Пролейся дождём

2018-й/2019-й год Остервенелый дождь барабанил по стеклу, рвал на части душу. Маленькое чёрное платье обжигало кожу. Чёрное. Как это возможно? Похоже на бездарную шутку. «Почему?.. — немой вопрос скрёбся в горле наждаком. — Почему всё всегда так?» — Госпожа Джонс, машина подана. — Благодарю, Аямэ, — учтиво ответила она домработнице, продолжая разглядывать своё отражение в зеркале, — уже спускаюсь. Джонс. Спасибо, что не Смит! Миллионы несчастных Джонсов по всему свету несут ярмо своей унылой фамилии. «Скука!» — голос Сатору больно жалился в недрах далёких воспоминаний. Скучная фамилия для скучной девочки с непримечательным именем. Но для японцев американское «Кендис Джонс» звучало почти в диковинку. И любопытный юный Сатору, разумеется, не упустил возможности увязаться за незнакомкой с диковинным именем: «Кендис — как конфеты, верно? Кендис… — игриво пропел он. — Сладко звучит! Я люблю сладкое, Кендис…» «Извини, если дал тебе ложную надежду, — бросил он ей однажды утром, нерасторопно и грациозно поднявшись с залитой печальным солнечным светом мятой простыни. — Всё это не для меня, понимаешь, Кенди? Скука! — Он пожал плечами — просто, незатейливо. — Удивительно, как девчонка со столь необычным именем может быть такой скучной». Кендис невольно стиснула зубы, сердито надвинув тонкие длинные брови с крутым разлётом. «Омерзительно», — прошипела она. Нервическим движением убрала за ухо чуть вьющуюся медовую прядь коротких волос и неосознанно продолжила вести указательным пальцем вниз — по призрачному локону, что когда-то был длинным. В то злосчастное утро её непослушные волосы совсем спутались и свисали жалкими клоками, укрывали опущенные загорелые плечи, пахнущие зноем уходящего лета и жаром первой ночи. Глупая, глупая Кендис! И поделом, нечего открывать своё сердце, подносить его на блюдечке и ожидать, что кто-то отдаст своё взамен. — Так и будешь припоминать мне это до конца наших дней? — спрашивал Сатору бесконечность спустя, сидя на бежевом кожаном диване в гостиной её роскошной квартиры. — Скучная… Я был всего-навсего глупым мальчишкой, Кенди. — До конца наших дней? — Она насмешливо фыркнула. — Вроде уже не мальчишка, а всё такой же самонадеянный и надменный болван. Отставив бокал красного вина, Кендис запахнула атласный халат благородного серебристого цвета, встала с дивана и сердито пихнула коленкой колено Сатору, пялившегося в потолок с запрокинутой головой. — Одевайся и проваливай, — она всеми силами старалась звучать хладнокровно, — скоро муж приедет. Вряд ли ему понравится незнакомый голый мужик, по-хозяйски развалившийся на его любимом диване. — А если познакомишь нас, это решит проблему? — с шалопайской ухмылкой спросил Сатору. — Ах да, мы же с ним и так знакомы! Пусть это было хрен знает сколько лет назад… Выпрямился и сопернически уставился на узел халатного пояска, ревностно укрывшего от него обнажённую грудь, манящие изгибы которой угадывались под блестящей складкой ткани. Сатору подался вперёд, потянул за кончик пояса и вытащил его из шлёвок. Напрасно старался: Кендис успела стянуть разошедшиеся полы халата. — Кончай гримасничать и нести чушь. На шута похож. — Помнится, раньше ты любила мои дурацкие шутки… — Я была всего-навсего глупой девчонкой, Сатору, — передразнила она, издав ядовитый смешок. Он спрятал вздох сожаления за игривой ухмылкой: схватил её за руку и ловко усадил к себе на колено — просто, незатейливо. Гадкий — играет не по правилам. Всегда. Никакого уважения к правилам и авторитетам! Самонадеянный и совершенно беспардонный! Непослушное сердце Кендис крамольно нарастило удары. Чёртово сердце! Всегда не в ладу с головой. Бешено стучит себе, проклятое, того гляди оставит трещину в грудной клетке. — Значит, никогда не простишь? — голос Годжо дрогнул. Или Кендис это почудилось? — Никогда. — Даже если умру? — Умрёшь? Ты? — она непреднамеренно прыснула. — Не смеши. — А если в теории? — Даже тогда