Ми́лан

      Теперь в самой первой зале, открывшейся после длинного каменного туннеля, ребят ждал слуга Аллориума и, одарив их совершенно не смиренной, а скорее надменной улыбкой, повёл за собой по коридорам и галереям. Милан тут же сообразил, что шли они примерно так же, как к зале с хранителем, но, не дойдя до неё, свернули в боковую арку и там увидели ряд дверей. Слуга мягко указал на две первые и, снова издевательски усмехнувшись, передал пожелание (читай: приказ) своего господина: левая предназначалась Деяну и Андрею, а правая — Стефану и Милану. Потом добавил, что сегодня Аллориум утомился и уже не сможет их принять, поэтому завтра утром, часов в десять, он будет ждать их за завтраком. Слуга зайдёт пораньше и проводит гостей до столовой.       — До тех пор, если вам угодно, вы можете ходить где вздумается, — небрежно кланяясь, заявил слуга, — но будьте осторожнее, — его янтарный взгляд полыхнул коварством. — Слишком не углубляйтесь во дворец. Мы — существа вольные, вас могут напугать наши распорядок жизни и правила…       Оставив последнюю фразу без объяснений, слуга скользнул обратно в лоно густого ежевичного сумрака, разлитого по зале, и оставил их в недоумении, с вопросами и ещё более навязчивой тревогой в груди. Стефан же, помассировав виски от подступавшей головной боли, вдохнул, выдохнул и аккуратно подбодрил команду: «Не обращайте внимания! Лучше давайте исследуем свои комнаты и вернёмся сюда через полчаса, чтобы обсудить…» Так они и сделали, разойдясь по «гостиничным» номерам.       Дворец насквозь пропитался подземной сыростью и холодом, однако всюду воздух был на удивление свеж и приятен, как будто естественную прогорклость разбавляли ароматными свечами или курильницами, а систему вентиляции всё же как-то продумали. Так и в комнате, небольшой, тёмной, зато уставленной светильниками на любой вкус — если зажечь все, то станет ясно, как днём, — пахло сладковатыми воскурениями — ощутимо, но ненавязчиво, а промозглый сквозняк разбавлялся чуть тлевшим камином. Вся мебель казалась громоздкой, старой и необъятной: если шкаф — то дотошно резной и способный вместить в себя пять человек, если кресло — то поношенное, широкое и съедающее того, кто решил почитать в нём книжку. Полки грубо сколоченные и угрожающе нависшие, люстра — тяжёлая, мрачная и, казалось, вытягивающая своим весом стрельчатой потолок вниз. Кровать, конечно же, с балдахином и ужасно тёмная; бархатные шторки полога накатывали массивными грязными волнами вниз и прятали за собой, как в клетке, невольников — тех, кто спал… Аллориум не мог не выделить им комнату с двуспальной кроватью, тогда как, выяснится потом, Деяну и Андрею достались отдельные постели; в этом проглядывала мрачная, издевательская шутка тени — дескать, я всё про вас знаю, и даже такие нюансы не забываются у нас в гостях…       В остальном комната как комната, со скромным набором тяжёлой мебели и похожая на всё, что они уже видели в этом замке. Без картин с осколками и откровенно разрисованных ваз не обошлось. Низенькая дверца вела во вполне себе современный санузел: туалет не хуже, чем у них в доме, только из тёмного фаянса, и такая же мрачная ванная. Из медных краников текла и тёплая, и холодная вода. Зеркала, оформленные в серые багетные рамы, были покрыты пылью и грязью. Остро не хватало оконного проёма — хотя бы крошечного, но источника естественного света и воздуха! Всюду ощущалось удушающее давление больших масс земли, но, Милан потом понял, скоро они к этому привыкнут.       Пока он разбирал сумки, Стефан подверг комнату кропотливому осмотру: залез во все углы и щели, простукал всю каменную кладку, передвинул все картины, кресла, даже чуточку — гигантский шкаф и разглядел всё, что скрывалось за ними. Ванной тоже пришлось не сладко: все баночки с гелями, мылом и кремами были вскрыты, осторожно вылиты и смыты. «Вдруг тени подсыпали нам что-нибудь в умывальные средства?» — объяснил потом Стефи. Однако все усилия он потратил впустую: ничего подозрительного в этих двух комнатах не нашлось. С виду — как будто и впрямь обыкновенное жилище, чуточку мрачное, неуютное, специфическое и всё же без тайников. Когда они встретились в коридоре через полчаса, как и было условлено, Стефан шёпотом предупредил:       — Всё равно соблюдайте осторожность! Пусть спящий хранит нож под подушкой… Андрей, ты заметил что-нибудь необычное в комнате? — теперь Андрей, вынужденный тащить бремя человека, способного разгадать иллюзию, невольно стал главным советником Стефана. Сам юноша, видно, не слишком горел этой затеей и уже наверняка жалел о своих способностях, но стойко выносил новую роль. На вопрос Стефи он помотал головой, и тогда они решили разойтись по комнатам: перекусить и потом по очереди отойти ко сну.       Милан предложил сторожить вторую часть ночи — ему было проще проснуться рано, чем не спать допоздна. Зато это с лёгкостью мог Стефан, поэтому в одиннадцать Милан уже лежал в кровати. Несмотря на волнение, новое место и бесконечный круговорот мыслей, заснул он быстро. Стефан, вернувший ему короткий, страстный поцелуй перед сном, успокоил и даже заставил поверить, будто вокруг них всё как прежде, они у себя дома, и только надуманное воздержание отделяет их от наслаждений, которым они готовы предаться…       Милан проснулся отдохнувшим, но сны его терзали беспокойные, угрюмые и не запоминающиеся. Стефан задремал быстро, убаюканный его воздушными нежными поглаживаниями по лбу. Милан оглядел его умиротворённое тонкое лицо в обрамлении тёмно-каштановых прядей и ласково убрал с щёк мелкие пылинки. Вахта прошла спокойно; жаль только, что они с Деяном не могли скрасить одиночество друг друга — он точно знал, что лекарь тоже выбрал вторую половину ночи. Не хватало карамельного света восходящего солнца, морского бриза и прозрачной серебряной дымки, тянувшейся с гор — Милан всю свою жизнь ассоциировал утро только с этими деталями. Теперь же бездушные часы показали половину девятого — вот и весь подъём.       