Кайрос

      Опьянение Леоном сошло на «нет» сразу, как Аломар выскользнула из его кабинета и очутилась в пустом крыле. С тихим щелчком закрывшаяся за ней дверь прищемила прорезавшиеся крылья — Кассандра под гнётом собственных мыслей так и рухнула с небес, вознесённая куда-то в стратосферу стараниями Кеннеди.              Потому, что так вот — выходящими в одиночку, в пустой коридор, с размазавшейся помадой, растрёпанными волосами и выдернутой из-под юбки рубашкой — не выглядели женщины.              Так выглядели шлюхи.              Жар прокатывался под кожей и теперь оставил ожоги.              Кассандра не шла и не бежала — стояла у порога четыреста двадцать пятого, как пришибленная; дрожь в конечностях стала слишком сильной, чтоб не потерять равновесия.              Твою, сука, мать.              Кларк бы прибил её на месте, если б видел такой сейчас — если б только знал…              

***

             …В архиве было пусто, когда Аломар дошла до рабочего места. Не удивительно — больше поражало, что за двенадцать минут до окончания рабочего дня Алекса ещё сидела за компьютером и что-то печатала с увлечённостью, с которой не правила ни один документ.              Перед тем, как к Кеннеди идти, Кассандра глаза скосила в монитор — Фишер с рабочего компьютера составляла схему рассадки гостей на десятое октября.              Она закрывала архив одна. Одеваясь, смотрела в зеркало — поцелуи Кеннеди, краснотой на грани с жестокостью царапавшие её губы, но мягко обошедшиеся с шеей Аломар, невооруженным глазом были не видны.              Но Кассандра их видела, будто они подсвечивались ультрафиолетом.              Этажом ниже уже бродил, по дверным косякам стуча, Майерз.              Покидающая департамент архивистка не прекращала чувствовать себя проституткой — несмотря даже на то, что под плащом у неё была одежда, а не голое тело.              И, вроде как, никогда особо за собой не наблюдала уж слишком грязных мыслей, но два простых, и, что самое интересное, уже знакомых составляющих — «Кеннеди» и «машина» — складывались во что-то… абсолютно низменное.              Кассандре скулить хотелось — как бы не пыталась из-под корки мозга выгнать лишние воспоминания, она слишком хорошо помнила, каким свободным у Леона был автомобильный салон.              Сильнее только разве ногами хотелось топать, стуком каблуков взрываясь в пустом департаменте, от чего-то, напоминающего отчаяние — потому что… ну, неужели была на самом деле настолько простой, дешёвой добычей — чтоб так просто, так легко?..              То, что было нелегко — это вторично.              Мысли оказывались быстрее архивистки.              Спускаясь к контрольно-пропускному пункту, Кассандра решила почти безапелляционно — она не поедет с Кеннеди.              Просто… не пойдёт в сторону парковки. Сразу направится к остановке. А когда пойдёт в понедельник к нему относить акт о повреждении рабочей рации … придумает что-нибудь — что забыла о его решении подбросить вплоть до входной двери; что появились срочные дела, не ждавшие отложений; что её уже ждали Дерек с Алексой, которым вдруг тоже оказалось по пути…              Мало ли может быть причин?              А, может, Леон и вовсе в понедельник не вспомнит, что было в конце прошлой рабочей недели?              Её пропуск мазнул по турникету, работающему на выход. Лампочки, выстроенные в стрелочку, загорелись зелёным.              Аломар толкнула дверь, у себя в голове держа уже выученный маршрут до остановки общественного транспорта — по прямой до забора департамента, потом направо по тротуару, пока на горизонте не появится синий знак автобусной остановки. Легко.              Заблудиться не должна. Передумать тоже.              Леон словил её за локоть, едва Кассандра пошла в ином — от парковки департамента — направлении.              Закон инерции сработал безотказно — Аломар не смогла не поддаться силе извне, и сердце тоже с силой стукнулось изнутри о рёбра, чуть ли не до гематом, когда Кассандру заковали в замок мужских пальцев.              Было темно, только свет из опустевшего департамента освещал половину лица лейтенанта.              Архивистка эти глаза, которые следы поцелуев на коже вынуждали вспыхивать от одного взора, увидела бы, если б даже ослепла.              Ладони вспотели, и выступившая испарина слишком хорошо провела разряд тока. Искры отскочили в спинной мозг.              И чёрта бы с два Кеннеди дал ей возможность убежать. И чёрта бы с два забыл.              Кассандре от этого сделалось так хорошо, что даже стало страшно.              — Парковка, — руки Леона оставались при нём, а Аломар чувствовала их на собственном лице, словно пальцы в щёки впивались. — В другой стороне.              И её повёл туда, куда Кассандра лишь единожды бежала — так же, как в тот раз, им уговорённая. Разница была в другом — в погоде и настрое Кеннеди.              