Ми́лан

      Одним ранним блеклым утром два далёких мира внезапно пересеклись. Константин смутно полагал, что когда-нибудь Лиярт обо всём догадается, или же захочет узнать правду, но совершенно не думал, что тот решится выследить его и найти в том злополучном месте. Большая часть событий застала его в бессознательном состоянии, поэтому каких-то деталей, причин и эпизодов он припомнить не мог. Однако история вырисовывалась следующая: Лиярт, конечно же, знал о кафе и поразительной мощи разврата под его сводами, поэтому легко отыскал дорожку к саду наслаждений. Другой вопрос, как он связал пропажи Константина с походами в «Сундук сокровищ»? Может быть, спросил у Драгана (этот вариант вызывал омерзение у Аметиста) или подслушал где-нибудь во дворце — слухи там ходили разменной монетой получше всякого золота. А подобные увлечения не оставались незамеченными, будь Константин иллюзионистом или простым защитником… Да он особенно и не скрывался — надоело вечно прятаться и стыдиться своих вкусов!       В общем, Лиярт как-то понял, куда именно ходил его юный друг, и в один из вечеров, когда, как обычно, на его приглашение ответили безликим молчанием, решил отправиться на поиски. Солнце уже зашло, дворец потихоньку пустел, Драган, видимо, не собирался к нему сегодня заходить — вот Лиярт и сбежал из своих покоев, примерив на себя обычную одежду рядового защитника и скрыв светлые волосы под чёрным париком. Да, и такое имелось в арсенале создателя — ведь надо же как-то бродить по улочкам Злате-Мараца и при этом не ловить на себе восхищённые взгляды, продираясь сквозь толпы, крики обожания и сотни рук, желающих прикоснуться… Константин сам помогал ему сделать красивый чёрный парик, но вблизи можно было легко понять, что он искусственный, поэтому Лиярт всегда надевал капюшон.       Константин же в тот вечер быстро опьянел и перестал помнить события ещё до полуночи. Сколько раз наслаждались им, скольких защитников поимел он, со сколькими одновременно развлекался — цифры, о, это всего лишь глупые цифры, уплывшие в дурмане лёгкой небрежности, вспыльчивого веселья и терпкой, вакхической упоенности! Константин услужливо нырнул в жемчужные воды небытия и поплыл вперёд, сначала к заводи беспамятства, затем, покачиваясь на волнах всё сильнее, вылетел в открытое море радости, а потом, шатаясь на грозных валунах исступлённой жажды, бросался между воронками разных судеб, разных тел, разных усмешек и просьб… Наконец, его измождённое, высушенное, выпитое до дна, лишённое всяких живительных соков тело чудом прибило к бережку реальной жизни, вместе с обломками разочарования и прежних чувств. И даже наспех одетое — спасибо какому-то из десятка любовников…       Всё это описание бурной ночи, как запомнил Константин, не было лишено правды, ведь Лиярт нашёл его недалеко от крыльца кафе, на уютной веранде, куда скидывали безмятежно заснувшие тела после закрытия. К четырём утра Константин обычно старался прийти в себя и сам выползти из заведения, чтобы затем переспать у кого-нибудь из новообретённых любовников — являться во дворец в таком виде и в такой час было опасно. Но бывали и дни, когда праздник не заканчивался, и лучшей постелью служила деревянная скамейка да свёрнутая под головой куртка. Ночи уже кусали холодом, но добросердечные хозяева кафе приоткрывали кухонное окно, где оставался гореть камин, и тёплый поток врывался на веранду, согревая утомившихся активистов. Поговаривали, зимой хозяин вообще разрешал таким отсыпаться в подсобных помещениях…       Лиярт нашёл его спящим на скамье и, перекинув руку через плечо, с трудом дотащил до своей комнаты. Потом рассказывал, что по пути выяснилось — у Константина плохо застёгнуты штаны; пришлось останавливаться и надевать их заново. Ничего удивительного — стягивать одежду местная публика умела гораздо лучше, чем надевать… Константину было ужасно стыдно слушать этот короткий сухой пересказ потом, когда он очнулся.       Лиярт отнёсся с пониманием к его неловкой ситуации и даже ни о чём не спрашивал; заботливо помог надеть чистую одежду, с сочувствием держал его голову над горшком, пока Константина выворачивало от излишка алкоголя, и в конце протянул стакан воды с лимоном.       — Как ты, мой милый Аметист? — спросил ласково и нежно погладил пальцами по его щеке. Константин к тому моменту лежал на кровати — утомлённый, выпотрошенный, уязвлённый — и со стыдом думал о десятке похотливых пальцах, скользивших по его лицу пару часов назад. «Я не заслужил ни его сожаления, ни его помощи…» — мысли летали отравленными бабочками в голове, и хотелось одного: сбежать поскорее, не дать больше и слову просочиться между их навеки разрозненными мирами! Но Аметист покорно прохрипел:       — Неплохо… только голова раскалывается. И пить хочется.       Лиярт тут же метнулся по комнате и принёс ему целый кувшин воды на столик рядом и круглую стеклянную баночку с мутной вязкой жидкостью.       — Когда-то лекари приготовили мне такой отвар от головной боли… Отлично помогает, хотя на вкус — мерзость несусветная!       