Стефан тоже выспался и поднялся с кровати. Они вместе выпили по кофе, заготовленному в термосе с вечера, и съели пока ещё мягкие творожники. У лекарей ночь также прошла хорошо: они выглядели хоть и измотанными, но радостными от того, что счётчик их испытаний уменьшился уже на один. «Надо держаться, ребята, смотрите в оба, — предупредил их Стефан перед официальным завтраком — с Аллориумом. — И помните: со стола берём как можно меньше…» Они успели привести себя в порядок и умыться, когда вчерашний слуга — с ещё более наглой и сальной улыбочкой — пришёл сопроводить их в столовую.       — Как спалось дорогим гостям? Всё ли устроило? — томно обернувшись к ним через плечо, лениво поинтересовался он; его чёрные одежды, некрепко захваченные на поясе (или уже кем-то издёрганные), легко оголили край острой бледной лопатки.       — Всё отлично, спасибо, — коротко и сухо ответил Стефан за всех. Слуга усмехнулся, дёрнул плечом и небрежно накинул одеяние обратно, перевязав его крепче.       — Оу, а мне показалось, что гости выглядят устало и чем-то тревожились ночью… Аллориум всегда переживает за благополучие наших и так редких посетителей!       — А кто был вашим прошлым посетителем? — нахмурившись, спросил Стефан. — И ради чего он здесь отдыхал? Уж не по той же причине, что и мы?       — Так и есть! — бросил слуга, посмотрев на Стефана с игривым, неподдельно соблазнительным интересом; у Милана начинала дёргаться бровь — почему на его возлюбленного положили глаз абсолютно все тени? — Это был защитник, чьё имя я уже плохо помню. Но он был хорошо сложен и не гнушался нашего внимания и развлечений! Поэтому мы выполнили свою часть договора и вручили ему диадему. Правда, потом она снова вернулась к нам — значит, ничего не вышло…       Стефан послал взгляд сомнения команде: вряд ли прошлый гость так просто отделался! Слуга, конечно, лукавил, когда говорил об этом, да ещё так выделил усидчивость гостя в местных церемониях — верилось с большим трудом… Но у всех мелькнула одинаковая надежда: если получилось у одного защитника, у них, команды, точно должно всё получиться! Да, безумно жаль, что они не могли расспросить предыдущего гостя о каверзах тёмного дворца и «благодушии» Аллориума, но ведь и во все прошлые разы они умудрялись решать проблемы без его помощи. Так что внимание и готовность, граничащая с боевой — вот их главное оружие!       Слуга вывел их в обеденный зал: прямоугольная готическая комнатка, с двумя массивными, на треть зажжёнными люстрами, длинным дубовым столом и резными сиденьями. Колонны, как и прежде, изобиловали мрамором, горбатые химеры таились по углам, а болезненно лиловый свет зловеще очертил фигуру Аллориума, восседавшего во главе. Как только они вошли в столовую, хранитель диадемы хлопнул в ладони и к столу потянулась змейка из покорных, неторопливых и нагло улыбающихся слуг. Они выставляли яства на подносах, томно кланялись и тут же уходили. Милан приметил деревянные таблички с именами каждого из команды напротив того места, где они должны были сидеть. Безусловно, Стефана Аллориум посадил по правую руку от себя, Деяна — слева. А вот Милан сидел вообще на противоположной от возлюбленного стороне; таким же оторванным от своего учителя оказался и Андрей. Прежде приветствия сумрачный юноша поднялся и жестом пригласил их садиться по местам.       — Доброе утро, мои дорогие друзья! Как вам отдыхалось? Было ли уютно? — его напыщенные медовые речи лились бесконечной приторной рекой из вопросов, лживых уточнений и подобострастного внимания. Стефан, как лидер команды, жертвенно взвалил на себя обязанность отвечать сдержанно и даже мягко, чтобы не оттолкнуть существо, от желания которого зависел их грандиозный план. Аллориум же, будто заранее знал, что именно Стефан станет его собеседником, засыпал его журчащей беседой, смехом, улыбками, да так, что они едва позабыли о завтраке! Спохватившись, юноша отстал от объекта своего чрезмерного внимания и обратился ко всем:       — Что ж, прошу испробовать наши скромные познания в кухонном мастерстве людей! Мы такое не едим, но я с удовольствием разделю с вами вашу трапезу… Помню, пробовал когда-то ваш кофе — что за великолепный напиток! Как горечь может быть сладка, а сладость — так печальна? — Аллориум почему-то взглянул на Стефана и склонил голову, очаровательно улыбнувшись. — Но оказывается — может быть, очень может…       Милан судорожно вздохнул и попытался успокоить уже чесавшиеся кулаки под столом. Вся эта наигранная нежность и соблазнительность бурной рекой неслась на одного лишь Стефана. Второй стул от начала — вроде бы, не так далеко, но Милан уже терял контроль над беседой и просто так не мог вставить едкое словечко, дабы сбить градус накалявшегося флирта. Стефан, вынужденный держать себя в рамках приличия, кидал на него умоляющие взгляды и отбивался от удушающего внимания Аллориума.       