Двенадцать сессий Одри.

Бошка раскалывалась, пить хотелось неимоверно. А еще больше - прострелить чертов пульсирующий висок. Н-да, такого не было со времен убойных студенческих вечеринок, когда Одри вдруг решила наверстывать все свои предыдущие «аскезы». В едва прикрывающей бедра блузке, со скомканными волосами и на трясущихся ногах, Одри ввалилась в кухню - ей просто жизненно необходим глоток воды. Вряд ли она кого встретит, но, если встретит, и блядский Давид попробует вякнуть хоть что-то по поводу ее внешнего вида… - Красивый ошейник, Ведьмочка. Тебе идет. Измятая рубаха - да. Гнездо на голове - возможно. Несмытый макияж - есть такое. Но ошейник? Такого она не припомнит… Руки инстинктивно метнулись к горлу: на шее, весьма свободно и неплохо дополняя «образ», мотался армбенд… Блядство, это же надо так… Более красноречиво только набить во весь лоб тату: «сучка Малека». Малека… На стол перед Одри упал кувшинчик драгоценной жидкости и тарелка с брускеттами, заботливо приготовленными Давидом. Когда выжигающая все мысленное пространство жажда была утолена, Одри вдруг накрыло осознание: а где, собственно, Малек… Она поднялась с постели - почему не нашла его рядом? Даже и мысли не возникло, что мог уйти: так хотелось пить, наверняка, и ему тоже… Была уверена: отлучился в душ/уборную/налить воды - нужное подчеркнуть.       Одри резко застыла, пригвожденная вдруг дошедшей до нее истиной:              Может, ее попускало, может, настигло подобие "инсайта" или одна из стадий принятия неизбежного сошла на нет:       Она проснулась одна. Нет, не так. Она и спала одна. Она была одна.              Сквозь память лентой пленки пронеслись события вечера:              Попытка (можно ли назвать подобное изнасилованием, если согласие все же намеревались получить: хоть и подсыпав что-то в бокал?) чего бы то ни было. Но ей все равно: как-то до пизды на возможные последствия и бестолковый вотифинг. Главное, что рядом он... Она целовала его на пороге Астреи в первый и, как думала, в последний раз: день назад он дал ей от ворот поворот, а теперь такой теплый, родной и любимый и рядом... И пусть обстоятельства, сведшие их вместе, ужасны, все они - просто пыль, главное, у нее появилась возможность побыть с ним ещё немного. Побыть, любуясь неописуемой мордашкой профессора на фоне точно так же неописуемо прекрасного и таинственного храма. И как бы сильно не хотелось этому храму быть образцом мрачного готического искусства - он все равно светился своей белоснежной кирпичной крошкой. Светился не только снаружи, но и внутри. И ей так хочется потрогать... Не храм, но она не решается, и трогает церковную стенку, видя в этом какой-то символизм и единство.              А потом он говорит, что любит... Буднично, между прочим. И все замирает, и все опускается внутри: катится с обрыва словно. А он мог и не говорить: ей начинает казаться, она видит все признаки светлых чувств на его лице и без лишних слов. Нет, не казаться: она в этом уверена - видит. Он ее любит... И Одри готова поклясться: слышала в тот момент, как в небесах напевают "аллилуйя" ангелочки. Она знает наверняка: Бог есть, и это - любовь. И таким приятным теплом растекается осознание это внутри: не-е-ет, она не получила признания от, как это модно говорить, "краша". Она наконец закрыла ту сочащуюся гноем рану, что носила в себе с самого детства. И не будет больше бесконечных поисков Бога. Вот Он! Она Его нашла!!! Ее любят! Любят! Может, в этом и суть троицы: ты, тот, кто тебя любит, и, непосредственно, сама Любовь-Бог?              И вот такси, она сидит у него на коленках, чувствуя, как сидеть неудобно, и жадно кусает его губы. Губы любимого. Он обещает с ней переночевать, разделить постель. Они трахаются чертову кучу времени, но она никогда с ним не спала. Интересно, каково это? Проснуться рано-рано утром, когда первые робкие лучики крадутся сквозь занавесь штор и случайно попадают на его лицо? А она бы смотрела, как жмурятся пушистые реснички, и оправляла шторину: ни к чему ему просыпаться сейчас. Интересно, так ли будет? Или, может, напротив: утро выдастся дождливым? И тогда он проснется вперёд, она ведь всегда спит куда дольше положенного, если за окном каплет. Проснется, и будет смотреть на ее сонное ненакрашенное лицо. И думать, как это забавно: насколько разнится человек до ночи с ним и после. Если под "ночью" не иметь в виду только койку.              