Константин, дабы чем-то занять себя, охотно проглотил ложку этой скорее отравы, чем лекарства, и выпил половину кувшина. Затем устало откинулся на чистейших, хрустящих подушках и, закрыв глаза, тихо произнёс:       — Спасибо, Лиярт. Но, правда, не стоило… Теперь я чувствую себя должным тебе, а ещё ужасно грязным и мерзким, — Константин решился и, повернув голову, внимательно посмотрел на юношу: тот беспечно прибирался на прикроватном столике. — Зачем ты меня вытащил? Я бы точно не пропал… ведь и не впервые…       Лиярт резко впился в него взглядом — чуточку раздражённым, но больше взволнованным и лихорадочным — и хлёстко перебил:       — Ты мог замёрзнуть, разве не подумал об этом? Скоро начнутся холода, ночью вообще будет подмерзать! — ничего такого не было и в помине, но Константин решил не спорить; Лиярт вскочил с постели и нервно заходил по комнате. Только тогда Аметист заметил в нём несчастно очерченные круги под глазами и выдавшиеся скулы — он явно плохо ел и пренебрегал сном… Растрёпанные каштановые волосы больше не хранили на себе золотистые оттиски солнечного света. Янтарные глаза озарялись только лихорадочным блеском.       — Не буду и не хочу спрашивать тебя о том, что ты делал в том кафе, — заявил Лиярт у окна со стрельчатыми арками. — Ты ведь уже взрослый, Аметист, и сам решаешь, как тебе жить… И я даже искренне не осуждаю — потребности есть у всех! — он обернулся и одарил такой грустной, такой пронзительной улыбкой, что Константин бы стал монахом, прикажи ему тогда Лиярт. Но юноша был сколь строг, столь и разумен, и не стал бы требовать с друга таких обещаний.       — Но я переживаю, мой милый! — Лиярт бросился таким отчаянным прыжком к кровати, что у Аметиста сладко замерло сердце: а может, всё-таки?.. Но нет, это просто дружеское волнение, дружеский порыв, дружеское всё, что хотел бы иметь на его месте любой защитник; а он, как всегда, хотел большего. — И как могу не переживать? Ведь помню тебя ещё совсем ребёнком… — Лиярт удобно сел рядом, на подушки, и раскрыл руки: ну же, иди в объятия! И Константин, всякий раз убеждавший себя, что сегодня точно откажется, податливо шёл, зная, как жестоко это разобьёт ему сердце. Сегодня Лиярт обнимал до боли ласково и невинно, будто на его руках возлежало самое прекрасное и чистое существо на свете! Константин, припав к его груди, готов был судорожно расплакаться.       — Так не хочется, чтобы ты где-нибудь оступился… — шептал Лиярт ему в макушку, — и при этом я понимаю, что надо тебя отпустить во взрослую жизнь, дать насладиться всеми подарками юности и увидеть красоту — свою собственную и мира вокруг. Надеюсь, ты не в обиде на меня, — Лиярт чуть отодвинулся от него и заставил посмотреть себе в глаза, приподняв лицо за подбородок. — Я просто испугался, что ты захочешь окончательно утонуть в подобном… — он смущённо опустил взгляд и начал подбирать слово, — в подобном… безумстве. Наслаждения — это отлично, однако мне показалось… ты искал их вовсе не от беспечности. А из-за отчаяния. Из-за боли и желания её заглушить, — Лиярт внимательно поглядел на него, и взгляд, словно золотая игла, проткнул Аметиста; внезапно он раскрылся перед идолом своих мечтаний уязвлённым, уродливым, жалким. Да, он трахался со всеми этими парнями только из-за боли, непрерывной ужасной боли, кромсающей его сердце несколько лет подряд! Но что дальше? Как грубая правда поможет им жить друг рядом с другом, если Лиярт его не любил? Точнее, любил, но совсем иной любовью…       Константин тяжело вздохнул и опустил голову обратно на грудь Лиярту, чем признал все его догадки. Ладонь нежно и понимающе растрепала ему волосы, а рука сильнее обвила плечи. Константин кусал губы, сдерживал раскатистые рыдания и умолял себя продержаться чуть-чуть — иначе потопит Лиярта. Вот они вновь пришли к самому началу: он лежит преданным избитым зверем у колен своего хозяина, а хозяин пытается сделать лучше, пытается отпустить его, больше не держать на поводке, но каждым таким прикормом, каждой такой лаской привязывает лишь сильнее и обрубает все шансы своему любимому питомцу выжить в диком мире.        Константин успел коротко вздремнуть, но тут же, вздрогнув, резко проснулся. В окна пробирались шёлковые золотистые ленты первого, свежеиспечённого румяного солнца; хотелось протянуть ладонь, пропустить их расплавленный блеск сквозь пальцы и вплести в мягкие, созданные для таких изысканных ласк волосы Лиярта. Константин поднял голову и с удивлением заметил, что друг так и не заснул, даже не прикрыл глаз на миг, а только равнодушно смотрел на разгоравшийся, пурпурный рассвет. Красота природы никак не трогала прежде чуткое, теперь отрешённое от боли и разочарования сердце; Лиярт мог молчать и делать вид, что по-прежнему беззаботен, воодушевлён и радостен, но Константин лучше всех разглядел в нём чёрную, топкую, удушающую тоску. Ведь и сам был заражён ею, сам метался в лихорадочных судорогах от одного любовника к другому, только чтобы избавиться от её монотонного гулкого перестука…       — Прости, я заснул, — Константин аккуратно приподнялся на локтях и смущённо потёр лоб. — Наверное, я должен уйти… Скоро начнётся дворцовая суета, тебя наверняка позовут на утреннее собрание.       — Ещё нет и шести. Меня не будут трогать до завтрака, — безмятежно выдал Лиярт, склонил голову набок и слабо улыбнулся; с трудом оторвав взгляд от рассвета, он поглядел на Константина с таким удивлением, будто увидел его впервые за это утро. Чем ещё раз убедил юношу — мыслями он был далеко не с ним…       — Как ты себя чувствуешь, мой милый Аметист? Голова прошла? — Константин кивнул и наконец выбрался из объятий Лиярта, сел рядом и привалился на подушки; ночное истощение уже осталось позади и блекло с каждым часом. Юное тело успело отдохнуть и теперь готовилось налиться очередным вожделением — а поймать его бок о бок с Лияртом было несложно…       — Я в порядке, но чувствую себя ужасно неловко перед тобой! — выпалил Константин и сжал руки на груди. — Мне… пожалуй, лучше и правда уйти. Наверняка я кажусь таким грязным!..       — Ничуть, — спокойно и тепло возразил ему Лиярт; к счастью, дотрагиваться не стал — каждое его прикосновение горело убийственным клеймом на коже Аметиста, но сел поудобнее, откинулся на подушках и тяжело вздохнул. Константин исподлобья посмотрел на него и поразился, каким загадочным, отстранённым, лучше сказать — выпотрошенным был его друг, как вновь безразлично глядел за окно, на алые листья рассвета. Конечно, ночные путешествия явно вымотали его: ходить по сомнительным заведениям в поисках своего пьяного друга, затем тащить его на себе всю дорогу, а потом ещё и отпаивать лекарствами — утомительная история. Но Константин прекрасно видел, когда Лиярт уставал физически, а когда горестно стенало его хрупкое сердце…       — Останься со мной. Пожалуйста… Если хочешь, конечно, — бесцветным голосом попросил он; солнце поднялось выше и уже купало его лицо в любовно процеженных крупицах света. Константин больше всего в тот миг желал стать этим светом и целовать, беззвучно целовать мягкую кожу… — Мне бы, — хрипло заметил Лиярт и прижал колени к себе, — очень хотелось, чтобы ты остался.       И как Аметист мог бы покинуть его, такого доверчивого, расслабленного и уязвимого? Прикажи ему Лиярт дать сейчас обещание, что он всю жизнь посвятит ему, как верный раб, и более не взглянет на кого-либо со страстью, Константин бы согласился. Он уже жалел о своём поведении, о своей раскрепощённости и любовниках… «Только разреши к себе прикоснуться, — думал, затаив дыхание, глядя на расстёгнутый ворот рубахи, на светлые узоры, идущие по ключицам и грудной клетке — он их так никогда и не видел… — Только покажи, что желаешь, но боишься, и я вдребезги разобью свою гордость!». Желанная бледная шея была открыта — целуй, кусай, шепчи бред, но… Константин проглотил зудящее желание и старался поменьше смотреть на первые две пуговицы — манящий сумрак за распахнутой тканью рисовал соблазном в его, казалось бы, пресыщенной развратом душе.       — Знаешь, вдруг захотел рассказать тебе кое-что из моего прошлого, — неожиданно начал Лиярт, и прежде серый взгляд оживился золотыми искорками. — Может, тебе станет чуточку легче… или просто отвлечёт, не знаю! Твоя боль остаётся для меня тайной, но, кажется, так надо. Так правильнее…       «Моя боль — это твоя боль, твоя любовь к нему, невозможность нашего существования, как возлюбленных, и его, брата, безумная тупость…»       — Когда я впервые осознал себя, открыл глаза и поглядел на мир, то сразу понял: я одинок. Никого вокруг не будет долгое время, но откуда я узнал это в самом начале, в первые секунды своей жизни — до сих пор не знаю, — Лиярт грустно усмехнулся, и сотни бликов вспыхнули в его золотистых глазах. — Безжизненный клочок земли вокруг, выходящий зубцами чёрных скал к серому пенистому морю — вот и весь мир, вот и весь подарок от моего создателя. Я глядел на чернильное бесконечное небо, на букет звёзд — их падения, вспышки и затухания, и только тогда чувствовал себя менее одиноким. Где-то там, над головой, извивалась и горела целая жизнь, пока тут, на земле, я бродил между уродливыми кустарниками и всё пытался найти хоть кого-нибудь: зверушку или маленькую птичку, лишь бы не оставаться одному… Но нет, беспроглядное одиночество! — Лиярт выразительно поднял брови и коротко посмотрел на него. — Это удел таких, как я, ведь, чтобы получить жизнь, как у всех, я должен был её создать, должен был научиться её создавать. А до того — ни единого живого голоса, ни одного разумного существа, одна гулкая пустота и я… кто я вообще? Всё время задавался этим вопросом, и, так как не получал ответов, решил: пускай буду сыном звёзд! Получалось так красиво и романтично, что скоро я и сам в это поверил…       — Потом меня озарило: надо создавать мир вокруг так, как хочется мне! Пусть будут высокие могучие горы, величественные лесные массивы, голубые ниточки рек и безумие природного ландшафта! Пусть будет дышаться легче и свободнее, пусть воздух пресытится от аромата сочной листвы, горечи речных мхов и терпкости луговых трав! Пусть люди, которые захотят здесь жить, возгордятся родной местностью и найдут в ней утешение, дом и настоящую обитель! — щёки Лиярта воспылали, пока он предавался воспоминаниям о тех вдохновенных деньках, когда вперёд гнало только непреходящее чувство одиночества. — Я думал именно так, пока заставлял дыбиться горные хребты, прорезал мёртвую землю чудесными молодыми деревцами и пускал меж камней живительные ручьи. Моё отдохновение находилось только в работе… без неё я оскудевал, становился безумным и отчаянным. Не сразу я научился создавать живых существ, но они очень быстро нашли меня сами: любовно обозначенная природа манила и привлекала всяких зверьков из глубины континента. Затем и люди… Но к людям я побаивался выходить — кто они, как себя поведут, а ведь я отличался, серьёзно отличался от них всех! — Лиярт взял свою диадему со стола и начал бездумно вертеть её в пальцах; красивые драгоценные камни сияли разноцветным пожаром в лучах солнца.       — Я наблюдал за ними осторожно, издали, находил в нас много общего, но и различий хватало: дикие порядки, суровые нравы, поразительная власть религии или языческого культа… Поэтому говорить о себе не решался, но обожал подсматривать за их неброской, обыденной жизнью. Всё было в новинку: общение, смех, объятия, ссоры, праздники! Я ни с кем не мог ощутить того, чем в раздолье обладали они, совершенно не задумываясь о собственном богатстве… Нет, я не завидовал, — Лиярт подбросил в воздухе диадему, поймал её и водрузил на голову, словно намекал — ещё пару часов, и он снова будет прежним Создателем, мудрым и божественным. — Однако хотел ли испытать то же? Конечно, да! Животные — и те приручались, стоило их приласкать… Да и спустя долгие века, которые у меня ушли на создание всего многообразия природы, я окончательно замкнулся в себе и одичал. Поэтому и решился воплотить в жизнь вас, защитников — лишить вас всех человеческих пороков, зато, как водится, наделить другими… Я тогда об этом даже не знал и восхищался первыми созданиями: они выходили статными, благородными и очень разумными. Результат был впечатляющим! — завершил свою вдохновенную тираду Лиярт и взмахнул рукой. Тут же ставни на ещё закрытых окнах щёлкнули, и впустили свежий воздух в застоявшуюся атмосферу спальни.       — Ты и сам знаешь, какие у защитников достоинства, а какие недостатки… За примерами далеко ходить не надо: это весь костяк совета. Даже твой старший брат, Драган — уж как бы он ни отличался от других, характерные черты своего народа иногда проскакивают даже у него! Однако я был счастлив и счастлив до сих пор, что создал вас. Ирония в том, что я всегда говорил, будто растил вас как своих преемников, которые бы продолжили работать на благо вверенных нам земель. А на самом деле, как видишь, создал я вас вовсе не из практических целей — мне стало до такой жути одиноко, что я уже начал поглядывать в сторону црне тварей: может, они мне всё-таки друзья? — Лиярт усмехнулся, приметив его испуганное лицо. — Нет-нет, переживать не о чем, Аметист! Это были мысли одинокого, сошедшего с ума человека! Сейчас я изучаю их без прежних иллюзий на счёт дружелюбности и прекрасно понимаю, насколько они опасны… Так вот, к чему я веду, — Лиярт передвинулся на краешек кровати, будто хотел подняться, но передумал, и тяжело вздохнул. — Даже когда я создал защитников, потребность в ласке, дружбе и тепле не исчезла. Созданные мною ребята отличались выносливостью, разумом, всякими способностями, но всё ещё были мне далеки… Пришлось прождать ещё немало лет, чтобы встретить наконец своих настоящих, близких друзей. И я понимаю, Аметист, — Лиярт коротко взглянул на него и встал с кровати, — что именно ты сейчас переживаешь. Я был таким же, я отчаялся до животного состояния и думал, что навеки останусь для всех лишь отдалённым божеством, создателем, и никогда не преодолею порог близости, никогда не назовусь чьим-то другом… — Лиярт подошёл к стопке чистой одежды, сложенной на диване, и вытянул оттуда хрустящую голубым отливом рубашку. Когда он начал расстёгивать пуговицы, Константин потупил взгляд, но быстро вернулся в самом конце, когда белая ткань нежно слетела с кожи и оголила прекрасную, атлетически сложенную спину, покрытую разноцветными узорами, изучить которые ему, как казалось тогда, не будет подвластно ни разу в жизни. Он даже закрыл глаза, чтобы не искушать себя, не дать зацепиться надеждой и обмануто разгорячённым телом за точёные изгибы, желанные лопатки, за узелки мышц и сотни воображаемых поцелуев, разбросанных по этой изумительной спине.       — Но вот теперь вы со мной! — голос стал громче, и Константин вовремя открыл глаза: Лиярт уже повернулся к нему и застёгивал наполовину открытую рубашку. — И я счастлив, по-настоящему счастлив, хотя иногда задаюсь дурацкими вопросами и сам создаю себе проблемы… Уж такой я! — он усмехнулся и набросил сверху плотный халат, сшитый специально для приёма утренних процедур. — И… прости, что рассказал так много, а по сути — ничего хорошего, — Лиярт откровенно стушевался, опустил глаза и задумчиво потёр ладонью лоб, встряхнув целую копну тугих локонов. — Мне показалось, тебе была бы интересна и… полезна эта история. Я никому до сих пор её не рассказывал, — добавил он серьёзнее и посмотрел ему прямо в глаза. — Только тебе. Даже Драгану не обмолвился… Это какая-то часть, которую я бы желал скрыть ото всех; она слишком позорная, слишком язвящая и слишком… человечная! Видимо, я потому её и боюсь, что она показывает меня в слабом, невыгодном, ужасно примитивном свете… — Лиярт помолчал, глядя на него, и добавил шёпотом — так сладко и вызывающе, что Аметист чуть не допустил роковую ошибку. — Только ты можешь увидеть во мне простую душу, подобную себе, и никогда за это не осудишь… Вот за что я особенно привязан к тебе, мой милый. Вот чего нет даже у Драгана…       «Так оставь этого Драгана навсегда! Положись только на меня! Я буду верен тебе, буду тащиться за тобой до самой смерти, буду прислуживать и любить так, как никто не сможет. Во мне совершенно нет гордости — я её убил, ради тебя — так что ни в один момент я не поставлю себя выше, чем тебя, мой любимый Лиярт…»       Мысли вспыхнули этими обугленными щепками любви — любви, когда-то могущей быть здоровой, равноценной, приятной, но ставшей отравлением их жизней — и резко погасли. Константин сорвался с кровати и бросился к Лиярту. Хотел поцеловать, но в последний миг оробел и только грустно прильнул к груди, прижавшись до спазма в лёгких. Растерянный и растроганный Лиярт ласково приобнял его, погладил по голове, коротко поцеловал в макушку и, как прежде, уничтожил своей нежной, глупой, унизительной дружбой. Константин добрался до его шеи и неловко, стыдливо клюнул губами. Лиярт всё почувствовал, даже вздрогнул, но промолчал и только легонько отодвинул его от себя за плечи. Погладил по лицу, улыбнулся и, сославшись на ранние дела, покинул комнату.       Константин рухнул на пол и без сил заводил пальцами по горевшим губам.       У Драгана было другое, куда более серьёзное для любви преимущество: он не был рабом своего запутанного, одичавшего сознания. Он относился к Лиярту с искренностью и теплотой, отбрасывая жертвенность и трагизм.       «А какой оттенок у твоей любви, Милан? Думаешь, какой-то иной, героический и важный?..»              Вторую ночь подряд Милан просыпался с отягчающим пах неудобством. Бог знает что служило причиной: то ли яркие эпизоды из похождений юного Константина, то ли его вечное вожделение, вечная сексуальная тяга к прекрасному Лиярту, который и впрямь был хорош собой, привлекателен и желанен. Милан повернулся на спину, скосил глаза книзу, приметил характерный бугорок и, угрюмо пожелав себе доброго утра, резко сорвался в банный пристрой, чтобы ополоснуться холодной водой…       Дни до свадьбы утекали с поразительной быстротой. Вот уже оставалось всего несколько дней до предполагаемого появления принцессы, им со Стефаном следовало быть внимательнее — процессия могла пройти в любое время суток. Конечно, она должна быть такой громкой и впечатляющей, что не заметить её будет сложно, но с такими снами любая реальность покажется блеклой… Милан хотел поговорить сегодня об этом со Стефаном: возможно, придётся перейти на своеобразные ночные дежурства.       Как обычно, они позавтракали, обсудили новый сон (Стефан реагировал как-то вяло, будто бы хотел поскорее перескочить на другую тему и Лиярт, раньше всегда его интересовавший, вдруг заметно поблек), а потом ушли тренироваться в стрельбе из лука. День разливался тягучей негой по зелёным долинам, пенил серебряными барашками русло реки и шуршал кронами вековых, готически мрачных елей. Милан стрелял гораздо лучше и точнее, чем прежде, в Мараце, но до звания среднего лучника ему ещё надо было работать и работать. Новая тактика Стефана в обучении, построенная на импровизации и личных качествах ученика, сыграла отлично: Милан больше не чувствовал себя безнадёжно глупым, неловким и недостойным даже упоминаться рядом с именем покойной матери, в прошлой — лучшей лучницей Мараца… Теперь Милан наконец обрёл уверенность и стрелял, быть может, чуточку неправильно, слишком заводил локти назад, но попадал по целям и хорошо регулировал высоту полёта стрелы. Стефан наблюдал издали за его выстрелами по набитым соломой чучелам, а в конце подошёл — с похвалой и очередным упрёком в сторону Мараца:       — У тебя просто изумительная чуткость! Ты умеешь настраивать прицел так, что, даже если кажется — точно промажешь, стрела летит в итоге ровно в цель, — Стефан улыбнулся и мягко пропустил его локоны сквозь пальцы. — А теперь представь, что по той программе, которую отвергла твоя душа истинного стрелка, учатся все дети и молодые люди Мараца! Они проходят сквозь типовые задания, одинаковый подход к каждому лучнику, удивительно устаревшие уроки… После такой мясорубки выживает только сильнейший! Вообрази, скольких талантливых лучников мы потеряли; а если бы изменили методы обучения?..       — Хочешь сказать, опять виноват твой дядя? — Милан постарался сказать это как можно ироничнее и даже улыбнулся Стефану, однако тот шутки не понял и, вспыхнув, бросился в опровержения:       — Вовсе нет, ты чего! Думаешь, я совсем чокнутый параноик? — Милан уже набрал воздуха в грудь, чтобы извиниться, как Стефан, потупив взгляд, недовольно буркнул: — Хотя, на мой взгляд, раз уж дядя влияет на всё, то мог бы и поучаствовать в реформации обучения… Впрочем, у него сейчас и так много дел!       Хаотичная размолвка повергла их занятие в напряжённую тишину, но вскоре Стефан заметно встряхнулся от неминуемого призрака дяди, нагонявшего его всюду давнишним противоречием, и вновь вернулся к Милану — теперь уже с новой прытью и жаждой объяснений. Милан же осознал западню не сразу: только когда Стефан уже долгое время не отходил от него, прижимался всем телом и следил то за плечами, то за спиной, поочерёдно прикасаясь к напряжённым мышцам. Поцелуи — шуточные, лёгкие — струились по шее изысканными украшениями, и Милан всё меньше контролировал свои руки и всё более погружался в обволакивающую нежность Стефана. А тот перестал прикрываться невинностью и целовал лихорадочно, бурно, следуя лишь одной цели: раздразнить…       Милан упустил момент, когда оружие выпало из его рук, а их парочку отнесло к ближайшему дереву. Стефан целовал его — уже с щедрой развратностью, глубоко, соблазнительно, выставив колено промеж его ног и опасно надавливая на и так возбуждённое место. Милан не помнил, чтобы так отключался от поцелуев даже с Эмилем, который, казалось бы, имел над ним не только преимущество, но и власть. Стефан припадал к его шее неловко, быстро, распалённо, а Милан уже стискивал его одежду в пальцах, запрокидывал голову, шептал отборный бред и, видимо, умолял о вполне конкретном, раз однажды обнаружил себя вызывающе жмущимся к бёдрам возлюбленного. Стефан забрался ладонями под его свободную рубашку (в них они и правда были похожи на пастушков) и внимательно огладил каждый изгиб, каждый сантиметр, рассыпая кончиками пальцев бисеринки дрожи. Милан чувствовал, что сейчас он был несерьёзен, что только пробовал его тело, уязвимые места, сокрытые желания и обещал вернуться чуть позже — уже с продуманной лаской, с убийственным вдохновением… Поэтому, вздохнув полной грудью, Милану пришлось унимать разгорячённое тело, так быстро вспыхнувшее под руками Стефана.       — Знаешь, я хотел тебе кое-что показать, — внезапно выдал защитник и, оторвавшись, взглянул хоть и замутнённым, ещё осоловелым от страсти взглядом, но уже так спокойно, будто минуту назад они оба не были готовы взорваться от чувств. Милан, стыдясь собственного возбуждения, проговорил с запинкой:       — Ч-что… что именно? — Стефан, словно и не заметив его стеснения, отодвинулся, взял за руку и потянул за собой. При этом вёл себя так естественно и искренне, даже ласково улыбнулся, что Милан откинул идею о какой-нибудь насмешке. Да и не было это похоже на Стефана… Скорее всего, он просто увлёкся новой мыслью и ещё не успел понять, как велико его влияние на измученного жаждой Милана.       — Это недалеко! Мы быстро дойдём, — говорил он на ходу, ведя его по кривым лесным тропинкам куда-то вглубь. Они здесь исходили не так много, но иногда Стефан любил удаляться на одиночную прогулку, чтобы привести мысли в порядок. Видимо, так и нашёл что-то интересное…       Пять минут ходьбы — и вот среди леса они наткнулись на древние развалины. Такого добра хватало по всей Черногории — старые замки, форты, крепостные стены разрушались со временем, никого не интересовали заплесневелые камни и мшистые двери. Дождь, ветер, снег разъедали даже вековые постройки, и вот уже от некогда мощного замка оставались только зубчатый остов да разбросанные вокруг валуны. Поэтому Милан лишь немного удивился находке и разделил интерес Стефана, чтобы осмотреть её.       — Красивое место, правда? И неплохо сохранилось… — говорил защитник, подходя к зеленоватой, покрытой диким плющом стене. — Похоже на какой-то храм!       Милан огляделся и кивнул. Конечно, эти стены могли быть чем угодно — с их знаниями архитектуры древних лет было опрометчиво утверждать что-то конкретное, но постройка когда-то и правда величественно возвышалась надо всеми остальными — даже высота оставшихся стен говорила об этом. Кое-где даже сохранились целые лестницы, ведущие на уже разрушенные вторые этажи, а по расположению блоков можно было нарисовать примерный план здания. Они со Стефаном немного побродили внизу, и Милан предложил забраться на одну из самых высоких уцелевших лестниц здесь. Оттуда наверняка виднелась даже деревня! Стефан согласился, и они вышли к ступенькам.       От второго этажа осталась дырявая площадка и треснутая балюстрада по периметру. Стоило Милану сделать шаг в сторону, как сознание поразило внезапным кадром, вспышкой, чьим-то воспоминанием — Стефан потом скажет, что он отшатнулся назад всего лишь на секунду, но за неё перед глазами промелькнул целый эпизод…              Толпы защитников, спёртый аромат елей, застрявший в глотке маленькими липкими иглами, и режущий глаза блеск экзаменационного корпуса впереди. Здание выглядело величественным — фасад с ребристыми колоннами, золочёные фигуры, богатая лепнина, но на солнце оно так ярко слепило, что Константин не знал, куда отвести взгляд. Он очень нервничал и, кажется, ужасно вспотел. Позади остались все письменные экзамены в душных кабинетах, даже риторика прошла успешно, хотя один раз он всё-таки удручённо запнулся. Теперь же — показать свои настоящие способности! Права на ошибку больше нет…       Защитники воды ушли к реке, ветра и животных — в лес, а растения с иллюзиями оставили у здания. На площадке перед ним ребята должны были справиться с заданием: вырастить какой-нибудь экзотический цветок или сделать красивую иллюзию. Говорили, где-то со второго этажа за ними наблюдал сам Лиярт… Константин его, конечно, не видел, но постоянно поглядывал наверх: вдруг появится? Близость создателя волновала его детскую, ещё неискушённую душу; прежде роскошного юношу он видел только на картинах и фресках. Старший брат, вроде бы, участвовал с Лияртом в каких-то делах и знал его, но Константина знакомить с ним не спешил. «Ты сначала достойно сдай экзамены! — осаживал его бурные мечты Драган, когда мальчик пускался в словоизлияния о том, как он будет преклонятся перед создателем и даже ни разу не заикнётся. — А уж потом поглядим, можно ли тебя подвести к нему, не опозоришь ли ты меня…»       Константин всегда негодовал с этой фразы и презрительности брата в целом. Да, ему только исполнилось двенадцать, но он уже вовсе не глупый мальчик! Не зря защитники в этом возрасте сдают важнейший экзамен в своей жизни и потом распределяются по академиям, чтобы ещё лучше изучить выданную им природой способность. И он достойно преодолел все испытания! Осталось последнее: создать невероятную иллюзию…       Группке мальчишек и девочек в лиловых курточках (всего их было десять человек, иллюзии редко встречались у защитников) сказали приготовиться и уже начать собирать костяк, основу будущего образа. Константин ещё раз взглянул на помятый, весьма затасканный эскиз, который прятал в кармане, повторил все нюансы, детали, повернул образ мысленно во всех проекциях, чтобы он получился цельным и как будто настоящим, и с готовностью собрал энергию в одной точке. Ребята разошлись по лесу — создать иллюзии в укромных местах и уже затем вывести их на поляну перед экзаменаторами и Лияртом, если ему были интересны их убогие каракули. Поговаривали, что — да, интересны, ведь он лично решал, кому именно среди выпускников младшей школы доставалась стипендия и хорошая рекомендация для будущего места работы. А уж такая записка от самого Лиярта гарантировала не то что шикарную жизнь, но и почёт, уважение, зависть каждой мелкой заразы, которая когда-то обзывала Константина странным, недоразвитым уродцем! Мальчик разъярённо хрустнул веткой под ногой и принялся сосредоточеннее выводить иллюзию. Да они все получат по заслугам! Ничего он не уродец — просто всегда носит одежду с братниных плеч, а она ему велика, да и прыщи эти ужасные… Константин перестарался с цветом, и птица вспыхнула алым — как пожар. Нет, как пожар не нужно — нужен цвет более мягкий, лучистый, с нежнейшим сиреневым ореолом вокруг…       На подготовку давали четверть часа — это даже много, если ты готовился заранее и тренировался. Судя по шороху палой листвы, ребята уже начали подтягиваться обратно к зданию. Константин критически оглядел своё творение, поправил несколько перышек и махнул рукой, позволяя птице вспорхнуть, прорваться меж ветвей и вылететь на поляну. Он знал, что его создание вызовет ажиотаж, и смиренно вынес поток шепотков, насмешек и неодобрительных гудений — это ещё присоединились ребята с зелёными курточками, тянувшие из земли уродливые болотные побеги! «Уж вы бы заткнулись, придурки!» — злобно думал мальчик, пока разминал свою иллюзию, заставляя её летать туда-обратно и светить всеми красотами мелочей.       