Приложи руку, сделай шаг

      Субин с подозрением косится на экран телефона, мысленно перебирает моменты из своей жизни, пытаясь понять, в какой именно всё пошло по одному месту.       Получается, что с самого рождения. Вселенная, обязательно было делать несносного идиота с пёстрыми волосами его соулмейтом? Это слово уже не страшит так сильно и не заставляет внутренности скрючиваться, однако до сих пор непривычно думать о Ёнджуне в таком плане.       Соулмейт. Соулмейт Субина.       Взгляд возвращается к открытому чату и вновь натыкается на последнее сообщение:       «Погуляем?»       Кто вообще так пишет? Ноль конкретики, никакой стабильности, сплошь треплющие нервы вещи. Субин читает и игнорирует, а Ёнджун продолжает писать, будто уверен, что всё получится, если дальше доставать человека до белого каления. У него не ангельское терпение, но что-то мешает просто взять и кинуть придурка в блок, поэтому приходится терпеть.       После их последней встречи Субин стал чувствовать себя лучше: вернулся здоровый аппетит, появилось желание сделать генеральную уборку дома, нашлось время перебрать одежду и выкинуть всё ненужное. Маленький кактус нашёл себе место в углу комнаты рядом с телевизором. Он даже выложил фотографию в инстаграм, где широко улыбается в объектив камеры. Как и ожидалось, число его подписчиков выросло втрое из-за Ёнджуна.       Точно, Ёнджун.       Субин щурится — привычка, передавшаяся от Ёнджуна — на чужую аватарку и начинает боязливо печатать. Куда катится его жизнь?       «Я не хочу гулять», — пишет он и надеется, что этого будет достаточно. Вот только когда дело касается одного определённого розоволосого придурка, никакие человеческие нормы не работают.       «Врёшь?»       В любой другой ситуации, с любым другим человеком Субин бы разозлился, но конкретно с ним получается только волноваться. Когда Ёнджуна нет рядом, он катит на него бочку, обзывает в уме, проклинает на чём свет стоит и не понимает, как такого терпеть можно. Когда Ёнджун рядом, голова пустеет, рефлексы берут верх над разумом, душа настойчиво шепчет дать к себе приблизиться. Довериться. И Субин это никак не контролирует. Именно поэтому страшно вновь оказаться рядом: высока вероятность потерять контроль окончательно.       Телефон пиликает, оповещая об уведомлении.       «Я поселюсь на работе Бомгю и буду караулить тебя, если не согласишься».       Субин закатывает глаза. Не легче караулить его у дома? На такой ответ от Ёнджуна прилетает весомое: «Ну я же не сталкер». Вот и как с ним уживаться? Откуда он вообще знает о его визитах к Бомгю? Вопросов целое море, а ответов — как камней на песочном побережье.       «Ладно».       Субин ничего не теряет — его ментальное здоровье не в счёт, оно и так убитое.

***

      Приглушённое мяуканье доносится со стороны кустов, вынуждая Субина на секунду замереть. Он подозрительно щурится, оглядывается и затем медленно подходит ближе. Звук не прекращается, продолжая тянуться давящей болью где-то под сердцем. Из-за тусклого освещения в парке невозможно нормально разглядеть что-либо, а вытаскивать телефон и пугать животное ярким фонариком совсем не хочется. Время примерно полдевятого, и Ёнджун должен подойти через минут двадцать, если надеяться на его пунктуальность.       Субин аккуратно присаживается на корточки, выдыхает холодный воздух и тянется к кустам, одним движением раздвигая их. В темноте вечера маленькая, хрупкая и болезненная фигура чёрного кота особенно ярко очерчивается. К горлу подступает неприятный ком, когда он замечает неестественно изогнутую лапу. Когда-то густая шерсть свалялась клочьями, пропиталась грязью и липкой кровью. По худым бокам темнеют рваные раны, а одно ухо надорвано, словно помятый лист бумаги.       