не прощу, — жестко выплюнула она. — Обидно. — Зато не скучно, правда? — вкрадчиво шепнула Кендис, невесомо проведя тыльной стороной ладони по острой напряжённой скуле Сатору. — Можешь сделать кое-что для меня? — внезапно спросил он, сделавшись непривычно серьёзным. — То есть, для себя, — тотчас осёк себя. — Что? — Покинь ненадолго Токио. Поезжай куда угодно: хоть на Мальдивы, хоть в Нью-Йорк к своей шизанутой двоюродной тётке — всё равно. Только подальше отсюда. Кое-что надвигается, не хочу, чтобы ты пострадала. — Мне не нужна твоя забота. — Кенди… — Если появится что-то опасное, я увижу, сам знаешь. — Но противостоять не сможешь. — Ладно, — неожиданно сдалась она и машинально опустила голову ему на грудь. — Сгущать краски — не в твоём духе. Видимо, и впрямь что-то серьёзное. Неоновый свет протолкнулся сквозь темноту гостиной, растёкся по ворсистому молочному ковру. Притих, взял разбег и омыл красно-синей фотоновой волной обнажённые ноги Кендис. Словно почувствовав прикосновение холодных брызг света, она качнула правым носочком и оторвала его от паркета. — Теперь долго не увидимся, — проговорил Сатору, прервав терзающую тишину. — Как будто впервые. — Давай ещё разок? — Уголок его широкого рта озорно вздёрнулся. — Ну, на прощание… — Было уже на прощание! — оборвала его Кендис, небрежно откинув со лба шаловливые белые пряди. — Обойдёшься. Такеши вернётся через пару часов, а мне ещё следы преступления заметать. — Зачем тебе этот старикан? — Я не буду обсуждать с тобой свой брак. И мы это уже проходили: я вышла за него, потому что он позвал — всё просто. — Даже фамилией его не представляешься… — Угомонись, говорю тебе. Он обхватил её за плечи и притянул ближе, чтобы поцеловать — с каким-то детским протестом и инфантилизмом, дескать, ты же всё равно любишь меня, а к нему ничего не чувствуешь. Ну давай, поцелуй так же крепко, подтверди мою правоту! Впился в неё сильнее и жаднее. Ну же, своенравная девчонка! Кендис слабо шевельнула губами в ответ. Она бы и вовсе не отвечала, но боялась, что тогда Сатору перестанет её целовать. Нет уж, она выйдет победительницей из этой схватки! Ещё бы рассудок не мутился от его прикосновений… Стоя у семейной могилы клана Годжо и отчаянно сжимая ручку прозрачного зонта, Кендис думала лишь о том, как бы вернуться в тот момент и остаться в нём навечно. Бесконечно… Сатору были подвластны и вечность и бесконечность — сильнейший, не поспоришь. Только что теперь с того? Крупные капли с грохотом разбивались о поверхность зонта, стекали вниз проворными ручейками. Замшевые полусапоги напитались влагой, и ноги Кендис совсем закоченели. Но несмотря на это она отпустила личного водителя и пешком отправилась домой. Стемнело, но дождь всё не унимался. Кендис зашла в первый попавшийся по дороге супермаркет и купила торт. Неподалёку от её апартаментов располагался уютный парк: Кендис села на скамейку, бросив раскрытый зонт на землю, достала из пакета одноразовую вилку и принялась исступлённо отделять от торта кусок за куском. Задрожала, жалобно всхлипнула — и горько разрыдалась. «Чего ревёшь, Конфетка? — над головой разносился призрачный задорный голос Сатору. — Не, ну вы гляньте, какой она торт в одиночку хомячит! Могла бы и поделиться». А она, небось, до жути нелепая: сидит с набитыми щеками и растёкшейся тушью, вся морда чёрная от дождевых разводов — смех и только. Вода стекала за шиворот, волосы намокли и липли к лицу. Кендис отставила недоеденный раскуроченный торт, подтянула ноги к груди, обняла себя за плечи и уткнулась носом в колени. Ужасно! Похожа на какую-то бездомную. — Не прощу, если в самом деле поверил, что твоя смерть ничего не изменит! — сдавленно проскулила она, захлёбываясь рыданиями. — Не прощу, не прощу, ни за что не прощу! Почему всё всегда так? Почему её оставили все, кого она любила? Воспоминания унесли Кендис на двенадцать лет назад, на порог две тысячи седьмого года — когда и началась вся эта история.

