Ни одного верного решения

— Я был уверен, что он знать меня больше не хочет, поэтому избегает, — Минхо хватается за голову. — По крайней мере, так казалось. И я тоже старался держаться от него подальше, чтоб не мозолить глаза лишний раз. Чанбин отхлёбывает пива и морщится. Ему, пожалуй, уже хватит. — А тем вечером, — продолжает Минхо, с трудом набирая воздуха в лёгкие, — он захотел познакомиться. Познакомиться! Или он решил простить, забыть и буквально начать всё заново, или реально ничего не помнит. — Что из этого больше похоже на правду? — спрашивает Чанбин до неприличия спокойно. Ровный тон его голоса и расслабленная поза резко контрастируют с буйствующей аурой вокруг сидящего рядом Минхо. Видели бы второго метеорологи — разослали бы уже всем сообщения со штормовым предупреждением, а Чанбину лично вручили бронированный зонт. Но Чанбин не боится — привычен к подобным состояниям у друга и бывшего коллеги. — Мы общались весь тот вечер и уже неделю с начала новой смены, — Минхо поднимает к потолку натёртые до красноты глаза, — и похоже, что не помнит, на самом деле. Господи, мать твою, я думал, что он попал туда как раз из-за того случая — до сих пор не смог отойти. Если нет, то тогда вообще не понятно почему. — А спросить? Или это в таких местах не принято? Что-то вроде врачебной тайны? — Чёрт его знает, — Минхо пожимает плечами, отпивая глотком почти треть кружки. — Кто-то сам рассказывает. Меня он спрашивал. — И ты спроси. — Вдруг соврёт? — Не исключено, — Чанбин не спорит. — Если он, правда, притворяется, то лжец из него просто божественного уровня. Минхо тяжело вздыхает. Чанбин, хрустя чипсами, наблюдает, как тот пьёт по очереди из двух кружек — запивает то ли пиво чаем, то ли чай пивом. Точно, штормовое предупреждение. Только бояться в таких случаях нужно не Минхо, а за́ него — это Чанбин уже знает. К сожалению. — Что ты ему ответил о том, как попал? — спрашивает он следом. — Сказал про проблемы с агрессией, — отзывается Минхо и, поймав осуждающий взгляд Чанбина, продолжает. — Что? Я даже почти не соврал. Сказал половину правды. Меня ведь, на самом деле, зимой отправили туда после того, как я «уважаемому гостю» подносом по клешне заехал. — До сих пор не понимаю, как тебя тогда не уволили. — Нечего знатока из себя строить! Пусть ещё спасибо скажет, что я ему эту руку на сковородку не положил и не показал на ней же, что такое «medium well», точно бы согласился, что достаточно прожарено. А так всего лишь парой сломанных пальцев отделался. Чанбин качает головой. Вспоминать тот случай особо не хочется. — Не об этом сейчас, — Минхо нервно стучит пальцами по столу. — Получается ведь, ты с ним первым заговорил? — С гостем? — Нет, в санатории. — А… Он плюхнулся на диван в полуметре от меня — что мне оставалось делать? Сбежать? Было бы не лучше, — Минхо снова тяжело вздыхает и откидывается на спинку дивана. — Думаю, если б мы не познакомились ещё раз в тот вечер, он бы не приехал на эту смену. — А ты? — Чанбин смотрит настолько выразительно, что у Минхо начинает жечь щёку. — Приехал бы снова, если бы был уверен, что он не вернётся? Минхо не отвечает. Зажмуривается, снова трёт ладонями и так уже воспалённые глаза. — Возможно, — Чанбин снова подаёт голос, — это шанс, который дал тебе или он, или сам Всевышний. В твоих интересах не делать глупостей. — А если он потом?.. — Что будет потом — увидим потом. На пару минут в комнате повисает тишина. Обоим нужно выдохнуть. Тем более, Чанбин не успел ещё толком отдышаться от своей поездки по работе, как тут на него свалился лучший друг с такими новостями. Минхо с момента первого визита в санаторий не раз упоминал в переписках, что кое-что случилось, но «разговор не телефонный». Чанбин был готов услышать что угодно, но не то, что ему поведали в итоге. Минхо осушает кружку и звонко возвращает ту на стол. Чанбин кривится, косясь на недопитую жидкость в своей. Похоже, после сегодняшней встречи он любит пиво ещё меньше. Минхо, в очередной раз тряхнув головой, усаживается поудобней. — Пора закрывать во всём городе качалки, — выдает он вдруг, глядя на сидящего рядом. — А то у тебя футболка на груди вообще треснет. — На себя посмотри! — фыркает Чанбин. — У меня была причина! Мне нужно было где-то перебеситься. Ты пропадал в командировке столько времени. Я три с лишним месяца в себе держал. — Только ковёр не запачкай! — Да пошёл ты! — отмахивается Минхо, глотая смешок. Самое сложное высказано, теперь можно подурачиться.

