Кому лжет Оливер Гудман?

Утро встретило Оливера головной болью и тяжелой, царапающей сердце тревогой. Прошедший вечер, ознаменованный ссорой, закончился тем, что едва справившись с нахлынувшей панической атакой, он бросился за Альбертом, опасаясь, что тот, полный гнева, натворит глупостей, но альфы уже и след простыл, телефон молчал. «Ладно», — дрожащими руками Оливер принимает разом и снотворное, и успокоительное, — «Завтра…завтра сразу поеду к Мишелю». Но когда он приезжает в закусочную, то сердце сразу сжимается в предчувствии нехорошего. — Привет, — произносит Оливер, когда омега наконец подходит к его столу. — Доброе утро, — отвечает Мишель, — будешь что-то заказывать? «Он выглядит встревоженным», — нервно прикусив губу, Оливер наблюдает за тем, как Мишель скользит меж столиков, одаривая гостей неизменными улыбками, которые медленно стекают с лица, стоит тому отвернуться от людей, — «И невыспавшимся!» Расстались они на весьма неопределенной ноте — после его признания омега явно насторожился, и сейчас тоже не выглядел расположенным. — Мне неудобно говорить на работе, — коротко произносит он, опуская на стол кофе и тем самым только упрочняя худшие подозрения. Оливер знает, что это ложь — он не раз заглядывал на смены к Мишелю, и у того всегда находилось время переброситься парой слов, а порой и посидеть вместе, если посетителей было не так уж много. Сегодня утро вторника — и зал едва ли заполнен на четверть. «Он…не хочет меня видеть?», — омега сглатывает в резко пересохшем горле, — «Быть может, я сказал что-то не то тогда? Или сказал недостаточно?! Или с ним уже увиделся он?!» — Вчера я рассказал все Альберту, — произносит Оливер почти что в спину отходящему от стола Мишелю, — Сказал, что развожусь с ним, потому что хочу быть с тобой. На мгновение ему кажется, что он даже не получит ответа — Мишель замирает, сжимая в руках небольшой блокнот для записи заказов так, что бумага на верхнем листе сминается. — А что будет, если ты вдруг передумаешь? — в сердцах произносит омега, резко оборачиваясь на застывшего Оливера, — Что тогда будет со мной? Я останусь один с ребенком на руках? И что тогда буду делать, а?! — Мишель, я не…я не передумаю! — «Черт, что-то точно не так!», — с отчаянием думает Оливер, — «Мне нужно было вчера сразу ехать к нему, не позволить Альберту добраться до него первым!». — Ага, все так говорят поначалу, — с раздражением произносит Мишель, сверкнув глазами, — Разве я не сказал, что мне нужно подумать обо всем? — Да, Мишель, конечно, да…- выдавливает из себя Оливер, стремясь не терять лицо, — Тогда поговорим потом, хорошо? Только, пожалуйста, не принимай опромет… — А ты за кого больше переживаешь — за меня или за этого ребенка? — щурится омега, невольно накрывая скрытый фартуком живот ладонью, — Ладно, мне надо работать, поговорим позже, — не дожидаясь ответа, Мишель отходит к соседнему столику, который уже несколько минут ожидал его внимания. Оливеру ничего не остается, как криво улыбнувшись, оставить свой кофе недопитым и на холодных, деревянных ногах покинуть закусочную. Он чувствует себя проигрывающим, слабым, никчемным. Ехать в опостылевший дом нет ни сил, ни желания. Номер мужа он блокирует, игнорируя и пропущенные звонки, и сообщения. Сил звонить и выяснять отношения с Альбертом тоже нет — все, что он сейчас может сказать, будет лишь бессильным повторением изложенного. Оливер снимает номер в отеле, и, заперевшись, опустошает содержимое мини- бара. Более крепкий, непривычный ему алкоголь жжет горло, но куда сильнее горит в груди. «Сколько я должен дать ему времени подумать?», — размышляет он на следующий день, маясь по городу бледным неприкаянным привидением с головной болью, — «Как доказать, что я настроен серьезно?». Сил его хватает только до вечера, и, не выдержав, он отправляет Мишелю сообщение, опасаясь, что звонок тот просто оставит пропущенным. Мишель, привет, как ты там? Давай, пожалуйста, поговорим. Тебе удобно было бы завтра? Я могу забрать тебя после работы. Ответ приходит быстро, но едва ли звучит утешительно: Завтра я еду в клинику. Все внутри Оливера замирает, покрываясь коркой шипастого льда. Руки дрожат, и он просто не в силах спросить прямо, планирует ли омега рядовой осмотр, положенный началу ведения беременности, или хочет прервать ее. К скольки? Давай я отвезу тебя. С замиранием он ждет, ожидая худшего — Не нужно. Раве не ясно, что я хочу, чтобы ты отстал от меня? Или самое красноречивое и болезненное, обещающее углубить уже кровящую, пульсирующую рану — молчание. Но спустя бесконечно мучительных полчаса сообщение все-таки приходит. К 12 «К двенадцати», — мысленно вторит Оливер, закрывая глаза и перекрещивая пальцы на солнечном сплетении. На следующий день он подъезжает к дому омеги сильно заранее, но и сам Мишель спускается раньше, и, столкнувшись у подъезда, оба испытывают сильное смущение. — Привет, — непривычно тихо произносит Мишель. — Привет, — отвечает Оливер, разводя губы в слабой улыбке, — Поехали? Мишель кивает, устраиваясь на переднем сиденье. Его лицо выдает волнение, и подхватив ремень, он дергает слишком резко. Омега, чертыхаясь, пытается победить заблокировавшийся механизм, но ничего не получается. — Давай помогу, — Оливер наклоняется, справляясь-таки с ремнем и пристегивая Мишеля, успевая мельком вдохнуть горчащий, выдающий нервозность феромон. — Спасибо, — быстро произносит он и, вспыхнув щеками, сразу же отворачивает голову в сторону окна, будто бы за стеклом происходит нечто важное и невероятно интересное. На деле же — лишь пасмурное утро. Что бы хоть как-то скрасить повисшую в воздухе тревожную неловкость Оливер включает радио, но едва ли вслушивается в бодрые голоса ведущих, перемежающиеся легкой музыкой. «Сосредоточься на дороге», — приказывает себе он, всматриваясь в лобовое стекло, по которому медленно стекали капли, безжалостно размазываемые дворником. Сейчас Оливер во многом ощущал себя так же. — Пойти с тобой или подождать в машине? — спрашивает он, когда они наконец добираются до места. — Эм… — Мишель заминается, бросая короткий и тревожный взгляд в сторону больницы, — не знаю. «Ему некомфортно просить», — догадывается Оливер, отстегивая ремень и молча выходя из машины, чтобы открыть дверь и протянуть омеге руку, — «Но и одному тоже нехорошо». Молча они входят в клинику, так же молчаливо сидят рядом в очереди. Их окружают другие люди — несколько воркующих пар, омеги на сносях и не только, но обоим парадоксальным образом кажется, что они одни в этом узком, вытянутом коридоре. — Мишель, — но, словно предчувствуя, что омегу вот-вот вызовут в кабинет, в какой-то момент Оливер подхватывает его ладонь, крепко сжимая, — Пожалуйста, подумай — в любом случае, у тебя еще есть время. Но какое бы решение ты ни принял, я буду с тобой, — он стремится вложить в свой дрожащий голос все чувства, что пульсировали в груди, — И я никогда не стану тебя ни за что осуждать, правда. Я люблю тебя, — отчаянно заканчивает он, чувствуя, что сердце падает вниз, оставаясь болтаться где-то у лодыжек. Мишель медленно поднимает глаза от их переплетенных рук до бледного лица Оливера, но не успевает ничего ответить — называется его имя, дверь распахивается, и бросив рассеянный, тревожный взгляд внутрь, он медленно поднимается с места. «Я жалок», — с тоской думает Оливер, выжидая под кабинетом и пряча пылающее лицо в руках, — «Может, Альберт прав? И я сам ни на что не гожусь, не смогу позаботиться ни о нем, ни о себе?». Время растягивается в колкую, давящую на виски бесконечность, но, на самом деле всего через полчаса Мишель выходит из кабинета в сопровождении врача. — Здесь назначение на плановые обследования и рецепты на витамины, — произносит субтильный бета, будто бы абсолютно уверенный, что это забота именно Оливера, — В целом, все в порядке, но нужно больше времени проводить на воздухе. «А…ага», — заторможенно думает он, подхватывая в руки бумажки и сжимая их с той силой, с которой утопающий хватается за спасательный круг. Мишель, также вышедший из кабинета выглядит рассеянно и растерянно, и это придает ему сил собраться — подхватив омегу за холодную ладонь, Оливер уводит его прочь из больницы. — Ты голоден? — спрашивает он, когда они вновь садятся в машину. Мишель же мотает головой, отводя глаза в сторону. И это заставляет сердце Оливера сжаться в холодный тугой комок — очевидно же, что голоден, не ел с утра. «Не хочет, чтобы я использовал это как предлог в очередной раз поговорить и побыть вместе?..», — с мучительной тоской думает он, всматриваясь в лобовое стекло, замыленное каплями дождя. — Если ты передумаешь и решишь все-таки избавиться от ребенка, я пойму, — собравшись, начинает Оливер, и голос его звучит ровно и спокойно, а взгляд направлен вперед, — Если нет…я буду рад, если ты позволишь мне заботиться о вас. В той степени, в которой это было бы комфортно. Нам не обязательно много видеться. — Олли… — с соседнего сиденья раздается робкий отклик, но Оливер, собравшись с силами, продолжает. — Все в порядке, Мишель, — он растягивает губы в улыбке, однако вопреки всем стараниям быть искренним, голос предательски вздрагивает, хотя он наконец находит нужные слова, — Я понимаю, что ты всегда был с альфами. И растить ребенка в любом случае…большая ответственность. Не обязательно отвечать сразу. Прости, наверное… я слишком давлю на тебя со своим вниманием и своими чувствами. Я не хочу, чтобы ты чувствовал, что чем-то обязан мне за… На этом его размеренная, притворно ровная речь прерывается, потому что Мишель, перебравшись через центральную консоль, ударившись локтями обо все, что только можно, падает на его колени. — Прости меня! Я такой дурак, я сказал очень жестокие и грубые слова, и я очень, очень жалею! Прости! — порывисто произносит Мишель, обхватывая ладонями лицо обескураженного такой прытью Оливера, — Я…я не это имел в виду, точнее тогда это, но я просто был расстроен, еще Альберт науськал меня, и… Все это даже не оправдания! — из стремительно влажнеющих глаз вот-вот скатятся слезы, — Я сейчас даже не верю, что хотел… «Что хотел сделать это», — всхлипнув, Мишель зажмуривается. Войдя в кабинет врача, он рассеянно огляделся, будто бы сам не зная, зачем действительно явился сюда. Он записался в клинику еще до разговора с Альбертом, сам точно не понимая зачем, но беседа с альфой склонила его вполне определенную сторону, оставив в тревожном и нервом раздрае, будто между молотом и наковальней. Со стен смотрят информационные плакаты, в углу поблескивает кресло для осмотра. — Ага, значит, беременность по анализам? — врач тем временем уже листает его карту, — УЗИ делали уже? — Да, нет, — рассеяно отвечает он, опускаясь на край стула, — В смысле, да, беременность, УЗИ еще не делал. — Полных лет? — Двадцать шесть. — Беременность первая? — Да, — робко отвечает Мишель ощущается умножающуюся тревогу, бросая взгляд на дверь, за которой его ждал Оливер. — Замужем? — Нет, — еще тише отвечает он, помимо воли ощущая смущение, все больше переходящее в стыд. — Имеется постоянный партнер? — Н-н-е знаю, то есть нет, наверное. С каждым коротким, рубленным вопросом давящее чувство в груди множилось — хотелось сбежать, но тело, приросшее к неудобному пластиковому стулу, окаменело. — Хотите прервать беременность? — безэмоционально уточняет врач, наконец-то отрывая взгляд от карты и переводя его на своего пациента. А перед глазами того — взволнованное лицо Оливера, бледное, с синяками под глазами. «Я ведь даже не ответил ему!», — прикусив губу, с тревогой думает Мишель. — Н-нет, — он резко качает головой, словно сбрасывая цепкое, холодное наваждение, и наконец-то заглядывает в лицо доктору — степенному и спокойному бете, — не хочу. Врач, не поведя бровью, выдерживает совсем небольшую пазу, а потом кивает, откладывая карту в сторону и подхватывая пару перчаток из пачки. — Хорошо. Давайте тогда проведем осмотр, вам нужно будет сдать ряд анализов… И выйдя из кабинета Мишель сразу натыкается взглядом на бледного лицом Оливера, и все кафельно-белое пространство больницы плывет, а сердце пропускает удар. Как он мог позволить себе сомневаться, поверить витиеватым уверениям Альберта о том, что все это ошибка? Ведь сейчас Оливер снова неизменно утешает его — обнимает, гладит по спине и голове, говорит ласково, словно с ребенком. — Ну чего ты, не плачь, голова же заболит, — рассеяно произносит он, обнимая усевшегося на него омегу, — рева. — Я ужасный, — Мишель всхлипывает, вытирая наворачивающиеся слезы тыльной стороной ладони, — Мне ужасно стыдно, я вчера весь день думал, что должен извиниться, что я сам все порчу, но… Я так волновался, не знал, что делать, нужно ли мне просить рецепт на таблетку для прерывания, что вообще… А ты… ты… «Ты все равно заботишься обо мне!», — с горечью думает он, обхватывая грудь омеги и утыкаясь влажными глазами в плечо, — «Так, как никто никогда не заботился…». Раньше никто не возил его в больницу, никто не переживал о его состоянии чуть ли не больше, чем он сам. На заднем сиденье маячили пакеты с продуктами, сквозь тонкий пластик проглядывали фрукты, свежее мясо, молоко, яркие обертки недешевых конфет — и это тоже явно предназначалось ему. И сейчас Оливер с безропотным терпением вновь сносил его безобразные слезы, и все это после того, как он безо всякой жалости ткнул в болезненное и уязвимое. Мишель ощущал, что его одаривает вниманием и заботой тот, кто действительно думает о нем, хочет именно его, и хочет не как красивую безделушку на вечер, а как нечто важное и ценное, и это чувство будоражило до нервной дрожи. — Я знаю, что Альберт говорил с тобой. Думал, он убеждал тебя, — тихо произносит Оливер, позволяя себе уложить ладони на узкую спину, — сделать аборт. — Хах…да, убеждал, подкараулил у дома перед работой, — хмыкает Мишель, — Да и вообще много всего говорил. Я никогда не думал, что какой-то альфа будет соперничать со мной за омегу, — и с припухших от слез губ срывается нервная усмешка. — Что он наговорил тебе?! — Да неважно, — отмахивается Мишель, но сразу же продолжает, — что я хочу повесить на твою шею обузу, и не понимаю, что тебе самому нужна забота, которую я никогда не смогу обеспечить, что я легкомысленный, и хочу сломать свою жизнь и позволить тебе пустить под откос твою, и что если бы я хоть на каплю заботился бы о тебе, то я…сделаю