Making Lemonade

      «И как я мог так проебаться?» — думал Джозеф по пути в свою комнату. Было одиннадцать часов вечера: на полчаса позже его обычного неофициального комендантского часа.

            — Человеческому мозгу требуется как минимум шесть часов сна каждую ночь, чтобы поддерживать свои когнитивные способности, регулировать настроение и поддерживать другие функции, — настаивала Лиза Лиза.

            — А, так вот почему Цезарь все время такой тупой и встревоженный? — ответил он. — Сколько он спит? Часа четыре?

      Цезарь, как любимчик учителя (которым он и был), обычно всегда подчинялся этому правилу, запихивая Джозефа в его комнату ровно в 22:29 всякий раз, когда шумный житель Нью-Йорка пытался засидеться допоздна.       Их ссора длилась гораздо дольше, чем он ожидал. Джозеф отличался вспыльчивым характером, но он также быстро и остывал. Цезарь тоже мог быстро вспылить, но у него было столько топлива, что хватило бы на столетия вперед. Как Джозеф только умудрился заварить такую кашу?       Он не знал, через что прошел молодой итальянец (он все еще не мог признать Цезаря старше себя), но теперь был готов откусить себе язык, когда вспомнил, что наговорил.       «И зачем только я сказал, что его отец мертв? Он и так знает об этом.»       Неудивительно, что Цезарь не хотел даже говорить с ним.       С другой стороны, какого хрена он чувствует себя ответственным за все? Ведь ни в чем из этого не было его вины…       Джозеф не понимал, почему он чувствует это, но сейчас он не считал это настолько важным. Важным было то, что этот ублюдок хотел добраться до поганых Людей из колонн в одиночку из-за собственной гордости, семейной чести и всего такого. Он хотел отомстить за них, чтобы компенсировать свою неспособность защитить их.       «Я чувствовал то же самое, когда Стрэйтс добрался до Спидвагона… Я сделал бы все что угодно, рискнул бы всем чем угодно.»       Джозеф добрался до своей комнаты, сразу плюхнувшись на кровать со стоном и протяжным вздохом. Матрас был твердым, будто выкованным из камня.       «Не могу позволить ему пойти в одиночку.»       Несколько минут кряду он обдумывал варианты, а потом подошел к столу и выдвинул стул.       Ему пришлось делать это на скорую руку, ведь уже пора было уходить. Слишком поздно исправлять собственные ошибки. Все, что он мог — написать письмо.       «Скорее. Думай.»       Он уже практиковался, когда проходил уроки этикета и писал людям, которых избивал… но они не были искренними, и это было заметно, потому что они начинались со слов «примите мои искренние извинения за…». За которыми следовали выбитые зубы, оскорбления в адрес растительности на лице, удары в печень и коленями по почкам.       Но сейчас он не мог написать так же. Все эти льстивые слова были здесь ни к чему. Не тогда, когда он все еще был зол, виновен и пристыжен одновременно.       Он позволил своим инстинктам управлять пером.       Я сержусь на тебя. Мне так жаль. Почему ты позвонил моему дяде за моей спиной?       Как ты мог поступить так.       Нет. Это было не то. Он скомкал записку и выбросил ее.       Он продолжал писать до тех пор, пока солнце не скрылось за горизонтом, а тени не упали на его стол. Он включил лампу и продолжил.       Закончив, он перечитал письмо, зачеркнув попутно несколько слов. Он поднес листок к лампе, прищурившись, и написал еще несколько слов, колеблясь над каждым и ругаясь, когда чернила размазывались. Затем он перечитал письмо вновь, пробегая по каждой строчке критическим взглядом.       Нет, это все было неправильно. Эту записку он также скомкал и выбросил в мусорное ведро. Она отскочила от края и покатилась, пока не ударилась о гладкую белую плитку на стене.       «Да ладно тебе, — подумал он, а затем взглянул на часы, что показывали уже 3:05. — Вот черт.»       Он планировал уйти в три часа ночи, чтобы его было сложнее обнаружить. Вскочив со стула, он накинул куртку, собрал все необходимое и выскользнул за дверь, даже не потрудившись запереть ее за собой.