Сильнее, чем держать Аломар под руку с подобием заботы, Леону хотелось только взвалить девчонку себе на плечо, сквозь зубы бранясь на её упрямство — очаровательное и раздражающее сразу.              Сбежать думала? Не в этот раз.              И даже если его архивистке будет проще всю поездку вопить от несовпадений её желаний и реальности, то… пусть.              Леон потерпит — но больше никаких остановок. Никаких торможений.              И без того Кассандра к краю терпения и выдержки его подвела, когда в злосчастный сентябрьский понедельник под козырьком остановки скукоживалась от холода — настырная до такой степени, что у Кеннеди колено бешеным тремором пошло, он решил: досчитает до десяти.              А потом — выйдет за ней. И к чёрту принципиальность Аломар.              Возьмёт в машину, вынесет все крики, вытерпит каждый удар хилым кулаком по плечам; его подобным напугать было откровенно сложно…              На счёте «восемь» приехал автобус.              Леон не знал, как смог не расстрелять его колёса.              Автомобиль стоял на парковке в почти что гордом одиночестве. Кассандре перемалывало рёбра; к составляющим простого уравнения — «Кеннеди» и «машина» — присоединилась третья составляющая — «пустая парковка».              Только вот ответ математического примера не изменился — попросту стал почти не оспоримым.              Почему дыхание потяжелело, — от волнения, предвкушения или ужаса — архивистка так и не разобралась.              Щелчок фар оповестил об открытии дверей. В этот раз права выбора места предоставлено не было — Кеннеди от локтя спустился к талии Кассандры, когда открыл перед ней дверцу пассажирского сидения.              На вопрос, было то хорошо или плохо, Аломар не смогла бы ответить, даже если б голову в поисках отгадки ломала с величайшими умами человечества.              Миг, может, ещё меньше — и Леон сел рядом, заводя машину.              Не то лейтенант в сравнении с ней был таким, что занимал больше половины пространства, не то передние сидения его автомобиля сами по себе были тесными, но, сидя с Кеннеди локтём к локтю, Кассандра почувствовала себя ничтожно маленькой — всё равно, что незначительная помеха справа.              Она бы очень удивилась, если бы он вообще обратил на неё внимание.              Но, может, вовсе не в теле — или, точнее, не в телах — было дело… Поворачивая ключ, Кеннеди едва ли не сломал замок зажигания — вот как резко вывернул запястье.              Собственная идея бежать от него зажгла щёки — словно на них оставили клеймо полной дуры.              Щелчок закрывающихся дверей напоминал звук, с каким захлопывалась мышеловка.              

***

             Лейтенант вырулил с парковки. Аломар, привыкшая пристёгиваться в любых, даже апокалиптических, обстоятельства, едва ли могла ладонь поднять, чтоб застегнуть ремень безопасности — вот как тяжело стало вдруг в машине после того, как Леон её поймал, как школьницу, пытающуюся смыться с последнего урока, и усадил подле себе.              Но с тем вместе… было и легко — потому, что Кассандра не помнила, когда до того глаза скользили к Леону почти бесстыдно.              Горло сохло, царапало, сжималось, точно отравленное ядовитыми парами — легко смотреть, изучать профиль уже не из-под ресниц, дрожащих опахалом, а напрямую, но так тяжело осознавать, что… всё, что было впервые, было так спешно…              Почти что неправильно. Почти что аморально.              Легко и тяжело — будто ртуть шариками вплелась в молекулы воздуха вместе с мужским одеколоном.              Знакомый уже месяц пейзаж автотрассы, по обе стороны которой ввысь упирались всё те же деревья, глаза в одно время мозолил, сейчас — успокаивал. Музыкальный центр машины Кеннеди не работал; заместо назойливых песен в ушах отдавал пульс.              Кассандра в его ударах улавливала всё — от мелодичной классики до крикливого хэви-металла.              — Один вопрос.              Леон прервал молчание, когда мимо пролетел знак об ограничении скорости; не больше сорока миль в час. Аломар же инерцией вдавливало в кресло автомобиля, что двигалось со скоростью, больше напоминающей скорость самолёта-истребителя.              Она оглянулась — точного деления спидометра, на которого указывала стрелка, было не увидеть. Но у Кеннеди на правой педали подрагивало колено.              — Почему ты подумала на Переза?              Кассандра в тот миг едва ли помнила, кто это был такой — Ричард Перез — и за какие заслуги, точнее, проступки, солдату стоило ей дарить цветы:              — Потому, что получила букет на следующий день от…              Она замялась; даже спустя неделю от стычки с невменяемым офицером сложно было назвать каким-то общим словом то, что Перезу от неё и Алексы вообще было надо:              — …Случая в архиве. И… как будто ответ на вопрос «Кто мог их отправить?» сам нашёлся.              