правильный выбор. Что если у меня есть хоть какие-то чувства к тебе, то я оставлю вас в покое, не стану высасывать и-из тебя деньги, пользуясь твоими чувствами, не буду манипулировать ребенком… И, — он вновь всхлипывает, — что ты сам запутался, и просто переносишь на меня свое желание иметь детей … «Я просто убью его», — с леденящей сердце злобой думает Оливер, — «Гребаный манипулятор!!!» — Все это глупости, Мишель, глупости, — ласково и утешающе шепчет он. — Мне было так стыдно, — омега упирается лбом в лоб, — прости, я так огрызался на тебя, будто ты мне враг. Все что он наговорил, заставило меня сомневаться в том, что во всем этом есть смысл, и в м-м-моих чувствах в том числе… — Нет… — и, прикрыв глаза, Оливер мягко касается губами губ, — Ты никогда не будешь моим врагом. Он зарывается ладонью в гладь темных прядей, ощущая, как по собственному затылку бегут мурашки. «Даже если бы ты вдруг захотел быть с Альбертом, или никогда не видеть нас обоих, я бы все равно…не смог ненавидеть тебя», — думает он, поглаживая волосы, что растрепались из аккуратного хвоста. — Но в чем-то он был прав, Мишель. Я уже никогда не смогу выносить ребенка сам. Но я хочу иметь семью, и семью настоящую, а не ее жалкое подобие, которое мы бесплодно во всех смыслах пытались изобразить с Альбертом, — он перехватывает руку Мишеля, осторожно целуя нежную ладонь, а после прижимая ее к своему лицу, — И я хочу создать ее с тобой. По крайней мере попробовать, если ты на это согласен. «Потому что я люблю тебя», — мысленно заканчивает он, не в силах вновь произнести это и так очевидное признание, — «Я люблю тебя так сильно, я уже забыл, что могу так чувствовать…». Но, кажется, Мишелю и не нужно — он видит ответ во влажном блеске глаз напротив. — Это предложение? — улыбнувшись кончиками губ, протягивает он, но волнение выдают похолодевшие руки, что ложатся на плечи напротив. — Да, — заторможенно, осознавая сказанное отвечает Оливер, — Это предложение. «На парковке этой дурацкой больницы», — запоздало думает он, и его взгляд невольно падает на собственные руки, — «Без кольца…» Как он мог забыть об этом? Поморщившись, он стягивает с безымянного пальца собственное обручальное кольцо, и, опустив окно, выбрасывает его на улицу — прямо под дождь. — Дорогое ведь, — хмыкает Мишель, едва провожая взглядом золотой блеск, что почти сразу теряется из виду. — К черту его, — на выдохе отвечает Оливер, и, обхватив лицо омеги, притягивает к себе, целуя. Тот отвечает ему со всем пылом, сразу подхватывая и углубляя ласку, оплетая шею руками. «Прямо здесь?», — с некоторой долей растерянности думает Оливер, ощущая, как накаляется обстановка, и так же, как в прошлый раз, поцелуи обещают перетечь в нечто более серьезное, — «Ладно, дождь достаточно сильно разошелся, чтобы любопытные глаза не заглядывали!». Нервозность последних дней, то клокочущая в теле горячей тревогой, то оседающая холодом в груди, ищет свой выход, а он теперь с легкостью был готов на безрассудства, о которых едва бы подумал еще полгода назад. Оливер припадает к шее Мишеля, очерчивает языком дрожащий кадык, крепко смыкая руки на спине. В нем вновь просыпается та самая жадность, с которой он касался тела возлюбленного в первый раз. Ладони забираются под одежду, ласкают живот, добираются до напрягшихся, твердых сосков. Приглушенный, сладкий стон омеги будоражит, и подхватив края футболки, он стягивает ее, отбрасывая куда-то на заднее сиденье, припадая губами к малиновым ореолам. Чужие пальцы зарываются в его волосы, притягивая еще плотнее. — У нас нет презервативов, — шепчет Оливер, в тот момент, когда Мишель, расстегнув и его рубашку, весьма выразительным жестом сжимает его давно вставший член через одежду. — Боишься, забеременею? — фыркает омега, и, приподняв бедра, помогает стягивать с себя джинсы, стремясь одновременно разобраться с пряжкой чужих брюк. Белье Оливер с него не снимает — сначала просто не успев зацепиться за кружевной поясок пальцами, а после находя в этом отдельный острый оттенок. Уткнувшись в шею омеги, он сминает бедра, надавливает на поясницу, разводит упругие ягодицы, чтобы наконец, перестав дразнить, отодвинуть ткань и проскользнуть пальцами вдоль уже увлажнившейся ложбинки. Это ощущается пошлым и одновременно невероятно, до предела возбуждающим. Пальцы подрагивают, в тесноте машины нет пространства, чтобы размыкать касания, а внутри желанного омеги — влажно и горячо. Они почти не отрываются от губ друг друга, а руки Мишеля ласкают два зажатых меж животами члена. — Д-д-да, — прикусив губу, он тихо стонет, прогибаясь в пояснице, подаваясь навстречу движениям пальцев, — Давай уже! — почти шипит омега, призывно прикусывая шею партнера. Оливер сразу же реагирует — перемещает ладони на ягодицы Мишеля, и, стянув в сторону промокшее от смазки белье, насаживает омегу на всю длину гудящего от возбуждения члена, наслаждаясь впившимися в плечи ногтями, горячим, сбивающимся дыханием, обжигающим ухо. Предчувствуя, что его надолго не хватит и осознав, что партнер вполне справляется с движениями вверх-вниз самостоятельно, Оливер смыкает ладонь на члене омеги, лаская от головки до основания, подстраиваясь под быстрый, глубокий ритм, который задает Мишель. Их обоих хватает ненадолго — искаженное удовольствием лицо, протяжный стон доводит и самого Оливера до острого пика. Уткнувшись в грудь обмякшего на нем омеги, он пьянеет от сгустившегося в замкнутом пространстве сплетения феромонов, вдыхая их глубоко и жадно. Но спустя несколько минут сквозь марево разлившегося в теле наслаждения пробирается тонкая тревога — что-то не так. — Чего ты, родной? — рассеяно шепчет Оливер, поглаживая покрытую испариной спину. «Снова плачет», — растерянно сетует он, но слезы Мишеля не вызывают в нем раздражение, скорее умиление и тревожное чувство, желание защитить. — Ты…ты не считаешь меня ш-шлюховатым? — спустя паузу выдавливает-таки из себя омега, на которого после остроты полученного удовольствия нахлынул колкий, холодный стыд. — Конечно нет, — опешив, Оливер стремится заглянуть в лицо омеги, но тот прячет его в плече, — О чем ты вообще? Но Мишель не отвечает, лишь мотает головой, сильнее вжимаясь телом в тело. «Все это гормоны, наверное», — мелькает в голове Оливера, что, едва слышно вздохнув, про продолжает успокаивающе поглаживать, — «Устаканится… Или этот засранец наговорил ему гадостей! Убью!». — Ты останешься у меня сегодня? — шмыгает носом Мишель, наконец разговорчивая лицо в его сторону. — Конечно, — улыбается Оливер: «Я бы остался у тебя навсегда», — конечно… В бардачке находятся салфетки, помогающие привести себя в порядок и стереть с кожаного салона. Осознав, что дождь вот-вот закончится, они торопливо одеваются. После секса у обоих омег наконец-то проснулся аппетит, и Оливеру наконец-то удается накормить Мишеля. — У тебя ведь выходной? — Ага, взял отгул, — кивает тот, с удовольствием поглощая блинчики, — а что? — Значит, можем провести день как хотим, — с тихой улыбкой отвечает Оливер. Но снова разыгравшаяся непогода загоняет их в кино, где, Мишель, измотанный нервозностью последних дней, благополучно засыпает, уронив голову на плечо