Крысиный король

      «Уважаемая Мария Сергеевна Орлова! Администрация Театра драмы ***ской области приглашает Вас на пробы Адет в балете П.И.Чайковского «Лебединое озеро» в постановке заслуженного артиста России, балетмейстера…»       Маша не дочитала письмо, которое только что вытащила из почтового ящика. У юной и талантливой балерины маленького местного театра был особый ритуал по вторникам: едва проснувшись, она запрыгивала на подоконник, и не отрываясь, смотрела в окно. Как только замечала возле подъезда почтальона с небольшой тележкой — засекала минуты: три, две, одна, затем спускалась к ящикам и разбирала почту.       Бесплатные газеты, рекламки и счета за коммуналку она оставляла на месте. Жесткому отбору и выемке подвергались только письма из балетных училищ и театров. Приходили такие приглашения с завидной регулярностью. И Маша всегда очень спешила с ними расправится.       Так что в это самое хрустяще-морозное утро очередного вторника она сложила письмо из главного областного театра обратно в конверт и разорвала на четыре части. Открыла люк мусоропровода и отправила бумагу в полёт. Но тут же вскрикнула, закрыла рот руками от нежданности. Вместо улетевшего конверта из чёрного мусорного зева прямо ей под ноги выпрыгнула маленькая юркая крыса. Крысёнок ловкими зигзагами завился вокруг ног девушки, задевая щиколотки голым хвостиком и прошмыгнул в щель двери, на улицу.       Маше подумалось, что это внезапное происшествие не столько даже омерзительное, сколько поразительное — она никогда не видела живых крыс. В маленьком северном ЗАТО М. — она была уверена — их просто не водилось из-за холодного климата. Девушка ещё пару минут в испуганном, но заинтересованном волнении вглядывалась в тёмный квадрат, ожидая не выпрыгнет ли оттуда ещё одна крыса. А после и вообще не могла бы сказать, точно ли она видела крысёныша, или он ей показался в полусонном настроении, словно предзнаменование, причудливое, но явно не доброе.       Однако юная Маша совсем скоро позабыла свою утреннее приключение. Потому как вернулась домой, и там ее невольно, но приятно захватила привычная кутерьма, которая бывает каждое будничное утро в маленьком семействе начальника госпиталя Сергея Сергеевича Орлова. Сам глава семейства, уже облачённый в мундир подполковника и не застегнутую шинель, разыскивал белые перчатки и желто-золотистый ремень — значит сегодня на плацу будет строевой смотр.       — Сережа, вот! Ну сам же убирал! — говорила быстро мама, Анна Орлова, одним взмахом перевернув оладьи и вспорхнув к стенному шкафу, с китайским пейзажем гор, сакур и дамы в кимоно с зонтиком, которые она нарисовала сама, и выудила оттуда защитной окраски вещмешок, достала необходимые элементы парадного облечения. Потом ее лёгкая фигурка, распуская полы шёлкового халата полетела на кухню. — Мусор возьми! Ой! Машенька уже вынесла. Умница дочка!       — Надо было второго заводить, раз ты, милая, соскучилась по советским мультикам, — подшутил отец, надевая свою военную шапку. Мать заботливо поправила ее поровнее.       — Ты лучше бы получил на складе новую, а твоя «голубая норка» уже при смерти.       — Ничего! Пара месяцев и полковника получу, наконец-то, сменю норку, на каракуль, — улыбнулся отец, — Так может всё-таки второго под новую звезду?       — Ну да, ну да! В садик — ладно, мама с папой поведут. А в школу кто? Бабушка с дедой? Нет уж, мы своё отстреляли, теперь Машиных деток нянчить будем.       Маша, тоже улыбающаяся милой родительской перепалке, вдруг как-то сникла. Что-то противное восторгам молодости и радости семейного уюта вдруг взбухшей чёрной тучей заволокло светлый горизонт ее беспечной жизни. Но отец, наконец-то, дособирав все свои офицерские атрибуты, убыл на службу. А Маша и мама спокойно сели завтракать.       — Машуль, а ты чего такая грустная? Сегодня контрольная?       — Да, по математике. Я ходила на каждое занятие. И все равно не поняла ничего! Лимиты эти, пределы, интегралы. Ужас!       — Ох, я бы тебе помогла подготовится, но сама эту математику не знаю. — распереживалась мама.       