***

      Наступило почти четыре часа утра — плюс-минус обычное время, когда Цезарь просыпался сам. Этой ночью он никак не мог уснуть. Почти целый день они с ДжоДжо не разговаривали — по крайней мере, как следует, — и Цезарь уже скучал по голосу другого мужчины.       Как только гнев стих, его мысли немного прояснились. В голове все еще рокотал чужой голос, и избегать разговора дальше было невыносимо. Они оба были уже взрослыми, зрелыми людьми, а игры в избегание были слишком детскими. Им нужно было сесть и поговорить, встретиться с проблемой лицом к лицу.       Джозефу не понравилось бы, разбуди его в столь ранний час из-за этого. Но он все равно скоро должен был проснуться.       Цезарь собрался с духом. Что он скажет в первую очередь?       «Давай присядем и поговорим»? Нет, слишком официально и больно похоже на тон школьного учителя. «Нам надо поговорить»? Слишком похоже на разговор супружеской пары…       Цезарь прошел мимо комнаты ДжоДжо, все еще обдумывая, как поднять эту тему, и был вынужден повернуть назад, когда случайно оказался на кухне.       «То, что ты сказал, было грубо». Слишком агрессивно, но в то же время недостаточно убедительно. «Я очень расстроен тем, что ты сделал» — звучит по-детски.       Он остановился перед его комнатой, сжав руку в кулак, чтобы постучать, но дверь уже оказалась приоткрытой. Джозефа внутри не было. У входа, рядом с мусорной корзиной, лежала горстка скомканных бумажек. Через тонкий материал проступали чернила, и можно было увидеть дырочки в местах, где перо прорвало бумагу от чрезмерного нажима.       Любопытство взяло верх. Он пробрался в комнату, поднял листок, на котором виднелось больше всего чернил, развернул его и прочел.       И почти тут же выскочил из комнаты.

***

      Дорогой Привет Цезарь,       Прости за то, что я сказал. Я чувствую себя дерьмово. Неправильно с моей стороны быть таким бесчувственным. Я никогда не хочу расстраивать тебя Я знаю, ты, должно быть, чувствовал себя ужасно, а то, что я наговорил, только больше тебя расстроило. Все, чего я хочу — это загладить свою вину перед тобой, пожалуйста Я хотел сказать, что ты один из лучших людей один из сильнейших людей, которых я знаю.       Я не знал всей правды о твоем прошлом, но это не оправдание. Я не хотел принижать тебя и дерьмово неуважительно высказываться о твоей семье. Я пойму, если тебе нужно время, чтобы подумать. Но я все же сделал это. Я не придал значение твоей боли и гневу, и я не могу выразить словами, как сожалею об этом. Я пойму, если ты никогда не простишь меня. Я усвоил урок и больше не скажу тебе ничего подобного, не подумав, как это может навредить тебе и нашей дружбе.       Я бы сказал тебе это лично, но мне нужно идти, потому что… ты знаешь. Я бы не хотел, чтобы ты звонил ему тайком от меня. Это касается моего дяди. Зачем ты сделал это? Я все еще не в восторге от этого, но я понимаю, чего ты хочешь. Я бы хотел, чтобы ты просто поговорил со мной. Не думай, будто я не ценю то, что ты делаешь. Мне очень жаль.       Ничего, если ты так и не простишь меня. Может показаться, что это не так, но я безмерно восхищаюсь тобой и твоими суждениями и преданности делу, хоть ты и перегнул палку. И я знаю, ты ненавидишь глубоко, правда глубоко, уважаю тебя как собрата-ученика и д друга. И я буду скучать по тебе. Очень. Хоть и знаю, что ты не будешь скучать по мне.       Я знаю, ты хотел бы, чтобы семья гордилась тобой. Но ты уже сделал достаточно, чтобы тобой гордились. Ты достаточно силен.       Но… я должен идти. Я скучаю по тебе. Это единственный выход. Единственный способ. Мне нужно, чтобы ты понял это. Тебе это может не понравиться, но ты будешь благодарен мне. Прощай. Прости меня.       Береги себя, старый ублюдок.       Твой друг       Искренне       Твой       Спасибо       ДжоДжо

***

      Джозеф не сообразил вовремя, что все, что он сделал, — это написал «Я люблю тебя» дюжиной разных способов, используя разные слова.