Оливера. «Теперь бы не испортить все это», — размышляет тот, приобнимая омегу за плечи и укладывая свободную ладонь на его живот. Пока на экране разворачивается какая-то приключенческая мелодрама, его мысли убегают далеко — выверяя и планируя. — Мишель… — тихо произносит он, когда они уже укладываются в постель на ночь. — А? — Я знаю, что со мной может быть непросто. У меня правда есть проблемы с алкоголем, я часто бываю отстранённым. — Олли, ну чего ты, — хмурится Мишель, — Никто не идеален, я вот… — Подожди, — он прерывает омегу, едва ощутимо коснувшись губами губ, — Пожалуйста, послушай. И кроме всего этого, я, в отличии от тебя — праздный бездельник. Но я правда очень, очень хочу быть с тобой, — Оливер мягко поглаживает щеку омеги, — И я понимаю, что предлагаю и тебе и себе совершенно другую жизнь, чем мы оба вели раньше. Но я обещаю, что буду заботиться о тебе. Только, прошу, пообещай, пожалуйста, — он прикусывает губу, — Что если ты ощутишь, что все-таки все это не твое, что ты не хочешь быть со мной как…как полноценный партнер, что тебе нужен альфа, а нам лучше вернуться к дружбе — скажи, пожалуйста, сразу… «Потому что, если я увижу тебя в руках другого мужчины, я не справлюсь с этим», — размышляет Оливер, ощущая, как его холодные пальцы подрагивают на чужой щеке, — «В третий раз я просто не выдержу». Мишель порывается сразу ответить, но разомкнувшиеся было уста замирают — он всматривается в предельно серьезного, вновь наполнившегося тонким напряжением омегу. — Я всегда буду честен с тобой, Олли, — вздыхает он спустя паузу, — Но и ты будешь со мной, ладно? — А разве я не честен? — во многом шутливо, слабо улыбается в ответ омега, — по крайней мере теперь… — Под честностью в твоем случае я имею в виду не молчать, когда ты думаешь что-то важное, — хмыкает Мишель, прислоняясь ближе и мягко касаясь губами губ. Обнявшись, они целуются, и пусть в этих прикосновениях уже нет утренней пылающей, вспыхивающей тревожной алчностью страсти, желания они распаляют не меньшее. — Хочешь? — улыбнувшись тихо шепчет Оливер, когда, уложив ладонь на живот омеги, ощущает вполне себе отвердевший член. — Угу, — и Мишель прислоняется ближе, несдержанно толкаясь навстречу опустившейся на его бедра руке, — Мне казалось, с беременностью наоборот, должно меньше хотеться… — По-разному бывает, — мягко усмехается Оливер. Они позволяют себе не торопиться — долго целуются, медленно стягивают с другу друга одежду, соприкасаясь всей протяженностью обнаженной кожи. — Наши запахи совсем перемешались, — с улыбкой подмечает Мишель, проводя кончиком носа вдоль шеи. — Да, — заторможенно отвечает Оливер, и сразу невольно делает глубокий вдох. Сладкий, цветочный запах жасмина, обрамленный легкими нотами зеленого чая, будоражит, бьет в голову. «Хочу…хочу, как в течку», — спину вдоль всего позвоночника до самого копчика простреливает горячей дрожью, — «Хочу его!». Мишель же, поймав на себе вспыхнувший страстью взгляд, переворачивается на спину и приглашающе разводит колени в сторону, не забывая при том дразняще, провокационно облизнуть губы. — Мишель, — почти изнеможенно шепчет Оливер, которого от этой картины ведет до боли в паху. — Что? — лукаво улыбается омега, бросая кокетливый взгляд из-под длинных ресниц. — Ты… — Оливер целует влажно приоткрытые губы, — Хочу говорить глупые фразы о том, что ты сводишь меня с ума, — поцелуи спускаются дальше, очерчивая подбородок, шею, ключицы. «И что ты самый красивый, самый лучший», — мысленно продолжает он, смыкая губы на соске, — «Что я всегда буду хотеть и любить только тебя, каждый, каждый день…». — Так говори… — мягко смеется Мишель, зарываясь пальцами в мягкие, рассыпающиеся волосы. «Знаю способ получше, чем говорить», — улыбается Оливер, проскальзывая языком вниз по животу и касаясь головки влажно поблёскивающего члена. Омега в его руках податливо подается бедрами навстречу, и его ладони ложатся на теплую кожу так, словно бы делали это уже тысячи раз до этого. С утра Оливер выбирается из кровати рано, осторожно поправляя одеяло безмятежно дремлющему Мишелю. Привычка тянет Оливера в ванну, принять душ и привести себя в порядок, но он осознанно тормозит себя, ограничиваясь умыванием, чисткой зубов и небрежно собранными волосами. В таком виде омега и отправляется в самый центр города, к скоплению офисных зданий из стекла и бетона. Это совсем не то же самое, что нести на себе запах альфы, что, вообще-то, было бы немного вульгарно. Со стороны может показаться, что это его собственный, сложный и красивый аромат. Быть может, чуть более яркий, чем принято, возможно, предвещающий о наклевывающейся течке. Но Альберт, Альберт, который провел с каждым из них не одну ночь, узнает его сразу, и это придает омеге уверенности. Оливер несет на себе след прошедшей ночи как щит и меч, терпкое сплетения запахов подбадривает и дает сил сделать то, что задумано. Он приезжает прямиком в офис мужа, и самим фактом этого порождает перешептывания в коридорах. Секретарь улыбается ему, обещая сразу сообщить о его приходе мужу, но мягко и обходительно намекает, что у Альберта немало работы. Но, как Оливер и ожидает, альфа, ведомый ложными надеждами, почти сразу откладывает все дела. — Я не займу много твоего времени, Альберт, — сухо и холодно отвечает Оливер, когда они остаются наедине, — Ты переживаешь за свои политические перспективы, боишься, развод все испортит? А представь себе заголовок — бывший муж Альберта Гудмана спивался в несчастном браке после выкидыша, пока не решился на развод, в то время как его муж имел целую вереницу симпатичных любовников? — и он нехорошо, зло сощуривается, — Не думаю, все это понравится немалой части избирателей, в которых ты метишь. Уверен, парочка журналов будет счастлива получить мое подробное интервью с описанием нашей супружеской жизни. — Боги, Оливер, — поднявшийся с места альфа делает шаг навстречу, но почти сразу замирает, остановленный предупредительным жестом и грозным взглядом исподлобья. — Если захочешь — будет война, и в ней я не пощажу ни тебя, ни себя. Нужно будет — сделаю все, чтобы тебя считали черствым ублюдком, что изменял направо и налево несчастному бедненькому омеге в депрессии. А если ты попробуешь возразить, что и я сам в этом плане нечист — увы, в отличии от меня, у тебя нет никаких доказательств. Так что подумай, по какому пути пойдет наш бракоразводный процесс — тихому и мирному или полному скандалов и сплетен. Но разведемся мы в любом случае. И я не позволю тебе причинять Мишелю вред! Если ты еще раз попробуешь его запугать — пеняй на себя! — закончив свою пламенную речь, Оливер, круто разворачивается, удаляясь с выразительным хлопком двери. «Что ж…остается верить, что это весомые для него аргументы», — стремясь унять бьющееся в волнении сердце, с лицом холодным и ровным он покидает офис мужа, ощущая, как за спиной раздаются тихие перешептывания. На самом деле, пылающая уверенность и гнев, которые Оливер обрушил на голову, совсем не ожидавшего этого мужа, скрывали под собой тревогу и неуверенность. «Я должен позаботиться о Мишеле, если все пойдет по самому худшему сценарию», — размышляет омега, приезжая в свой теперь