***

2007-й год В январе Кендис стукнуло шестнадцать, а через месяц она вместе с родителями — отцом американцем и матерью японкой — переехала из Нью-Йорка в Токио. Кендис не хотелось оставлять родной город, любимых друзей и свою старую жизнь, но для мистера Джонса, мага в третьем поколении, перебраться в Японию было сродни повышению по службе. Оба её родителя были магами второго уровня, однако мать отказалась от карьеры в мире магии сразу после свадьбы, а через год родила малышку Кендис и всю себя посвятила воспитанию ребёнка. В Кендис задатков родителей не оказалось: ничтожное количество проклятой энергии и заурядные физические способности. Она могла видеть сверхъестественные силы, но не сражаться с ними. Сэёми, мать Кендис, не упускала возможности посокрушаться над «несправедливостью природы», тогда как сама Кендис нисколько не переживала по этому поводу — её не прельщали ни магический мир, ни вероятность сгинуть мучительной смертью от рук злого духа во время сражения. Сгинуть, как отец. На первом же задании, полученном от нового руководства. — Откажись, пап, — уговаривала она, когда тот повесил трубку после звонка начальства. — Это же дух предпервого уровня — он убьёт тебя. Неужели они не понимают?! Как можно… — Перед отъездом из Штатов я подавал заявку на предпервый, — прервал её мистер Джонс. — Получил блестящие рекомендации, между прочим! — добавил с гордостью. — Всё будет хорошо, детка. — Обещаешь? — по-детски надув губы, канючила Кендис. — Клянусь, — с теплотой пообещал отец, потрепав медовую макушку дочери. «Лгун! Лгун! Ты же поклялся! — кричала она в ночной тишине, избивая кулаками подушку и обливая её горькими слезами. — Поклялся…» Госпожу Сэёми, казалось, интересовало только то, как долго продлится материальная поддержка от руководства Токийского Столичного Магического колледжа. — Все сбережения ушли на похороны, — ворчала она вечерами, — как нам теперь жить?! По счетам плати, за школу плати, за твои эти уроки танцев плати, а ещё ежедневные расходы… — Могу оставить танцы, раз нам это больше не по карману, — рассудительно ответила Кендис. — Всё равно после смерти папы у меня нет сил ими заниматься. — Нет! Твой отец этого не хотел бы, — сморкаясь, прогнусавила госпожа Джонс. — Помнишь, как он всегда брал отгулы, когда у тебя были показательные выступления? Ну там, дома, — уточнила она, подразумевая под «домом» Нью-Йорк. Пусть Сэёми и родилась в Киото, но Штаты давным-давно стали её новым настоящим домом. В апреле начался учебный год, и Кендис пришлось запрятать своё горе как можно глубже: она не хотела расстраивать маму плохой успеваемостью: «Ей и без того сейчас тяжело, не хватало, чтобы меня отчислили». Трудиться в чужой стране приходилось много, перестраиваться под новую программу. Одно хорошо — благодаря матери Кендис хорошо знала японский язык и японскую грамматику, но для выполнения домашних заданий всё равно требовалась помощь репетиторов. Снова деньги. Снова печальная фигура матери по вечерам. И учёба от зари до зари. «Зато горевать некогда», — утешала она себя перед сном, прижимая к груди потрёпанное фото отца и безмолвно пуская слёзы — чтобы мама не услышала. Наступил июнь. Жаркий, бесшабашный. Изменивший жизнь Кендис навсегда. Утром Сэёми попросила дочь заглянуть в Токийский Магический колледж — уточнить информацию о начислении материальной помощи, так как очередная выплата задерживалась уже на целую неделю. — Я бы сама зашла, да мне что-то нездоровится, — драматично приложив ладонь ко лбу, промямлила Сэёми, лёжа на кровати. — Директор Масамичи Яга в курсе, что ты придёшь вместо меня. Ему твой отец нравился, — добавила она, сама не зная зачем. — Ох… «Она совсем перестала выбираться из дома, — с грустью подумала Кендис, нырнув босыми ногами в белые кеды и поправив перекрутившийся на шее чёрный чокер, — скоро плесенью покроется. — Перевела взгляд на мусорный пакет, забитый до отказа пивными жестяными банками, и тяжело вздохнула. — Или сопьётся». Из студентов Магического