Карнавал Арлекина

– Ольга Вячеславовна, признайтесь: вы чувствуете дыхание весны? – подмигнул Малиновский, помогая водителю выгрузить багаж и озираясь на вековые сосны. Они наконец прибыли в звенигородский пансионат: Уютова со скрипом согласилась на десять дней отдыха, не больше, хотя даже Милко ее уговаривал и уверял, что выдержит. – Какая весна, Ромочка? – рассмеялась она. – Марток – надевай двое порток. Сосульки, гололёд, слякоть. Но здесь, по крайней мере, видно небо. А если повезёт, то и солнце. Ну и воздух, конечно… Позднее, пообедав и расположившись в номере люкс, она с удивлением слушала гитарное пение за стеной и вспоминала, как вчера взволнованная Катя заезжала к ней попрощаться перед отъездом в Англию – виза наконец была готова, так что Малиновский, Милко и Зорькин оставались “на хозяйстве”. – Во-первых, я очень боюсь летать. Во-вторых, как мой приезд воспримут родители Андрея, кто я такая и что там делаю накануне операции Павла? В-третьих… Понимаете, я никогда ни в чем не чувствовала себя уверенной, кроме работы. Здесь я могу держать все под контролем, часами рассуждать, спорить, приводить железные аргументы… Даже признав ошибки, спокойно двигаюсь дальше. Но как только что-то касается сферы эмоций, я словно ступаю на зыбкую почву. В последние недели – в большой степени благодаря вам – я чувствую себя более привлекательной внешне. И это, конечно, помогает. Но все равно достаточного внутреннего равновесия пока обрести не удается. Остаётся неуверенность, подозрение, что меня нельзя ценить такую, какая я есть… И страх: что будет дальше? Катя вздрогнула, в который раз некстати вспомнив: “Как бы я хотел дать тебе уверенность, веру в себя, в будущее. Ты так нужна мне, такая, какая ты есть". Прикрыла глаза и задумалась. Ведь дело не только в вере в Андрея. Вот этой веры в себя и в свое будущее ей и не хватало. Юлиана перед отъездом в Египет (все разъезжались кто куда) призвала ее сосредоточиться на настоящем и не питать себя ни тревогами, ни иллюзиями, велев захватить с собой волшебный календарик. Но обретение баланса – процесс нелинейный и не быстрый… – Катюш, ну как не стыдно-то! Ты только оглянись вокруг: сколько народу тебя ценит! И не только как специалиста, – отвлекла ее от размышлений Уютова. Катя вспомнила ещё один прощальный разговор – с Жюльеном в “Ришелье”. Он улетал в головной офис в Лион, и вот он уж наверняка ценил ее: – Жаль, Катрин, что вы не полетите со мной, но я все понимаю. У вас иной путь, хотя, если вдруг передумаете… Шучу-шучу, не пугайтесь. Господин Жданов, кажется, настроен весьма решительно. Кстати, он очень мило поговорил со мной, извинился… Думаю, и у компании, и у вас все сложится наилучшим образом. Но давно я не встречал девушку, которая не утратила способности так мгновенно и восхитительно краснеть. Желаю сохранить этот навык навсегда. Катя крепко обняла Ольгу Вячеславовну: – Конечно, вы, как всегда, правы. Постараюсь об этом не забывать. Спасибо за все – и постарайтесь как следует отдохнуть, – Катя вздохнула: положа руку на сердце, родителей Андрея и вообще их совместной поездки она боялась все равно… Гитара за стеной не затихала. Ольга Вячеславовна слегка нахмурилась: время позднее, но не стучать же на отдыхе, словно сварливая соседка. Хотя песни хорошие, да и голос… Подумав, она всё-таки решила постучать в дверь и познакомиться, чтобы ее просьба закончить пение выглядела как можно более доброжелательно… *** Рома возвращался в Москву и встревоженно поглядывал на телефон: опять позвонила очередная рыбка, которую пришлось заблокировать. Сколько их еще осталось, интересно? Номер бы сменить, но слишком многим придется давать новый... Вспомнил, как внешне легко и с пониманием реагировала на все эти звонки и эсэмэски Жанна, но осознавал, что ее это не может не задевать, да и сам чувствовал себя по-дурацки. Тут же набрал ей, сообщил, что скоро будет, и немного успокоился. Положив трубку, Жанна задумалась. Действительно, когда до нее случайно доносились отголоски Роминой "иной жизни", она отшучивалась и всячески изображала спокойствие, дабы не выглядеть ревнивой или истеричной, но на самом деле волновалась: ни ее печальный личный опыт, ни репутация Ромы не способствовали безмятежности и абсолютному доверию. Позже, уложив Мишку спать и закурив, она вдруг вспомнила, как тогда, в школе, было страшно за маму и Гошку; как страшно было в начале практики; как страшно бывает и сейчас. Вдруг