***

Первая летняя смена нескромно прибрала себе самые длинные дни в году; многие гости утверждают, что от этого чувствуют себя более полноценно — в короткий световой день зимой силы покидали их слишком быстро, а жизнь будто бы проходила мимо, съедалась властвующей темнотой. Между тем, вторая неделя уже близится к концу. Выходные обещают сделать открытыми — разрешить посещение соскучившимся друзьям и родственникам. В другое время такое без особой надобности не приветствуется, как и выход гостей смены за территорию. Есть только пара людей, вроде Минхо, для которых по каким-то причинам сделали исключение. Джисон всего дважды покидал санаторий, чтоб дойти до магазина через дорогу от главных ворот, и то укладывался в жалких двадцать минут. Свободного времени у гостей много, Джисон не привык тратить его на праздные беседы с кем попало — разговоры ради разговоров — поэтому искал, чем занять себя в одиночестве (уже не таком опостылевшем. Оно начало ощущаться таковым всё меньше, когда перестало быть единственным вариантом существования). Джисонов телефон успел превратиться в читалку, а пустая тетрадь, взятая на всякий случай, — в личный дневник. В прочем, интересные люди тоже нашлись, хотя к общению с некоторыми из них пришлось приноровиться. — Оказывается, мы с Феликсом из одного города, — рассказывает Джисон пришедшему к нему в корпус Минхо. — Только из разных районов, поэтому никогда не пересекались. Минхо, войдя в комнату, первым делом плюхается на кровать. Джисон, закрыв дверь, перекладывает что-то на тумбочке. — По-хорошему завидую его социальным навыкам, — продолжает он. — Феликс, даже не разговаривая, привлекает больше людей, чем я, и от жизни в общем-то не отказывается. — Есть такое, — кивает Минхо. — И ты тоже, — говорит Джисон, не оборачиваясь. Минхо молчит пару мгновений — не соображает сразу, что услышал — а после переспрашивает: — Что тоже? — Привлекаешь людей, — отвечает Джисон, подходя к свободному месту на кровати. — Заметил, как на тебя смотрят? — Пусть смотрят. И на тебе взгляды останавливаются, если ты не обращал внимания. — На тебя смотрят с восхищением, — Джисон, усевшись, подбирается ближе — заглянуть прямо в лицо, — иногда со страхом. Но это скорее из-за того же восхищения. А на меня смотрят как на психа. «Что это вообще за нелепый придурок?!» или вроде того. В кошачьих глазах Минхо переливаются и лучатся звёзды. Лица слишком близко. Джисон вдруг осознаёт, что, похоже, позволил себе слишком много (личное пространство — не забывай!). Буркнув «извини», он зажмуривает круглые тёмные глаза, похожие на беличьи, и отсаживается подальше, вжимается в деревянную спинку кровати. — Всё нормально, — говорит Минхо. Существуют ли другие слова, кроме «всё нормально», которые нужно сказать, когда внутри всего чересчур много? — Сегодня вечером занятие по арт-терапии, — помолчав, Минхо меняет тему, — а значит, идём целовать Хёнджину руки. — Это обязательное условие? — спрашивает Джисон, выгибая бровь. — Он художник, — поясняет Минхо. — Раньше был каким-то крутым фотографом, но не любит про это рассказывать. Мы, кстати, с ним тоже из одного города. Город у нас крошечный, если заметил, но тоже до этого не встречались. В сети его тоже не видел. У него теперь художественный блог. — Интересно. А город я почти не видел, приехал из соседнего сразу сюда. Даже не знал, что здешняя территория ещё городом считается. — Технически санаторий в черте города, хоть это и самая окраина с южной стороны. Я живу в противоположном конце, полчаса на автобусе, а вот работа с санаторием рядом — можно пешком дойти. Так что даже проще ходить отсюда. Домой пока без особой надобности не катаюсь. Помню, до благоустройства ходил мимо территории, смотрел на болтающиеся старые фонари и искренне надеялся никогда не попасть за этот забор, — Минхо смеётся. — Думал, в такие места отправляют только полных психов и закрывают до конца жизни.