Как и договаривались, ребята ели мало, но попробовали всего понемногу, поэтому сумрачный хранитель даже не сумел укорить их в презрении. Кофе всё-таки пили — на вкус он оказался изумительным, да и Аллориум хлестал его, как воду. Беседа поначалу велась самая обыкновенная и невзыскательная: Стефан коротко поведал о жизни в Мараце, о Драгане и свадьбе Вивиана и Ксалты. В детали плана, как и рассказ об уже найденных фрагментах, углубляться не стал: нечего Аллориуму было знать, что от его решения зависело раскрытие тайны! Сумрачный юноша и не интересовался этим, лишь вскользь спросил про младшего дядю Стефана и равнодушно дёрнул красивыми тонкими бровями, услыхав про его всё ещё длившуюся болезнь. Конечно, он знал, но почему-то решил спросить, и Милан почувствовал: сейчас-то разговор и пойдёт по кривой дорожке…       — Вы, наверное, знаете, что своим происхождением мы немного обязаны Константину, — поправив сползшую диадему взмахом пальцев, Аллориум значительно разделил выражение своего взгляда: нежный — Стефану, иронически-насмешливый — всем остальным. — Поэтому всегда при случае справляемся о его здоровье. Как жаль, что иллюзии так повредили его рассудок! — с таким же поддельным вздохом он мог сетовать на остывшие булочки или горький кофе; едкая фальшивая улыбка, столь привычная его лицу, даже не успела рассеяться, чтобы чуть-чуть подкрепить слова, только янтарь Лиярта блеснул короткой печалью — в память о своём навечно погрязшем в болоте безумия любовнике…       — Константин на свободе, — Стефан избрал прямую тактику и в упор поглядел на Аллориума. — И уж вам наверняка об этом известно…       Сумрачный юноша звонко рассмеялся, и золото его бесконечных побрякушек прошило игривой дрожью застывшую тишину. Он смахнул пепел волос с лица и, подперев голову ладонью, с любопытством взглянул на Стефана, уже нисколько не прикрывая вежливостью свой интерес лишь к одному из них. Милан даже со своего места видел, как пытливо и жадно скользили крупинки солнечных осколков по всей фигуре Стефана. Когда молчание обросло неловкостью, Аллориум всё же соизволил ответить — так лениво и избалованно, словно капризный малыш богатых родителей, которые души не чаяли в своём единственном чаде:       — О! Ты слишком большого мнения о тенях, дорогой Стефан. Мы — всего лишь покорные создания бедного Лиярта и уже давно не выходим из своего замка…       — Для чего вы были созданы? Как именно Лиярт полагал, что вы поможете управлять иллюзиями? — Стефан вовремя понял, что дожидаться вразумительных ответов от Аллориума и надеяться, что он будет вести беседу по их плану, бессмысленно, поэтому аккуратно и беззлобно перебил его. Аллориум же, восторженно вспыхнув всем телом от того, что объект его симпатий сам задавал вопросы и интересовался их прошлым, радостно изложил историю:       — О, прекрасный Стефан, многое мы бы хотели знать и сами! Лиярт создавал нас, пребывая… в не самом лучшем настроении, — тактично заметил он и налил себе лиловой вязкой жидкости из графина, которую пил вчера. — Другие существа наверняка поведали вам, как счастлив, заинтригован или вдохновлён был Лиярт, пока превращал осколки своей фантазии в реальность. Но про нас у них сложилось плохое мнение: многие считают, будто создатель был уже не в себе, когда выдумал теней… Но это всё враньё! — юноша легко улыбнулся и отпил из кубка, не сводя глаз со Стефана. — Да, он был печален, но в печали рождается искусство, а горе куёт красоту! А мы и есть его искусство, его красота…       Стефан лишь приподнял бровь, но говорить ничего не стал — иначе Аллориум зайдётся в эмоциональном рассказе и пытка завтраком не закончится никогда. Налив себе ещё лиловой «амброзии», юноша продолжил:       — И, как всякое произведение, над которым долго старались, мы вышли капризными, разнеженными и чуточку тщеславными! Трудно сказать, для чего именно создавал нас Лиярт — конкретной задачи он передать не успел. Мы должны были оберегать мир от чрезмерных искажений, фокусов и иллюзий, но мир не то чтобы от них страдал… Лиярт предложил нам выстроить себе уютное местечко, обставить его по своему вкусу и дожидаться его указаний. Мы с радостью выполнили его поручение и стали ждать. Но месяцы слились в годы, и вместо цели мы получили горькое известие об ухудшении его здоровья, а затем и о пропаже… На руках у нас оказался кусочек диадемы, и тогда-то всё стало ясно: Лиярт больше к нам не придёт, — Аллориум откинулся на спинку стула и задумчиво покрутил кубок в руках; впервые за всё время знакомства его лицо померкло горестной тенью, а губы безотчётно дёрнулись в печальной ухмылке. Лишь раз юноша был искренен за эти два дня — и только когда говорил о своём создателе, чьё имя ещё хотя бы трогало его сердце, зачерствевшее в похоти и осоловевшее от вечной, съедающей, склизкой лжи. Сам призрак Лиярта отодвинул тяжёлую портьеру его развращённости и пустил в искалеченную душу свет нежности.       Но то был миг — и он быстро испарился в сказочной иллюзии.       — Поэтому мы здесь! — звякнув украшениями, Аллориум обвёл рукой с кубком залу вокруг и масляно улыбнулся. — Пытаемся жить так, будто у нас есть дело! Создаём дрянные предметы интерьера и наслаждаемся жизнью, — он заправил прядь за ухо и вальяжно подмигнул Стефану; Милан страстно захотел опрокинуть кубок на его прекрасные чёрные одеяния, расшитые сиреневой ниткой, а потом прикинуться самой невинностью. Однако догадливый юноша верно отсадил его подальше от себя и, как видно, не просчитался.       — В общем, ничего интересного в нашей жизни не происходит, — подытожил он и тут же, наигранно спохватившись, вспомнил: — Ах да, вечером, в честь наших гостей, мы подготовили небольшое театрализованное представление и приглашаем вас посетить его! Прошу только, не отнеситесь с презрением к нашим талантам: в свободное время, коего у нас много, мы изредка стараемся проводить такие мероприятия и для самих себя разыгрываем сценки. Тени-актёры очень стараются и развивают свои таланты. Я слышал, руководитель труппы всех без исключения заставляет ознакомиться с «Работой актёра над собой» и строго следит за тем, чтобы происходящему можно было верить… — Аллориум поднялся со стула и шагнул в ту сторону, где сидел Стефан; опершись о спинку его стула — так невзначай, будто это движение он не продумывал с утра, юноша взмахнул рукой. Чёрный рукав халата завороженно крутанулся, и лиловые фонарики, оторвавшись от колонн, мягко поплыли по комнате.       — Вам только кажется, что огоньки перемещаются, — звонко усмехнувшись, иллюзионист оборвал волшебную атмосферу и резко опустил руку. Фонарики рухнули, исчезнув в небытие; настоящие же гирлянды на колоннах никуда не девались и всё по-прежнему оплетали старые разводы мрамора. Милан сморгнул наваждение — картинка с летающими огоньками казалась такой правдивой! Ребята тоже недоумённо переглядывались. — Это просто один из фокусов, которыми мы любим баловаться, не переживайте! — Аллориум теперь вальяжно опирался на стул Стефана и даже присел на краешек подлокотника, ничуть не смущаясь свободных одежд, ниспадавших на удивлённого гостя. — Тем и ограничиваются наши умения, ничего выдающегося, кроме как изумлять дорогих гостей, мы не умеем… — сумрачный юноша посмотрел на Стефана, так вовремя переведшего взгляд на него, и соблазнительно улыбнулся. — А ты понял, прекрасный Стефан, что это была иллюзия?       Застигнутый врасплох и смущённый удушающей близостью, Стефан раскраснелся и помотал головой. Аллориум, добившийся своего, решил больше не мучать его, победно улыбнулся и пружинисто спрыгнул на пол. Направившись к выходу, он взмахнул чёрными полами своей одежды и коротко бросил через плечо:       — Обед можете принять в своих покоях, но к ужину я вас жду: будет представление!       Когда они вернулись к себе, Стефан собрал всех в одной комнате и, тяжко вздохнув, обвёл их хмурым взглядом. Милан понимал: никому идея с вечерним театром не нравилась. Что-то да произойдёт если не во время спектакля, так после него…       — Будет провокация, я вам это гарантирую! — тихо подвёл итог их лидер, сел на широкий подлокотник кресла и заправил растрепавшиеся пряди за ухо. Лицо его, бледное и уставшее, светилось, помимо обеспокоенности, ещё и жёсткой решимостью. — Аллориум наверняка захочет над нами поиздеваться и включит в программу постановки какую-нибудь шутку… За завтраком никто правда не заметил иллюзии? — видно, он немного злился на их невнимательность. — Андрей? Даже ты? — младший лекарь неопределённо покачал головой и надулся, уставившись взглядом в пол; Деян выразительно посмотрел на Стефана — лучше на его ученика было не давить. Стефан закрыл лицо руками, пару минут помассировал виски и, вскочив с кресла, резво заходил по комнате. — На представлении, умоляю вас, ребята, давайте будем внимательнее! Задавайте себе вопросы: может ли такое быть в реальности, если вдруг увидите что-то необычное…       — Стеф, ты же жил рядом с иллюзионистом, со своим младшим дядей, — заметил вдруг Деян, покосившись на лидера. — Ну хоть что-то же ты должен был запомнить или научиться, как отделять реальность от миража!       Стефан поглядел на лекаря тяжёлым, озабоченным взглядом и тихо ответил:       — Если бы я это в точности умел, то уже давно рассказал бы вам! Дядя Константин очень хитёр по своей сути, даже когда его суть уже стёрлась. Вести с ним диалог всегда было трудно, что уж тут говорить про расспросы об иллюзиях!.. — Стефан подумал пару мгновений, а потом взволнованно добавил: — Наверное, то, что я уже сказал — проверять себя вопросами о том, может ли происходящее быть в реальности — вот единственный совет, который я получил от дяди! Вы знаете, он был лишён большей части своих сил, когда жил во дворце, но показывал мне какие-то мелкие фокусы, особенно когда я был ребёнком… Поэтому я смутно помню. А когда я уже подрос, дядя перестал забавлять меня такими вещицами и в целом стал игнорировать вопросы о том, как работают его силы, — Стефан грустно усмехнулся и склонил голову набок. — Возможно, он почувствовал мою сущность, мои идеи и моё желание раскопать какую-нибудь тайну в будущем, не оставить её без внимания… Поэтому-то мы сейчас в большой опасности, — всю нежную ностальгию сдуло с его лица, как будто её и не было. — Я просто уверен, что младший дядя играет свою роль где-то на задворках этой готической декорации!       — Ладно, давайте определимся, что будем делать во время пьесы, — Милан разбил тягостное серое молчание, повисшее в комнате после изящного высказывания Стефана. — Смотреть вокруг внимательно, не наедаться во время ужина, мысленно задавать себе вопросы, взять с собой раскладные ножики… Что ещё?       — Наблюдать друг за другом и ни в коем случае не теряться, — завершил Стефан и поглядел на него с грустью, заботой и любовью. Что-то в этом взгляде раззадорило, полоснуло Милана по сердцу, и захотелось обнять возлюбленного, убежать с ним подальше от этого лживого чертога чужих, искажённых фантазий! Но они могли только обменяться короткими влюблёнными взглядами и запихнуть поглубже клокочущую нежность; если предадутся ей, то уже навсегда потеряют сосредоточенность.       