скорее, это походило на поцелуй-извинение, поцелуй-раскаяние. Однако оно было до странного волнующим. Такая нежность и понимание исходили от этих губ, что Сяо Чжань расслабился, втягивая носом, как слепой, тепло прижимавшегося к нему тела:       — Прости меня, Бо-Ди. Я… я глупый дурак. Мне нравилось, что ты ревнуешь. Однако я совсем не был готов к тому, что, оказывается, это больно — видеть, как к твоему любимому прикасаются чужие руки.       — Я тоже тебя ревновал, — негромко, но отчетливо произнес Ван Ибо. Улыбка сползла с его лица. Он выглядел таким беззащитным, что сердце, гулкими неровными толчками ударяясь о ребра точно сломанный метроном, сжалось.       Чувствуя укол вины, Сяо Чжань приник щекой к его щеке, шепнул на ухо:       — В здоровых отношениях ревности не место, они должны строиться на доверии. А мы с тобой…       — Мы оба дураки, Чжань-гэ.       — Давай не будем ревновать. Никогда и ни к кому. Я теперь твой — весь и навсегда…       — Но, всё-таки, ты такой смешной, если ревнуешь, крольчонок, — с лёгкими нотками ехидства отозвался Ван Ибо, когда они отстранились. В приоткрытую дверь из кухни падал слабый оранжевый свет, но и этого было достаточно, чтобы разглядеть выражение любимого лица. Его парень всё ещё был напряжён, но рот уже кривился привычной насмешкой. — И что же, получается, я больше не увижу твои надутые от обиды губы и скорбный вид? А как же горячий секс после приступов ревности?       Рука его скользнула по волосам Сяо Чжаня, оттягивая их назад и заставляя поднять лицо. Ставшие почти чёрными глаза оказались совсем близко, и в них вспыхивали искорки смеха.       — Перестань дразниться и обзывать меня крольчонком, — сдавленно сказал в ответ Сяо Чжань. Ему не хотелось в такой момент сводить всё к шутке.       — А по мне, так звучит отлично, — Ван Ибо придвинулся ещё ближе так, что теперь они соприкасались лбами, и тихо продолжил, — но если тебе это неприятно…       Сяо Чжань склонил голову набок, немного подумал. Он не мог не признать, что дурацкое прозвище, слетавшее с любимых губ, звучало вполне сносно и уже не так резало слух. Он с трудом переборол неожиданное желание показать язык и со вздохом ответил:       — Я не знаю, как ты это делаешь, Бо-ди, но рядом с тобой я забываю о том, что я старше, и превращаюсь в пластилин.       — Здесь должна быть шутка про старость, ну, да, ладно… У нас с тобой такая разница в возрасте, что ты всё равно её не поймешь, — гуев гремлин рассмеялся. Заливисто и громко.       И тогда Сяо Чжань надулся, уже совершенно не притворяясь:       — Мне кажется, или ты пропустил ещё один важный момент в выстраивании отношений? Видишь ли, юморист хренов, суть его в том, что нужно поменьше подъебывать, если партнёр настроен на романтику.       — Да брось… Серьезно, гэгэ? — поддразнил Ван Ибо и охнул, когда острый локоть ткнул его под рёбра. Но смеющиеся глаза уставились на Сяо Чжаня с неподдельным изумлением, как на редкостное чудо.       Пришлось для убедительности снова пихнуть его в бок:       — Чудовище! Напомни, почему я с тобой?       — Мгм, потому что я могу открыть любую банку с первой попытки?       Сяо Чжань цокнул (Как же раньше тихо и спокойно проходила его жизнь!) и, признав поражение, сделал то, что было проще всего сделать: потянулся к Ван Ибо, чтобы заткнуть ему рот поцелуем.       Его парень был утомительным, несносным, прилипчивым, помешанным на подначках и сексе. Идеальным! Это сводило с ума…       Ван Ибо, словно прочитав мысли, коротко выдохнул, и его лицо осветилось самой тёплой улыбкой, которую Сяо Чжань когда-либо видел у него. А затем, положив руку на талию, он властно притянул Сяо Чжаня к себе и толкнулся языком в приоткрытые в ожидании губы.       Этот поцелуй определенно не был нежным или робким. Он был таким, как будто они изголодались по ледяной воде, и теперь жадно глотали её и никак не могли напиться. Казалось, что время застыло, и никто из них не спешил его поторопить. Остановились они лишь, когда катастрофически стало не хватать воздуха.       Но Ван Ибо не разжал объятия. Не отстранился. Только посмотрел таким взглядом, что Сяо Чжань рвано перевёл дыхание:       — Я люблю тебя. Люблю.       — Гэгэ… — всего одно слово, но голос его парня так изменился, что в затылок плеснуло мурашечным холодком.       Сяо Чжань, борясь с желанием застонать вслух, уткнулся ему в шею, туда, где лихорадочно бился пульс:       — И чувствую себя любимым.       Нестерпимо захотелось запустить руки под рубашку, потрогать горячую кожу живота. Гуй побери, он никогда не сможет контролировать себя в его присутствии, никогда не сможет насытиться ощущением того, каково это, когда Ван Ибо просто — просто! — рядом. О, боги и будды, как же Сяо Чжаню этого не хватало все эти годы!       — Так и есть, Чжань-гэ, так и есть… — перемежая слова восхитительно голодными поцелуями, забормотал Ван Ибо в ответ. — А ещё — самым нужным, самым желанным, самым красивым. Иногда я думаю, что схожу с ума от любви к тебе. И уж наверняка знаю, что ревновать буду. Потому как даже думать не хочу, что ты будешь смотреть на кого-то так, как смотришь на меня…       В горле встал твердый комок. Чтобы позорно не всхлипнуть, Сяо Чжань покусал изнутри щёку, а потом прошептал своему парню в губы:       — Единственных дважды не выбирают…       Ван Ибо ответил тихим стоном, первым расстегнул верхнюю пуговицу его рубашки, потом ещё одну и осторожно, очень нежно стянул её с плеч Сяо Чжаня. Мягкие, по-кошачьи ловкие руки околдовывали, заставляя забыть обо всём. Пальцы спустились лаской на ключицы, беззастенчиво сжали сосок. В бедро уперся твердый член.       Его словно током ударило. Сяо Чжань задышал часто и тяжело от слепящей вспышки возбуждения, качнулся навстречу, прося о большем…       За дверью послышались шаги, и он, подхватив висевшую на честном слове рубашку и шкодливо хихикнув, потянул Ван Ибо за собой в спальню.