Родителями Маша очень гордилась. Ее семья считалась в городке уважаемой и интеллигентной. Отец родом из Питера, военный медик, главный врач всего гарнизона, мать коренная москвичка, выпускница престижного литературного института, работала на местном телевидении. Сама Анна не имела военной должности и звания, но все равно считалась военным корреспондентом. Как и все журналисты, ведь рассказывать кроме как о новостях армии, здесь было больше и не о чем. Анна на крылах своей творческой натуры ещё писала волшебные сказки, сложные серьёзные повести и романы о любви, красоте и храбрости, которые очень нравились Маше, и даже выигрывала областные и федеральные конкурсы. Но у земной математики и воздушной и одухотворённой писательницы Орловой и правда были разные представления о реальности. Поэтому мама рассудила хитро, как, наверно, всегда и делала, когда сама была ученицей:       — Так попроси списать у Володи, такой умный мальчик. Вот, кто далеко пойдёт… — и встретив готовый возмутится и испугаться взгляд дочери, Анна, тонко чувствующая всякие порывы душ, продолжила, тему резко изменив, — Главное, экзамен сдать, а потом тебе эта математика и не понадобится вовсе. Такие уже мы, гуманитарии. Поступишь в балетное училище, и будешь блистать на сцене самых именитых театров! Мы с отцом подобрали несколько вариантов и…       Маша, так и не справившись с одним единственным в ее тарелке блинчиком, быстро подхватила сумку со спинки стула:       — Спасибо, мама! Извини, после уроков обязательно обсудим, опаздываю уже.       И быстро выбежала за дверь, уже в подъезде застёгивая куртку и шнуруя ботинки.       Два урока математики подряд выдержать любой изящной натуре сложно, особенно, когда на втором писали контрольную. Хотя Маша особо и не волновалась — дождалась, когда Володя закончил расчёты задач и быстро переписала все подчистую в свой листок, мало что понимая в цифрах, но стараясь, чтоб хотя бы почерк был каллиграфическим.       На литературе изучали произведения зарубежных писателей 18-19 веков. Потом Русский язык, пунктуация, тоже ничего сложного. На последнюю физкультуру Маша с позволения учителя не ходила. А предпоследним уроком была биология. Сам предмет Маша любила, а вот преподаватель… Часто несправедливо завышала оценки дочери почтенного доктора, и постоянно говорила, что «все эти танцы — просто увлечение, а ты, Машенька, должна продолжить дело отца и стать медиком».       Эта навязчивая забота со всех сторон о судьбе Маши, приводила в большое смятение ее саму. Учителя пророчили ей карьеру врача, как у папы, родители, смирившись с фанатичным увлечением дочери балетом, намекали, что пора бы подавать документы в хореографическое училище, и не какое-то там, а обязательно при Большом или Мариинке. Мария ведь невероятно одаренная.       А сама Маша к своим семнадцати годам так и не определилась, где она в этой уже нависшей призрачной угрозой сложной взрослой жизни может пригодится. Точнее, она-то вполне определилась — остаться в родном городе, рядом с любимыми людьми, родителями и друзьями. И театром.       После уроков Маша всегда спешила в Городской дворец офицеров, где штаб военного городка выделил для гарнизонных танцоров два репетиционных зала и даже одну на всех, но большую и прекрасную гримерку.       Руководил местной труппой почтенный и многоуважаемый балетмейстер Николай Григорьевич. Когда-то он, говорят, блистал на сценах столиц, а теперь, на пенсии, вернулся в свой родной город М. и вот уже лет тридцать возглавляет местные танцевальные коллективы всех возрастов, от малышей, задорно выплясывающих партии ромашек к Восьмому марта, до неспешных и плавных народных танцев для активных пенсионеров. Орлова была с детства его любимицей. Николай Григорьевич заметил в ней особый талант с самых первых постановок хореографического отделения ГДО, где Маша среди других юных артистов кордебалета, старательно играла роль мыши в традиционном новогоднем «Щелкунчике». Воспитанница подросла и стала примой-балериной в труппе старого мастера. Она исполняла ведущие партии и в «Жизель», и в «Лебедином озере», в том же, любимом всем городом «Щелкунчике». Николай Григорьевич очень гордился своим «чистым бриллиантом» Марией, но его всегда расстраивало, что никак не мог отыскаться премьер — исполнитель главных мужских ролей. Пара ребят, которые танцевали в труппе не дотягивали до нужного уровня, поэтому партии, где не требовались поддержки, исполняли девушки-балерины в мужских костюмах. Что поделать, парни в военном городе в балет не рвались.       