Отобедали они в своих комнатах. Получилось гораздо удобнее, чем за столом: принесённое слугой они выбросили, а своё доели. Конечно, однообразные консервы уже надоели, изготовленное же в местной кухне ласкало взор и пленяло ароматом, но они стойко держались и не давали соблазнам пересилить свою решимость. К вечеру Андрей отчаянно захотел спать — наверняка из-за половинного сна; все они начали немного клевать носом. Деян быстро приготовил ему кофе — не зря Милан положил целую пачку растворимого в сумку. Младший лекарь тут же ожил и взбодрился. Потом они решили все выпить по кружке — на всякий случай, и выносить происходящее стало чуточку легче.       К ужину их также провёл слуга. Разговор протекал вяло — мыслями Аллориум блуждал где-то явно не здесь, и Стефан терпеливо заполнял тишину безыскусными рассказами о Мараце. Хранитель диадемы с задумчивой полуулыбкой всё время смотрел на Стефана, даже не потрудился отвести взгляд, так что под конец ужина Милан со всей страстью хотел помахать перед его лицом ладонью и нагло спросить: эй, сумрачный юноша, ты ничего не забыл? Например, хоть раз ради приличия посмотреть на других своих гостей?.. Когда терпение уже исчерпывалось, а злость накалила умевшего быть вспыльчивым Милана, Аллориум вдруг резко поднялся и своим мягко-звенящим голосом объявил:       — Вынужден оставить вас, друзья, раньше положенного, поскольку я участвую в спектакле и должен появиться на контрольном прогоне. Подходите через час к театральной зале, мой слуга вас проводит — я успею показать вам скрытую театральную жизнь, познакомлю с актёрами… Само же представление начнётся через два часа! — Аллориум лукаво улыбнулся и обвёл их внимательным, пристально неприятным взглядом, каким стараются постичь все грязные тайны, скрытые в человеке; остановился, как всегда, на своём любимце Стефане, и янтарь вновь блеснул развращённой симпатией. Так глядел на Константина Лиярт, потеряв разум во время их сумасшедшей близости…       — Мы решили сыграть для вас один известный эпизод из греческой мифологии, — продолжил нагнетать интриги Аллориум. — Связанный со сменой времён года. Уже догадались, о чём я? — вялые кивки, да и то не ото всех (Андрей поздно сообразил, что речь шла о похищении Персефоны), замкнули его слова. Хранитель снова победно улыбнулся и вышел из-за стола. Сделав вид, что идёт к выходу, он резко обернулся и с шуточной наигранностью спросил: — Стефан, как ты думаешь, кого я буду играть?       «Уж точно не Персефону», — ужасно жаждал съязвить Милан, но сдержался. А вот Стефан не стал и в точности повторил его мысли — только вслух. Аллориум, посчитавший бы это страшным оскорблением из уст Милана, от Стефанова высказывания только умилённо расхохотался и одарил его уже таким откровенно похотливым взглядом, что внутри всё сжалось от страха:       — Какой же ты изумительный, Стефан! Обожаю твою тонкую иронию.       Милан стоял в шаге от провала их плана и точно бы бросился на Аллориума — в скорости и гневе ему было не занимать, однако Стефан буквально приковал его взглядом к месту и умоляюще произнёс одними губами: «Остынь, любимый, прошу тебя…». Уже не впервые Милан сдавался под его немой просьбой и сейчас тоже не мог ослушаться. Его минутная ярость могла дорого стоить памяти бедного Лиярта, которого все так стремились спрятать подальше и стереть с лица земли, будто его никогда не существовало… Один раз Милан уже чуть не обрушил положение Стефана в его родном городе, приставив нож к горлу его давнего друга на глазах у других защитников. Вслух тогда никто ничего не сказал, но многие наверняка осудили то, как Стефан поддержал уж слишком воинственного чужака…       Час до выхода из комнат пролетел быстро. Милан ничего не говорил Стефану, как и тот ему. Между ними повисло какое-то напряжённое, тоскливое молчание: один знал, как иррациональна его ревность и что реальный мир отличался от выдумок возбуждённого Аллориума, а второй понимал, как шатко и пагубно его положение — играть податливую куклу мерзко, а быть самим собой — опасно. Лишь перед самым выходом Стефан остановил его около двери и, прижав прямо к ней, глубоко и страстно поцеловал. У Милана зашлось сердце в дребезжащей радости, но её пришлось быстро перекрыть: иначе рассудительность, так необходимая им во время спектакля, улетучится из мозгов.       Слуга теперь вёл их другим путём, более извилистым и сложным: через галереи, залы, коридоры, то спускаясь, то поднимаясь. Милан с трудом запомнил обратную дорогу. Театральный зал находился явно далеко от столовой и покоев Аллориума. По пути им так же, как и в первый раз, встречались праздно болтающиеся тени. Тусклое, часто «ежевичное» освещение дворца наводило дремоту и скуку; они не видели солнечного света всего день, и вот уже успели изголодаться по нему! Милан, как житель приморского городка, вообще чувствовал себя затухающим, бледнеющим день ото дня; уж так с его существом слилось солнце, жгучее, солёное и яростное. Подземные комнаты проветривались хорошо, а всё равно не хватало его, воздуха свободы и бескрайних просторов! Осталось ещё два дня, и Милан думал о них с невыносимой грустью…       Зал, в который их привёл слуга, отлично напоминал театральную ложу: впереди — просторная полукруглая сцена, задрапированная лиловыми бархатными занавесками, а