Блаженны милостивые

«Что вы сделаете, Ваше Преосвященство? Оттолкнёте, ударите, плюнете?» Джон Тэлбот склоняется над ним, весь он — нетерпение. Что вы сделаете, святейший Пьер Кошон? В такие игры не играют в одиночку, а я стосковался по достойным соперникам. Так воспротивьтесь, хоть словом, хоть жестом, доставьте мне радость. Дайте повод сломить вас. Пьер Кошон устало кривит посиневшие от холода губы. Нет, маршал. Я не дурак, а сила на вашей стороне. И сила, и этот холод, и вся земная власть. И, значит, мне не остаётся ничего, кроме власти Небесной. Он приподнимается на локтях и целует Джона Тэлбота в лоб. И Джон Тэлбот, английский маршал, отшатывается, словно сухое касание губ обожгло его. Пьер Кошон торжествующе, тщеславно смотрит на него, запрокинув голову. Милосердие, маршал, тоже способно ранить. Но поцелуи Джона Тэлбота — огненные клейма, отметившие его кожу там, где должно лежать цепи креста. Пьер Кошон мечется в этом пламени, жар снедает его. Он смутно помнит поднесённую к пересохшим, растрескавшимся губам флягу с водой, и ледяной воздух, и долгую дорогу обратно в Бове. Ему говорят: выкуп заплатили бургиньоны. Говорят: английский король урезонил своего маршала, испугавшись гнева Рима. Никто не говорит: маршал отпустил вас сам, Ваше Преосвященство, не дождавшись ни выкупа, ни приказа. Но отчего же тогда на плечах его оказался маршальский плащ? Пьер Кошон вспоминает его взгляд: смесь восхищения — вожделения ли? — и расчёта. Он проводит пальцами вдоль собственных ключиц — пальцы немеют, словно в ледяной воде, — и слепо смотрит в прозрачную пустоту за границей круга, очерченного светом свечи. Молчаливые свечи оплывают воском — и не дают ответа. Увидев Джона Тэлбота снова — раненого, с побледневшим, осунувшимся лицом, — Пьер Кошон не выдаёт узнавания, только молча указывает покои, где можно разместить маршала. В епископском дворце он, англичанин, ещё как будто бы может считать себя в безопасности. Пьер Кошон долго, задумчиво изучает его. Каково это, маршал, ощущать себя беспомощным, уязвимым? Он ничего не говорит, только пальцы бессознательно проскальзывают вдоль цепочки креста — и Джон Тэлбот тяжело сглатывает, поймав этот жест. Пьер Кошон непроницаемо, холодно улыбается. Милосердие, маршал, острейшая из граней власти, и ранит оно жестоко. — Вы забыли свой плащ, — говорит он. Маршал поднимается с постели неверно, медленно, и каждое движение, должно быть, причиняет ему боль. — Теперь это ваш плащ, Ваше Преосвященство, — ухмыляется он и — неискоренимая наглость! — протягивает руку и ведёт пальцами вдоль ключиц, вдоль цепочки, вдоль полыхающих позорных стигм, отпечатанных на его коже. Пьер Кошон прикрывает глаза и вскидывает голову. Маршал отдёргивает руку, чтобы тут же упасть на одно колено и поцеловать край его мантии. Пьер Кошон не отступает, глядя на него сверху вниз. — Лягте обратно, — говорит он. — Вы растревожите рану. Его собственные раны незримы и оттого, может статься, неизлечимы вовек. Епископский крест немым укором давит на грудь и не даёт сделать вдох. Он пытается читать розарий, но молитвы не унимают жара и не даруют покоя. Пьер Кошон мечется в постели, не в силах уснуть. Посягните на меня, маршал, почти умоляет он. Хватит вам на это смелости — теперь? Пьер Кошон смотрит в темноту, но она остаётся нема — когда святейший епископ медленно, немеющими пальцами снимает крест. Он покидает свои покои, не взяв свечи.