Субин чувствует, как задыхается от увиденного; отрешённо подмечает, что руки начинают дрожать. Губы сами по себе поджимаются в плотную линию, а в уголках глаз скапливается влага.       В последнее время он плачет слишком часто. Впору сказать, что по пустякам, но в этом случае — нет. Сердце сжимается чересчур мучительно, непонятно даже, от чего больнее: от собственных проблем на фоне неуверенности и сомнений или чужой изодранной шерсти, на которой темнеют следы ударов.       Зачем так? За что?       Субин марает штаны о пыльную землю, протягивает руки к коту и вздрагивает от пронзительного шипения. Тут же отшатывается, прижимает их к своей груди, где бешено колотится беспокойное сердце.       Что делать? Как помочь?       Субин даже не знает, почему так боится прикоснуться. Он может просто взять этого кота в охапку и понести в ближайшую ветеринарную клинику, игнорируя протесты. Однако это кажется неправильным — заставлять стрессовать животное ещё больше.       Когда на плечо опускается ладонь, Субин подпрыгивает от испуга. Задирает голову, только чтобы в следующую секунду встретиться с внимательным взглядом лисьих глаз.       Ёнджун.       — Что ты делаешь?       — Я… — запинается Субин, смотрит то на дрожащего кота, то снова на Ёнджуна, безмолвно объясняя ситуацию. — Ранен, — отрывисто говорит он, затем понимает, как это странно звучит, и добавляет: — Он. Не я.       Боже, куда делся дар речи?       Ёнджун хлопает глазами, его брови слегка приподнимаются. Свет фонаря падает на его лицо так, что оно отдаёт опасной остротой и холодом, лишь пёстрые розовые волосы сглаживают картину.       Он опускается на корточки рядом, не убирая руку с плеча Субина, и наклоняется вперёд, чтобы взглянуть на настороженно притихшего кота. От Ёнджуна веет таким спокойствием и собранностью, что Субин незаметно для себя успокаивается и расслабляется в плечах. Теперь всё будет хорошо?       — Эй, — тихо зовёт Ёнджун, смотря в глаза коту так, будто разговаривает с человеком, — пошли с нами. Мы поможем. — Он не тянется ближе, лишь укладывает ладони на землю тыльной стороной вниз, таким образом давая выбор. — Я тебя понесу, ладно? Идём со мной.       Субин чувствует себя странно, будучи свидетелем такой картины. В памяти резко всплывают фрагменты прошлого: такой же убедительный голос, прямой и просящий взгляд, протянутая рука и тихое «пойдёшь со мной?» В груди резко тяжелеет, будто туда запихали камни; дышать становится труднее.       Кот не двигается несколько долгих секунд, но всё же приподнимает лапу, чтобы положить её рядом с чужой ладонью. Это и есть ответ. Это доверчивое «да».       «Да», несмотря на болезненное прошлое и боязнь снова оказаться избитым.       Субин — тот, кто чувствует себя избитым прямо сейчас.       Ёнджун бережно подкладывает руку под позвоночник и аккуратно приподнимает, в следующую секунду подхватывает крепче и быстро прижимает к груди. Его глаза на короткое мгновение расширяются, во взгляде мелькает что-то неизведанное, и это бьёт по Субину сильнее, чем ожидалось. Ёнджун медленно — чтобы животное контролировало ситуацию — наклоняется и прислоняется лбом к здоровому участку тела.       «Я тебе не наврежу».       Кот начинает дышать медленнее, удобно свернувшись в чужих руках, окружённый теплом.       — Где ветеринарная поблизости? Ты посмотрел?       Субин моргает, встречает мягкий взгляд и торопливо вытаскивает телефон. Пальцы слушаются с трудом, но ему таки удаётся открыть карту.       — Восемьсот метров, — озвучивает Субин расстояние от их местоположения до ближайшей клиники. Нормально. Надо поторопиться.