***

В шесть вечера Читальня по обыкновению наполняется людьми. Сегодня группу ведёт доктор Чон, а значит — готовь правое полушарие. Блондинка доктор Мин больше любит обсуждения и дискуссии, а вот доктор Чон частенько проводит креативные занятия, поэтому клиенты с творческим кризисом чаще попадают ко второму. В их числе и Хёнджин. Феликс — тоже его клиент, но предпочитает своё творческое прошлое не слишком-то упоминать и не брать в расчёт. — Сегодня попробуем рисовать словами, — объявляет доктор после беседы о связи живописи и литературы. — Буквально. На листе в руках худого высокого доктора Чона рисунок, на котором, если приглядеться, все линии состоят из написанных слов. — Что рисуете, тем словом и пользуйтесь. У кого-то из собравшихся брови недоумённо ползут вверх, кто-то в предвкушении трясёт ногой под столом. «Море, море, море, волны, волны, волны, песок, песок, песок». Слова извиваются, цепляются, кружатся, обволакивают. Много-много-много слов складываются в пушистые облака, зеленоватую толщу воды, кроны деревьев. «Тоска», «печаль», «безысходность» и «апатия» сплетают абсолютно чёрный натюрморт на одном из листов. «Паутина, паутина, паутина» — ложится в верхнем углу, сползает по стене, оплетает остывшую подушку. «Лучи, лучи, лучи» оранжевого по-детски нарисованного солнца забираются в кухонное окно на другом. «Кофе, кофе, кофе» парит в фарфоровой чашке. «Море, волны, облака, паутина, печаль» — в Читальне слишком много слов. Слишком много слов вмиг становится во всём мире в принципе. У Феликса ни одного слова внутри — они привыкли застревать в вечно больном горле, таять на неподатливом языке, падать в кислоту желудка и ядом растекаться по венам. Но вихри букв упрямо начинают стучаться в голову снаружи, полосовать строчками глаза. Карандаш в руке Феликса пару раз заносится над бумагой, но не решается её коснуться — не должен. Время тянется бесконечно, как ползающие повсюду ленты букв. Грифель карандаша с хрустом ломается, пачкая белый лист по центру цветной пылью. Феликс резко поднимается с места и сквозь рябящую муть в глазах выбегает наружу — с него хватит. Пока одни не отрываются от работы, а другие начинают переглядываться и перешёптываться, Хёнджин тоже встаёт из-за стола и направляется к выходу. — Только не тащи обратно, если не хочет, — говорит ему вслед доктор Чон, легонько кивая. — Не буду, — отзывается Хёнджин. — Просто проверю. К вечеру небо затягивает тучами. Ещё по пути сюда гости заметили тёмно-дымчатые облака на яркой лазури, сейчас же всё пространство над головой застелено серым пологом. Такая погода впервые с самой середины мая. К отсутствию солнца прибавляется сменившийся ветер. Он теперь вместо приятной прохлады приносит ощутимые мурашки и заставляет поёжиться. Ждать дождя? Феликса долго искать не приходится, тот обнаруживается сидящим на одной из скамеек, отгороженных от Читальни рядом деревьев. Хёнджин присаживается там же. Феликс не реагирует, медовые глаза смотрят куда-то в серое небо, что выглядит сейчас таким же пустым, как лист бумаги, с которым не удалось справиться на занятии. «Он замёрзнет», — проносится в голове Хёнджина, когда он смотрит, как ветер треплет Феликсову чёрную футболку. Самого Хёнджина потряхивает даже в застёгнутой толстовке. Феликс даже не достаёт телефон, из чего Хёнджин делает вывод, что говорить тот точно не настроен, но оставлять его тоже не лучшая идея, поэтому остаётся только один вариант. — Хочешь, помолчим? — предлагает