Затем - секс. Горячий и дикий. Одри не помнит почти ничего, но в памяти всплывают отрывки: как отчаянно ставит на нем засосы, не желая ни с кем делиться любимым. Ставит, и надеется: пока синяки сходят, каждый раз, случайно бросая взгляд на них в зеркало, он будет вспоминать ее сладострастные губы. Может, даже обе их пары. Какая же ты пошлячка, Одри...              А теперь она узнает: ничего, ничего не будет. Он протрезвел - сколько говорил? Часов семь? Да и Малек крупнее ее раза в два, наверняка оправился быстрей. Фенилэтиламины они такие: многое разнится от концентрации, в том числе и время "под кайфом" - так вот, протрезвел и понял: он не любит, никогда не любил. Напиздел под наркотой. И Одри бы понять сразу: ха, на что ты надеялась, малая? Но так хотелось верить... Он же сказал, что ее чувства взаимны. После того, как уже оборвал с ней навсегда, вдруг неожиданно сказал, что взаимны. А оказалось, чувства не его, а волшебного порошочка. Или колесика. Зачем он вообще тогда к ней поперся? Не мог урок плетения косичек на Ютубе найти? Зачем предложил прогуляться до храма? Почему не мог оставить в покое???              Очередной виток уже привычной эмоциональной карусели.              Крохотное стёклышко надежды всё ещё саднило в глазу невысказанным вопросом: "Он же ещё здесь, да? Скажи, что здесь!", но вслух она смогла лишь выдать:              - А...?              - Если ищешь хозяина вещицы - Рафаил с ним болтал. Сказал, Синнер свалил ещё ночью.              Оп-па. А вот и гнев подоспел. Стадия принятия или нейромедиаторная яма? Вот-т на какую тему ей бы написать работу в постдоке: «эмоциональный абьюз при употреблении психоактивных веществ»…              - НЕНАВИЖУ НЕНАВИЖУ НЕНАВИЖУ, - на пол полетел и хрустальный стакан, и тарелки. Глаза Давида болезненно сжались. Вот за что Одри обожает кучерявого беса: она уверена, сжались потому, что Давид за неé переживает. Будь бы на его месте Малек, и не знала б, что думать. Должно быть, склонилась к версии "ему жалко брускетт".              На крики и звон стекла прибежал Рафаил. Вдалеке залаял Бруно - кого не перебудила Одри, поднимет волкособский лай.              Ангел укоризненно глянул на Давида: не мог что ли слов подобрать? Зачем вообще сообщать о том, чего не видел сам? Примечательно: даже не спрашивает, что стряслось. И так очевидно: истерики у Одри случались лишь по одной-единственной причине.              Осколками Одри рассаднила руку, и темная густая кровь гранатовыми зернышками сыпалась на мраморную плитку. Лилась, струилась по предплечью, вырисовывая багряные дорожки: ее вид успокаивал. Желание рвать и метать мгновенно уступило место бессильным всхлипам.              - Эй, ну ты чего? - немного грубыми от постоянного гуляния по скрипичным струнам пальцами, Рафаил смахнул ее слезы. - Он, правда, ушел, но по уходе наткнулся на меня. Не плачь, прошу! Не стоит! У него просто... У него дела, Одри. Что-то срочное, отлагательств никак не требовало.              А она уже почти не плачет: всего-навсего бьется в беззвучных конвульсиях. Бьется, а ее так крепко прижимает к себе Рафаил... Светлый, чистый - словно лучик солнца в весеннем ключе. Все белоснежная рубаха уже переляпана ржавыми пятнами, но ему все равно. И Одри непомерно жаль, что эта нерастраченная нежность улетает в нее: не в коня корм. По крайней мере, пока она хоть самую малость контактирует с Синнером.              - Хочешь, расскажу тебе кое-что? Он, когда уходил, прихватил с собой твой платок. Может, он и ведёт себя как последний урод, но даже его такая, как ты, не может оставить равнодушным. Ну же, улыбнись, красавица.              - Ты же мне врешь? Знаю, что врешь. Держу пари, если вы и говорили, то он выдал нечто около «Одри сама виновата, она такая глупая…», - уже и не было слез, и постепенно останавливалась кровь: может, отхода и хорошая вещь. Обыкновенно она ревела по Синнеру, дико себя за то презирая. Сначала по Синнеру, затем - потому что настолько жалкая, что заливается слезами по какому-то хую. Но теперь, когда для негативных эмоций была индульгенция в виде попусков, даже легче. Она не жалкая, нет… Просто Малек - уебище.              - Я скоро повешу в столовой табличку - на которой мелом пишут. И каждый день - как на заводах Де Голля - буду выводить «N дней без происшествий слез из-за Синнера». Ведьмочка, прошу… Разреши мне начистить ему морду, а? Не могу - руки чешутся уже черт его знает сколько. Хотя нет, не знает. Я вот черт, но в душе не ебу.              Одри посмеялась шутке. Вот до чего довел ее Малек: даже самые травмирующие события вызывают бурную реакцию едва ли на пару десятков минут.              - Ты прав. Только…              - Опять будешь оправдывать?              - Нет. Не буду. Не на этот раз. Ты прав, тысячекратно прав: давно пора набить ему морду. Только я хочу сделать это сама.              В тот же день она записалась на бокс. И все полтора часа хуярила грушу изо всех своих скромных метр-с-кепкой сил, пробивала с разных углов, не обращая внимания на советы тренера. Тот, впрочем, быстро все понял и отстал, оставив Одри наедине с ее мыслями. Были бы все такими понятливыми…              Нет, она не бросит блядские сессии - доведет все двенадцать, до конца. И на каждой из них будет смотреть на него, как на кусок говна: «ну наговорил ты любовной лирики, а потом взял все в зад - подумаешь… Будто для меня то великое дело! Может, я тебя и любила, но разве это значит, что до сих пор уязвима к провокациям?» Захочет перебить - пускай перебивает. Ей плевать. И тему какую выберет: любовь! Будет говорить с ним о любви, и смотреть, смотреть со всем равнодушием, на какое только способна. Может, этому ублюдку хоть на полсекундочки станет совестно? Но самое главное: ей давно пора взять ответственность на себя. Может, он и подонок - но позволяет ему таким быть она…

***

Малек лежал на голом матрасе, а в его пальцах тлела давно не трушенная сигарета. Тлела скверно: курить он не любил и толком не умел, пачка Marlboro валялась у него в столе с Бог весть каких времен, табак немного отсырел. Но табак все же не перестает быть табаком: со своей химической ролью справлялся превосходно, и нейромедиаторная яма ощущалась чуть менее ебáно (храни господь-бог свойство цигарок блокировать МАО). Тлеющий краешек уже стал обжигать подушечки пальцев и кончик носа, но едва ли Малек замечал. Он думал… Думал и страдальчески прикрывал глаза - болела голова, ужасно мучала жажда. Но произошедшее висело на душе столь грузным камнем, что на физиологию - плевать. «Волшебная таблеточка согласия» прошлась по голове пулеметной очередью, и теперь мозг, отвоевывая свое обратно, подкидывал всякое, что запер в глубинах сознания давным-давно. Он вспомнил первую встречу с Одри. На экзамене - вот забавно! Перед ним словно всплыл кинофильм, где каждая деталь отображалась в мельчайших подробностях: В целом, Малеку на студентов всегда было начхать с высокой колокольни: он вел лекции, как ему казалось, даже неплохие. После каждой скидывал старостам групп презенташки и список рекомендуемой литературы. Посещаемость отмечал только из-за вечно капающей на мозги кафедры, на деле же количество занятых парт его волновало несильно. Заполнены лишь первые ряды? Тем лучше, не придется голос напрягать. На экзамене, разумеется, корреляция «посещал-сдал» прослеживалась явно, но профессор Синнер славился беспристрастностью. Если бы Одри могла записаться на другой курс, сдать его другому преподу или обойтись без отметки вовсе - непременно так бы и поступила. Но всеми обожаемый (и по ее мнению, впрочем, составленному исключительно с чужих слов - явно нарциссичный и самовлюбленный) профессор Синнер мерзко возвышался в расписании своим обязательным предметом. Аттестационные мероприятия Малека забавляли: студенты с синяками под глазами, похлебывающие прямо во время ответа N-цатый энергетик, и студентки в миниюбках не забавлять не могли. Но Одри появилась на экзамене редким исключением из правил: не то что бы неспавшая (а значит, и не пытавшаяся втиснуть в голову весь материал семестра за последние восемь часов до сдачи), но и не полагавшаяся на длинные ноги и раскрытую грудь. А зря, посмотреть на достоинства красивых девчонок Малек никогда не был против. Она спустилась к лекторскому столу в растянутом свитере и джинсах - обычная студентка. Села - и так дрожали ее руки. Прогуливала, а теперь боится сдавать? Жаль, что прогуливала - личико свежее и интересное, неплохо бы украсило собой почти бесцветную аудиторию. Да и начитывать материал кому-то симпатичному всегда приятней. - Зачетку. Одри протянула картонку - неуклюже и неуверенно, держа как-то сбоку: протянула, но на стол не клала. Чтобы забрать, Малеку пришлось коснуться ее руки. А потом еще несколько секунд подождать - до девчонки все не доходило: пора отпустить. Вообще, зачетки профессорам разрешалось открывать лишь по окончании экзамена: дабы не было соблазна натягивать отличников и валить двоечников. Но не сказать, что Малек дорожил этой дурацкой должностью, правилами чертовой кафедры: ему плева-ать. Он надеялся, работа со студентами хоть как-то развеет его скуку, но надежды эти обернулись тщетой: за исключением нескольких постельных