Кайрос

      …Сколько времени прошло? Аломар не знала. По собственным ощущениям, прошёл будто бы ни один час, прежде чем Кеннеди, протягиваясь к влажным салфеткам, лежащим в бардачке машины, принялся вытирать с внутренней стороны её бедра размазавшуюся смазку.              Тело само подалось назад, вжимаясь в сидения; кожа заскрипела о кожу, когда она не то, что попросила — почти что промямлила:              — Эй, не надо…              Кислородное голодание на пару с туманом в голове лёгкой и тяжелой — то бишь, ртутной — голове не дало сразу понять, что делал Леон. Кассандра привстала на месте, красная ни то от смущения, ни то от удовольствия.              — Надо, — ладонь Кеннеди прижалась к диафрагме и легонько оттолкнула её назад, на сидения. — Просто… полежи немного, хорошо?              Собственное тело не казалось таким непослушным, но Аломар откинулась и даже не пискнула, когда лейтенант новой влажной салфеткой провёл там, где был наибольший беспорядок — промеж её ног.              Глаза сами закатились к потолку; Кассандра поклялась, что через время могла бы по памяти изобразить последовательность кнопок на панели, включающих свет над задними рядами.              — Ты не должен этим заниматься.              — Может, и не должен.              Рука Леона по талии скользнула. Ладонь остановила своё движение, когда взялась за выпирающую тазовую косточку Аломар.              — Но есть другой вопрос, птичка — может, я хочу этим заниматься?              Мужские пальцы, какие Кассандра, кажется, все искусала, пока финишировала, подцепили за подбородок. Она не отвела, не посмела бы отвести взгляда от лица лейтенанта, что в полумраке казалось ещё более острым, чем при свете департаментских ламп.              Усмешка — как иголка, какой на Древнем Востоке лечили всё: от икоты до перитонита:              — И, мне кажется, ты знаешь правильный ответ.              На глубоком вздохе приподнялась грудь Аломар — Леон не смог бы этого не заметить, даже если бы был незрячим. Его архивистка только прикрыла глаза, сопротивление делая почти нулевым.              Кеннеди почему-то тогда вспомнилась элементарная физика: по закону Ома, маленькое сопротивление силу тока взвинчивало до небывалых значений.              И если бы их ударило сейчас — то сразу насмерть. Без разбора.              — Хорошо…              Кассандра, не зная, куда руки деть, пока её приводили в порядок, в зеркале заднего вида принялась высматривать собственное лицо. Тушь, скорее всего, потекла, и волосы растрепались страшно, что даже до подъездной двери были бы стыдно бежать.              Проще, может, было бы тут до полуночи сидеть — чтоб чужие любопытные взгляды не поймать случайно на лестничной клетке.              И Аломар оставалось только надеяться, что за домом было достаточно темно, и ни у кого из соседей не было бинокля, чтоб через переднее стекло автомобиля Кеннеди не рассмотреть картинки, достойной сайта для взрослых.              Когда следы от влажной салфетки на бёдрах высохли, Леон ладонью приподнял Кассандру за крестец. Архивистка натянула припущенное бельё, с талии сдёрнула задравшуюся юбку, какую необходимо было сразу же по приходу домой отправить в стиральную машину.              Без колготок Аломар чувствовала себя голой, но надевать рваные чулки было бы ещё хуже.              — Подашь рубашку?              Кеннеди бы сделал вид, что не расслышал, если б то могло задержать Кассандру подле него хоть на минуту дольше.              Но белая рубашка рукавами заволочилась по полу автомобиля, когда Аломар принялась одеваться. Лейтенант футболку свою перекинул через женские коленки, пока сам из пачки вытаскивал новую салфетку.              Пуговки убегали из-под пальцев Кассандры, когда Леон провёл по паху, вытирая почти высохшие следы вдоль резинки его белья.              Кассандра тогда только и догадалась, что двигало лейтенантом, когда она перед ним лежала — запыхавшаяся, мокрая, но невозможно довольная, вплоть до звёзд перед глазами.              — Тебе помочь?              Аломар улыбку смогла различить, даже когда Леон наклонил голову, чтоб застегнуть ремень на джинсах.              — Не стоит.              И, вроде бы, отказал — а Кассандре почему-то понравилось. Понравилось вплоть до желания раздразнить себя — и его — сильнее:              — Это нечестно.              Некогда белые, царапины на грудной клетке лейтенанта постепенно краснели, становясь на бледной коже броскими. И это тоже нравилось Аломар.              Вплоть до рокота промеж ребёр, что воет там — всё равно, что ветер.              Выступили мурашки, когда Кеннеди сдёрнул футболку с её коленки и натянул на себя, не давая долго рассматривать свежие шрамы.              — Зато по-джентльменски.              И Кассандре было нечего ему возразить.              