***

      Ветеринарная клиника встречает приглушённым светом и стерильным запахом антисептиков, который витает в воздухе, смешиваясь с лёгким ароматом медикаментов и чем-то ещё — тревожной энергетикой ожидания. Вдоль стен тянутся ряды жёстких пластиковых стульев, где владельцы прижимают к себе переноски, шепчут что-то встревоженным питомцам или нервно теребят ремешки сумок. В дальнем углу лежит пёс — старый, с потускневшими глазами, а его хозяин гладит его по голове, словно прощаясь.       За стойкой регистрации сидит администратор — женщина в белом халате. Компьютер перед ней мерцает светло-голубым экраном, на котором мелькают карточки пациентов. Она ловко вбивает данные, заполняет формы, отмечает приёмы и распечатывает листы рекомендаций.       Субин съеживается, ощущая неприятный холодок на спине. Он интуитивно подходит ближе к Ёнджуну, чтобы чувствовать его присутствие и мнимую безопасность, которая передаётся ему из-за чужого безмятежного поведения. Кот слабо шевелится, поворачивает мордашку и прижимается носом к груди; зарывается там глубже, прячась за воротом лёгкой куртки.       — Здравствуйте, — начинает Ёнджун сразу, подойдя к ресепшену, — нужна диагностика и экстренная помощь.       Женщина поднимает взгляд, останавливается на коте и тихо выдыхает, позволяя волнению просочиться сквозь образ бесстрастия. Она проходится по клавиатуре, видимо, открывая новую вкладку, затем вновь смотрит на Ёнджуна. Он не дожидается уточняющих вопросов и тараторит:       — Мы нашли его в Нанджи Ханган, ошейника нет, он уличный.             Кот, словно почувствовав свою причастность к разговору, тычется Ёнджуну в грудь, относительно здоровой лапой цепляется за ткань толстовки, выпустив когти.       — Тише, — шепчет он, склонившись ближе, — всё будет хорошо. Веди себя хорошо. Люди здесь хорошие. — Ёнджун проводит рукой по шерсти, и даже со стороны этот жест выглядит очень нежным, бережным. Кажется, ему совершенно нет дела до того, какие слова из него вылетают, лишь бы расслабить.       Субина бы кто расслабил.       Волнение трепыхается в животе, затем поднимается к горлу и застревает там противным комом. Хочется самому прижать кота к себе, почувствовать в руках движение и удостовериться, что всё будет в порядке. Но он не успевает — слишком медлил.       Ёнджун аккуратно передаёт засыпающее животное девушке в белом халате, которая спустя несколько секунд скрывается за одной из многочисленных дверей. Субин выдыхает, и в этом выдохе столько напряжения, сколько он за последний месяц не испытывал. Исключая все ситуаций, связанные с розовым недоразумением.       — Давай присядем, — предлагает Ёнджун и, вопреки своим же словам, тянет не сопротивляющегося Субина к кожаному диванчику.       Голова тяжелеет так, будто он не спал двое суток как минимум. Однако его волнует другое.       — Почему ко мне он не пошёл?       — Ты боялся, — в одночасье отвечает Ёнджун, даже не раздумывая над смыслом вопроса. Кажется, он понял всё в тот момент, когда Субин просто посмотрел на него перед тем, как задать вопрос. Одновременно бесит и восхищает. — Животные чувствуют страх. Может, ты показался ему ненадёжным.       — Не опасным?       Ёнджун внимательно смотрит на него. Субин не отводит взгляд.       — Ты не можешь быть опасным. Не для таких, как они.       — Каких?       — Раненых.       Вдох застревает в горле. Как и пульс. Как и планета прекращает своё вращение. Почему он каждый раз говорит то, что неизбежно разрушает усердно выстроенные стены?       — Извини, наше свидание пошло немного не по плану, — улыбается Ёнджун, привалившись к спинке дивана. — Но покушать я тебя свожу. После этого.       — Мы не на свидании, — машинально возражает Субин, нахмурившись. Вот ведь гад самоуверенный. — Ты меня шантажировал.       Ёнджун коротко смеётся, зажмурившись, и эта картина тоже застревает в голове. Затем он съезжает вниз, чтобы уложить голову на плечо Субина.       Именно на этом моменте можно сказать, что всё кончено. И внешний мир, и клиника, и весь Сеул, а главное — собственная личность. Всё. Кончено.       Дыхание сбивается, что-то внутри переворачивается, жар распространяется по всему телу. Плечо горит сильнее всего. Субин не чувствует отторжения, страха, неприязни — ничего негативного. В нём борются смущение и волнение. Непривычка от такой, по ощущениям, особенной близости.       Когда не отвергаешь близость соулмейта — тепло затапливает изнутри. Таков вывод?       Господи, Ёнджун его соулмейт.       Субин замирает с удивительно спокойно бьющимся сердцем.       Ёнджун — его соулмейт.       Ёнджун.       Его.       Предназначенный.       Клубок медленно начинает распутываться; боль, всё это время сидевшая под рёбрами, потихоньку отпускает; мысли слегка проясняются. Не в такой обстановке он ожидал снизойти до озарения.       Субин неловко двигается, чуть съезжает в сторону и опускает голову на розовую макушку. Жмурится. Выдыхает.       Ёнджун напряжённо-удивлённо застывает. Субин видит под веками широко распахнутые глаза, даже если сам отказывается открывать свои. Это что-то на интуитивном уровне: когда чувствуешь эмоций — не только показанные, — видишь мимику, угадываешь будущие жесты, подстраиваешься под невысказанное состояние. Понимание с полувзгляда. Субину будто открылась новая дорога, новая возможность.       Возможность чувствовать Ёнджуна так же, как он делал всё это время с ним.       — Всё в порядке? — доносится снизу ровным тоном, но Субин внезапно понимает, что слышит напряжение. Понимает и то, что кожу на ключице приятно покалывает. Понимает, что Ёнджун тоже ощущает это самое покалывание уже на себе.       Его распирает от этих новых ощущений.       — Да, — шепчет Субин и трётся щекой, как сделал чёрный кот часом ранее, — всё очень в порядке.       Ёнджун хмыкает.       — Прям очень?       — Прям очень.       — Что хочешь поесть?       — Пиццу, — отвечает Субин незамедлительно, вдыхая запах горького миндаля и вишни. Так это шампунь такой? Или всё же духи какие-то? Гель для душа?       — Тогда пойдём есть пиццу.       В голову приходит просто ужасная идея. Ужасная, потому что…       — Я пойду с тобой.       Вот поэтому ужасная.       Ёнджун не двигается, ничего не говорит и, кажется, не дышит даже. Спустя несколько долгих мгновений он притирается носом, щекочет дыханием шею и придвигается ближе. На секунду мерещится, что собственная рука оказывается в чужой, но это лишь игры взбудораженного разума.       — Я рад. — Субин в его голосе слышит неприкрытое облегчение и благодарность, отчего у самого в животе тянет.

