Под летним солнцем

Что такое любовь? Кто-то ответит, что это поддержка, понимание, помощь. Другой ответит, что это внимание, подарки, прикосновения. На самом деле неправильного ответа нет. Любовь рядом, в каждом взгляде, адресованном тебе от этого человека, когда тебя прошибает током от осознания, что эта искра принадлежит только тебе. В каждом прикосновении, от которых идут мурашки по коже. В каждой улыбке, искренность которой заставляет улыбнуться в ответ. Самое обидное, что чаще всего замечать и ценить это мы начинаем после утраты этих чувств из-за своей невнимательности. Но правильно ли бежать от прошлого? Безусловно, нужно жить настоящим, думать о будущем, но правильно ли забывать прошлое? Почему все всегда пытаются заставить человека отпустить его? Нужно уметь выбирать моменты и оставлять только те, которые не будут давить, каждый раз сжимая и так заклеенное сердце. Чтобы его вылечить нужно время, терпение и много-много любви. Способен ли кто-то на такое? Юра бежал, сам не понимая куда. Но чувство вины за то, что не любил, когда ради тебя были готовы на всё, давило на легкие. Казалось, что с каждым шагом дышать становилось все легче. Но бежал Юра не от прошлого, а от себя. Он сам загнал себя в эту клетку, ключи от которой забыл под ковром квартиры того парня. Возвращаться желания нет, нет желания видеть его лицо, в котором больше нет надежды. На вопрос "Любить или быть любимым?", Юра отвечал: "Любить", хотя на самом-то деле и не любил никогда. Запутавшись в мыслях, Юра даже не знал куда бежал, пока не сбил кого-то с пути. Листочки с нотами, тетрадка, блокнот, все полетело на пол, охватывая большую часть коридора. Это была девушка невысокого роста, с карими глазами и тёмными волосами, которая явно была возмущена невнимательностью Исаковского. — Хам! Смотри куда идёшь, — сказала она. — Ой, то есть бежишь. Девушка стала собирать свои вещи с пола, после чего встретилась взглядом со своим помощником, который старательно, чувствуя вину, собирал её вещи. — На чём играешь? — спросил Юра. — Пианино, в постановке буду играть, — отрезала брюнетка. — В постановке? О, нашли уже получается, — проговорил шёпотом русый, затем продолжил обычным тоном. — Я там главного героя играю. — Поздравляю. Диалог не заходил, в любой другой момент Юра бы просто пошёл дальше, но такие отстранённые ответы девушки выбили его из колеи. — Куда торопишься? — русый не сдавался. — Это я у тебя спросить должна, — брюнетка выдохнула. — Порепетировать хочу. — А можно с тобой? Послушать хочу. — Мне все равно. — Это значит да. Пианино стояло на сцене, совсем одинокое. По нему видно, что за него давно никто не садился. Девушка подошла ближе и открыла крышку инструмента, после чего послышался громкий чих. «Когда его протирали в последний раз?», — спросила брюнетка. Юра счёл это за риторический вопрос и, взяв стул с зала, присел рядом. Её звали Соня, а фамилия, если Юра правильно понял, Калениченко. Девушка давно занимается в музыкальной школе, поэтому никто не сомневался в её навыках. Кроме Юры, конечно, он бы здесь и не присутствовал, если бы знал, что она играет на всех спектаклях в лагере. Солнечные лучи падали на клавиши пыльного классического чёрно-белого пианино. Соня аккуратно протёрла ярко-красной тряпкой музыкальный инструмент и села, настраиваясь на игру. Когда брюнетка начала играть, руки её перемещались по клавишам неловко, словно на ощупь, избегая мажорных аккордов, солнечных переливов. Зато с удовольствием погружались в диссонансные созвучия, в аккорды, режущие слух своей нестройностью. Звуки накладывались друг на друга, создавая ощущение тесноты. Мелодии не было, лишь фрагменты, обрывки фраз, как клочки разорванных писем. Каждый звук – это отдельная вспышка, мгновенный проблеск в кромешной тьме, который не дает увидеть целое, но лишь усиливает страх неизвестности. С каждой секундой темп становился все больше, пальцы все резче перемещались из одной стороны в другую. Под конец прозвучал резкий стук по клавишам, который режет уши, а потом мгновенная тишина. Глаза Юры все еще пилили инструмент, пока сам русый пытался отойти от игры, которая для человека, не разбирающегося в музыке, звучала идеально чисто. — М-да... пальцы уже болели под конец, поэтому начала халтурить, — сказала Соня, разминая руки. — Дали бы больше времени, я бы лучше сыграла. — Куда ещё лучше? — возмутился Исаковский. — Это же прекрасно! Прям описывает тот напряжённый момент. — Как же всё-таки сложно общаться с людьми, которые не разбираются в музыке, — закончила девушка и, закрыв крышку пианино, ушла. «Какая-то неразговорчивая», — прошипел русый. Оставалось много времени до обеда, заняться было нечем. Чем раньше закончим дописывать текст, тем раньше будут сами репетиции. Хотя, какой там... Раз сегодня суббота, а сегодняшний день занят редактированием текста, значит на сами репетиции остаётся один день. «Невероятно, как вообще мы что-то успеем? Нам ночью этот текст зубрить?», — взбесился Юра, но сразу же остыл. Время — деньги, а потехе — час. Точнее два часа здорового дневного сна, о котором Юрка мечтал уже как шестой день прибывания в этом лагере. Уже в предвкушении отдыха, Юра подходил к корпусу, как его схватил вожатый. — Чем занимался в свободное время? Не видел тебя нигде. — Я дописал, вот, — Юра протянул Илье лист с готовым текстом. — Пойдёт? Илья поверхностно прочитал содержимое, на его лице виднелась благодарность Исаковскому за то, что тот так ответственно отнёсся к этому делу. Тихонов потрепал русые волосы, добавив к своим действиям «умница». Если попробовать описать лицо Юры на тот момент, то оно было краснее самого красного яблока. Оставалось только надеяться, что вожатый ничего не заметил. Пытаясь скрыться от своих же чувств, Исаковский без слов вбежал в комнату. Не хотелось ничего, ни переодеваться, ни думать. В последние дни думать было просто невыносимо, хотя раньше таким образом русый уходил от реальности. С каждым разом, как Юра собирался размышлять, его мысли доходили до его свежей папки, находящейся в голове, которая гласила о новых чувствах, с каждым днём всё больше развивающихся у Исаковского. Эти чувства были чем-то далёким и неизведанным, тем, что так трудно понять, но так легко чувствовать. Но убивать на это столько сил и времени... С каких пор Юра начал беспокоиться о времени? Укутавшись в одеяло с головой, хотя на улице было жарко, голубоглазый заснул.