***

      — Учитель Лиза Лиза! Мастер! — Цезарь согнулся пополам, тяжело дыша.       Он нашел Лизу Лизу, медитирующую около искусственного водопада, в своем личном тренажерном зале. Она открыла глаза, и вспышка раздражения, промелькнувшая в них, была заметна даже сквозь густой белый туман. Она плавно спускалась по водопаду, перпендикулярно бушующим потокам воды, и спрыгнула на землю. Лиза Лиза встала перед ним, скрестив на груди руки.       — М-мастер…       — Успокойся, — сказала она. — И говори внятно. К чему такая спешка?       — ДжоДжо сделал очередную глупость!       — Тебе придется изъясняться конкретнее.       — Он отправился за Ваммом один, без прикрытия, — задыхаясь, объяснил он. — Он вбил себе в голову, что мы все умрем, если нападем на него первыми. Вы его не видели?       — Со вчерашнего дня — нет.       — Вот черт, — простонал он. — Вот черт…       Цезарь отвернулся и выбежал из выкрашенного в красный спортзал.       «Это все моя вина, — лихорадочно думал он, бегая по коридорам, с грохотом распахивая двери и переворачивая мебель. — Почему я… был таким придурком, думая, что он просто примет это как должное. Пожалуйста, пожалуйста, пусть он все еще будет здесь…»       Одна комната за другой оказывалась пустой. Его гнев превратился в тошнотворный ужас. Теперь их спор казался таким глупым: Джозеф никогда не умел держать язык за зубами и фильтровать слова, но наверняка не хотел задеть его. Все, чего он хотел — просто защитить всех, как и Цезарь.       И теперь он рисковал своей жизнью ради них.       Цезарь проклинал собственную глупость. Он должен был догадаться, что его слова произведут такой эффект. ДжоДжо слишком заботился о Спидвагоне, чтобы позволить втянуть его в это дело. Но, похоже, он также сильно заботился и о Цезаре, чтобы позволить ему сражаться в одиночку. Зачем он вообще написал эту записку? Неужели он думал…       Цезарь замедлил шаг, и леденящий кровь ужас пронзил его разум. Неужели он думал, что Цезарь не станет искать его?       Нацарапанное письмо и обрывки слов вспыхнули в его памяти. «Хоть я и знаю, что ты не будешь скучать по мне». Откуда у него такие мысли?       В этом наверняка скрывался куда более глубокий смысл. Цезарь стиснул зубы. А что еще должен был подумать ДжоДжо, когда Цезарь вел себя так? Чувство вины захлестнуло его, и на мгновение он вновь оказался в той белоснежной комнате, где стоял запах антисептика.       Все получилось совсем не так, как он задумывал. Чем сильнее он пытался избежать своих проблем, тем хуже становилось. Он должен был обсудить все с ДжоДжо, взять на себя ответственность, вместо того чтобы ставить эти детские условия и убегать…       Если ДжоДжо снова рисковал своей жизнью из-за него, Цезарь не знал, как сможет жить с этим.

***

      Как только он перевернул всю крепость вверх дном, он выбежал на холодный свежий воздух, и это было лучшее решение в его жизни. Цезарь заметил того, кого искал — крошечную точку далеко-далеко посреди волн. Он возблагодарил Бога и запрыгнул в лодку Спидвагона, мысленно извиняясь. Когда он догнал упорно плывущего Джозефа, то заорал:       — Какого хрена ты делаешь?!       Джозеф от неожиданности поперхнулся морской водой, забарахтался и отчаянно попытался удержаться на плаву.       — Идиот, — выругался он. — Почему ты пытался плыть, когда можно было воспользоваться лодкой? Или, черт возьми, хотя бы Хамоном?       — Я… не умею управлять парусом, — оправдывался Джозеф, барахтаясь в воде. — И я пытался. Но еще так рано, и я был слишком уставшим…       — Имбецил, — Цезарь опустил руку в холодную воду, пытаясь ухватить Джозефа за шиворот. — Ты абсолютный имбецил.       ДжоДжо схватил его за руку прежде, чем Цезарь успел поймать его.       — Не отпускай! — закричал он.       — Не отпущу, черт возьми, не отпущу, — проворчал Цезарь, вытаскивая промокшего Джозефа из океана. Мокрый и дрожащий, тот растянулся на палубе.       Только тогда Цезарь осознал, что ему следовало воспользоваться спасательным кругом. Черт, и почему он всегда так цеплялся за этого человека?       Как только Джозеф уселся, Цезарь укутал его в толстый теплый плед и развернул лодку к острову. Джозеф всю дорогу дрожал, прижимаясь все ближе и ближе к Цезарю, единственному источнику тепла во всей округе. Хотя одежда американца и была насквозь мокрой и холодной, но в груди разливалось тепло. ДжоДжо был в безопасности, и Цезарь мог простить ему все.       Неожиданно для самого себя, он обнял Джозефа одной рукой, притягивая его ближе. Тот потрясенно посмотрел на него.       — Не пойми неправильно… а, забудь, — пробормотал он. — Просто сиди смирно, ладно? — и обнял его снова, согревая руки Джозефа своими, пока тот не перестал дрожать.       Глаза Джозефа округлились от удивления.       — Ты снова говоришь со мной?       Цезарь пробормотал нечто неопределенное в ответ, и Джозеф, все еще дрожа, прижался к нему и положил голову ему на плечо.