уже бывший дом, — «И о нас». Он выгребает из шкатулок все драгоценности, часть из которых едва ли хоть раз надеты. В чемодан также летят дорогие сумки и туфли — и совершенно не из соображений сентиментальных привязанностей. Разве что одежду он собирает более вдумчиво, выбирая то, что будет носить в ближайшее время и до кучи добирая вечерние наряды, от которых также собирается вскоре избавиться, продав. — О… ого, — восклицает Мишель, завидев его на пороге с тремя объемными чемоданами. — Это ведь не слишком? — чуть тушуется Оливер, осознавая, что, быть может, его возлюбленный не готов к столь стремительному развитию событий. — Да, да, конечно, проходи! — торопливо кивает Мишель, — Просто ты бы предупредил, я хотя бы шкаф разобрал бы! А то там места совсем нет! В небольшой пространстве его маленькой квартирки действительно становится тесновато, но сам он едва ли это замечает, а если и замечает — проблемой не считает. — Я собираюсь продать большую часть этого, — отмахивается рукой Оливер, наблюдая за тем, как Мишель с осторожным трепетом крутит в руках бархатные шкатулки, — Цацки, сумки…все равно, все пылилось в шкафах. Хочешь, возьми все, что нравится, — добавляет он, правильно считав интерес на лице напротив. — Правда? — и в глазах омеги вспыхивает искренняя, почти детская радость. — Конечно, — с улыбкой отвечает он: «Надо будет купить ему подарок…что-то хорошее и то, чтобы было только его!». С мужем, которого он уже искренне считает бывшим, Оливер контактирует исключительно через адвоката, если таковым, конечно, можно назвать переписку по почте через сухие, юридически выверенные сообщения. — Вы хотите отсудить все имущество? — облизнувшись, сразу поинтересовался его адвокат, предчувствуя, что дело будет если не громким, то хотя бы интересным. — Нет, — поджав губы, мотает головой омега, — Я хотел бы свою машину, а все остальное — можно поделить в общем порядке. — В вашем брачном договоре есть интересные лазейки… — Давайте воспользуемся ими в крайнем случае, — морщится Оливер, которому в глубине души претит перспектива шумного и грязного скандала, — Сначала попробуем по-хорошему, а потом посмотрим. Спустя три недели безответных размышлений другая сторона наконец-то подает голос. Предлагаю встретиться и обсудить все лично — сообщение Альберту приходится отправлять с чужого номера, ведь все его давно заблокированы. Ты можешь передать все через адвоката. Давай обойдемся без третьих лиц. Пожалуйста. «Хах, пожалуйста», — возмущенно фыркает Оливер, в задумчивости клацая ногтем по экрану, — «Как заговорил… Что ж, можно попробовать. Но если что-то пойдет не так — пусть пеняет на себя». И, хотя он приходит на встречу вовремя, супруг уже ожидает его. Коротко кивнув, Оливер садится за стол, а Альберт коротким движением подталкивает к нему тонкую папку. — Это?.. — раскрыв содержимое, с удивлением вопрошает омега, — Это гражданское соглашение о прекращении брака по взаимному согласию. Уже подписанное с моей стороны. Оливер вновь опускает глаза в текст, бегло проглядывая строки — условия были даже лучше тех, на которые они с адвокатом рассчитывали договориться. — С теми, кого любят, не воюют, — кисло улыбнувшись, поясняет Альберт, наблюдая за все еще во многом настороженным лицом мужа, что цепким взглядом вчитывался в документ, — Знаешь, я наблюдал за вами. — Следил? — приподнимает бровь Оливер. — Можно сказать и так, — вздыхает Альберт, — Все пытался понять, чем он тебя так зацепил. В конце концов, вокруг нас всегда было много омег — красивых, умных, и у тебя было сотни возможностей сходить налево и до этого, но, судя по всему, этого не случалось. — Не случалось, — не теряя настороженности отвечает Оливер, не отпуская из руки заветные документы, — Я, вообще-то…не собирался изменять тебе. — Но? — Но Мишель… — и он не может удержаться от короткой улыбки, — он ведь совсем другой, в смысле, чем все омеги нашего круга. Искренний, непосредственный…живой по-настоящему. «Какое у него лицо, когда он говорит о нем», — с тоской, колющей сердце, думает Альберт, — «Смотрел ли он на меня так же хоть когда-нибудь? Когда несколько недель назад муж, пропахший чуждым, но прекрасно знакомым омежьим феромоном, заявился на порог его кабинета, он опешил. Разве это его Оливер? С блестящим яростью взглядом, готовый на шантаж, готовый несмотря на глубокую нелюбовь к вниманию со стороны поднять всю муть с болотистого дна их брака? Нет, правда была в том, что это был совсем не его Оливер — ведь его Оливер был потерянным, не находящим ни в чем радости омегой с потухшим взглядом. И, если до этого момента Альберт полагал, что сможет решить возникшую проблему в свою пользу, то приехав в пустой дом, из которого его муж уже забрал вещи, стал ощущать себя иначе. Постепенное осознание всей серьезности происходящего накрывало со всей неотвратимостью. «Неужели он съехал к нему?», — с недоумением размышлял альфа, проводя пальцам по опустевшим полкам шкафов, — «В этот убогий район?». Он не бывал в квартире Мишеля, но несколько раз подвозил омегу до дома. Поэтому подкараулить новоиспечённую пару не составляло никакого труда, и Альберту приходится наблюдать за тем, как Оливер встречает и провожает Мишеля с работы, сам возится с покупкой продуктов и прочими бытовыми мелочами, и, кажется, совсем не огорчается от того, что теперь делит на двоих маленькую студию, а не большой и светлый особняк. «Я думал, что я должен заботиться о нем», — размышлял альфа, следя за тем, как Оливер отстаивает очередь за мороженым в парке, чтобы после с видом полного удовлетворения жизнью вручить его Мишелю, а после заставляет того накинуть на плечи куртку — ведь вечерами уже холодает, — «Но он сам хотел заботиться о ком-то». Все это приносило боль совершенно особого рода, с которой такому пробивному альфе, как он, было невероятно трудно смириться. Едва ли все, что было в избытке у Альберта могло помочь в этой ситуации — чувства его мужа, всегда хрупкие, надломленные их общей потерей, окончательно истлели, а сердце принадлежало другому. Всякая борьба могла лишь отдалить его от Оливера, уничтожить то немногое, что могло бы остаться в их взаимоотношениях. И сейчас, всматриваясь в тонкие, благородные черты родного лица, Альберт испытывал непривычную себе досадливую горечь. — Что? — уточняет Оливер, чуть склонив голову в попытке разгадать сложное, неоднозначное выражение, застывшее на лице напротив. — Ничего, — отмахивается Альберт, — Просто есть вещи, которые нужно принять, даже если это и очень тяжело. Я проиграл, и мне нужно время, чтобы смириться с этим. «Это же не игра» — хмурится Оливер, откладывая соглашение в сторону, — «В которой есть трофейный приз в виде человека…». Лицо альфы было откровенно кислым, и благородный шаг навстречу явно давался нелегко. — Ты заслуживаешь хорошего омегу, Альберт, — мягко произносит Оливер, поднимаясь со своего места и обходя разделяющий их стол, — Который будет рад всему тому, что ты можешь дать. Который будет любить тебя, и любить сильно, так как ты заслуживаешь. — Обычно мне такие не нравятся, Оливка, — вздыхает Альберт, и воспользовавшись ситуацией, вовлекает омегу в объятие, — Я не