колледжа Кендис знала лично всего одну ученицу — они познакомились, когда мистер Джонс был ещё жив, но подругами девушки так и не успели стать. «Надо бы позвонить Рэйко, — пришло Кендис на ум, когда она покидала после занятий школу, — чтобы не плутать по этому японскому Хогвартсу. Да и будет с кем поболтать заодно». Рэйко была студенткой первого курса: не выдающаяся и не отстающая — крепкий «середнячок». Её особенной техникой было управление ветром, и она сосредоточила все силы на её оттачивании. Мелкая и черноволосая, с высоким, почти писклявым голоском, но очень отзывчивая и милая — Рэйко была охотницей до сплетен и помешана на моде. — Здесь у нас спортивная площадка, а там — студенческая столовая, — с видом знатока рассказывала она Кендис, петляя между корпусами и показывая обустройство колледжа. — Кстати, я бы посоветовала тебе сменить рубашку, белый цвет в этом сезоне уже «не комильфо», — бросила как бы между делом. — Правда? — опустив уголки губ, переспросила Кендис, оттянув край рубашки. — Разве белый может быть не в моде… — Ах! — протянула Рэйко, резко затормозив и приложив ладони к щекам. — Ты чего? — поинтересовалась Кендис и посмотрела в ту же сторону, что и знакомая. На стадионе стояли пятеро парней, одетых в униформу колледжа, и над чем-то громко смеялись. Трое столпились вокруг высокого блондина, а пятый — с завязанными в пучок чёрными волосами — стоял чуть поодаль со скрещенными на груди руками и молча пялился себе под ноги. — Сато-о-о-ру! — пропищала Рэйко. — Что за Сатору? — со скепсисом переспросила Кендис, прихлопнув слепня, впившегося в шею. — Фух, ну и жарища… — Только не смотри туда! — заговорщицки протараторила Рэйко, обхватив запястье Кендис. — А то ещё увидят, что мы пялимся. — Мы же не пялимся. — Кендис пожала плечами. — Всё равно не смотри! — Так а что за Сатору-шматору? — Тот, что с небесно-голубыми глазами и белоснежными волосами… — Шпала в круглых очках, что ли? — уточнила Кендис, поморщившись. — Угу. «А вот и местный Гарри Поттер, — без энтузиазма заключила Кендис и тихонько прыснула. — О-о-очень длинный Гарри Поттер». — Красавчик, да? — шепотком пропищала Рэйко. — Не знаю, — Кендис пожала плечами, — по-моему, вон тот с пучком симпатичнее будет. — Сугуру? — Рэйко чуть обернулась. — Он тоже ничего! Они с Сатору лучшие друзья. Ребята на стадионе неожиданно затихли и обратили внимание на девушек. «Длинный» приспустил указательным пальцем очки, и Кендис отчётливо услышала, как он сказал: «Гляньте-ка, парни, какая рядом с Рэйко милая мордашка! Новенькая?» Мордашка? Кендис в недоумении открыла рот, а затем сердито сощурилась. — Это Кендис Джонс, моя подруга! — крикнула Рэйко. — Её отца, господина Джонса, рекомендовали к нам прямо из Нью-Йорка! Представляете? — Американка, значит. — До этого безучастный Сугуру флегматично повернул голову в сторону незнакомки. — Это твой отец погиб во время февральской заварушки? Соболезную, — бесцветно бросил он. — Кендис — как конфеты, верно? Кендис… — игриво пропел Сатору, и его широкий рот растянулся в довольной ухмылке. — Сладко звучит! Я люблю сладкое, Кендис. — Хорош девушку смущать, придурок, — пробурчал Гето, неловко поглядев на друга исподлобья и тихонько покачав головой в знак неодобрения. — Конфетка Кендис! — не унимался вошедший в раж Сатору, прогнувшись в пояснице и походя тем на молодое деревце, накренённое ветром. Кендис злобно надвинула тонкие брови, плотно сжала губы, а затем решительно двинулась в сторону разошедшегося «длинного». Остановилась подле и уставилась на него снизу разъярённой гарпией: привстала на носочки, стянула очки, надела их и поглядела поверх синеватых линз. — Допрыгался, длинный, теперь они мои, — задиристо проговорила она. Развернулась и зашагала обратно к опешившей Рэйко. — Допрыгался, длинный? — подколол друга Сугуру, чуть заметно посмеиваясь. — Ну ты чего, конфетка? — крикнул Сатору ей вдогонку. — Это мои любимые, верни! Кендис, не оборачиваясь, вскинула над головой руку и отогнула средний палец.