Но именно в этот день все изменилось. Маша пришла на репетицию, и первым на кого она взглянула, был новый незнакомый танцор. Этот человек (человек ли? Ангел!) захватил не только внимание примы — все в зале смотрели только на него: темноволосый высокий красавец с поистине королевской статью, холодной полуулыбкой и пронзительными глазами, словно яркие зелёные льдинки.       «Его зовут Кристиан. Что за удивительное имя. Как и весь он сам удивительный!»       — Начинаем! Начинаем! Встали в позиции! — скомандовал учитель, взяв в руки веник. Была у Николая Григорьевича такая методика в обучении — кто опаздывал в такт, не пропадал в ноты или плохо старался — несильно, но обидно получал прутиками метелки по ногам.       Сезон «Щелкунчика» прошёл, теперь ко дню Советской армии репетировали «Спящую красавицу», которую будут ставить всю весну.       Прогнали первое отделение, в котором Маша, танцующая Аврору, нет-нет, но чувствовала на себе гипнотический взгляд звездно-зелёных очей. Во втором новый коллега исполнял роль одного из охотников, а в третьем кота и волка в паре с кошечкой и Красной Шапочкой. Маше казалось неучтивым глядеть на него, не отрывая взглядов, как все девушки вокруг. Она старательно пыталась разглядывать пол и стены, станок и зеркала, в которых кружилась тёмная фигура удивительного танцовщика, полная стремительности, ловкости и опасной грации. Маша рассматривала пейзажи за окнами, и снова видела его. Ветер за окнами подхватывал отражение танцора, казалось, что его лёгкий шаг парит по снежным вихрям. Маша старалась не смотреть, но все равно смотрела. Наконец балетмейстер остановил музыку.       — Знакомы ли вы с партией Дезире? — спросил учитель новенького, а затем вскинул руку в сторону примы: — Мари! Прошу!       Вот этот дьявольски прекрасный брюнет уверено взял Машу за руку… Зазвучала сказочная музыка Чайковского…       Они танцевали, то расходясь до противоположных углов зала, и партнёр, словно призрак, переставал существовать в бренном мире, становился далёким пришельцем из чуждых и волшебных миров. Но через пару тактов они снова сближались, и неземной красавец возникал перед ней, настоящий и все равно недосягаемости скрытый и далёкий, будто была в нем мистическая и запретная тайна.       Фуэте, поддержки. От власти этих умелых, холодных и невероятно четких прикосновений по рукам танцовщицы и дальше до спины разливались волной мурашки. Маша обычно такая старательная и сосредоточенная в танцах, постигала удивительные впечатления. Она словно раздвоилась. Одна часть ее сознания была полностью вовлечена в движения и фигуры, другая словно видела со стороны их движения, настолько гармоничные и слитные, будто за одно мгновение они с незнакомцем проникли в самые глубины душ друг друга, постигли тайны мироздания, слились в чарующем единстве. Такой гармонии она не чувствовала никогда! И видела одномоментно, как заворожённые друзья по труппе неотрывно следят, открыв рты, за этой магией. Одна половина сердца твердила: «Мастер смотрит, все смотрят, нужно выложится на пятьсот процентов, сейчас я не имею права на малейшую ошибку, только не сейчас, не с ним…» а вторая не замечала ни всеобщего восторженного интереса, ни самого партнера, отдаваясь всецело магнетическому очарованию танца. Маша и двойник ее души вместе тонули взахлёб упиваясь этими чувствами. И тут прозвучал голос мастера, так громко, что заглушил музыку, словно перерезал пополам райские небеса.       — Неплохо, очень хорошо! — сказал Николай Григорьевич партнёру Маши, когда он поставил ее на паркет зала, и отдалился всего на метр. А Мари вдруг показалось, что меж ними теперь зияла пропасть, как между небожителями и несчастными поселенцами земной юдоли.       — Я думаю, что вам можно доверить и ведущую партию, — продолжил балетмейстер.       Но брюнет на то положил руку на сердце и поклонился. Движение то показалось Маше странным, тоже двояким, как сам танец, на грани между скромным почтением и какой-то обязывающей снисходительностью, будто не привык этот красавец кланяться перед кем бы то ни было. Но грань эта была настолько тончайшей, что выглядел его жест уместно и изящно.       — Простите мне мой отказ, многоуважаемый Николай Григорьевич, но боюсь, что для главной роли я не располагаю таким количеством времени. Служба. Но я всегда готов поддержать коллектив второстепенным персонажем.