хочу, чтобы мы были врагами, — тихо произносит он, позволяя себе наглость уткнуться в волосы уже почти бывшего мужа и глубоко вдохнуть тонкий феромон, — Мне все еще трудно все это принять, но быть может…есть шанс остаться в нормальных отношениях? Оливер, внутренне напрягшись от нежеланной близости, тем не менее не отталкивает его резко. — Думаю, мы можем попробовать, — отвечает он, мягко размыкая объятие, — если ты начнешь с извинений перед Мишелем. В ответ Альберт не удерживается от того, чтобы закатить глаза — в глубине души он считал, что все сказанное омеге было правдой, да только что толку, если его упрямый муж не был с этим согласен? — В конце концов, он вынашивает твоего ребенка, — назидательно добавляет Оливер. — Мне казалось, что скорее уже твоего, — отвечает альфа, и эта не то колкость, не то шутка вызывает у обоих короткий смешок, снимающий немалую часть повисшего в воздухе напряжения. В итоге развод происходит тихо — прессе, ровно, как и кругу знакомых, достаются лишь выверенные, обезличенные формулировки и никаких подробностей. На время беременности Альберт открывает счет в банке на имя Мишеля, и еще один, без права снятия — для будущего ребенка. — Ты хочешь участвовать в воспитании? — в какой-то момент осторожно и без энтузиазма интересуется Оливер. На самом деле, в глубине души он ревностно надеется на отрицательный ответ, но с другой стороны — если родится альфа, хорошо бы, чтобы рядом был взрослый человек его же пола. — Полагаю, что не стоит, — хмыкает Альберт, — у него и так будет два весьма вовлеченных родителя. Буду воспринимать себя как не в меру щедрого донора спермы для чудесной однополой пары. От ответного пассажа Оливер удерживается, впрочем, закатив глаза. Его бывший супруг стремился пережить развод с максимальным для себя достоинством, но нет-нет, да все еще заживающую рану саднило, и это выражалось в проскальзывающей тут и там колкой самоиронии. Впрочем, Оливер вполне готов был простить это, разумно полагая не столь большой издержкой. Они же с Мишелем в положенный срок вместе идут на первое узи. Для Оливера все кажется знакомым и далеким одновременно, он переживает, что не к месту нахлынут ненужные воспоминания, еще и доктор с порога огорошивает репликой, что выбивает из колеи еще сильнее: — Хорошо, что вы пришли с дружеской поддержкой, — произносит он, нанося на едва наметившийся живот прозрачный гель, — альфы такие занятые, редко могут выбраться… — Это не мой друг, — невозмутимо парирует Мишель, прежде чем Оливер успевает что-либо ответить, — Это мой партнер, мы пара. — А, — врач лишь на долю мгновения теряется, после разводя губы в вежливой, извиняющейся улыбке, — простите. ЭКО, значит. — Вроде того, — улыбается Мишель, успевая при том лукаво подмигнуть Оливеру, — Так что там у нас? Он же, автоматически улыбнувшись, крепче сжимает руку, в которой держит изящную ладонь омеги. «Пара…», — эхом отдается в его голове, пока он вглядывается в черно-белые, плывущие на экране пятна. Мишель бодро болтает с врачом, но смысл произносимых слов едва долетает до Оливера. — Что ж, с ребенком все в порядке, развивается в норме. Если захотите узнать пол, можно сделать биохимический анализ, или подождать до естественных проявлений. — Мы хотим узнать пол? — чуть крепче сжав ладонь в ладони, Мишель тормошит Оливера. — А? Пол? — переспрашивает тот, будто не находится в комнате сам и не слышит вопросов. — Пока не решили, — отвечает за них обоих Мишель, чутко ощущая, что омега рядом с ним едва ли может выдать нечто вразумительное. Выйдя из кабинета, они проходят несколько шагов к ресепшну, и, завидев укромный пустующий уголок с двумя креслами, он усаживает Оливера, заглядывая в лицо. — Эй, Олли? — не без тревоги спрашивает Мишель, теребя его по плечу, — Ты чего молчишь? Все хорошо? Омега, словно отмерев, поворачивается к нему, а затем случается то, что Мишель еще никогда не видел — светло серые глаза стремительно наполняются влагой, Оливер стремится сказать что-то, но не выходит. Мишель, никогда не сталкивающийся с таким ярким проявлений эмоций от спокойного и рассудительного Оливера, теряется. «Надо тоже научиться водить машину», — рассеяно думает он, поглаживая плачущего омегу по плечу, — «А то так даже домой не могу нас отвезти!». — Все, все, я успокоился, — шепчет Оливер, растирая лицо, но, стоит ему поднять и столкнуться глазами с Мишелем — слезы помимо воли вновь начинают обжигать щеки. Замороженная глыба внутри, что до того, потихоньку подтаивала, теперь стремительно разрушалась, сходя лавинными потоками, снося все затаенное, до сих пор болящее. — Ты ведь не из-за огорчения плачешь, верно? — чутко вопрошает Мишель, пытаясь заглянуть в лицо напротив. — Нет, просто… просто слишком много чувств, — рвано вздохнув, Оливер вытирает глаза тыльной стороной ладони, — Я думаю, просто не осознавал…насколько хочу ребенка, и как р-р-рад, — он наконец обнимает Мишеля, — что мы с тобой в-в-вместе, вообще вместе, и в-в-в-месте будем растить его!.. А дальше членораздельные слова заканчивается, и все, что он может выдать — новый всхлип. — Олли, я тоже сейчас заплачу, — улыбается Мишель, чьи глаза действительно увлажняются, — Чего ты, — он ласково поглаживает спину Оливера, стремясь успокоить, — Все хорошо, я же люблю тебя! «Ой», — запоздало осознает он, когда омега всхлипывает громче прежнего, до боли вцепляясь в его плечи ногтями, — «Это я невовремя сказал ему». — Прости, — и Оливеру требуется еще несколько минут, прежде чем он может сделать полноценный вдох, — сам не знаю, что на меня нашло. — Ничего, — обхватив влажное лицо ладонями, Мишель ласково целует заплаканные глаза, после кончик припухшего носа, и наконец — губы, — Поплакать бывает очень даже хорошо. «Да…», — и Оливер подхватывает касание, углубляя поцелуй, словно стремясь удостовериться, что все это не сладкое, сказочное видение, а реальность, которая не рассыпется поутру туманными осколками. Они покупают квартиру — совсем небольшую, по меркам Оливера и гигантскую с точки зрения Мишеля. Единственным камнем преткновения меж ними оказывается работа последнего, которую он упрямо и упорно не хотел оставлять. — Мне просто это нравится, — категорично качает головой Мишель, — Общаться с гостями, что в этом такого? Тебе неловко, что я работаю официантом? — Да нет, дело не в этом, я не стыжусь твой работы! — торопливо возражает Оливер, — Но ты же носишь там тяжелые тарелки, весь день на ногах! Ничего хорошего в этом нет! — А что я буду делать дома? — насупливается Мишель, перекрещения руки на груди, — Просто признай, что ты меня ревнуешь к посетителям! — Не ревную, — мотает головой Оливер, и на самом деле, конечно же лукавит. Он стремится не опускаться до банального и примитивного чувства собственничества, но получается далеко не всегда — ведь Мишель, легкий характером, миловидный лицом неизменно привлекал всеобщее внимание. — Ты ревнуешь? — спрашивает Мишель, когда подмечает что по пути домой его возлюбленный еще молчаливей чем обычно, — Из-за того, что я так долго болтал с тем альфой? — Да, — все-таки выдавливает из себя Оливер, поджимая губы, — а он тебя глазами поедом ел! — На тебя ведь тоже смотрят, просто