***

С того дня Кендис стала нередкой гостьей в Магическом колледже: приходила после занятий в своей школе, чтобы посмотреть, как упражняется Рэйко, или поболтать в тени дерева с задумчивым Сугуру, которым она не на шутку увлеклась. — Привет, Конфетка! — Сатору каждый раз выскакивал словно чёрт из табакерки и совался белёсой макушкой ей в лицо. Наглый и бесцеремонный: его бы стукнуть разок, чтобы отвалил раз и навсегда. Но приходилось в пассивно-агрессивной манере закатывать глаза и громко цокать: «Он ведь должен понять», — надеялась Кендис. Куда там! Крутился волчком, сунув руки в карманы брюк: улыбка до ушей, белоснежные зубы на пол-лица — дурак дураком, ничего не скажешь. — Здорово, длинный, — со вздохом отозвалась Кендис. — Шило в заднице всё не даёт покоя? — Такая бука всегда, — состроив бровями невообразимо крутые горки, театрально протянул Сатору. — Хоть бы раз по имени назвала! — Сатору, тебя учитель… то есть, директор просил зайти, когда вернёшься, — вмешался Сугуру. — Опять набедокурил? — будничным тоном спросила Кендис. — Кенди-Кенди, не будь такой категоричной! — пропел Сатору, сделав корпусом полукруг. — А ты как думаешь? — со смешком ответил Сугуру. — Его вызывают либо затем, чтобы миссию поручить, либо чтоб отчитать. С миссии он только что вернулся. — Просто для справки, голубки: ты — предатель, друг мой, а Конфетка — законченная вредина. — Иди давай! — хором гаркнули Кендис и Сугуру. — Ладно-ладно! — капитулировал Годжо, подняв кверху ладони. — Голубки… Сугуро молча наблюдал за взаимными препираниями лучшего друга с Кендис и внезапная догадка озарила его. — Ты к ней, смотрю, неравнодушен, — бросил он Сатору, когда тот вернулся от директора. Кендис уже не было рядом с Гето, её фигурка — совсем крошечная — удалялась за горизонт, таяла в сливочных лучах летнего закатного солнца. — Чё? — состроив гримасу, буркнул Сатору. — Ты это про кого? — Про Кендис, конечно, — спокойным тоном продолжил Сугуру, ковыряя носком кеды пыльный камешек. — Она ведь нравится тебе. Не будь дурнем, пригласи девчонку на свидание. Как ни горько было признавать, но Сатору понимал — у него нет ни единого шанса: милашка Кендис была благосклонна к Сугуру. А тратить понапрасну время и вредить самооценке не особенно хотелось. — Не! — отмахнулся Сатору. — Не мой типаж. — Извини. Видимо, показалось, — не поднимая глаз, соврал Сугуру и продолжил пинать камешек. Неделю спустя Сатору возвращался с очередного задания, на которое его как лучшего студента послали в одиночку, и увидел на крыльце Кендис: она сидела на ступеньках, печально опустив подбородок на колени и обхватив голые загорелые ноги. Она даже не заметила, как Годжо приблизился, и продолжала смотреть перед собой в одну точку. Сатору сел рядом, склонил голову к плечу и лучисто улыбнулся. — Чего грустишь, Конфетка? — Произнёс мягко и почти не кривлялся. Кендис устало взглянула на него и с полминуты молчала, не понимая, хочет ли открыть ему своё сердце. — В моей школе танцев сегодня были показательные выступления — это вроде проходных мини-экзаменов, — начала она нерешительно. — Раньше мой папа на них ходил, а теперь некому: мама сказала, что не будет брать отгулы из-за пустяков. Я не сержусь на неё, понимаю всё, не глупая… — Она