интрижек и подорванной веры в современную молодежь Малек так ничего и не получил. Да и потом, он не знал ни одного препода, который бы данное правило соблюдал. А потому удерживать себя от пролистывания книжечки обаяшки-студентки, которую он видит впервые, не собирался. С первой же страницы ему улыбалось фото: совершенно дурацкое. Наверное, сделанное еще в последнем школьном классе: на нем девчонка немного полноватая - скул не разглядишь, и с совершенно неумелым макияжем: стрелки кривые и в разные стороны, пудра неравномерно размазана (чего не может скрыть даже плохое качество фото), помада слишком вульгарная. Будто накрасилась впервые в жизни - для фото на документы. Что ж, некоторым время идет только на пользу и… - взгляд скользит по имени - Одри Диана Браун в их числе. Немного полистал страницы предыдущих сессий - неплохая успеваемость, но не круглая отличница. Последними всегда проставлены зачеты по физкультуре - уже в крайние сроки закрытия семестра. Ясно. Из принципиальных девчонка. Не считает нужным подстраиваться под «глупый регламент ВУЗа» и выполнять правила, в которых не видит смысла, например, ходить на физру. Будущим психиатрам же это не нужно! (Знала бы эта куколка, как будет впоследствии отбиваться от Артура - глядишь, пересмотрела взгляды). Но самое забавное - в конце концов зачеты все-таки стояли. Каждый раз страх отчисления брал верх над принципиальностью. Вот и сейчас на его экзамен пришла, хотя предмет ей, очевидно, не нравился. Или тот, кто его вел. - Что ж, мисс Браун. Мисс же, верно? Начинайте с билета, а дальше - посмотрим. Что у Вас там? Девушка все молчит. Волнуется. Боже, какой это уже в ее жизни экзамен? А она все трусит, глупая. В целом, психоэмоциональное состояние студентов Малека интересовало не шибко: о каждом заботиться - спина переломится. Но девчонку отчего-то решил успокоить. В своей, правда, манере… - Что, понравился? Для этого и нужны лекции, мисс Браун: у Вас была возможность глазеть на меня, не моргая, по два раза в неделю на протяжении всего семестра. Сейчáс - не выйдет: придется что-то ответить… Отлично. Теперь у бедолаги трясутся не только руки, но и коленки… Решила, что отчитывает ее за прогулы? - Я шучу, мисс Браун. Хотел разрядить обстановку. Хватит канить, отвечайте скорее: хоть что-нибудь. Не хочется Вас отправлять на пересдачу - я же не зверь. Ну же. Моментально опускает взгляд под парту, протягивает билет, неразборчиво озвучивая вопросы. Не составляй бы их Малек самостоятельно и не знай наизусть каждый - не разобрал бы ничего совершенно: - Mens rea и dolus euentualis в международном и французском уголовном праве. Малек закатил глаза: - Аe читается как диграф не всегда - в слове «rea» вот не читается. И что у Вас с твердостью звуков? Так любите проглатывать, да? Господи… Университет старый, и потоковые аудитории зимой промерзали до последнего кирпичика, но даже несмотря на витавшую прохладу, бедную Одри кинуло в жар. Личико - мгновенно в пунец, а Одри едва сдерживала праведный гнев: сидела и ликовала, ни секунды не жалела, что пробила все до единой пары этого… Но по бегающему взгляду девчонки понятно: она и сама не знает, специально ли преподаватель вгоняет ее в краску или действительно имел в виду, что сказал, а пошлый контекст она докрутила сама. Правда была где-то посередине: все эти двусмысленности уже настолько срослись с Синнером, что порою он вворачивал их, даже не задумываясь. - Мы собрались обсуждать судебную психиатрию или латынь? - Латынь важна как для врачей, так и для юристов, мисс Браун. Мой предмет - на стыке. Я понимаю, у Вас пытливый ум и условности волнуют Вас мало: но разве Вам не любопытно хотя бы послушать звучание данных слов? Научиться произносить? Да и иностранная речь, словесная гимнастика - хорошая тренировка мозга. Учитесь работать ртом, Одри. В жизни пригодится. От прежней стеснительности студентки-прогульщицы не осталось и следа. Одри решила быть максимально напористой, решила, что сдаст эту ебаную судебную психиатрию с первой попытки вопреки всему. Лишь бы не видеть Синнера еще раз. Но даже теперь не смогла не засмущаться - отвела взгляд. - Можно мы перейдем к билету? - смущенно-обиженно канючит она. - Переходите, мисс Браун. На удивление, девчонка рассказала много: перевела слова, разъяснила понятия. Даже по актуальным проблемам их раскрытия (удивительно, но юристы и сами не сумели договориться, как понимать это «mens rea») пробежалась. Вспомнила, что во Франции наполеоновские законы о домашнем насилии отменили лишь в 70-х, а в Латинской