вокруг — сиденья, кресла, стулья, ложи на любой вкус. В самом центре были огорожены лучшие места с мягкими, обитыми тканью сиденьями; портик украшали резные балясины, сбоку от посторонних глаз скрывали шторы, завязанные серебряными шнурками. Внутри зала Милан, хотя и при плохом освещении, угадал ленивые фресковые эскизы, будто некто только пытался спародировать известные итальянские шедевры, но остановился на серости, пошлости и дешевизне. У театра имелся второй этаж, украшенные лепниной потолки, тонкие колонны и огромнейшая чёрная люстра, зависшая грозной паучьей сеткой над зрителями. Милан разглядел на ней всего с десяток зажжённых свечей, которые позволяли угадать истинный её масштаб, и удивился, почему она до сих пор не упала вниз… Перед сценой располагалась оркестровая яма; слуга коротко объяснил, что тени умели играть на лютне, трубе и маленьком, переносном органе.       — При этом вы удивитесь, как тонко и красиво будет звучать музыкальное сопровождение! — пообещал юноша и улыбнулся привычной, лукавой и даже издевательской улыбкой — такой, что ребята всегда сомневались: он шутил над ними или говорил правду?       Наконец, слуга проводил их в закулисье: туда вела низкая тяжёлая дверца, вся в старых железных заклёпках. За сценой роилась сеть глухих мрачных коридоров и тёмных гримёрок. Взад и вперёд сновали тени — актёры, костюмеры и помощники. На самой сцене устанавливали декорации, где-то вдалеке готовили следующие и расправляли нарисованные холсты лугов и полей, пушили добытые сверху ветки деревьев и выглаживали чёрные шелка для обозначения подземного царства. Гул стоял плотный и раздражающий. Актёры репетировали заученные сценки, декламируя куски с пафосом и стараясь перекричать соседа. Перламутровая пудра витала в воздухе несуразными облачками и золотилась на кисточках гримёров; Милан, прочихавшись от неё пару раз, подумал, для чего актёрам-теням пудриться как людям, ведь цвет их кожи настолько отличен от человеческой, что сделать это тонким слоем будет сложно. Однако ж актёры, судя по всему, мало переживали: грим едва оттенял их серость, делая кожу на вид чуть теплее, и на этом всё!       Юноша-слуга ловко обогнул всю суету местного театрального кружка и быстро вывел их к гримёрке Аллориума, отделённой ото всех толстой дубовой дверью и чарующе золотыми буквами на входной табличке. На стук из глубины комнаты ответили положительно; слуга толкнул перед ними дверь и с притворной вежливостью отступил, напоследок отвесив поклон, изысканно пошлый и намекающий на свою пассивную роль. Милана почему-то это смутило, как школьника с взыгравшими гормонами, хотя казалось бы…       Внутри комнаты их встретила изысканно богемная атмосфера заслуженного артиста театра: зеркала в больших резных рамах, мраморный столик с набором тёмных витых украшений и пузатых флаконов, и целый открытый гардероб, увешанный изысканными костюмами. Только тогда Милан осознал, что Аллориум рассказывал о театре, даже ни разу не упомянув себя, и лишь в самом конце ужина объявил, что играет — между прочим, одну из главных ролей! И не только сегодня, как видно из его отдельной, просторной гримёрки, сплошь заставленной вещами, реквизитом: старинными канделябрами, муляжами факелов, кубками для амброзии и букетами от поклонников — всё чёрные розы да фиолетовые гиацинты.       Аллориум как раз поправлял уложенные волосы: для образа властителя подземного царства их оставили распущенными, добавили только несколько тонких кос, удерживающих чёрную корону на голове. Глаза выгодно подчёркивали острые карандашные стрелки. Одежда с первого взгляда казалась той же, что он носил обычно: чёрный халат, только теперь ещё более элегантный, приталенный и расшитый древнегреческими символами. На V-образном вырезе покоилась серебряная цепь. В ушах сияли россыпи звёзд на тонких плетениях. Юноша обернулся к ним, соблазнительный, роскошный и ужасно порочный; он прекрасно знал силу своей красоты и бессовестно манил ею обессиленных, очарованных путников.       — О, мои дорогие друзья всё-таки решили навестить меня! — он поднялся и подошёл ближе, расставив руки в стороны, будто хотел обнять их; все украшения на нём сладко звенели и нашёптывали пороки, а изгиб и правда прекрасной шеи открывался во всём великолепии. — Что ж, как вы можете видеть, — он ловко взмахнул раскрытыми руками и обвёл комнату, сведя напугавший всех (особенно Стефана) жест объятия к осмотру, — это мой небольшой творческий закуток. Я всего лишь скромный любитель, так что не обессудьте, увидев мою игру! — он прошёл мимо ряда вешалок и всколыхнул громоздкие чёрные перья на одеждах. Конечно, Аллориум лукавил, намеренно напрашивался на похвалу или опровержения, потому что роль развращённого сластолюбца удавалась ему гениально!       — Знаю, среди вас есть суровые критики любого искусства, искушённые в нём и безусловно преуспевшие, — юноша бросил уничижительно выразительный взгляд в сторону Милана, и простое замечание приобрело форму пассивной агрессии. — Однако я — заурядный представитель обыкновенной любви к театральному мастерству, поэтому буду искренне ждать от вас поддержки.       В этот момент дверь открылась, и в комнату влетела юная владычица весны — прекрасная дева, одетая в воздушное кремовое платье свободного кроя, подпоясанное серебряной пряжкой, и с венцом из драгоценных камней, имитирующих цветочный венок на голове. Так она была хороша, так светловолоса и невинна, что Милан не сразу разглядел в ней юношу, умело замаскированного под Персефону. Актёр резво подбежал к Аллориуму и, пригладив встопорщившийся парик пшеничных волос, смущённо улыбнулся; сквозь грим проступил обычный человеческий румянец.       — Аллориум, я пришёл сообщить, что скоро начнётся репетиция… — юноша был чуть ниже своего старшего товарища и ещё явно не искушён в разврате — так наивно он прятал взгляд и так чудесно смущался. — Ты, конечно, выступаешь позже, но надо бы собраться всем — ты знаешь, как «главный» будет злиться…       — О, конечно, моя прекрасная Персефона! Когда бы я пропускал репетиции? — Аллориум полунасмешливо-полусерьёзно скользнул ладонью по щеке юноши, и Милан даже на расстоянии ощутил, как воспламенилась и податливо отозвалась чистая душа. Всё стало понятно из этих рваных секунд: по трепету в янтарных глазах, по частому дыханию, по беспокойному перебиранию ткани в пальцах… Противореча своему образу, Персефона всё-таки любила Аида — той прозрачной, как дыхание сладкого ветра, любовью!       — Я тут просто общался с нашими дорогими гостями… Давай познакомлю тебя с ними, вы наверняка ещё не встречались! — Аллориум ловко развернул за плечи бедного, дрогнувшего всем телом юношу, и по лицу того пробежала тоскливая, нежная волна абсолютно чистого желания ощущать на себе прикосновения возлюбленного и не знать никаких гостей! Аллориум уважил его немую страсть и, ласково поглаживая по спине, представил их друг другу: — Это Кассиум, наша молодая звёздочка и самый яркий талант! Он ступил на актёрский путь совсем недавно, всего полгода назад, но уже добился огромных успехов — руководитель труппы у нас нынче очень требовательный и жестокий, просто так никому главных ролей не даёт. Даже мне пришлось значительно поработать над своей техникой, чтобы убедить его! — «Аид» усмехнулся и приобнял Кассиума, так что золотые пряди шелковистыми лентами обласкали его лицо. Юноша сильно зарделся — несчастный влюблённый остро реагировал на каждую близость! Внешне молодой актёр выглядел симпатично и не менее изысканно, чем его старший товарищ: заострённость черт в нём органично сочеталась с мягкостью линий, с истинной добротой его сердца, запрятанного куда подальше от глаз любопытных товарищей. Он походил на своих сородичей, но только если размышлять грубыми шаблонами, ведь особая, совершенно непритворная чистота делала его особенным, непорочным, похожим на серого, сброшенного с небес ангела, который замарался в человеколюбивых грехах…       Конечно, образ Персефоны, в начале ещё такой жизнерадостной и ласковой, тоже помог первому впечатлению о Кассиуме. Однако Милан был уверен: эта тень — чуточку другая, ещё не успевшая побывать в гареме у своего идеала, и, если бы хранитель диадемы был таким… как бы всё по-другому сложилось теперь!       Аллориум представил каждого по очереди, намеренно назвав Милана известной черногорской фотомоделью, и расспросил Кассиума, играя с его поддельными локонами, всё ли готово на сцене. Запинаясь, юноша ответила, что да — осталось проверить, хорошо ли смазаны ролевые ставни, на которые крепились задние декорации, и можно будет начинать репетицию. Тогда Аллориум, нежно подхватив партнёра по спектаклю на руки — как и должно будет Аиду, распрощался со своими гостями и выбежал из комнаты, оставив после себя тяжёлый аромат увядших цветов. Так изящно и легко он это сделал, словно отыгрывал на сцене, что Милану показалось: одну из главных изюминок этого представления они уже увидели. Кассиум, верно, обомлел от восторга и стыда, но на сцене, Милан верил, он сыграет достойно, возьмёт себя в руки и отринет личные чувства.       Ребята остались наедине, и Стефан, всё ещё под впечатлением от увиденной картины, созвал ребят поближе в круг и поделился:       — Не так-то уж они здесь и ленивы, раз настолько тщательно увлекаются театром! Думаю, Аллориум опять приукрасил действительность… — все согласно закивали, а Стефан, подумав, с доброй усмешкой добавил: — А Кассиум-то по уши влюблён в этого мерзавца! Надо же, бывает и такое…       Никто из них не рассчитывал встретить хоть что-то искреннее в сырых казематах обманчивых теней!       Они вышли из гримёрки, и слуга предложил им дождаться спектакля в одной из соседних зал: чтобы не портить себе впечатление случайно подслушанным диалогом или музыкальным отрывком. Залы походили друг на друга несуразной грубой мебелью и печальным мраком. Слуга привёл их в ту, что расположилась в двух пролётах от театра, и предложил что-нибудь выпить или перекусить, но компания ожидаемо отказалась. Милан прошёлся мимо чёрных, витиевато отделанных шкафов, дабы выбрать себе книжку для чтения, но тёмные, заплесневелые обложки и сыплющиеся в пальцах жёлтые страницы затруднили выбор. Стефан по привычке осмотрел комнату, желая исключить варианты с подслушиванием или западнёй, и взял с собой уставшего, недовольного Андрея. А Деян расположился в одном из кресел и решил заполнить короткий дневник — его он стал вести, когда они спустились к теням. «Чтобы сохранить свой рассудок и иметь возможность на всякий случай вернуться к прошлым воспоминаниям… По записям всегда видно, как человек сходит с ума!» — вряд ли бы ему помогли страницы, исписанные нервным резким почерком, если бы он потерял разум, но хоть какое-то дело всегда мотивировало.       