***

      Сяо Чжаню всегда нравилось просыпаться рано. Но с некоторых пор это совпало с самым любимым занятием — едва дыша, наблюдать за своим спящим парнем. В предутренних солнечных лучах лицо Ван Ибо выглядело чуть розоватым. Припухшие от поцелуев губы были приоткрыты, ресницы слегка подрагивали, а на худой шее с выступающим кадыком горели алым оставленные им накануне любовные метки.       Они вернулись домой поздно ночью, изрядно измученные насыщенными выходными. Казалось, сил хватит только на то, чтобы принять горизонтальное положение и проспать до утра. И Сяо Чжань, даже не пытаясь придать лицу извиняющееся выражение, устало сказал:       — Я не буду сейчас с тобой трахаться…       — Конечно, конечно, Чжань-гэ, — моментально согласился Ван Ибо. — Какой вопрос…       Он как-то очень ловко подхватил Сяо Чжаня и уложил на кровать — волосы щекотно мазнули по груди, руки собственнически прошлись по телу, остановились на ягодицах. И Сяо Чжань и сам не заметил, как его член дёрнулся в предвкушении.       — Продолжай, чудовище, — ворчливо пробормотал он, выгнулся, подставляясь под прикосновения. Сяо Чжань ничего не мог с собой поделать. От умелых пальцев его парня, которые вытворяли с ним чудесные вещи, полностью срывало крышу. Это вообще законно — быть таким милым?       Ван Ибо опустил ресницы, скрывая насмешливую искорку, скользнувшую в глазах, и наклонился, ища его губами.       Несколько минут спустя они, растрепанные и запыхавшиеся, снова закрыли глаза, но уже для того, чтобы наконец-то провалиться в сон.       Время близилось к шести. В доме царила тишина, лишь из сада доносилось гнусавое «ции-цийее» какой-то птицы. Под боком сонно завозилась Орешек. Она вчера была так рада их видеть, что ни у одного из них не хватило духу выпроводить её из комнаты. Сяо Чжань зевнул и легонько погладил пушистую спинку. Кошка откликнулась мявком. Ван Ибо едва заметно шевельнулся.       Тревожить спящего не хотелось, и Сяо Чжань выскользнул из-под одеяла. На миг губы сложились в улыбку, потому как вспомнилась мама, которая перед их отъездом завела его на кухню и, ласково глядя в глаза, заявила, что если он посмеет обидеть малыша Бо-Бо, то она лично приедет к нему в Пекин и тогда «Чжань-Чжань, тебе точно не поздоровится!»       И было в её взгляде нечто такое, что заставило проглотить возмущение и заверить, мол, он и не собирался этого делать, потому как сам влюблён по уши.       Сяо Чжань бесшумно прошёл мимо гостиной, мельком глянул сначала на картину, что висела на стене (желтое море цветов на ней сейчас было подсвечено золотистым сиянием проснувшегося солнца), а затем — на букет, который он подарил на день рождения Ван Ибо. Букет слегка подвял: присматривать во время их отсутствия за ним, в отличие от кошки, было некому.       Прохладный утренний воздух вкупе с неизменной чашкой кофе прогнали остатки сонливости, и Сяо Чжань, справедливо рассудив, что можно дарить цветы и просто так, без повода, направился в магазинчик. Была у него одна задумка, которая давно уже требовала воплощения. Да и всё нужное было под рукой — красные, как любовь, цветы, возможность сказать «Я тебя люблю», не произнося ни слова: карминная вербена , алая альстромерия , ярко-оранжевая настурция , бордовый ирис , огненно-багряные прицветники бугенвиллеи и пара веточек киноварной орхидеи       За собиранием букета и застал его Ван Ибо.       — Ты будешь дарить мне цветы…       Парень, видимо, быстро сложил два плюс два, потому как тяжело сглотнул, а голос его дрогнул и осёкся.       И Сяо Чжань, чувствуя, как сердце от нежности рассыпалось в мелкую крошку, серьёзно договорил:       — …всю оставшуюся жизнь. И даже больше.