Челюсти Леона поджались, и нож-усмешка прорезал тяжесть гнетущей атмосферы.              Логика — женская. Значит — неоспоримая.              Впадинки костяшек на кулаке лейтенанта перекатились так, что было сложно не обратить на это внимания. Напуганная и заинтересованная одновременно, Кассандра ожидала и набиралась смелости.              Со смелостью у архивистки всегда был страшный дефицит.              Зато глупости — в извечном профиците:              — Что с ним теперь?              Кеннеди оглянулся на девушку так, что Кассандра за секунду поняла — если так будет смотреть, когда подъедут к Франклин-авеню, Аломар с сидения не поднимется.              Её попросту пригвоздило к сидению этим взглядом — ледово-ртутным.              — С кем?              — С Перезом, — вряд ли Леон не понял, о ком она спрашивала, но Кассандра не смела вопросом отвечать на вопрос. — Я не видела его после. И дела Ричарда в архиве тоже не смогла найти.              От вопроса, за каким чёртом Аломар мудака вообще искала, зачем в коридорах его выглядывала, лейтенант сдерживался — как сдерживался от желания педаль газа вдавить в пол.              — Не знаю.              Едва ли Кеннеди хотелось оскаливаться, но оставить лицо спокойным сейчас, когда разговоры о Ричарде были в их скромной компании третьим лишним, Леону было так же сложно, как сложно было не прибить Эшли Грэм, что на протяжении всей миссии по собственному спасению от каждого его выстрела верещала, не переставая, на ухо:              — Это теперь — не твоя проблема.              Архивистка оглянулась, слишком поздно вспомнив, что вряд ли то действительно было её ума дела:              — А чья?              — Ничья, — Леон сильней сдавил руль. Проглоченная усмешка скользнула лезвием по горлу — Кассандра вовсе не выглядела той, кто на нервах играл, но на деле же могла своим пилением фору дать чёртовому Паганнини. — Переза в департаменте больше нет.              Аломар об этом рисковала предположить, но, услышав, всё равно вздрогнула так, словно из структуры — со всеми «почестями» — выперли её.              — Как это: «нет»?..              — Вот так, — локоть Леона под кожаной курткой дрогнул, словно подкидывал демона на левом плече: — Уволен — без сохранения должностных заслуг. Где он теперь — не моя забота.              Риск разогнаться до скорости, пограничной со скоростью звука, и позвоночником срастись со спинкой автомобильного сидения, вынуждал язык изворачиваться прежде, чем Кассандра успевала его прикусывать:              — Да причем здесь «твоя забота»?              — Притом, — и снова дрогнуло плечо, но уже правое.              Лицо лейтенанта — камень, тот, какой Аломар привыкла наблюдать, какой, казалось, только треснул — так снова затянулся жёсткой пылью.              А потом Кеннеди передачу сменил; сказал, словно думал рычаг из коробки вырвать с корнем:              — Перез был в взводе под моим подчинением.              Его руки остались на руле — а Аломар казалось, что её с силой разряда дефибриллятора толкнули в груль.              Леон говорил через зубы, но… Кассандра почему-то оттого не пятилась. И не потому даже, что было страшно лишний раз пошевелиться, напротив — будто приоткрывалась завеса тайны, когда архивистка, смотря на острое лицо Леона, о которое, казалось, разбивались порывы воздуха из приоткрытого окна, вся обратилась вслух с поджавшимся нутром.              Не пропустить. Ни единого слова.              Леон же разговорчивость свою придержал сразу, только к ней скользнул едва взглядом — как на помеху справа.              — Что ещё услышать хочешь? — прищуром смерил, и толчок крови отдал особо в артерию.              Кассандра себя отчего-то почувствовала пристыженной — словно за чем-то подглядывала, и её поймали за руку на месте преступления прежде, чем Аломар слиняла.              А Кеннеди остановил бы машину посреди дороги хотя бы затем, чтоб попытаться женский пульс прощупать — на шее, губами.              — Зачем?              Лейтенант не смог не взглянуть на запястье Кассандры. На нём ублюдским браслетом из гематом остаться могли пальцы Переза.              «Зачем?» — она ещё спрашивает?              — Или, может, он… хотя бы объяснился как-то?              — Не особо, — интерес Кассандры к дурному офицеру чувством собственности царапал по нутру. Кеннеди терпел, когда титановые искры летели ожогами на его внутренности: — Скулил больше — что больше не повторится, что извиняться пойдёт…              И прежде, чем его архивистка задала чуть ли не ожидаемый вопрос, сразу выдал:              — По-хорошему, с количеством выговоров Переза… его давно надо было гнать в шею.              