***

      — Как его назвать? — задумчиво спрашивает Ёнджун, поглаживая уснувшего кота.       Они дождались ветеринара, просидев на диванчике полтора часа. У Субина плечо свело уже на двадцатой минуте, но он никак не мог заставить себя отодвинуться. И не мог позволить Ёнджуну отстраниться: это первый нормальный тактильный контакт с момента их знакомства.       Свою голову на чужих коленях и холодные пальцы в волосах Субин старается не вспоминать. Ему тогда было отнюдь не хорошо, так что не засчитывается.       Кота отдали Ёнджуну, говорили тоже с ним, документы какие-то подписывал также он. Обычно Субин является тем, кто решает проблемы и берёт на себя ответственность. Оказывается, это даже приятно — позволить контролю перейти в другие руки. Не над собой, а над ситуацией.       Странные у него мысли. Наверное, из-за голода.       — Черныш? — предлагает Субин очень серьёзным голосом.       Невпечатлённый взгляд лисьих глаз никак не заставляет его передумать. Нормальная же кличка.       — Пусть будет Лун.       — Лун? Что это?       — Китайский дракон, — говорит Ёнджун, затем с улыбкой добавляет: — Потянуло на китайщину.       Когда на последнем документе ставится чужая изящная подпись, Луна забирают и переносят в комнату в самом конце коридора, напоследок попросив прийти за ним завтра после обеда. Так как у него нет хозяина, есть только два варианта: забрать под своё крыло или отдать в другие руки. Ёнджун незамедлительно согласился взять Луна себе.       — Пойдём кушать пиццу? — лукавит Ёнджун, наклонившись к его лицу.       Субин не отшатывается, но дыхание предательски сбивается, а пульс подскакивает. Ощущать на себе этот взгляд — внимательный, неотрывный, тягучий — оказывается удивительно приятно. Словно только он и существует в мире, только он один и нужен.       Ужасно слащавые мысли. Нужна промывка мозгов.       — Пойдём, — выдыхает Субин и едва успевает одёрнуть себя от того, чтобы взяться за руку Ёнджуна.       На улице ожидаемо темно, ветер громко свистит в ушах, но почему-то не холодно. Волосы превращаются в полнейший беспорядок, и Ёнджун заливисто хохочет, несмотря на то, что у самого дела обстоят не лучше. Его розовая шевелюра всегда находится в небрежной укладке, каждый раз примагничивая взгляд. Вот только сейчас пряди лежат в кошмарном беспорядке, торчат в разные стороны и хлещут по лицу из-за ветра. Субин всё равно считает Ёнджуна красивым и бесится от подобной несправедливости.       Над их головами ярко светят фонари, освещая тротуар; откуда-то с востока слышится концерт неизвестной рок-группы, на секунду цепляя внимание; Субин рассказывает ему о кактусе у себя дома, получая в ответ удивлённый взгляд и широкую улыбку; Ёнджун берёт его за руку и тянет на себя, когда мимо проезжает курьер на велосипеде. Субин ладонь не выпутывает — Ёнджун не отпускает.       По дороге им встречаются уличные перформеры, фокусники, даже студенты, раздающие листовки. Ёнджун пихает в карман куртки сразу четыре листовки и испуганно машет руками, когда девушка кланяется несколько раз на все девяносто градусов. Субин умиляется. И улыбается тоже, сам того не замечая.       Они останавливаются у трёхэтажной пиццерии с яркой неоновой вывеской. Аппетитный запах плавленого сыра вызывает урчание в животе, благо в шуме большой толпы этого не слышно. Люди выстраиваются в кривую и неорганизованную очередь, отчего желание находиться в этом месте угасает.       — Идём, — говорит Ёнджун, но потом оборачивается на него и, видимо, считывает нежелание на лице. — Мы будем не в общем помещении. — Он останавливается и дарит мягкую улыбку, легонько сжимая его ладонь в своей. — Будем наедине. Доверишься мне?       Господи, что за формулировки использует этот человек? Ни возразить, ни отказать, ни убежать.       Субин со вздохом кивает.       