***

Юра никогда не любил сны, он считал их чем-то бесполезным. Просто краткие, чаще всего фантастические истории, которые мешают организму накапливать силы. По крайней мере казалось, что мешают. Хотя по факту, накапливать силы мешал он сам себе, когда выбирал чтение книг вместо сна. Зато недосып хорошо помогал избавиться от снов. Снов, напоминающих о нём, о Вадиме. Нет, не было тяжело отпускать его, было тяжело отпускать заботу. Такую особенную, не как у других. Вместо поддержки, добрых слов, он не слышал ничего, кроме молчания. Но в этом молчании искренности и переживаний было больше, чем в каких-либо словах. Юра подорвался с кровати. Дима, который находился по соседству, дёрнулся от внезапного пробуждения русого. — Ты чего? Такими темпами мне и до комы недалеко... — на выдохе сказал красноволосый. — Кошмар приснился? — Да нет, всё в норме, — отрезал Исаковский. По правде говоря, всё вылетело из головы резким неконтролируемым толчком вперёд, поэтому из плохого осталось только напоминание заходящего вожатого, что пора на обед.

***

Незнакомые голоса в столовой должны были перебить громкие мысли Исаковского, но вместо этого всё смешивалось в одно целое, не желая раскладываться по полочкам. Только с книгами всё выходило иначе. Погружаясь в историю других персонажей, Юра забывал о своих проблемах. Но были ли это только книги? Время, проведенное с Ильёй, кардинально отличалось от всего остального. С ним всё непонятное становилось понятным, все злое - добрым, черное - белым, а мысли разгребались самостоятельно, без помощи. С этим веснушчатым парнем Юра чувствовал себя хорошо и свободно, не волнуясь о сказанных словах, будь они лишними, о действиях, будь они слишком откровенными. С ним казалось это все нормальным, будто так и должно быть. Мало того, хотелось всё больше чувствовать себя принятым, получать ответы на самые глупые вопросы, ответы на физический контакт. Просто знать, что рядом есть человек, который не оттолкнёт. В очередной раз Юра забыл о еде. Глотать было тяжело, пюре казалось неаппетитным, хотя, в целом, выглядело обычно. Да и других оно никак не смущало, все наоборот с радостью доедали последние крошки, прося добавки. Значит дело исключительно в Юре. Как Юра приехал в лагерь, он заметил, что стал питаться намного хуже. Не было ни одного раза, чтобы он доел полностью обед или ужин.