Америке и по сей день подобное есть - Бонапарт умел вести не только военные экспансии, но и юридические. И все это угнетает психику накопительным аффектом. Умница. На лекциях Малек и трети от того не вычитал. Глупая, вызубрила в несколько раз больше положенного только потому, что не утруждала себя посещениями. И кому она сделала хуже? - Славно. Отлично справляетесь. Мне даже немного обидно, что к Вашим знаниям я ни малейшего отношения не имею. Приведете какой-нибудь пример накопительного аффекта, и я Вас отпущу. Экзамен - не постель, к чему долго мучать на нем девушку, верно? - Малек не сумел удержать смешка: фраза «ЕБАНЫЙ БЛЯТЬ ПРОФЕССОР СИННЕР» читалась в глазах Одри телесуфлерным текстом. Вот, куда лучше, чем стеснение. Но на примерах Одри замялась. Почему-то ни одного в голову не шло. - Не обязательно французское право. Ну же, дайте волю своей фантазии. Ох, сейчас у нее на уме одна-единственная фантазия: вмазать этому самодовольному уебку по роже… - Эм… - Римское право, литература, искусство - хоть что. Специально же сообразил для Вас задачку полегче. Или, Вы предпочли бы, чтобы я дал Вам что-нибудь другое? Господи, как хорошо, что она прогуливала! - Не знаю, Электра? Малека удивить непросто, но эта студентка, кажется, справилась: Электра? Серъезно? - Поясните? - Смерть отца, изгнание брата, несчастливый брак… И все в итоге вылилось в убийство матери. Таким образом, накопительный аффект, несомненно, был. Однако, dolus euentualis, тоже бесспорно наличествующий, не позволил бы рассмотреть это «дело» как непредумышленное убийство. Малек даже наклонился: так стало ему интересно. Электра… Забавный выбор. И он уж было собрался разразиться колкостями по поводу желания совокупиться с собственным отцом, но отчего-то осекся. Девчонка забитая, одежда потрепанная. Такая смешная фотокарточка в зачетке: она будто впервые тогда косметику в руки взяла, а девчонки обычно с малых лет тырят что у мам или старших сестер. Такая уязвимая, старается храбриться, но на деле - и Малек замечает это легко, как слона в комнате - практически доведена до предела его невинными шутками. Непросто, видать, барышне приходится. Всего лишь экзамен, а она подрагивает осиновым листиком… По зачетке не скажешь, что прям уж боится плохих оценок. Тогда чего? Что на нее спустят всех собак? Проявят агрессию? Профессор, какой-никакой, но властью обладает (а особенно на экзамене). Только нужно быть полным идиотом, чтобы подумать, что власть эта может переступить академические границы. Полным идиотом или… травмированным ребенком. А как зашелся ее голос, когда затронула тему влияния на убийства в состоянии аффекта наполеоновского кодекса с бесконечными правами «отцов семейства»… У девчонки явно проблемы с папашей. И, кажется, маме ее прилетало тоже. Только вот Малеку все равно. Почему он должен ковыряться в чьих-то мозгах прежде, чем что-то сказать? Личные психологические травмы - проблемы только травмированного. Подобные глупости от хорошей провокативной шутки Малека не удерживали никогда. Сейчас впервые. Почему-то проникся он к этой девчонке. Такая она хорошенькая… - Любопытные рассуждения, Одри… На лекциях я рассказывал про случай Генриетты Кайо - классический пример накопительного аффекта: хоть сейчас в палату мер и весов. Почитайте на досуге, если захотите. Но Ваш вариант мне нравится тоже. Молодец. Хвалю. - Даже не ввернете какую-нибудь фрейдистскую шуточку? - Зачем? Вы и сами только что это сделали… Одри стало стыдно: кажется, она думала о профессоре Синнере куда хуже, чем он оказался на деле. Поднимается, все так же неловко забирая свою зачетку с отлом. - Спасибо. Было… приятно. - Знаете, я веду еще и спецкурс по судебной психиатрии. Если заинтересует - буду рад Вас на нем видеть. Одри кивнула и поспешно побежала вверх по ступеням. Спецкурс? Она-то на обязательные лекции не ходила. Черта с два она появится на спецку́рсе. И Малек это понимает, и ему даже немного грустно. Забавная студенточка, жаль, что теперь они больше не встретятся. Ну точнее, так он тогда думал. Воспоминание окатило бочкой ледяной воды, и Малек обнаружил себя за попытками «докурить» давно потухший фильтр. Одри, Одри, Одри! И почему его память вьется теперь вкруг нее? Потому что вместе пережили «трип»? «Пережили» - неверное слово. Он вот до сих пор переживает. И такая реалистичная картина хрупкой уязвимой экзаменуемой никак не идет с глаз долой… Тогда он ее пожалел. Хах, зачем? По сравнению с тем, какую боль он причинил ей сейчас, выкинуть пару-тройку шуточек про еблю с отцом - детский