ты не замечаешь, — растерянно отвечает Мишель. «А ты всегда замечаешь», — хочется огрызнуться Оливеру, но он сдерживает себя, только крепче сжимает руку, в которой держит изящную ладонь. И ему становится грустно и смешно одновременно — ведь сколько не держи, если не судьба, если второй не хочет — не удержишь, и он сам тому пример. «Нужно быть уверенней в себе», — размышляет он спустя пару часов, когда они уже добираются до квартиры, а он проводит напротив зеркала в ванной добрых двадцать минут, пристально разглядывая свое лицо, — «Мишель не виноват в том, что он такой красивый и привлекает внимание, так будет всегда. Мне нужно научиться жить с этим, иначе я просто с ума сойду…» — Прости, — он подходит к колдующему над ужином омеге, обнимая того со спины и укладывая подборок на плечо, — я некрасиво себе повел. — Ой, Олли, — отходчивый, легко берущий на свой счет Мишель уже и сам собирался идти с повинной головой, и поэтому оборачивается, выдыхая с облегчением, — Это ты меня прости, я иногда…могу увлечься и не подумать, как и что выглядит со стороны! — Ты был прав, — Оливер укладывает ладони на уже наметившийся, но еще вполне скрывающейся под футболкой живот, — Я так ревную тебя, мне все время кажется, что что-то случится, и ты… — И что я? — приподнимает бровь Мишель. — Пропадешь куда-нибудь, — неопределенно отвечает Оливер, не желая вдаваться в конкретику своих переживаний. — С пузом, что через пару месяцев на нос полезет? — фыркает Мишель, подаваясь вперед и мстительно прикусывая кончик носа. «Ладно, может быть позже», — вздыхает омега, терпеливо снося покушение на свое лицо, — «Не так уж у него много времени осталось, а он действительно любит свою работу…». И не считая этих мелких трений, все течет своим чередом, пока в один день не случается то, чего Оливер затаенно опасался, но о чем предпочитал не думать. — Приходил твой папа, — спокойным, будничным тоном произносит Мишель. — Мой…папа? — похолодев, уточняет Оливер: «Как он вообще нашел этот адрес?!» — Да, который омега. — Вот как, — рассеяно отвечает он, опускаясь за стул. А ведь Оливер оставил Мишеля одного буквально на день — нужно было решать вопросы с переделом недвижимости за городом. — Он очень хорошо выглядит, честно говоря, я бы никогда не подумал, что у него есть взрослый сын твоих лет. «Ага, учитывая количество пластики, что он сделал…», — рассеянно думает Оливер, устраиваясь за столом и наблюдая за тем, как Мишель продолжает как ни в чем не бывало добавлять ингредиенты в кастрюлю. — Ага. Так что мы познакомились. Он был очень мил. Поначалу. Спрашивал, как мое самочувствие, и как самочувствие малыша. Рассказывал, что понимает, как непросто растить ребенка в наше время, как много трат это требует, особенно в моей ситуации… Сказал, что может помочь мне решить мои проблемы. — А ты что? — с некоторой долей недоумения вопрошает Оливер, приподнимая бровь. Нечто в глубине него замерло — неужели все повторится? Тогда, когда он успокоился, действительно поверил, что все наконец будет хорошо? Нет, этого просто не может быть, Мишель так не поступит, а если бы поступил — разве бы был еще здесь? Но, быть может, он лишь тем лучше Итона, что сможет сказать ему правду о принятом решении в лицо? Прикусив губу, Оливер напряженно всматривается в спину омеги, что методично помешивает тушащееся в кастрюльке жаркое. — Я попросил его уйти. Несколько раз, пока он не понял, что я серьезно. Тогда он стал менее милым. Разозлился, говорил, что понимает, что я считаю, что с тобой буду на теплом месте, что мне выгодно сесть тебе на шею и повесить ребенка, предложил еще больше денег, — голос омеги продолжает звучать ровно, почти что буднично, — И я вновь попросил его уйти, сказал, что нам нечего обсуждать. И тут он разозлился совсем. Потерял остатки своего милого вида, и разразился тирадой о том, что у тебя отвратительный вкус, всегда предпочитаешь беспородных шавок, а в этот раз лишь выбрал посмазливее. — И что было дальше? — с множащимся внутри ужасом спрашивает Оливер, пока Мишель выдерживает мучительную для него паузу. — Я укусил его, — с откровенным удовлетворением отвечает омега. — Укусил?.. — с обескураженным недоумением протягивает Оливер, ожидавший какого угодно ответа, кроме этого. — Да, — и наконец Мишель полностью оборачивается, откладывая лопатку в сторону, — Укусил прямо в лицо, за его холеные щеки. Разве не так поступают беспородные шавки, когда кто-то на них нападает? — отойдя от плиты, он устраивается на колени возлюбленного, — Еще и в их собственном доме? — Ох, Мишель, родной, — выдохнув, Оливер укладывает руки на плечи омеги, прижимая того ближе, поглаживая живот, — прости меня пожалуйста, мне так жаль, что тебе пришлось все это выслушать! Я не ожидал, что он заявится сюда! — Тебе не за что извиняться, — фырчит Мишель, укладывая голову на плечо, — Он и того твоего парня так отвадил, верно? С которым ты был в колледже? — Да, — поджимает губы Оливер, — предложил ему безумную кучу денег и очень убедительно описал бесперспективность отношений омеги с омегой… — Ну со мной так просто не разделаться, — не без коварного самодовольства бурчит Мишель, — Но, если он узнает, кто отец ребенка на самом деле, будут большие проблемы. — Не узнает, — качает головой Оливер, — Я позабочусь о том, чтобы он тебя больше не тревожил. Разумеется, его семья была не в восторге, когда он сообщил им о принятом решении. И предугадывая возможную реакцию папы-омеги, Оливер до последнего не уточнял причину развода, предпочитая отделываться общими фразами, и сейчас жалел об этом. Очевидно, что тот узнал, и прибегнул к знакомому и понятному для себя методу, сработавшему в прошлый раз. Поэтому Оливеру остается прибегнуть к последнему бастиону — разговору с отцом-альфой. Тот, хотя всегда и мелькал на периферии, от своего сына был далек, предпочитая скрываться от семьи в делах работы и бизнеса. Но на его предложение встретиться на нейтральной территории отец отозвался сразу, пусть эта встреча и несла больше неловкости, чем теплоты. — Здравствуй, Оливер. — Папа ведь не знает об этом разговоре? — сразу уточняет он, испытывая облегчение — отец пришел на разговор один, как он и просил. — Пока нет, — вздыхает альфа, — Но он в бешенстве. — Да, могу его понять. Это большое разочарование, — хмыкает Оливер, — Но ему придется смириться, хочет он или нет. — Слушай, я тоже не особо…понимаю подобное, — альфа коротко морщится, — Но еще в прошлый раз, когда ты… — в повисшей паузе он так и не подбирает слова — тема неудавшегося суицида сына всегда была повисшим, не проговорённым табу в их семье, — в общем, еще тогда стало ясно, что для тебя это серьезно. — Да, — твердо произносит Оливер, — Это серьезно. Я не прошу вашего понимания, просто дайте мне жить мою жизнь так, как я хочу. — А на что ты собираешься жить эту жизнь? — коротко приподнимает брови альфа. — Альберт оставил хорошие отступные, я сам кое-что накопил за эти годы, если разумно с этим обойтись, то можно существовать не праздно, но не нуждаясь. Да и в конце концов, я способен выйти на работу, — фыркает Оливер, вспоминая игриво подмигивающего Мишеля, обещавшего вполне справиться с их