Наконец, слуга вернулся и пригласил их проследовать за ним, в театральную ложу. Стефан успел до его прихода коротко предупредить ребят, чтобы каждый внимательно осмотрел своё сиденье: наверняка они будут сидеть на самых роскошных местах, закрытые ото всех, и тем для них опаснее! В театральной зале уже суетились зрители, и шелест их мягких одежд, позвякивание украшений и бархат томных голосов окропляли сладкой трелью монотонную тишину. Сумрак рассеяли десятка два зажжённых свечей на монструозной люстре сверху и тошнотворные лиловые гирлянды, обвившие каждый клочок перил по бокам. «Тени» неуютно щурились и прятались от особенно ярких световых пятен, но, видно, каждый знал: это временно, скоро тьма наполнит и зал, и разлакомленные похотью души. Ведь искусство любило тайну, а тайна всегда крылась во мраке…       Контрольные десять минут актёры намеренно держали интригу среди зрителей, опаздывая с началом. Затем свет разом погас, даже свечи резко затухли, и осталось лишь бледно-лунное освещение на сцене, добытое с помощью ламп, мелких огоньков и чарующей дымки, стелющейся по сцене. Спектакль начинался из владений Аида; портьеры расступились в стороны бархатными волнами, и появился он — властитель судеб, жестокий любовник и царь подземного мира… Заиграл орган — томно, судорожно и мрачно. Очертания скал на заднем фоне казались такими реалистичными, что Милан даже засомневался: а не настоящие ли это глыбы вывалили на сцену? Вот вам и театралы-любители, рисовавшие макеты не хуже, чем в королевских театрах Италии…       Аллориум играл превосходно — даже неприязнь Милана не могла перебить этого впечатления. Чуточку гротескно, с нажимом, чувственно — и всё равно правдиво. Милан, конечно, не был театральным критиком или знатоком — в его арсенале имелась всего пара посещений, на которые его погнал в своё время Эмиль, устроивший эпоху Ренессанса в жизни ученика, однако хорошо различал искусственность и искренность выступления. Аллориум отлично бы вписался на подмостки такого же готического замка, только в нужную эпоху, когда зрителям хотелось яркости, экспрессии, высокопарных речей и богато переливающихся на свету драгоценностей.       Музыкальное сопровождение и правда было великолепно тонким и особенно чарующим, музыку писали конкретно под спектакль и с гениальным ритмом подгоняли под разные эпизоды с разной напряжённостью: суровый орган с примесью извращённого желания в виде беглых высоких нот — для Аида, цветочные флейта и лютня — для милой невинной Персефоны, их изумительное, беглое соединение — для сцен погони, апофеоза и судьбоносных решений. Декорации, освещение, массовка — всё это тоже мягко и точено вписывалось в сюжет драмы, раскрывая, но не перебивая своей вычурностью и богатством. Юный Кассиум с восторгом и болезненной искренностью выплёскивал на сцену свою Персефону, ничего не тая и уже не боясь рассказать о любви, что томила его грузом сомнений и глухой ярости. Ласковая героиня из мифологии терзалась немного другими вопросами, но Кассиум умел через неё передать и собственные переживания, и зрительские надежды.       История развивалась традиционно и классически выверено, с драматическими паузами и подчёркнутыми сценарными деталями. Две разные картинки из противоположных миров — Персефоны и Аида — контрастировали друг с другом: мертвенно чёрные каменные глыбы и живительные поля с цветами, остроконечные звёзды, усеявшие гладь реки Стикс, и златокудрые ленты солнца, ласкающие нежные лепестки. Дальше сюжет шёл согласно мифу, раскрывая прежде сухо записанные моменты роскошно украшенными эпизодами: диалоги, песни, танцы и откровенная актёрская игра. Эпизод кражи Персефоны стал бриллиантом выступления: земля натурально разверзлась, цветы завяли, и Аид, окутанный тёмным дымом, восстал из мира мёртвых, чтобы утянуть прелестное существо к себе навсегда. Кассиум умело отринул личные пристрастия и тонко сыграл отчаяние и жестокую драму бедной девушки. Холодная, чёрствая любовь Аида вплетала изысканную нотку сексуального напряжения между ними: сердце юного актёра явно дрожало от пламени, а вот Аллориум казался спокойным и рассудительным — уж ему ли не знать, как ядовиты испарения страсти? Кассиум с нетерпением приближал развязку мифа, чтобы приникнуть к возлюбленному — хотя бы так, хотя бы на миг почувствовать себя его наречённым и с жадностью впитать ласки, пусть и прописанные лишь в сценарии!       Драма блистательно разрешилась компромиссом, и теперь одну треть года Персефона будет проводить со своим мужем, в подземном царстве, а мир погрузится в зимнюю летаргию. Когда она вернётся к своей матери, всё наверху покроется нежным шлейфом из цветов, ягод и зелёных ростков. Пробуждение начнёт стучать во все окна серебристым ветерком свежести и юных дождей, а облака понесутся вскачь, заворачиваясь в спирали и румянясь от солнца! Финал неожиданно обрушивал зрителя во владения Аида, хотя почему-то казалось, что спектакль должен окончиться на свободе, среди искусственной поляны свежесрезанных цветов. Аид и Персефона приблизились друг к другу и почти слились в поцелуе, но тут внезапно зал погрузился в чернильную тьму — все светильники разом потухли.       Милан не успел заподозрить неладное, как его потянуло в сон. Тело отклонилось куда-то назад — в мягком бесконечном падении, и не наткнулось на спинку стула. Дальше наступило только дремотное небытие. С тоскливым опозданием Милан подумал, что они должны были запастись своими фонарями для похода в театр. «Ты меня найдёшь, я в этом уверен…» — последней искрой чиркнуло в мозгу, адресовавшись Стефану, и мир разлетелся на сотни немых обрывков.