лепет. Какой он подонок… Наговорил влюбленной в него девчонке, что любит. Наговорил под приходом. А что теперь? «Давать заднюю»? И кто просил эту дуру влюбляться? Все было бы куда проще, втрескайся б она в Рафаила… Прилежный мальчик, полечку на скрипочке играет, вышивает гладью и к каждому являет бесконечное милосердие. Малек скривился, наконец отбрасывая прочь никчемный бычок. Может, ему потому и так нравится мысль о «подходящем» для Одри Рафаиле, что он знает - ничего у «лица с обложки» с его Одри не выйдет - она сама непрозрачно намекала: пареньку ничего не светит. «С его Одри». Забавно. Давай, Малек, кажется, настало время разобраться в себе. Но попыткам в самоанилиз мешает очередная «вспышка» - уже куда ближе по времени к настоящему. Одри сидит у него на коленях (хоть и сидеть ей там явно не удобно) - опять не надела лифчик, и теперь аккуратная женская грудь бесстыдно проглядывается сквозь блузу. Просит провести с ней ночь. Малек с женщинами постель делить не любил. Не в смысле ебли - в смысле того, что следует за ней. Всех любовниц он выставлял из кровати всегда - отойдут от оргазма (или их череды), и полно. Каково это: спать с женщиной? Наверное, не очень. Тем более, если эта женщина - не Одри. Одри… «Та самая Одри, с которой не заскучать. Которая, как теннисная пушка, выдает новые задачки с бешеной скоростью - он не успевает разгадывать. Которая всегда, даже если обижена, найдет способ справиться о его делах. Тактичная и осторожная - не потому, что такая по природе - нет. Потому, что боится задеть его чувства. Чувства, которых у него…» - Малека корежит от интенсивности воспоминаний. И контрастности переживаний: той бесконечной любви, какую он ощущал несколькими часами назад, и зияющий внутри дырищи сейчас. Любя, правда, думать совсем не хотелось, а вот бездна заместо душеньки на размышления настраивает эво как. Одри с которой не заскучать… Одри, которая бережет его чувства. Забавно, все же так и есть. Это не пьяный бред и не фантазии нанейромедиаторенного мозга: все - чистые факты. Чистые факты… Он, верно, идиота кусок, если думал, что «любовь» - это потные ладошки, выдающее барабанное соло сердце и проч. и проч. Может, конечно, так какие-то чувства и проявляются, но… Теперь ему кажется, что умение оценивать в человеке то, каким он является за фасадом и является только для тебя лично - куда важнее. И как будто собирается один большой-большой пазл с картиной Кандинского: ничего не понятно в частностях - даже если сложено почти все, но как только встает на место последний кусочек, исчезает «пазловость» - проявляются истинные свойства искусства: Одри то, Одри се… • Нелепая ревность: то к Давиду, то к парню из клуб-бара (об этом, к слову, тоже предстоит подумать), то даже и к Рафаилу… • Дурацкая затея с этими сессиями: блять, да он ведь сам «намекнул» старой должнице и по совместительству комиссии этой председательнице способ «проверить его квалификацию». К чему? Потому что он ссыкло - и, как глупый школьник, боялся пригласить Одри на свидание. Потому что свидания должны к чему-то вести, а стадию «секса без обязательств» он и Одри прошли давным-давно. Хорошо ходить на сессии-то: ни тебе обязательств, а возможность видеть красивую мордашку Одри есть. • Его бесконечные попытки прощупать границы Одри: зачем ему их знать-то? Начерта? Он не из тех, кто боится что-либо нарушить: если только дело не касается одной милой оценщицы детективного агентства «Астрея». Еé границы знать хотелось. Почему? Боялся причинить боль? Или что боль причинят ему? Может, все вместе? Да только с чего бы чему-то болеть? Из-за простой привязанности? Не-ет, разрыв привязанности - может, дискомфорт. Пусть сильный, но дискомфорт - далеко не боль. Боль - обратная сторона совсем-совсем других чувств. • А то, как его заботят ее чувства? Заботят - отрицать глупо. И, как подсказывает неуемная память, заботят еще с самой первой встречи. Можно свалить на эмпатичность, да вот эмпатия - не про Малека. И пусть он въебал все на свете: таким хуевым для Одри он был, все же ее чувства ему небезразличны. Одри, Одри, Одри… Так работают стимуляторы, пуская мысли по кругу, да? Какой он еблан… Динамил девчонку, не способный разобраться в хитросплетениях собственных серых и белых веществ, а сам по уши в нее втрескан. Кто мог бы подумать? Втрескан… Только есть ли у него теперь на это право? После всего, что наделал? Нет… Разумеется, нет. Но любовь - не про закон и права. Любовь - про подарок. И, если Одри будет к нему милостива, она подарит ему возможность себя любить.