сильнее обхватила ноги. — Решила позвать Сугуру с Рэйко. Они пообещали, что придут, а сами не пришли. Наверное, у них тоже важные дела. Вот… — Что танцевала, Кенди? — поинтересовался Сатору, ухватив указательным и средним пальцами изумрудную травинку, выглядывавшую из-под подошвы ботинка. — Сальсу, — ответила она с грустной полуулыбкой. — Научи меня! — Чего? — протянула Кендис и сдавленно прыснула, а затем с ласковой небрежностью потрепала Сатору по снежной макушке. — Вот бестолочь! Тук-тук. Тук-тук. Сердце зашлось как ошалелое. Щекотливая волна пробежала по спине и плечам Сатору, а затем юркнула прямиком в низ живота. — Я серьёзно, — заверил он. — Я же самый способный студент, с танцульками твоими в два счёта разберусь! — О, ну спасибо! Взял и всё испортил. — Кендис не разозлилась и лишь снисходительно покачала головой. Встала со ступенек и протянула ему руку. — Ладно, дурачело, пошли — научу. — Куда идём? — спросил Сатору и изящным жестом указательного пальца поправил новые очки. — В танцевальный зал, где я занимаюсь, — деловито огласила Кендис. — Будешь учиться, как положено. — А нас пустят? — Пустят: охранник давно привык, что я ошиваюсь там до позднего вечера. Сатору был прилежным учеником ровно час, после чего в излюбленной манере вновь принялся дурачиться: надевал на голову бразильский карнавальный головной убор из перьев, таскал брыкающуюся Кендис на плече, скакал по залу как сайгак, строил рожи перед высокими зеркалами и смеялся во весь голос. Кендис смеялась вместе с ним, и на душе Сатору разливалось терпкое счастье. Он проводил её домой, а обратно шёл пешком, не считая километры и любуясь токийским ночным небом, вдыхал полной грудью летний обжигающий лёгкие жар. — Это что, Сатору Годжо тебя проводил? — спросила Сэёми у дочери, когда та энергично внеслась в коридор и сбросила на пол рюкзак. — И тебе привет, мам! — отозвалась Кендис: вбежала на кухню, плеснула в немытый стакан воды и жадно выпила всё до последней капли. — Сатору, да, — ответила она наконец. — Вот как… — задумчиво протянула Сэёми и довольно ухмыльнулась. — Он хорошая партия, держись за него, — внезапно добавила она. — Клан Годжо — один из самых могущественных и богатейших магических кланов. Только представь, детка: мы вмиг решим все финансовые трудности, да и ты будешь пристроена. — Боже, мам, что за средневековое мышление! — не восприняв слова матери всерьёз, воскликнула Кендис. — Всё, я спать, а то с ног валюсь. Подбежала, поцеловала в щёку тотчас смутившуюся Сэёми, по-японски сдержанную и застывшую истуканом, а после отправилась в свою комнату. — Ты помнишь, что завтра к нам в гости приедет господин Такеши Оота? — крикнула Сэёми вдогонку дочери. — Старый друг папы? — Кендис высунула моську из-за двери. — Помню. — Только не опаздывай, а то неприлично получится: я обещала, что ты поужинаешь с нами. Господин Оота хочет выразить соболезнования и, надеюсь, окажет посильную финансовую помощь. Он не смог присутствовать на похоронах Рика: человек занятой, у него свой бизнес, сама понимаешь. Когда тебе исполнялось семь, он привёз в подарок одну из этих глупых игрушек… тамагочи. — Сэёми ненадолго умолкла, предавшись воспоминаниям. — Так что не задерживайся после школы. — Слово скаута!