не справлюсь, вдруг что-то случится с ребенком или мамой. Но что бы она могла сделать, дав волю этому страху? Про себя – выровнять дыхание, внешне – невозмутимость и действие. Я постараюсь сделать прямо сейчас все, что смогу. Страх парализует любое действие, тревога за будущее парализует настоящее. И именно потому, что совершенно неизвестно, что там завтра за поворотом, надо выжать максимум из текущего момента. Снова завибрировал телефон: Жанна просила Рому не звонить в дверь, чтобы не разбудить Мишку. Подошла и открыла, удивившись, как вдруг подскочило сердце. – Привет. Спит? – Рома с какой-то странной робостью зашёл в коридор и протянул ей небольшой букет нарциссов. – Ага. Ужинать будешь? Мой руки, проходи на кухню. Жанна смотрела в окно, когда Рома вырос за спиной и уткнулся в ее кудряшки. Оба заговорили одновременно и засмеялись. – Знаешь, я очень так себе человек, – начал Рома говорить Жанне куда-то в шею, поминутно сбиваясь. – Но уже меняюсь к лучшему. Буквально на глазах. Завтра вот иду крестить известную тебе малышку. – Но совсем недавно у тебя была… совершенно другая жизнь. Вдруг тебе захочется к ней вернуться? – К одиночеству и пустоте? Что-то не тянет. – Звучит пафосно. А если потянет? Новая интрижка, новые впечатления? – Новые впечатления у меня и так каждый день, а любовь старая. Жанна резко развернулась и внимательно посмотрела на него. – Ккакая любовь? – Первая. И последняя. – Я… – сказанное им слово ее здорово пугало, и Рома это понял. – Тссс… Я бы хотел к тебе переехать. – Прямо сюда? – Прямо сюда. После долгого поцелуя Жанна отпрянула: – Минуточку. Отбежала, потом вернулась: – Вот ключи. Ну, чтобы каждый раз звонить не пришлось. Если ты серьезно. – А ты серьезно? Не передумаешь? – Посмотрю на твоё поведение. Вообще не хочу загадывать, что будет завтра. Попытаюсь временно усыпить всех своих тараканов. – Помочь? – Попробуй. Есть хочешь? – Я хочу другого. *** Кира и Маргарита гуляли во дворе больницы Папуорт в Кембридже. – Я вижу, Павел Олегович настроен бодро и решительно. Маргарита, вы молодец. Держитесь, пожалуйста. Как вам врач? – О, доктор Стерджесс прекрасен. Но, Кирочка, дорогая, что всё-таки у вас произошло? – Я вас умоляю, только из-за этого не волнуйтесь, пожалуйста, — загадочно улыбнулась Кира, — Вот скоро Андрей приедет – и сам вам все расскажет. У каждого из нас теперь начинается своя жизнь. А я возглавлю европейский филиал "Зималетто" – ну разве это не мечта? Акционеры всецело одобрили мою кандидатуру. Маргарита покачала головой. Кира показалась ей какой-то новой, очень независимой, нездешней, как бы вне зоны ее досягаемости. Интересно, каким предстанет собственный сын? Кажется, она переставала контролировать ситуацию. – Ничего не понимаю. Что там, ради всего святого, у вас произошло? Одно знаю точно: Пашу волновать пока ничем нельзя. Ты как? – Я лучше всех! Позвоню обязательно. Мне пора на поезд до Лондона. Держитесь, Маргарита! Fingers crossed. – Звони, девочка. И пиши. Я так хочу, чтобы вы оба были счастливы: и ты, и Андрей… – А так, надеюсь, и будет – только не вместе. Все будет хорошо, обещаю. Женщины обнялись, Кира поспешила на такси до вокзала, а Маргарита так и стояла, обняв себя за плечи и подставив лицо зябкому ветру… Из Лондона Кира тотчас вылетела в Прагу. *** Кристина загорала в шезлонге у бассейна в отеле "Риад Джамай". В Фесе было уже тепло, но, к счастью, не жарко. Саши не было уже три дня, но она не волновалась, твердо зная, что Высшая Сила непременно позаботится о своем непутёвом сыне. Воропаев арендовал в Касабланке машину и целый день кружил по городу, пока его не остановил местный полицейский: почему месье ездит несколько раз по одному и тому же маршруту? Месье заблудился? О да, месье заблудился с концами. Зачем он здесь? Почему дал себя увезти якобы к какой-то целительнице? Почему бы ему не сгинуть в недрах Атлантики? Обхватив голову руками, он часами ходил по побережью, арендовал яхту, уснул в ней и чуть не утонул; вспоминал жуткие кадры с пьяным отцом и чувствовал то ненависть к нему, то жалость, то мучительный стыд, то пустоту и злобу. Вдруг в воспаленном сознании отчетливо всплыл один эпизод: ему десять лет, в гостях любимые бабушка с дедушкой, милые, интеллигентные люди, он играет им на пианино, и вдруг врывается пьяный отец с кривой ухмылкой и издевательски сообщает, что играет он полную фигню, потому что училка его – дура, а сам он пустое место… Он