***

             «Долгожданная» пятница не наступала вечность, но, наконец, пришло и ее время. По холлу пронеслись низкие визги звонка: Одри даже заранее гидроксизина чуть выпила - все за тем, чтобы отворить дверь максимально пафосно и безразлично:              - Привет, Малек. Поднимайся.              Несколько нереально долгих мгновений, и они уже в ее комнате: заняли кресло и кушетку. А ведь и недели не прошло с тех пор, как их парочка вместе занимала кровать… Но Одри подобные мысли гнала прочь.              - Кстати, ты забыл в прошлый раз, - навстречу Малеку протянут армбенд. Хорошо, что вернула: фиксаторы хорошие, дорогие - кожаные. В Милане покупал. Вещица была им горячо любима, но почему-то получать ее было так неприятно. Он вот ей платка не принес…              - Спасибо, - забирает, и на доли секунды касается ее ледяных пальцев. Прикосновение это… обычное. Ничего отличительного от предыдущих: ощущается ровно так же. Но только сейчас Малек понимает: как приятно касаться женщины, которую любишь… И полюбил не вчера и не третьего дня. Ебанат… Столько боли заставил ее пережить только потому, что не мог понять: эта теплая искорка - не просто «дань» гормонам. Ее разжигает не серотонин и не допамин - нет! А сама Одри - то, какая она есть: со всеми ее неловкими переглядами, красными щеками (хотя, казалось, что может заставить краснеть дипломированного доктора медицины?), с ее робким и уязвимым внутренним миром. Блять, он реально встрял.              Встрял, и, осознавая детскую нелепость своих чувств (Малек совершенно не знал, как их применять, куда вообще стоит запихать: как Иванушка-дурачок в первую брачную ночь, ей-богу!), сделался совершенным школьником. А как сказать-то… За косичку что ли дернуть?              Когда он ебал ее впервые, смеялся про себя, отмечая: эту неопытную малышку еще столькому необходимо учить! Но теперь в дамках сама Одри: выходило, это она носилась с ним, как кошка с котенком: учила не прятать эмоции за юмором, доверять. Смотреть глубже в свои желания и решать внутренние противоречия. Скрашивала досуг - не просто «устраняя скуку» , нет. Она подкинула столько задачек - до конца жизни хватит, скучать не придется. Учила сути верности и умению любить. Господи, да даже целоваться онá его научила. Если кто из них и неопытен, то это точно не Одри.              - Извини, надеюсь, ты не будешь против, если мы сегодня чуть задержимся? Поспрашиваю тебя чуть больше и состряпаю два отчета. На следующую пятницу у меня планы: не смогу с тобой встретиться. Я понимаю, ты, наверное, планировал всего час - надо было сказать раньше. Просто столько дел! Как-то не до тебя было.              Может, влюбленные и дураки, но не клинические: Малек прекрасно видит: она это специально. Хочет задеть. Одри - плохая актриса, у нее все на лице написано. Да только от таких слов саднит внутри все равно.              - Да, конечно.              Вместо положенного часа провели два. И все два он думал, как сказать, как подобрать слова… «Да, Одри, я был объебан, не понимал, что говорил, но теперь (спустя неделю) осознал ясно: каждое, сказанное слово - совершеннейшая правда» - так что ли? Ну бред!              Уже прощаются, пора уходить - а он так и не решился. Блядство. Она не говорила напрямую, но всем своим видом давала понять: баста! То была последняя капля… Но, может, еще не все потеряно… Он видит: она играет, притворяется. Ей далеко не похуй - просто злится. Может, за две недели злость и поутихнет? Сейчас, и правда, для признания не лучшее время.       

***

             «Планами на следующую пятницу» оказался день рождения Одри. «Когда тебе под тридцать - праздник не из приятных» - так она сказала Малеку полтора месяца назад. А теперь этот самый Малек даже не приглашен - наверное, единственный, из ее хороших знакомых. И так настроение испорчено еще одним бесцельно прожитым годом (хотя, блять, столько случилось!) и парочкой новых морщинок лице, так еще и Синнера видеть? Увольте. Валяться в слезах и споплях не улыбалось совершенно.              Собрались всей «Астреей» в неплохом полу-ресторанчике полу-баре: играла заводная музыка, подавали прекрасные закуски и вино - тоже, наверное, хорошее. Астрейцы - самые милые люди (ладно-ладно, «люди») на планете Земля - надарили кучу подарков, наговорили бесчисленное множество приятностей.              Давид довольно носился от коллеги к коллеге, демонстрируя всем фотку, где Одри получала его подарок: "взгляните! Какая у нее мордашка - совершенно не такая, как при получении вашего барахла». Лицо Одри и правда скукурузило: изобразить «удивление» и не заржать при получении флакончика духов стоило ей всей внутренней выдержки. Подарок, и правда, приятный. И нужный - она любила хорошо пахнуть, только вот история его получения - смех да и только. (Разве что бедному Хесусу не до смеха).              Чуть опоздав, заявилась и Мария-Елена: Одри уж думала, она и вовсе не придет.              - С днем рождения, милая Одри! Я знаю, ты ждешь от меня подарочка - но он прибудет чуть позже, ладно?              Одри «подарочка», конечно, ждала - она от природы девица любопытная, но дело-то вовсе не в нем. Ей отчего-то было приятно, что э́та дама пришла на подобную «вечеринку» - откровенно скучноватую по тусовочным меркам.              