***

Свободное время Юра предпочёл бы провести наедине с собой и книжкой, либо текстом для постановки. Лучше, конечно, второе, ведь уже суббота, а выступать им в понедельник, а они так и не провели ни одной репетиции. Да и сегодня, видимо, Илья не собирался этого делать, ведь никого не предупреждал, что нужно собраться после обеда. «На что он вообще надеется, что мы за одну репетицию все идеально отыграем?», — разъяренно проговорил русый, заходя в комнату, которая на удивление была пуста. Взяв бумажку с текстом, он начал учить реплики. Благо отыграть серьёзного и равнодушного персонажа не должно было составить труда. В очередной раз проговаривая фразу, которая так трудно давалась Исаковскому, послышался стук в дверь. На первый раз Юра решил не обращать внимание, полностью сосредоточившись на заучивании, но после второго стука он все же открыл. За дверью показалась Катя — девочка из отряда. «Тебя Илья звал», — пояснила та и ушла. Исаковский, не задумавшись, отложил текст и выбежал из корпуса. Илья места не назначал, да и что это за внеплановые встречи? Юра надеялся, что это важнее заучивания текста. Выбора не было, пришлось идти туда, где чаще всего можно было встретить Тихонова — с противоположной стороны от входа в здание. Обойдя корпус, русый издалека заметил знакомый силуэт, который стоял, облокотившись о стену. — Ты что-то хотел? — спросил Юра. — Пойдём, — тихо проговорил Илья, вынуждая Исаковского следовать за собой. — Куда мы идём? — Увидишь. Выпытать из светловолосого больше ничего не получилось, признаться, Юра даже не пытался. Не убивать же ведёт, значит доверять можно, хотя кто знает, на что способен Илья. — Ты же в курсе, что нам выступать в понедельник, а у нас ничего не готово? — перебил тишину русый. — А с чего ты взял, что ничего? — улыбнулся вожатый. — Костюмы мы уже нашли, играющего на пианино тоже, все учат текст, некоторые уже на финишной прямой. Завтра будем много репетировать, главное, чтобы у вас текст от зубов отскакивал. — Когда вы всё это успели? — Когда ты спал. Я не хотел тебя будить, ты и так много сделал. — Но... — Без но, Юр. Сейчас для меня важнее всего, чтобы ты высыпался. Я уверен, что ты и так успеешь все выучить. В ответ послышалось молчание. Путь уже был долгим, неизвестно сколько ещё осталось пройти. Неизвестным для русого было и место, куда они направляются. По мере углубления в лес становилось все тише и спокойнее. Звуки цивилизации стихли, уступая место естественной симфонии природы. Сквозь деревья иногда проглядывала река, серебряной лентой извивающаяся вдали. С каждым шагом звуки течения реки становились всё громче. Проходя последние препятствия, они вышли к реке, где неподалёку красовалась маленькая беседка. Юра замер, затаив дыхание. Только зрачки судорожно бегали по красивому течению, листьям деревьев, которые развивались на ветру, и бабочкам, сплетающихся в одно целое. В продолжение долгого количества времени Юра не давал себе сдвинуться с места, пока Илья не вернул его на землю, когда русый мысленно был где-то далеко отсюда. — Красиво тут, правда? Я давно хотел показать тебе это место, — выпалил блондин. — Почему именно я? — поинтересовался Юра, подойдя очень близко к реке, и медленно провёл рукой по воде. — Я не вожу сюда кого попало. — А я не "кто попало"? — Нет. Слишком много смысла и намёков было в этих шести словах. Будь это от кого-то другого, Юра бы даже не задумался о их разжёвывании, но Илья не кто-то и не другой. — И чем же я так отличился? — спросил Юра, явно сдерживая улыбку. В ответ послышалось молчание, не похожее на обдумывание вопроса. Скорее просто нежелание отвечать правду. Голубоглазый не стал настаивать. Он знал, Илья скажет, когда будет готов. Юра устремил взгляд на бабочек, которые беззаботно кружили в воздухе, цепляясь друг за друга. Илья подошёл ближе и сел рядом с Юрой, смотря на его лицо, которое выражало спокойствие. Но тот ни разу не посмотрел в ответ, он лишь вдыхал свежий воздух полной грудью, устремляя взгляд то вниз - на воду, то вверх - на небо. — Я хочу, чтобы ты знал, — начал Илья, наконец словив на себе взгляд русого. — Я видел много закатов, рассветов, красивых видов, но только с тобой всё это кажется по-настоящему волшебным. В какой раз за сегодня сердце Юры останавливается? В какой, черт возьми, раз он перестаёт дышать, вплоть до того, что в лёгких начинает колоть? Илья не приукрашал, не врал, Юра знал об этом, Юра верил. Он верил каждому слову, сказанному Ильёй, верил в правдивость прикосновений, хотя прежде думал, что никого не подпустит так близко к себе и своим чувствам. Юра доверится. И если в очередной раз окажется, что доверять людям опасно — они обязательно воткнут нож в спину, голубоглазый никогда никому не откроется. — Иль... — не успел договорить Юра, как мимо них пролетели две бабочки: одна была чёрной, другая светлой, почти белой. Они сели прямо на макушку блондина. — Не двигайся! — тихо воскликнул Исаковский. А Илья замер. Только глаза его блуждали по восхищённому лицу русого. Юра достал телефон вожатого и открыл камеру. Возможности позировать не было, кареглазый просто широко улыбнулся, закрыв глаза. После щелчка камеры, Илья выдохнул, а бабочки с макушки головы переместились на нос вожатого. Юра сделал еще один снимок, после чего разразился смехом, смотря на удивленный и взволнованный взгляд Ильи на фотках. Эти бабочки ещё долго будут летать где-то внутри Исаковского.