***

Две недели беспросветно лили дожди, и Кендис невыносимо скучала. Запертая в четырёх стенах, она умирала над учебниками и проклинала японское лето. Пока Сатору не вытащил её из дома, чтобы праздно пошататься по торговому центру. С выражением немого шока на лице Кендис наблюдала за тем, как он жадно поглощал гигантский рожок мороженого с тремя разноцветными шариками, политыми шоколадно-карамельной глазурью и клубничным сиропом. Посмотрела на свой маленький недоеденный пломбир, а затем вновь на Сатору — и зашлась гомерическим хохотом. — Жопа ведь слипнется! — справедливо заметила она. — Или в сахарную кому провалишься и будешь спать, как медведь в берлоге. — Ты своё будешь доедать? — умяв рожок целиком, спросил Сатору и непреднамеренно облизнулся. — Не, забирай, — ответила Кендис, протянув свою порцию. Чпоньк! И ткнула холодной массой ему прицельно в нос. — Ты само очарование, — проморгавшись, протянул Сатору. Провёл пальцем по носу и сунул его в рот на все три фаланги. — Буэ! — скорчившись, изрекла Кендис. Сатору хотел хохотнуть, но из-за попавших в ноздри сливок получилось лишь хрюкнуть. Кендис закатилась пуще прежнего. Сели на край стеклянного фонтанчика, окружённого декоративными пальмами, и Кендис, обхватив руку Сатору, благодарно припала виском к его плечу. — Спасибо, что вытащил, а то совсем тоска. Ещё этот папин друг, господин Такеши, всё у нас тусуется… такой занудный, просто ужас. Смотрит ещё всегда так пристально. — Она попыталась изобразить взгляд господина Оота. — Криповый мужик, в общем. — Какой? — Криповый, говорю. Ну, то есть, стрёмный. — Извини, — неловко отозвался Сатору: из-за лёгкого акцента Кендис и вплетения в речь английских словечек он частенько не улавливал смысл. — Тебя порой трудно понять, маленькая янки! — Чего?! — вспыхнула она, встрепенувшись. — Такой ты гад иногда. И показала Сатору язык. А он возьми — да и поцелуй её в него. Кендис вытаращила глаза и сердито хлопнула Годжо по острому колену. — Совсем сдурел?! Это же… это же был мой первый поцелуй, балда! Всё должно быть совсем не так! — задыхаясь от гнева, возмущалась она. — Я не так всё представляла! Всё должно было быть романтично, а ты, ты!.. Сатору пламенно заключил лицо Кендис в ладонях и припал к её губам в тягучем нежном поцелуе. Это было странно: Кендис ждала этого мгновения, но оказалась к нему преступно не готова. Она не чувствовала самих губ Сатору, только движения — умелые, плавные. Горячо и мокро. На языке отпечатался лёгкий сливочный привкус только что съеденного им мороженого. Двух мороженых. Нет, в кино всё определенно не так: Кендис даже не успела сомкнуть для пущей драматичности веки и видела перед собой длинный вздёрнутый нос, кончик которого то и дело соприкасался с кончиком её носа. Это было странно. Но Кендис ощутила, как пол уходит из-под ног, налившихся свинцовой тяжестью. — Вот так? — шепнул Сатору после, не открывая глаз. Кендис не ответила: из-за барабанившего в ушах сердца она не слышала ничего вокруг.

***

Поцелуи, поцелуи, поцелуи! До трещинок на губах, до пощипывающей боли. Поцелуи при встрече, поцелуи на прощание и просто так — с юной горячностью и без шанса насытиться. Кендис и Сатору виделись тайком от друзей и знакомых, на публике вели себя сдержанно и отрешённо, но стоило им остаться наедине, как все приличия катились к чертям. Они не считали себя парой. Они вообще никак не называли тот тайфун, что накрыл обоих с головой. Кендис была уверена, что для Сатору это не всерьёз, а он до сих пор не знал, влюблена ли она в него. Но губы Кендис были вкуснее всех сладостей на свете. Первое воскресенье июля — и наконец долгожданное солнце. Сатору позвал Кендис на прогулку по горному лесу в Хаконе: полтора часа по железной дороге, ровно двадцать песен в MP3-плеере, две пачки чипсов, литровая бутылка воды на двоих — и взору предстало залитое солнцем зелёное море, уносящееся к безмятежным голубым небесам с перистыми облаками. Однако Кендис так умаялась в дороге, что идти никуда не хотелось. Сатору буквально выволок её за руку из поезда и решительно повёл за собой: подальше от проторённых дорожек, в самую чащу лиственного перелеска. Кендис скулила и жаловалась на жару, отмахивалась от мошек и страшно стеснялась своей вспотевшей ладошки: «Он такой классный в этой своей бледно-голубой рубашке и синих брюках. И я: в джинсовых шортах с жёлтой майкой