С появлением Марии-Елены стало веселей - она быстро (даже подозрительно быстро) нашла общий язык с Астрейцами и электровеником металась от бара до Фел, от Фел к Давиду, снова к бару, а по пути еще не забыть о Касе, Микаэле и Рафе. Все напились (глифт тоже стоял на столах под видом вермута), разоткровенничались - в общем, приятные дружеские посиделки. Засиживаться допоздна не особенно имело смысл - за исключением Марии-Елены все и так видятся каждый день. День рождения, как день рождения. Собрались уже уходить - все коллеги высыпали на улицу - видно, занимали места по машинам - задержались только Одри и Мария-Елена: дама все болтала без умолку - не хотела в разлет? Интересно, почему? Ее телефон от звонков буквально разрывался, но она и не думала снимать трубку: продолжала болтать. Неужто настóлько ценит компанию Одри?              - Блять, знаешь что: я уже с четверть часа пытаюсь тебя отыскать, так сложно что ли ответить на вызов? Сама назначила встречу - и не просто назначила, заебала буквально, пока не согласился. Ты мне скажи, это вообще адекватно?              - Ох, а вот и подарочек! - дама захлопала в ладоши, потянув за запястье явно сбитую с толку Одри в направлении «подарочка». Бля-я-ять. А она-то надеялась получить варежки в комплект к шарфу… Ага, как же. Размечталась. Да лучше уж совсем без подарка, чем это. «Подарок», кстати, обескуражен не меньше самой именинницы.              «Щелк, щелк» - и на запястьях сомкнулись наручники.              - Честно говоря, это подарок не только от меня: Фел и Рафаил тоже приняли участие… Разве что, они не совсем осведомлены об итоговой вариации… Надеюсь, эти котята меня простят. Уж очень они мне понравились.              - Блять, какая же ты мерзкая сука! Отдай ключ, не дури, а! - Малек сделал несколько резких шагов, но получилось скверно: короткая цепь потянула собой пристегнутую к нему Одри, и та едва не грохнулась.              Мария-Елена же взобралась на стол и вещала уже оттуда:              - Ну-ну-ну, полегче! Глянь, на каких каблучищах твоя мадам. Ты же не хочешь, чтобы Одри сломала лодыжку? Или хочешь? Или тебе все равно? Думай, Синнер. Думай!              - ОТЦЕПИ НАС НЕМЕДЛЕННО! Я не собираюсь провести с этим уебком ни секунды времени за пределами сессий! Это какой-то детский сад ясельная группа! Отдай ключ, ну! - взорвалась Одри. Взорвалась, и даже не заметила, как обвалилась ее и без того жалкая штукатурка «безразличия».              - Дорогуша, ты сама сказала, что зовешь меня на праздник, только чтобы получить от меня подарок. Ну так вот он! Наслаждайся! Будет тебе уроком: научишься отвечать за свои слова.              - ОТДАЙ КЛЮЧ, - Одри и Малек вопили уже в унисон.              - Я бы и рада… Только замочек на браслетиках - английский, а ключик давно на дне бессменной музы Моне - Сены.              - Ты же понимаешь, насколько бестолкова твоя затея? Не отдашь ключ - я просто вызову слесаря. Чего ты этим добиваешься-то? - ситуация - полнейший сюр, и Малека она, признаться, пугала: быть прикованным к Одри сейчас готов он не был совершенно. Умолять, просить, угрожать - занятия бестолковые. Уж он эту стерву знает. Оставалось последнее - попытаться взывать к логике Марии-Елены.              - Пожа-алуйста, - игра на публику явно доставляла ей удовольствие. Тянула слова притворно ленно, будто не беспокоясь: хотя на деле в неописуемом восторге, - звони. Только это не игрушка из секс-шопа… Мне их одолжила твоя, Одри, подружка-коп. Погляди, там и оттиск флика есть. Как думаешь, Синнер: много ли слесарей поедут к тебе на вызов в полпервого ночи? А сколько из них рискнут нарушить закон и вскрыть полицейские наручники? Нет-нет-нет, вам от браслетиков не избавиться, по крайней мере без бумажки. Но не волнуйся: ее с радостью дадут в офицерском офисе. Можешь уже начинать гуглить режим его работы. В общем так, котята, говорю откровенно: ВЫ ЗАЕБАЛИ, БЛЯТЬ, ВСЕХ. И под «вы» я в большей степени имею в виду тебя, Синнер. Вот правила моего «подарка»: вы прикованы друг ко другу до открытия офиса уж точно. Все это время пиздите, решаете: что кого куда зачем и почему. И либо расходитесь окончательно, раз и навсегда, вовеки веков и не ебете друг другу мозги, либо сходитесь - и ебете друг друга. Все, чао-какао, ребята! - Мария-Елена послала каждому из парочки по воздушному поцелую и наконец спрыгнула со стола - с обратной стороны, разумеется. - Кстати, - заметила она уже у выхода, - для Астрейцев, Одри, я подарила тебе приват у стриптизера на всю ночь. Так что искать они тебя не станут - не волнуйся. И да - если вдруг он, - она покосилась на Малека, - тебя заебет окончательно: и я, и тот милый крошка-официант (мы с ним, бывает, кофе пьем) - своими глазами видели, как Синнер ни с того ни с сего взял и сам добровольно восемнадцать раз упал на во-он тот нож для разделки мяса. Как всегда: договаривать не стала. Просто съебалась в закат. Несмотря на абсурдность ситуации, Одри хихикнула. Но смешок этот - скорее нервный. Выходка и шутка - забавные, а вот перспектива провести целую ночь привязанной к тому, к кому обещала себе быть равнодушной…