Моя Муравушка

-Ваше императорское величество, - голос дрожит предательски, а глаза лишь бегали по мундиру с красивейшей голубой ленточкой. Воронья голова не могла связать и пары слов для того, чтобы, чтобы разъяснится и настоятельно посоветовать не делать то, что задумано Николаем Павловичем. -Что? - нож с лязгом, противным до костей, проходится по прекрасному французскому столику сделанному из редкой древесины и щедро украшенной узорами, камнями и белыми, серыми красками. Рука ведущая холодное орудие - тверда, уверена и неотступна в своих деяниях. Глаза не моргают и лишь любуются красотой, красотой доставшееся бесплатно. Особенно белоснежная кожа Апостола была прекрасна при свете свечей, она буквально переливалась различными причудливыми оттенками, как настоящий алмаз, как лучший бриллиант. Понимаю, что остановился, замер и внимательно каждую волосинку, ресничку, какую-нибудь морщинку на гладком лице смотрю. -Я..м...вы.. - язык предательски заплетается, чуя что эмоции сильнее речей. Просто напросто сдаюсь. -Нечего сказать? - нож аккуратно, тыльной стороной клинка, касается белой кожи своим ледяным металлом, прижимается и гладит щёку, пред сим запылающую огнём стеснение и приливщую к ней горячую кровь. Ведёт вверх к острым скулам, по их грани до рта и обратно к уху, вниз от уха до чётких черт лица, быстро перемещается к подбородку и наверх к пухлым губам, губам которые ещё не успели зажить от прошлых приступов любви. -Ваше императорское величество, что же вы делаете? - язык невольно касается острого конца холодного оружия, после даёт его положить, облизывает, а холодное оружие не ранит. -Люблю, - спокойно, твёрдо, уверенно с тёплой ноткой. Поднимаю голубые глаза от ваших уст, к чёрным смолинистым и невинным очам. Приподнимаю бровь и с лёгкой пытливостью спрашиваю, - а вы? -Лблю, - жёванно, невнятно, коряво. Рука кладётся на мою шею, гладит район где находится кадык, приятно ласкает и слегка надавливает. В воздухе настигла тихая приятная томная тишина, лишь громкое дыхание и шелест тканей под рукой величества. -Прекрасно, - нож покидает мою ротовую полость и в сию же минуту оказывается брошенным, брошенным на ковёр с какими то причудливыми растительными узорами и животными неведомыми, рука до сего находившиеся на моей шеи, оказалось на моей щеке, - мой, только мой.