содержанием, но только если он сам научится готовить, — Не такой уж я и изнеженный белоручка. — Оливер, ты наш сын в любом случае, — вздыхает его собеседник, — Конечно, мне было куда спокойнее, когда ты был замужем за Альбертом, он надежный альфа, но… — Я не был счастлив с Альбертом, — сразу отсекает Оливер, качая головой, — Я не прошу от вас ничего, денег в этом числе. Главное — чтобы папа не нервировал Мишеля, это все, чего я хочу. Так что сдерживай его. — Постараюсь, — вздыхает альфа, — Он ведь переживает за тебя. Перезвони ему. Твой омега тоже мог бы решить конфликт словами, — и в голове родителя, явно пытающегося выдержать нейтралитет, все же проскальзывает нотка осуждение. — Моего омегу не касается этот конфликт, — еще жестче отвечает Оливер, — А папенька вполне может избавиться от последствий начатого им же разговора у косметолога. «Если бы он переживал по-настоящему, в этот раз он бы поступил по-другому», — с глубокой обидой, что уже едва ли исцелится, размышляет он по пути из ресторана, — «Он бы подумал о моих чувствах, а не о том, как все должно быть в идеальной картинке». Говорить с папой лично Оливер не был готов, особенно после произошедшего, хотя тот и пытался выйти с ним на связь, порой переходя на откровенные манипуляции. И пусть Оливер ощущал, что теряет почти все предыдущие связи, но едва ли испытывал хоть долю сожаления об этом. Вернувшись домой, он находит Мишеля уснувшим на диване. Сердце сразу затапливает теплой нежностью — на столике перед ним пачка полюбившегося печенья, которое в беременность омега сочетал с томатным соком. Рядом — толстая тетрадка и ручка. Как обычно, воспользовавшись его отсутствием, омега писал. «Хм…», — и в голове Оливера утверждается мысль, которую он не раз прокручивал раньше, — «Надо что-то с этим сделать». Так у него появилось единственное, что он пока держит в тайне от своего возлюбленного. Мишель всегда говорит об этом вскользь, никогда не делая основным предметом разговора. И писал всегда украдкой, урывками, словно стыдясь, никогда не позволяя заглядывать и читать. Поэтому, спустя несколько недель обнаружив на неосторожно оставленном ноутбуке переписку, к которой были приложены аккуратно оцифрованные и собранные в единый сборник истории, Мишель чрезвычайно разозлился. — Оливер! -впервые за все время их знакомства он называет возлюбленного полным именем, — Как ты мог?! — Родной, прости, — ему приходится буквально прятаться от полного праведного гнева омеги за диваном, — Но ты бы сам никогда не решился, разве не так? А твои работы очень хорошие! — Ага, конечно! — и разозленный, смущенный Мишель даже стремится огреть Оливера кухонным полотенцем, — Кто тебя просил вообще! Так нельзя делать! — Не злись, любимый, не злись, — примирительно тараторит омега, уворачиваясь — Да, я был неправ, отправляя рукописи сам, без твоего ведома, но ведь ты бы никогда этого не сделал! — Да я даже читать тебе их не разрешал! — клацнув зубами, Мишель, проявляя чудеса прыти, перебирается через спинку, хватая Оливера за грудки. Тот не сопротивляется, позволяя утянуть себя на диван. — Мишель, да послушай ты, — подхватив тонкие запястья, он лишь стремится осторожно удержать руки омеги на месте и одновременно продолжает быстро тараторить, — Они понравились нескольким издательствам, сейчас я переписываюсь с обоими, и когда договорюсь на лучшие условия, то ты сможешь их издать! — Издать? — недоверчиво переспрашивает Мишель, на мгновение замирая. — Да, конечно, требуется редактура, но вообще-то, они очень заинтересованы, сейчас не так много приличной детской литературы. Я представился твоим агентом, переписку от твоего лица не вел, так что ты можешь повлиять на все! — Я ничего в этом не смыслю, — вздохнув, Мишель отводит глаза в сторону, — Слушай, я не хочу, чтобы ты из жалости спонсировал мое дурацкое хобби, мы оба и так не работаем пока, и нечего тратиться на глупости! — Я ничего не спонсирую, родной, — воркует Оливер, наклоняясь и осторожно целует кончик носа, покрасневший от смущения и злости, — Поверь мне, пройдет совсем немного времени и это ты будешь нас содержать! — Издеваешься? — фыркает Мишель, вновь пытаясь начать борьбу и вывернуть руки. — Нет, — и, предупреждая возможные возражения, Оливер вновь целует омегу. Мишель смотрит на него с остатками обиды, но куда больше — с нескрываемым скептицизмом. Оливер же настроен куда более оптимистично. Кто-то мог бы сказать, что любовь слепа и застилает ему глаза, но он кое-что понимал в литературе — быть может, истории его любимого мировой классикой и не станут, но вполне найдут свое место на детских полках. В них было то, что нужно — незатейливые, легкие сюжеты, приятный слог, и самое главное — хороший конец. Поначалу Мишель отказывается даже слушать о том, как проходят договоренности с издательством, выбирать обложку и вообще хоть как-то относится ко всему процессу. Оливер не настаивает, взяв все на себя, и даже подмахивает документы чужой подписью. Все ради того, чтобы спустя несколько месяцев принести любимому заветный томик. — Это моя книга? — с недоверием произносит Мишель, осторожно касаясь кончиком пальца яркой обложки. Конверт с гонораром, лежащий рядом, интересует его куда меньше. — Да, — сияя от удовлетворения кивает Оливер, — Это твоя книга. Я выбирал оформление на свой вкус, постарался подумать о том, что нравилось бы тебе, но, если что-то не так можем подкорректировать в следующих тиражах! Он ожидает, что и так сентиментальный омега, в беременность ставший совсем чувствительным, расплачется, но Мишель реагирует иначе — долго рассматривает книгу, листает страницы, а после, улыбнувшись вздрогнувшими губами, едва ощутимо целует Оливера, молча уходя в спальню и закрывая за собой дверь. «Не понравилось, как в итоге вышло?», — обескураженно размышляет тот. Тактично постучавшись, он не получает ответа, и, вздохнув, терпеливо, но не без тревоги выжидает. — Спасибо, — Мишель выходит из комнаты спустя несколько часов, и по красным глазам Оливер понимает, что тот действительно плакал, — Ты даже не представляешь… — слова с трудом находятся, зато слезы снова сдавливают горло, — Я ничего такого не заслужил. — Мишель, — хмурится Оливер, чувствуя, как от этих слов глубоко в груди екает, — Чего ты. — Нет, я ведь не дурак, — он укладывает голову на плечи Оливера, прикрывая глаза, — Точнее, не совсем дурачок. Если бы не ты, я бы так и жил в маленькой квартире, работая официантом и надеясь, что следующий мой любовник хотя бы меня не обворует. — Но тебе ведь нравилась твоя жизнь? В смысле, не считая последнего, — добавляет Оливер, целуя тебя прижавшегося к нему Мишеля. — Да, но эта мне нравится больше, — вздыхает тот, укладывая ладонь на живот, знатно округлившийся к концу третьего триместра. — Мне жизнь с тобой тоже нравится куда больше, — с улыбкой отвечает Оливер, подхватывая кончиком пальца подбородка омеги и приподнимая его лицо. «Потому что, если бы не ты, я бы так и сидел в своем пустом особняке выпивая бутылку за бутылкой, пока мой муж ждал, когда я повеселею», — думает он, касаясь губами губ, — «Бесконечно обманывая сам себя в том, чего действительно хочу, и кто я на самом деле…».