Они готовили экзаменационную работу задолго до этого дня — кто-то месяц или два; Константин же потратил на неё полгода. Полгода неустанной работы, доработки самых мелких деталей, отрисовка даже тех крохотных перьев, которые никто и не увидит, сотни часов, проведённых за наблюдением настоящих птиц, их повадок и движений — всё ради этого мига! Птица вышла большой, ростом с него, роскошной, сказочной, с пурпурным хвостом и золотистым тельцем, с рыжеватым венчиком на голове и серебристым клювом. Длинная шея, глаза-бусинки — они смотрели внимательно и умно, будто птица обладала вполне человеческим интеллектом; Константин упорно добивался этого выражения, чтобы создание не выглядело красивой пустышкой, тупой наряженной куклой, лишённой цели и смысла. Даже если вся её жизнь будет заключена в этих двух минутах полёта — пусть она насладится ими сполна, пусть отдастся со всей искренностью, будто и не было цели выше: летать, просто летать и видеть этот прекрасный мир!       Но самое изумительное: Константин наделил её мягким сиреневым свечением. Как первый куст сирени, как туманы у болот по утрам, как небо в редкий закатный час… Столь необычное решение придавало птице сказочный шарм, тянуло за ней шлейф загадок и мифов, которые обожал юный иллюзионист. Она будто вырвалась из сказки и, мягко пролетая над изумлёнными защитниками, лукаво говорила: «Чудо есть, вы только найдите к нему путь!» Константин не знал, догадается ли кто-нибудь до этого, но по одобрительным лицам комиссии мог сказать точно: его иллюзия уже пришлась по вкусу.       — Пф, вы только поглядите на это убожество! — воскликнул курносый мальчишка, создатель посредственной иллюзии заторможенного волка. — Ничего более девчачьего создать не мог? Ещё бы в розовый покрасил!       — Не знал, что у нас здесь конкурс по самой расфуфыренной птице в мире…       — Вы почему на девчонок гоните? Я бы в жизни такой дурацкий цвет для птицы не выбрала!       Константин закрыл глаза, устало вздохнул, сжал кулаки. «Только не горячись! Не слушай их! Они придурки и ничего не понимают…» — звучало голосом Драгана в голове, когда он в очередной раз приходил с уроков смущённым и заплаканным, потому что ребята вновь осмеяли его иллюзии, а брат пытался успокоить его — неловко и неудачно, теряя нужные слова и бросаясь совсем уж заскорузлыми банальностями. Мыслями он всегда был далеко от проблем младшего брата… И Константин это прекрасно чувствовал! Тем сильнее разгоралось в нём разочарование Драганом, на которого родители так бессовестно столкнули воспитание младших детей.       — А что, если птичке поотрывать пёрышки? — из зыбких раздумий Константина вывел мерзкий голос первого мальчишки, всё никак не могущего остановиться. — Ну-ка, волк, давай подпрыгнем выше!       Константин едва успел отвести свою птицу наверх — зубы убогого волчары лязгнули около её хвоста, выдрав парочку изумительных перьев. Птица жалобно затрепетала крыльями, исторгла горестный, пронзительный клич, прошедший мурашками по коже всякого присутствующего, и в панике заметалась над поляной. Константин и гордился ею, и жалел её; словно настоящая птица, она испытала боль и повела себя, подобно раненому созданию, даже крикнула с выражением искреннего ужаса и мольбы — на секунду ему сделалось дурно… Но всё-таки она была грубо унижена низким, отвратительным существом, чьё непропорциональное тело с трудом прыгало — и каким вообще местом рассматривал волков его создатель?..       Нет, это слишком унизительно! Ребята вокруг смеялись, издевательски улюлюкали, чем ещё больше запугивали бедную, красивую и такую одинокую птицу, мечущуюся по поляне, а комиссия как-то упустила этот момент, отвлёкшись на заполнение бумаг, поэтому ждать помощи от них было нечего. Перед тем, как вернуть себе контроль над птицей, Константин взглянул на брата — тот стоял в толпе зрителей, малочисленных, состоящих только из родителей и близких учеников. Там тоже поднялась волна сдержанных шепотков, кто-то даже посмеивался; но ни один из этих лицемерных тварей не захотел вступиться за него! Драган, бледный, немного позеленевший от духоты и нервов, глядел на него в упор и шептал одними губами: не надо. Не надо… В глазах его застыл истинный ужас, брови взлетели, как в беззвучной молитве.       Константин улыбнулся и, переведя взгляд на птицу, успокоил её. На брата он больше не смотрел — брат не мог предложить ему ничего, кроме послушания, примирения и жалости. А Константин не хотел подчиняться — он хотел мстить.       Почуяв силу своего создателя, птица перестала нарезать беспокойные круги над поляной и затихла. Пока ребята обсуждали великолепную, по их мнению, шутку мальчишки с волком, птица мягко спланировала вниз, сложила крылья и убийственной стрелой полетела к зверю-обидчику. Константин раздумывал напасть на самого мальчика, но за такое, пожалуй, мог отхватить не только он, а уже его брат, так что следовало поступить мудрее… Унизить способности хвастуна — вот что он хотел! Если бы в реальном мире птица, пусть и такая большая, напала на волка, тот бы отбился в два счёта, перегрызя ей глотку. А в иллюзиях, помимо внешних характеристик, было важно поведение; если делать только куклу, не способную реагировать, как существо, которым она прикидывается, то смысла в ней не будет. Уж лучше тогда собрать красивый макет из палок, листьев и бумаги!       