тогда разрыдался и хлопнул дверью… А уже на другой день отец был сама доброта и участие и, вероятно, уже совсем не помнил, что говорил и делал накануне… Временами он раздражался на мать за то, что не развелась с ним, и тут же сочувствовал ей; злился на сестер за груз своей ответственности и тут же ощущал острый приступ любви к ним… Периодически сильно накрывала зависть к Андрею, у которого все всегда было благополучно и который все получал легко, словно по щелчку, как данность: симпатию окружающих, компанию, любовь лучших в мире женщин… – Месье, вам плохо? Мне никак, мать вашу. Ниц. Нигил. Ничто. Может, меня вообще уже больше не существует. Так, оболочка. Чувство временной эйфории от спиртного или веществ сменится ещё большей апатией и осознанием собственной никчемности. Деньги и власть тоже неплохие наркотики, даже, пожалуй, покруче, но и их действие уже изрядно притупилось. Может, и правда утонуть в океане – и дело с концом? Фу, как мелодраматично, Воропаев. А главное – никто не оценит, но сестры, пожалуй, расстроятся. Как ни крути, для сестер он этого не желал. Ради них и согласился на всю эту дурацкую авантюру. Через несколько дней он разыскал Кристину и плюхнулся на ее шезлонг: – Ну все, сдаюсь. Ты победила, сестрёнка. Твой братец дошел до точки. Делай все, что считаешь нужным, только никому не говори – или о таком тебя просить бессмысленно? – Обижаешь, дядька, – размеренно ответила Кристина, словно они не виделись минут пять. – Молчание – моя истинная суть. Мне хватает и внутреннего голоса, который, кстати, нашептал мне, что ты вот-вот объявишься. Если с кем здесь и переброшусь парой фраз, то точно не о тебе. Сейчас подкрепимся – и в путь, если ты готов. Солнце припекало. Дежурно улыбался метрдотель. Официанты разносили напитки. В бассейне плескались скучающие дамы средних лет – добыча красавцев жиголо, притаившихся неподалеку. Приглашенная джазовая певичка, похожая на Патрисию Каас и на его стервозную однокурсницу по Гарварду Аделу разом, пела Жака Бреля. Несмотря на банальность картинки, жизнь вдруг показалась Саше не такой уж мерзкой. *** Катя опасалась, что между ней и Андреем возникнет неловкость, и, наверное, именно поэтому нервно болтала не переставая еще на посадке и потом в самолете, однако Андрей, тщательно скрывая свое волнение, все время держал ее за руку, переплетя пальцы, и она постепенно успокоилась. В итоге оба говорили наперебой, и обоим было жутко интересно, и говорили они обо всем подряд и во время всего полета, и в Лондоне, и в поезде до Кембриджа: Андрей объяснил, что сперва они остановятся в прекрасном Bed and Breakfast, который держал давний знакомый их семейства Стив: это аутентичнее, чем отель, очень по-британски, уютно, с настоящим камином и и обязательно с внушительным завтраком, собственноручно приготовленным гостеприимным хозяином. Переночуют, навестят Марго и Павла перед операцией, погуляют по городу, может, побудут еще пару дней, потом отправятся в Лондон на переговоры с партнерами, которых нашел отец… Вечером они добрались наконец до очаровательного коттеджа с двумя спальнями, двумя ванными и террасой и только тут замолчали. Разбрелись по ванным, где среди прочего обнаружились огромные махровые халаты. После душа Андрей прошел на кухню, где хозяин оставил бутылку вина и сыр, и начал было накрывать на стол, но тут увидел Катю прямо совсем рядом. Хотел предложить вина – и не смог. Притянул к себе, слегка развязал пояс халата, просунул внутрь ладони, обнял горячую кожу. Что-то зашептал на ухо, чего сам не знал и не понимал, подхватил на руки и бережно отнес на кровать. Но осторожность и нежность стремительно уступили место страсти, и Катя вспомнила это ощущение, когда каждый миллиметр кожи вспыхивает от его поцелуев, когда маленькая девочка внутри, сжавшаяся в комочек от страха, вдруг расслабляется и расцветает — распускается, как колокольчик подснежника, устремившись лепестками к робким лучам мартовского солнца… Что-то безграничное и глубокое, невыразимое по своей силе, переполняло ее, и она дарила это ему, а он тонул в этой взаимной ласке и принятии. Он видел, чувствовал, как отступают Катины обиды и тревоги, и внутренне поражался, что она решила целиком отдаться этому счастью, что она смогла довериться ему снова, что они вместе, и он может дразнить ее, и доводить до исступления, и зацеловывать, и шутить. и просто дышать рядом. В унисон. Вторая спальня им так и не понадобилась.