Хёнджин, и Феликс наконец переводит на него взгляд. Ветер поднимает пыль на тропинках, шуршит кронами деревьев, заставляет трепетать лепестки цветов шиповника, кусты которого посажены между скамейками. От ветра больше не холодно — плечо, к которому Хёнджин прижимается вплотную оказывается не просто тёплым — горячим. Осколки солнца просы́пались Феликсу не только на лицо, они также приютились и внутри. Наверное, поэтому Хёнджину порой кажется, что Феликс светится. Наверное, поэтому он и тянет к себе, даже когда молчит, просто одним своим существованием. Длинные Хёнджиновы пальцы, что уже успели застыть, как-то сами цепляются за крошечную ладонь сидящего рядом. Проходит то ли несколько минут, то ли несколько жизней — сообразить сложно — а после Феликс выуживает из кармана джинсов телефон. «Можешь идти. Я уже в порядке. Спасибо.» — читает Хёнджин на экране, а следом ловит улыбку на усыпанном осколками солнца лице. В столовой всё ещё обсуждают словесные картинки с прошедшего занятия. Кто-то всё ещё нервно давится смехом от шедевра, созданного Минхо. — Это кот. Неужели непонятно? — кажется, совершенно искренне возмущается тот. — Если это кот, то он пережил не один зомби-апокалипсис, — бросает кто-то из дальнего угла зала. — Он так видит, — подаёт голос Хёнджин, сидящий рядом с Минхо и Джисоном. — Посмотрел бы ты, — обращается он ко второму, — что тот вытворил на художественном занятии в прошлую смену, надорвал бы живот. В Хёнджина прилетает скомканной салфеткой, Джисон смеётся в кулак и хлопает Минхо по плечу. — Мы просто ничего не понимаем в искусстве, — говорит он, с трудом побеждая сокращения диафрагмы. — У тебя особая эстетика. Хёнджиновых сгоревших мотыльков тоже обсуждают, и то, что он успел закончить рисунок, пробыв меньше чем на половине занятия. «Ярко, ярко, ярко. Крылья, крылья, крылья. Пепел, пепел, пепел…» Гости давно уже не сидят за столами по корпусам — выбирают компанию сами. А Феликс сегодня, похоже, выбрал не приходить. «Ты где?» — пишет ему Хёнджин, не глядя подцепляя вилкой что-то с тарелки. «На ужин не пойду. Не беспокойся. Просто не хочется никуда выходить», — отвечает Феликс. На выходе из столовой гостей застаёт ливень. Добраться сухим до корпуса вариантов нет. Хёнджинова толстовка становится от воды на пять тонов темнее, когда он бросает её на дверку открытого шкафа в своей комнате. В холле на вешалке сушится другая — Феликсова. Хёнджин до последнего надеялся, что тот придёт под зонтом, раз так захотелось попасть в другой корпус во время ливня. Феликс сидит за тумбой перед листом бумаги в окружении разбросанных цветных карандашей и катышков от ластика. Хёнджин в другом конце комнаты смотрит в окно. По стеклу льётся. В комнате горит свет — обычно в это время в нём нет надобности, но сегодня слишком темно из-за туч и текущей по окну воды. — Закончил? — спрашивает Хёнджин, обернувшись, когда перестаёт слышать, как грифель шаркает по бумаге. Феликс кивает. Лист перед ним лежит чистой стороной кверху. Хёнджин подходит, чтобы помочь убрать творческий беспорядок. — Можешь показать только доктору Чону, — говорит он, складывая сточенные карандаши в пенал. На что Феликс качает головой. «Я покажу только тебе», — набирает он в телефоне и переворачивает лист, а Хёнджин во второй раз за сегодня теряет чувство времени, застыв на месте. Скамейка, цветы шиповника, фонари и серые облака. Всё нарисовано из одного и того же слова — «тепло».