***

             — Я заеду за тобой завтра. Часов в семь.              Дверь машины хлопнула, когда Леон пошёл провожать её до подъезда.              Кассандра мурашками покрылась не то от прохлады, что прошлась по голым ногам, едва спрятанными под пальто, не то от настойчивой ласки лейтенанта, который пальцами с ней переплёлся в замок.              Как факт. Как неоспоримая данность.              Забывая смысл слов, Аломар все вопросы задавала взглядом на профиль Кеннеди.              И ей оставалось только радоваться, что Леон понимал все немые уточнения. Потому, что вслух бы Кассандра ничего не сказала бы — только нечленораздельно что-то промычала.              — Сходим куда-нибудь…              Его плечи не дрожали, но будто бы окаменели; случайно коснувшаяся мужского локтя, Кассандра не помнила, чтоб до того так явно прощупывались мышцы Леона.              — …На выставку, в кино, может, в галерею. Или в ресторан… На крайний случай — просто прокатимся по Омахе. Договорились, птичка?              Во рту высыхало ни то от напряжения, ни то от очарования — кадык Леона вверх-вниз за минуту, что они поднимались к подъездным ступенями, опустился несколько раз.              Улыбка была первее мыслей Кассандры:              — Такими темпами, я начну думать, что ты… — а Кеннеди был быстрее неё в принципе:              — Да, — Леон перебил, словно оттого, что он сам свою мысль первее завершил, зависел бы ответ Аломар: — Я приглашаю тебя на свидание.              В этом было что-то… искреннее. Что-то, что в современном мире стало рудиментом; чувствовалась мужественная сила, сладость от обычного слова — «свидание»…              Рука, сжимающая её ладонь, потянула ближе и разжалась, только когда прощупала пуговки на хлястике чёрного пальто.              — И было бы очень кстати узнать, — собой Кеннеди привычно перекрывал свет фонаря. — Чего бы ты хотела от завтрашней встречи.              Спонтанно, неожиданно страх царапнул в груди. Кассандра судорожно вздохнула, и Леон вряд ли догадался, что причиной было, и она закусила с силой внутренние стороны губ, не способная аккуратно себя ущипнуть за сгиб локтя, чтоб убедиться — всё происходило наяву.              Слабый железный привкус и болезная пульсация на прикушенной щеке были тому подтверждением.              Твою, сука, мать…              Алексия в понедельник просто охренеет.              — Я видела…              Слова собирались в общую фразу слишком медленно — медленно в сравнении с пульсом, дёргающим венку на шее.              Под внимательным взглядом Кеннеди и вовсе казалось, что он её мысль пытался прочесть прежде, чем Аломар произнесла бы её полностью:              — …Что в прокате сейчас вторая часть «Грязных танцев».              Лейтенант едва приподнял подбородок и прикрыл ненадолго глаза; к этому серьёзно сняли продолжение?..              Но кивком Леон всякие отказы похоронил где-то внутри себя.              — Хорошо, — желание женщины, в конце концов, закон. — Пойдём.              Кассандра будто бы в услышанное не поверила — вот какой широкой была её улыбка. Кеннеди сам-то в сказанное верил слабо, но прикосновением к груди Аломар заглянула ему в лицо.              Зелёно-карие искры летели лейтенанту на скулы.              — Правда?              Кеннеди казалось, что он давно научился говорить «нет». Но этим глазам отказать?              Не под этим небом.              — Правда.              Леон кивал, засмеявшуюся птичку обнимая за затылок. Лёгкая, мягкая… такая уютная.              Аломар в тот миг была как дом, в котором всегда горит свет, в котором тепло, где на плите готовится ужин, а по телевизору фоном болтают глупые фильмы — что-то из оперы «Грязных танцев».              Кассандра в тот миг была как всё, о чём Кеннеди не смел даже мысленно просить.              Выкручивало пальцы от осознания собственного джекпота.              Причины отговорить себя от поцелуя в линию роста волос не нашлись. Мазнули губы по лбу Кассандры, а его архивистка под них подставлялась; руки виноградной лозой обвивали за пояс.              Это стоило полутора часов мучений в кинозале. Это стоило ада под Барселоной.              Это стоило всего.