Внутри шумно, тесно, душно, но красиво — отрицать нельзя. Стены красного цвета с оранжевыми гирляндами и деревянными досками, на которых прикреплены фотографии сотрудников. Субин успевает прочитать какое-то пожелание на день рождения работницы в смешной зелёной шляпе с ямочками на щеках, пока Ёнджун выкрикивает имя, предположительно, владельца заведения.       — Ёнджун! — радостно кричит мужчина лет сорока, как только видит его, затем сгребает в охапку, трепля волосы. — Ты когда перекрасился, негодник? Говорил же, красный не трогать!       — Да это случайно вышло, хён. Потом обязательно всё расскажу, можно пока наверх подняться? Я с другом, — говорит он и одновременно указывает большим пальцем на Субина.       — Конечно. Тебе как обычно?       Ёнджун кивает, вновь обнимает мужчину и обещает остаться помочь закрыть заведение, на что получает раскатистый смех и хлопок по спине. У Субина в ушах до сих пор звенит ласковое «хён» гнусавым голосом, отчего мурашки пробегают по спине.       Он напрочь забывает о том, что собственная ладонь всё ещё лежит в чужой, и испуганно вздрагивает, когда его тянут к лестнице — на последний этаж. Здание трёхэтажное, но ещё выше находится маленькая, комфортно обустроенная подсобка.       Взгляд цепляется за аниме плакаты, деревянные полки с томами манги, потрёпанный бордовый диван с белым пледом и компактный круглый столик в центре. Субин медленно крутится на месте, оглядывая каждый уголок. На полу стоит золотистый светильник, на подоконнике стопками лежат книги и ручные открытки. С потолка свисают бумажные звёзды, закреплённые нитками.       Невероятное чувство комфорта затапливает волнами. Это место в сто раз уютнее его холодной квартиры.       Кто-то стучится в дверь, Ёнджун мгновенно распахивает её, забирает коробку с пиццей и тихо благодарит, прося передать повару привет. Он садится на пол, ставит коробку на столик и приглашающе похлопывает по месту рядом с собой, предусмотрительно застелив туда плед. Субин вновь неконтролируемо умиляется.       На его молчаливо вопрошающий взгляд Ёнджун с хитринкой в глазах улыбается.       — Когда родители вернулись в Калифорнию, я остался здесь один. Мама была против, но ей пришлось пойти на компромисс. Мы договорились, что если я смогу прожить год без них в доме тёти, то останусь в Корее, — начинает он, но прерывается, чтобы оттянуть кусок пиццы и передать Субину. — Тётя выгнала меня спустя два месяца, ни я, ни она маме и слова не сказали. Потом я нашёл это место, они тогда только строили бизнес. Попросил пожить у них, пока не накоплю на общежитие, а взамен предложил работать на несколько постов бесплатно.       — Сколько тебе было?       — Пятнадцать, — кидает как ни в чём не бывало он, с удовлетворённым мычанием перекатывая расплавленный сыр на языке.       У Субина сердце сжимается. Кожу на ключице покалывает.       — А сейчас где живёшь?       — Апартаменты чуть севернее центра. И вообще, кушай давай. Ты голодный.       Они несколько часов проводят за разговорами; Ёнджун бежит вниз, чтобы принести газировку, но возвращается с компотом, неловко улыбаясь. Субин замечает в углу настольные игры, и следующие полчаса уходят на то, чтобы победить Ёнджуна хотя бы раз, ведь он оказывается удивительно хорош в этом. Действительно гад.       Ему проводят экскурсию по подсобке, разрешают потрогать каждую мангу, открыть каждую книгу и даже погадать с помощью страниц и строк. Ёнджун снимает для него одну бумажную звезду с потолка и велит беречь её как зеницу ока. Субин закатывает глаза, называет его придурком, но крепко прижимает звезду к груди, запутываясь пальцами в красной нитке, на которой она повязана.       Красная нить.       Судьбоносная.       Субин не улыбался столько, сколько за один вечер с самым несносным человеком в своей жизни.