***

      Когда Джозеф сменил промокшую одежду на что-нибудь более или менее подходящее, чтобы не простудиться, Цезарь поставил перед ним тарелку супа и жестом приказал поесть. Джозеф, с посиневшими от холода губами, чихнул в свою миску, разбрызгивая повсюду горячие капли.       — Прости, — сдавленно произнес Джозеф. — Это было…       — Импульсивно? Безрассудно? Необдуманно?       — Говоришь так, будто выучил весь словарь, — пробубнил Джозеф.       — Так и есть.       — Я извинялся за то, что обрызгал тебя, — пробормотал Джозеф, вытирая нос воротником рубашки. — А не за то, что ушел. Это было правильным решением.       — Останемся при своем мнении, — Цезарь стиснул зубы. — Какого хрена ты сбежал один?       — Потому что ты наделаешь глупостей, если пойдешь.       — Я бы… ты вообще себя слышишь?       Джозеф пожал плечами.       — Спасибо за еду, — пробормотал он, попробовав первую ложку, а затем с удовольствием прихлебывая теплый бульон.       — Я прочитал твою записку.       Джозеф вскинул голову, и с его подбородка начал капать суп.       — И… — Цезарь замолчал, на мгновение отвлекаясь на стекающую каплю. И почему тот всегда поступал так с едой? — Ты ничего не хочешь сказать?       Джозеф вытер подбородок рукавом рубашки, изображая невинность.       — Какую записку?       Цезарь достал листок из внутреннего кармана пиджака и разгладил его.       — Я… — Джозеф отвел взгляд. — Мне жаль. Правда жаль, я не хотел… не хотел причинять тебе боль. Прости, что я так поступил. Я просто не хотел, чтобы тебе было больно, — несчастным голосом произнес он. — Ты сам говорил, что твой дед умер, спасая моего. Так почему ты должен идти по его стопам? Я просто… просто никогда не хочу… — он не закончил фразу, но Цезарь вспомнил его зачеркнутые слова. — Я пойму, если ты все еще злишься. На твоем месте я бы тоже злился.       — Я принимаю твои извинения.       Джозеф застыл.       — … Что?       — Я принимаю твои извинения.       — Что? — переспросил тот, и надежда, яркая и сияющая, промелькнула в его глазах, отчего он почему-то выглядел уже не таким потрепанным. — Ты прощаешь меня?       — Прощаю, — подтвердил он. — И мне тоже жаль. Я отреагировал слишком остро на наш последний разговор. Это было по-детски с моей стороны.       Джозеф отчаянно замотал головой.       — Нет, нет. Я облажался, я знаю…       — Я и не думал, что ты чувствуешь такую ответственность за мои неудачные потуги.       — Потуги?       — Защитить всех остальных, — объяснил Цезарь, и слова тяжело повисли в воздухе. — Ты был прав. Я недостаточно силен.       — Цезарь… — Джозеф обеспокоенно моргнул.       — Из-за моей слабости мой отец погиб. Из-за моей слабости ты чуть не погиб. И вот, ты здесь, снова рискуешь своей жизнью, — его губы скривились в невеселой усмешке. — Что же я за монстр такой, раз поступаю так со всеми, о ком обещал заботиться?       — Ты правда так думаешь? — Джозеф казался ошеломленным.       — Я вовсе не виню тебя за твои слова.       — Я не это имел в виду, — теперь тот выглядел испуганным. — Я правда не хотел.       — Ты был прав.       — Нет, нет, — он решительно покачал головой. — Я просто хотел отговорить тебя идти в одиночку. Ты ни в чем не виноват.       Еще одна горько-сладкая улыбка.       — Спасибо за твою доброту, но вряд ли это заслуженно.       — Да ладно тебе, мы оба облажались. Не приписывай себе все заслуги!       — Да, мы оба. Вот почему я должен извиниться. Я не понимал, как ты можешь быть таким самонадеянным, чтобы верить, будто ты в одиночку сможешь выследить их, найти ключ к спасению и победить. Но я думал о себе точно так же. Потому что… потому что…       — Потому что…?       — Мне невыносима мысль о будущем без тебя.       Джозеф уронил ложку в суп и вскрикнул, когда на него плеснуло.       — Осторожнее, — проворчал Цезарь, вскакивая со своего места. Он взял салфетку и вытер лицо Джозефа и пятно на его рубашке.       — Я могу сделать это сам, — возразил он, но даже не пошевелился, чтобы вырвать салфетку из рук Цезаря. — Ты просто удивляешь меня. Раньше ты говорил, что… я имею в виду, я думал, что ты терпеть меня не можешь!       — Не могу, — сказал Цезарь. — Но…       Казалось, он только что осознал, насколько близко они были друг к другу. Его рука все еще касалась лица Джозефа, и он хотел отойти, но ДжоДжо остановил его.       — Но? — многозначительно спросил тот.       Цезарь отвернулся, и Джозеф увидел его таким уязвимым, каким никогда прежде не замечал.       — Неважно. Просто не делай так больше. Я никогда себе этого не прощу.       — Ты не ответственен ни за мой выбор, ни за чей-либо еще, — заметил Джозеф. — Если я прыгну в море и попытаюсь доплыть до Венеции, это будет моя вина. Правда… — в его голосе появились нотки раздражающей претенциозности, — … меня оскорбляет, что ты утверждаешь обратное.       Цезарь наконец убрал салфетку и сложил ее в аккуратный квадратик.       — Я сделал тебе больно, да? — спросил он невероятно мягким голосом. — Ты думал, что я не буду скучать по тебе.       Джозеф замолчал, а Цезарь отложил салфетку в сторону.       — Ты думал, мне будет все равно, если ты уйдешь.       — Ты ведь прочитал об этом.       — Прочитал, — он посмотрел Джозефу прямо в глаза. — Мне жаль. Искренне жаль.       — Мы все еще обсуждаем это? Почему ты такой чертов… упрямец? Ладно… — он поставил тарелку себе на колени и, словно посвящая Цезаря в рыцари, шутливо рубанул ладонью сначала по одному плечу, затем по другому. — Я прощаю тебя. Можешь перестать извиняться.       — Спасибо. Не хочу, чтобы ты думал, будто мне все равно.       — Я верю, что это не так, — успокоил его Джозеф. — Ты приплыл за мной.       — Но ты не верил, пока не ушел. Это… неправильно. И я несу за это ответственность, хотя бы частично.       Некоторое время оба неловко молчали.       — В любом случае… хорошо, что мы прояснили это, — Джозеф кашлянул. — На какой-то миг я… знаешь, подумал… что ты обрадуешься, когда я уйду, — он рассмеялся, но смех этот был нервным. — Что за нелепая мысль, да? Кто вообще обрадуется моему уходу?       Цезарь медленно покачал головой.       — Логично, что ты так думал. Я знаю, что вел себя не лучшим образом. Я просто… пытался убедить себя, что смогу справиться с потерей тебя. Но я не смогу. Mio Dio, я не смогу. Это не оправдание, но, если…       Джозеф кашлянул.       — У тебя все еще мокрые волосы. Иди высуши их, пока ты не простудился насмерть.       — Уф, ты говоришь, как бабушка… — Джозеф провел рукой по влажным волосам, прежде чем понял, о чем говорил Цезарь. — Эй! Не меняй тему. Ты что-то говорил о том, что потеряешь меня?       Цезарь испытующе уставился в тарелку, будто это был хрустальный шар, показывающий будущее в листьях орегано и кусочках колбасы.       — Не пойми меня правильно, — сказал он, возможно, не осознавая своей ошибки или делая ее намеренно. — Но когда ты спас меня в лабиринте и получил травму… я задумался… как бы все сложилось без тебя. И…       — И? — почти кричал он.       — И мне это и вполовину не понравилось так, как я себе представлял дни с тобой.       — Я чувствую то же самое, — выпалил Джозеф, когда эмоции взяли над рассудком верх. — Как представлю, что ты погибнешь, сражаясь с ними… это бы означало, что я… мы никогда больше не сможем выбить друг из друга дерьмо в спортзале или просто посидеть и насладиться вечерней прохладой…       — Я думаю, с тебя достаточно на сегодня прохлады, — сказал Цезарь с мягкой улыбкой, и Джозеф улыбнулся в ответ. — Давай. Ешь свой суп. Ты замерз.       (Они продолжают сражаться вместе с Людьми из колонн и побеждают. У-у-у.)