***

-Революция! Революция, господа! - восклицает слегка подвыпивший Иванов, подходя к приятно улыбающемуся писателю. -Да, так оно и есть, сударь, - писатель огибает круглый стол переполненный различной едой, алкоголем и бумагами о предстоящем, грядущем сломом российского общества, да и в целом России. В руках держит резной хрусталь с шипящим напитком, умелыми движениями вертя его в своей руке, показывает ведомые только ему знаки. Поправляет свой бежевый укороченный пиджак, кошачьим умным взглядом огибает находящихся в его квартире, - выпьем за нашу победу! В один час все весело восклицают и чокаются бокалами, выплёскивая шампанское на пол и стол. Офицеры весело поднимают шум и затихают ради того, чтобы выпить залпом, а кто лишь глоток, но всё же здесь царит радостное предвкушения завтрашнего дня. Только Сергей Иванович стоит поодаль, рядом с одной из дверей, держа в руках полный бокал и думая о завтра, о Николае. К нему подходит Трубецкой радостный, хлопает по плечу и приобнимает. -Сергей? - смотрит внимательно, пытливо. -М? -Как ты? -Отлично. -Хорошо. После господин Трубецкой, чувствуя напряжённость друга, упирается спиной в побелиную древесину и выливая игристое в себя, закрывает глаза. Там за затворенными очами разум рисовал прекрасную страну будущего, державу их пота и крови, труда и жертвы, которую они завтра принесут. Одновременно бабочки взлетели в животе, приятно лаская внутренние органы, так же одновременно яд шипов здравого смысла колол сердечную плоть. Всё сиё смешалось в одну непонятную субстанцию и текло по венам, по телу и липко, сладко отпечатывалось во всём диктаторе. Он резко отворяет свои глазёнки и переводит на стоящего в прострации капитана. Стоит как статуя каменная, не жив, не мёртв - гипсовое вояние талантливого итальянского, а может какого-нибудь другого, скульптура. Аристократ внешности такой, что и смотришь будто на красавицу заморскую, диву даёшься и завидно кто такой красотой владеет. Мысленно начинаю осознавать, что думы мои странны и по-большому счёту не нормальны. Вздыхаю, хмурю брови и смотрю на цыганские фокусы Полякова. -Что же, говорят что жениться вроде собирался? - тишина разбилась о землю Трубецкой навязчивости и неприятного молчания. А Сергей Иванович, до сей поры терзавшегося смутными сомнениями и чёрными раздумьями, поднял взгляд своих очей смольных и сфокусировался на гвардейском мундире князя. -Да, хочу, - хмыкнул носом, отводя свою бренную голову в сторону веселья за столом. -На ком же? - любопытство сжирает приличие, чувство такта и какого-нибудь здравого смысла. Князь наперает своим штыком прямо в душу, пытаясь разглядеть её до мельчайших пылинок и трещин. Все шумы и кутерьма застолья доносятся, как из под толщи ледяной воды на Фонтанке, чувствуя лишь своё дыхание, Муравьёв замирает. -Анна Бельская, - как оторвал и бросил, но страх оговориться был сильнее. -Хотел всё спросить.....Николай....что-то с вашими губами, а вы....как же так Сергей Иванович?...Хотел бы посмотреть на сей конфуз...а говорит "ты мой"? - всё доносилось до ух моих рвано, скомкано и погано. Слова не клеились в голове моей, не клеились в одно целое, а плыли, плыли льдом мартовским по Неве и так размыто, смутно было, что речь его была мне словно чужая, словно не русская. Меня бросает то в жар горячечный, то в холод зимний, то сухо во рту, то влажно. Пытка продолжалось, пока до моих плеч не коснулись, - Сергей что с тобой? -Всё нормально, нормально. Чувство прилившей тревоги камнем пало на мои плечи, ломая кости и обезображивая их в одну юродиву картину. Ноги слегка похолодели, по ним словно тысячи иголок партных кололи от бедра до ступней, чувство будто-то си были не из плоти и кости, а из ваты. Душа стала морем, в котором жуткий шторм ломал целые огромные суда на пополам, где волны были выше самых высоких зданий города Петра, где тучи свинцом и гарью носились по небосводу. Одновременно моё внутреннее состояние можно было сравнить с поганым ноябрём. Но впрочем, лицо было спокойным и по обычаю задумчивым. Немного постояв, двинулся к столу, где во всю Майбудько пытался разгадать загадку с перевёрнутым бокалом шампанского на блюдце. Размеренно подхожу, одну руку завожу за спину, упираюсь о холодную ножку бокала лбом, аккуратно придерживая блюдце ставлю сосуд на голову, отдаю императорский фарфор Майбудько и выливаю весь напиток в себя. Все хлопают в ладоши, а чувство чего-то плохого улетучилось вместе с приходом алкоголя. -Это было красиво! - восклицает литератор, лопая виноград синий, который будто и вовсе не ягода, а настоящий мёд. -Я тебе что показывал этот фокус? - с долей грусти произносит Поляков, разглядывая пустой хрусталь. -Это я тебя научил, ещё когда ты был караульным! - восклицаю, беру прекрасный ароматный сыр чедер и кладу себе на язык, медленно разжёвывая, наслаждаясь его солиноватым вкусом и насыщенностью. -Теперь мы все тут караульные, - грустно добавляет Иванов, ковыряя десерт из желе золотой вилочкой, - ну кроме-с Трубецкого Сергея Петровича, - явно язвительно произносит с долей презрения. -Господа, давайте лучше выпьем за Викторию! - Рылеев не дурно понимает, что ситуация слегка становится напряжённой, а нашего любимого князя явно не все здесь жалуют из-за его "удачливости", - За нашу Викторию! -За Викторию! - восклицает вся комната в унисон одному хору, все чокаются и пьют французский алкоголь.

***

-Сергей Иванович, - Николай Павлович сидя за столом в своих покоях, рукой в белоснежной перчатке, пальцем подзывает как собачку Апостола, - подойди, подойди. Офицерские сапоги стучат и медленно подходят к столу заваленному бумагами, открытой огромной старой книгой, неведомо на сколько страниц, чернильнецами в виде мифических девушек с деревьями и папкой кожаной бордового цвета. Рука велит подойти ещё ближе, сий не в силах не исполнить воли, подходит и опускаясь на колени, кладёт чёрную голову на ноги Великого князя, пока князя. Рука быстро зарывается в чёрных волосах, а её хозяин томно лишь вздыхает и умиляясь смотрит на него, улыбка расплывается на его устах. А сзади камин трещит и свет играет на бледно-изумрудных стенах, такой же огонь пылает в сердце завтрашнего императора. Голова носом уткнулась в одну из ног Николая Павловича, чувствуя нежные поглаживания на своей главе и шее. -Завтра будет тяжёлый день, Муравушка, - Николай вздымает голову вверх, лицо становится холодным и чувства замерзают до состоянии серьёзного, - И я не знаю, - молчанье, - Чтобы не случилось пообещай, что ты будешь мне верен. -Обещаю, - доносится с колен николаевых, снова ледяная вода волной в четыре этажа хлыстает мою душу бренную, ком к горлу подкатывает такой неприятный, что хоть взвой. Холодно в районе груди становится и так противно от самого себя, от своих желаний, мечт и грёз! Но это благо - твердит мне разум, но сердце такого внять просто не в состоянии и приходится его не слушать, а слушать разум. -Моя Муравушка, моя, - величество берёт двумя руками меня за щёки, грубо притягивает и целует: страстно, нежно, влажно и быстро. Остраняет и продолжает, - и что же жениться изволил? - ревность опять режит сердце императора государя Всероссийского. -Нет, нет ваше императорское величество! Я ради консперации, не могу же я сказать, что я ваш, - свожу брови к переносице и хмурюсь. -Значит не люб тебе никто кроме меня? -Только вас, ваше императорское величество, только вас, - тихо, томно говорю. -Не хмурься, Муравушка, - сердце отпустило, после слегка улыбаясь краешками губ, Николай продолжал, - тебе не идёт. -Как скажите, ваше импе-, - в этот момент самодержавец меня перебил. -Муравушка.