***

— А теперь по традиции вопрос для каждого, — привычно объявляет доктор Мин на утренней группе. — Есть варианты? Джиу, как всегда, предложит нам что-то на подумать? — Возможно… — тянет девушка, заправляя за ухо прядь длинных волос. — Случай, когда вы нарушили правила, но нисколько об этом не жалеете. — Отлично, — соглашается доктор Мин с улыбкой. — Тогда с тебя и начнём. Джисона всё ещё клонит в сон из-за ночного дождя. Сегодня с неба больше не льёт, но солнце, видимо, решило пока взять выходные. Глаза закрываются сами собой, а мозг отказывается ясно соображать, посему большая часть ответов до него не долетает вовсе. «Что-то про нарушенный устав на работе и ссоры с родителями — скука-то какая», — бубнит Джисон про себя, решив, что рассказать ему в этот раз нечего. Он бы снова проспал до обеда, но Минхо предупредил, что исчезнет на пару дней из-за работы и ещё каких-то дел, так что Джисону нужно застать его сегодня утром, пока тот не уйдёт на вечернюю смену. — Лишился водительских прав за превышение скорости и ещё кучу нарушений, — вдруг слышит Джисон над самым ухом. Пришла очередь Минхо. — И не жалеешь? — спрашивает кто-то из собравшихся. — Это же очень опасно! Ненавижу такое. Совсем без башки, — рычит сидящий напротив. — С человеком в моей машине нужно было очень спешить, — спокойно отзывается Минхо. — Тот человек в порядке? — Я уже был готов к чему угодно. Но, как выяснилось, исход не худший, хотя и не без последствий. — Спасибо, — говорит доктор Мин, чуть прищурившись. — Следующий. Джисон трясёт головой, показывая жестом на сидящего около него, и, кажется, окончательно просыпается. — Он, наверное, спасал кому-то жизнь, поэтому наплевал на правила, — долетает до ушей Минхо откуда-то из толпы, когда гости покидают Читальню. «Знала бы ты, что, если б не я, спасать бы никого не пришлось…» — проносится в его голове в ответ. — Ты говорил что-то про автобус. Думал, ты совсем не водишь. А оказалось вон как… — говорит Джисон, усаживаясь на скамейку, ещё немного влажную от дождя. — Я, правда, не жалею, — отзывается Минхо, садясь рядом. — Или разочаровал тебя такими новостями? — Ни в коем случае, — Джисон примирительно поднимает обе руки. — Если, как ты говоришь, была причина. Можем номерами обменяться? — предлагает он дальше. — Чтоб хотя бы остаться на связи в эти дни. Особой надобности в телефонах до этого у них двоих не было — обитают в соседних корпусах, проще видеться лично. Дёргать Минхо сообщениями на работе Джисону не хотелось, но сейчас отчего-то появилось желание на всякий случай знать номер. Минхо напрягается. Следит взглядом, как Джисон достаёт телефон из кармана. Потом одна его бровь подскакивает вверх, и только тут он согласно кивает. — Диктуй сначала ты свой, — говорит Минхо, роясь в кармане. Набрав номер Джисона, Минхо будто облегчённо выдыхает — совсем коротко — и нажимает кнопку вызова.