Кассандра кусала изнутри губу, чтоб не спросить, что же Кеннеди в прошлые разы останавливало.              — Но зачем он дело пытался выкрасть — это понятно.              Леон вздохнул глубже, но не до такой степени, чтоб это невооруженным взглядом было заметно. У Аломар так не вышло.              — И зачем? — она в кресле дёрнулась, словно на электрическом стуле.       — Затем, что ему дело надо было подчистить. На Переза — куча доносов, служебных записок и выговоров. Вот и решил все эти накладные выкрасть под предлогом перевода.              Кивок задержался на миг, но этого мига было достаточно, чтоб Кассандра, в чьей голове мысли носились с тем же рыком, с которым сотня лошадей под капотом машины Кеннеди работала наизнос, поняла — что-то не сходилось:              — Как-то… глупо, — ей слова зацарапали нёбо рассуждениями вслух: — Любое дело скопировано в электронную базу департамента, и, даже если бы Перез уничтожил доносы…              — Это ты понимаешь, — в словах звучал упор, а в голосе — похвала. — И я тоже это понимаю, Кассандра. Но ты думаешь, — рот Леона сжался в линию, больше напоминающий отмерший в процессе эволюции рудимент, отныне не способный издавать никаких звуков: — Что наркоман будет думать об электронных копиях его доносов?              В сторону пригорода, по другую сторону шоссе, проехала машина. Миг — но Аломар всё равно ослепило фарами, и она прошептала почти испуганно:              — А он, что…              Собственной мысли не закончила, но то было откровенно лишним — остаток вопроса повис в воздухе.              Леон беззвучно хмыкнул — только дёргающийся кадык выдал в нём усмешку.              — Да, — Кеннеди кровавые борозды в горле стерпел, как и всё предыдущее стерпел. — Несколько раз лично ловил его — то с косяком, то с банковской карточкой, у которой все края в дури измазаны.              Уголок губ Леона дёрнулся, будто бы его подцепили рыболовным крючком:              — Увы и ах, но… это проблема структуры — тут без вредных привычек и зависимостей единицы.              — В самом деле?              Вопреки уверенности, родившейся минут пятнадцать назад, там, в четыреста двадцать пятом кабинете, — что отныне рядом с Леоном будет сложно не гореть, вспыхивать и обугливаться в пепел, Кассандра нутром похолодела. Вряд ли бы ей стоило осуждать…              В конце концов, самым ужасным, что Кассандре в департаменте предстояло наблюдать, оказывались обдолбанный Перез и нескончаемая куча документов о том, что вживую наблюдали почти бесправные солдаты.              И, уж тем более, лейтенанты.              Руки сами скрестились груди.              — И ты, конечно, входишь в это число единиц?              — Постоянно еду досаливаю. Точней, даже пересаливаю — уж слишком солёное люблю, — Кеннеди вдруг выдал ей, казалось, случайнейший факт из собственной биографии, и под изгиб брови архивистки пояснил:              — Если это — «вредная привычка», то, нет, Кассандра — я точно не такой белый и пушистый, каким кажусь на первый взгляд.              Белый и пушистый? Ну-ну; торосы айсбергов тоже под такое описание подходили.              Сильнее, чем пихнуть лейтенанта в плечо, хотелось только спросить:              — Получается, ты не пьёшь?              Леон глаза с толикой скепсиса во взгляде увёл в её сторону — вряд ли у его архивистки была докторская степень по наркологии, но ответил Кеннеди так честно, словно от того зависело, не выпрут ли его из департамента за невменяемость:              — Разве что по праздникам.              Кассандра ответы отбивала новыми вопросами, как подачами в теннисе:              — Куришь?              — Курил, — казалось, Леон так и не сбросит никогда скорость, но впереди показались спасительные переплетения столичных дорог, и он-таки выжал педаль тормоза, подъезжая к перекрёстку. — Но бросил — года четыре назад, может, больше… Уже не считаю.              Аломар грудь сдавило, но явно не от натянувшегося поперёк груди ремня безопасности, когда она спросила:              — А наркотики?              Заместо глаз у лейтенанта оказались январские проруби:              — Нет.              Одно слово — громче сотен разглагольствований, какие уже не по первому кругу изложили не в первой по счёту книжке с перечёркнутым шприцом на обложке.              Аломар вздохнула, а выдохнуть уже не смогла. И только немым извинением за расспросы, вряд ли ему сильно приятные, она подвинула чуть локоть на панели, что между ними теснилась — ближе к локтю Леона.              Он молчал, когда она медленно обвила его запястье своей ладонью, как лозой.              Ничего не делал, но ничего не запрещал — и хотя бы этому стоило радоваться.              Скорость автомобиля прекратила паникой бить по вискам.              Впервые с момента, как Кеннеди за порогом департамента её выловил, Кассандре напряжение в спине перестало казаться тяжёлым.