и этой безразмерной рубахой дровосека — ну прямо воплощение грации!» — думала она про себя, глядя на спину шедшего впереди Сатору. — Тут неподалёку протекает речушка, — с улыбкой бросил он, глянув на неё из-за плеча, — место живописное и спокойное, сможем немного отдохнуть! — Я сдохну раньше, уж поверь, — рвано ответила Кендис. — Не реви, уже скоро. Полчаса они кружили по одному и тому же месту — речушки было не видать. — Клянусь, она была где-то здесь, — оправдывался Сатору, беспомощно почёсывая макушку. — Вот так и доверяй мужчинам… — со вселенской скорбью пробубнила Кендис, опустившись на большой серый камень — горный обломок, поросший мхом и лишайником, намертво вросший в землю. — Ладно, ты посиди здесь немного, а я как найду — сразу к тебе. Идёт? — Сатору подмигнул Кендис. — Угу… — подперев кулачком щёку и откусив саднивший всю дорогу заусенец, недоверчиво отозвалась она. Сатору скрылся из виду в чаще, и воцарилась тишина. Убаюкивающая, обволакивающая. Кендис опёрлась ладонями на горячий камень с грубыми, островатыми краями, а затем медленно распласталась по нему и уставилась в небо. Тишина. Звенящая, умиротворяющая. Ветер приятно обдал вспотевшую кожу, и на губах Кендис дрогнула улыбка. Она запрокинула руку и прислушалась к хрустальному шороху листвы, перемешанному с гудением пчёл. До чего хорошо! Перед глазами сгустилось знойное марево, в ноздри густо забился горьковатый запах нагретой почвы и цветущих кустарников. Травинка щекотала лодыжку, но Кендис было лень почесаться. Под ресницами проступила влага, и Кендис смежила отяжелевшие веки. «Я влюблена… — прошептала она неведомо кому и неведомо зачем. — Влюблена, влюблена!» Переместила ладонь на живот, сдвинула край майки, подставив покрытую испариной кожу навстречу ласковому освежающему ветру. До чего хорошо! Проворная ладошка с облупившимся местами красным лаком на ногтях опустилась ниже, ослабила железную пуговицу и юркнула промеж ног. Мокро, тепло. Сладко. «Я люблю сладкое, Кендис!» — пропело воспоминание задорным голосом Сатору, и Кендис невольно хихикнула. Перебирала пальцами нежные складки, дразнила саму себя, утопая всё глубже, как в трясине, в отзывчивых волнах, разносящихся по телу. Сжала посильнее ноги, качнула бёдрами. Ещё! Ещё! Одно плохо: саблезубый камень неприятно царапал лопатку. Передвинуться бы, но Кендис боялась потерять едва пойманный нужный ритм. Жалобно простонала, стиснула зубы. А царапина меж тем уже превратилась в резаную ранку, измазала кровью пыльный раскалённый камень. Плевать! Кендис напряглась всем телом, задвигала бёдрами быстрее — только бы скорее достигнуть заветной разрядки. Как же больно! Но до чего хорошо! Сдавленно пискнув, Кендис сжалась в комок — и тело свело экстатической судорогой. Забытье. Упоение. Кендис разомкнула веки и, сглотнув комок, уставилась в небо. К виску скатилась холодная слеза, затекла в ухо. «Как нелепо», — подумала она, приняв сидячее положение и утирая пястью влагу со скулы. Пьяно покачнулась и воровато огляделась — никого. — Конфетка, я нашёл! — раздался из чащи победный возглас Сатору. Кендис подскочила с камня, застегнула шорты и небрежно одёрнула майку с рубашкой: «Нашла же время», — мысленно ругала она себя. — На той развилке надо было идти направо, а мы налево всё время сворачивали, — с деловым видом пояснял Сатору, жестикулируя указательным пальцем по сторонам. — Идём. Он приблизился и взял её за руку, но Кендис, будто обжёгшись, выдернула кисть и прижала её к груди. Ту самую кисть. — Ты чего? — Сатору склонился к её лицу, и его рот изогнулся в дурашливой улыбке. — Всё нормально? «У меня, небось, на лбу всё написано», — в страхе решила Кендис. — Да, — слабо вымолвила она. — Не знаю… — Зажмурилась, уткнулась лбом в его грудь. — Жарко, — прогнусавила чуть слышно. — Тебя так долго не было, будто целую вечность. — Хах! Это ещё не вечность, поверь мне! — самодовольно произнёс Сатору и обнял её за плечи. Красная липкая струйка на лопатке Кендис вмиг стёрла спесивую ухмылку с его лица. Сатору осторожно прикоснулся к блестящей дрожащей капле, и та испачкала ему палец. — Ты где-то поранилась, — тихо сказал он. — Осторожнее надо, Кенди. Кендис испуганно обернулась и уставилась на его палец. — Надо же, не заметила, — соврала она, а затем мазнула ладонью по лопатке и неловко, кривовато улыбнулась. — Ерунда! Идём уже, герой: покажешь свою речку.