И Константин знал: в этой схватке волку не выжить…       Всё произошло за считанные секунды: толпа успела только ахнуть, ребята — вскрикнуть, а комиссия — неловко выбежать на поле, когда битва уже закончилась. Птица выколола зверю глаза, прорезала острыми когтями спину и вспорола горло клювом. Волк жалобно взвыл, как наказанный щенок, и даже не начал отбиваться, подобно животному на грани смерти. Птица разорвала его на части, используя свой серебристый клюв и чёрные цепкие коготки, приспособленные, казалось, лишь для срывания чудесных плодов в райском саду… Распотрошённое, кровавое нутро волка быстро развалилось сначала в чёрную кашу, а потом развеялось — без следа и хоть какого-нибудь реализма. Решись Константин делать волка, пусть и такого ужасного, то уж его кончину он бы обрисовал гораздо лучше — ведь они часто бывали в лесах и прекрасно видели там уже много смертей разных животных. В этом не было ничего грязного, каждого настигнет свой час… Но если мальчишка сознательно отказался придавать своей иллюзии убедительный конец, тогда Константин ненавидел его ещё сильнее.       — Да как… как ты посмел, выродок? — заплетающимся языком, сквозь слёзы, возопил мальчишка и бросился к нему с кулаками. Но тут вовремя подоспели защитники из комиссии и придержали ребят, готовых сцепиться в смертельной драке. Вокруг поднялась суматоха: униженный мальчик плакал, кричал, грозился убить Константина. Рядом собрались его родственники, друзья и неравнодушные. Другие защитники отодвигали толпу подальше от виновника трагедии; где-то в гуще всех событий приходилось отдуваться за него Драгану. А Константин стоял вдали, отрешённо и задумчиво, и лишь глядел на свою красивую птицу, парившую на уровне второго этажа. Она снова была прекрасна, горда и… величественна; она отстояла свою честь — и пусть никого не введёт в заблуждение её животная, казалось бы, глупая суть…       Для него требовали много разных громких наказаний: отстранить от занятий, проставить экзамен не пройденным, запретить даже приближаться к академии и судить, как настоящего возмутителя порядка. Брат там бледнел и краснел и всё пытался уладить конфликт мирным путём; родители же обиженной деточки, хоть и понимали низость поступка своего отпрыска, вгрызлись в идею мщения с яростным натиском и не желали уступок. Пожалуй, для Константина тогда была решена судьба: изгой, отщепенец, «тот странный парнишка, уничтоживший иллюзию другого ученика на экзамене». Никто не вспомнит, кто начал первым, как хороша была его птица, и как мерзостен — сам волк… Но внезапно, когда комиссия уже собралась для совещания, готовясь выйти с тяжёлым решением, на пороге здания появился защитник — один из советников Лиярта, как потом выяснилось. При его появлении все замолкли, бесконечный зудящий гул притих. Звучным голосом он передал желание Лиярта — встретиться с создателем птицы!       Поднялся такой гвалт, что Константин впервые чуть не оглох. Но брат, вовремя выскочивший из толпы, неодобрительно зашелестевшей, схватил его за руку и рванул к корпусу. Советник разрешил ему отвести Константина к Лиярту — всё-таки смутьяну было только двенадцать лет, а Драган уже хорошо знал создателя. Они поднялись по широкой лестнице с пилястрами и вышли на второй этаж. Там, у стрельчатого окна, спиной к ним, стоял Лиярт.       — Так это твой младший брат устроил такой переполох? — голос яркий, звонкий, сочный выдернул Константина из равнодушной дремоты. Создатель развернулся и кроткой улыбкой поприветствовал их, а юный иллюзионист ослеп, одурел, тронулся умом от такой красоты. Даже пальцы Драгана, больно впившиеся ему в плечо, отошли на второй план, когда Лиярт внимательно поглядел на него — без презрения, ярости или жалостливого сострадания.       — Пожалуйста, прости нас! — лишь назойливая, оправдательная речь Драгана сбила весь шарм момента. — Я так виноват, совсем не умею с ним разговаривать! Он вовсе не хотел обидеть кого бы то ни было и сорвать экзамен… Правда, Константин? — Драган наконец смерил его ненавидящим взглядом и подтолкнул вперёд, к Лиярту. «Только попробуй сейчас взболтнуть дурь! — читалось в его глазах. — Это наш последний шанс не опозориться!».       Он ещё что-то нелепо бормотал, пока Константин делал короткие, смущённые шаги к Лиярту. Тот глядел на него с мягким изумлением, нежностью и… восторгом? Константин млел от каждой секунды, проведённой рядом с этим небесным созданием. Он глядел на него и не мог оторваться, не мог насладиться источником сияющей, всеобъемлющей, не подчинённой ни одному эскизу красоты! «Как, как бы я мог повторить тебя для иллюзии? — предавался тёмным, шаловливым мыслям, не отдавая себе отчёта. — Чтобы изредка взывать тебя перед собой, чтобы наглядеться на тебя и выходить в новый день с образом идеала в голове?» Невозможно, никогда не станет возможно! Не повторить это лицо, эти губы, искорки в глазах и чудесный блеск в локонах…       — Ну же, подойди ближе, отчаянный иллюзионист, не бойся! — ласково усмехнувшись, Лиярт жестом подозвал его к себе. Но Константин встал истуканом посреди залы, и даже теряющий терпение Драган, шипящий в спину: «Иди же, чего стоишь!», не мог заставить его сделать и шаг. Тогда Лиярт тихонько рассмеялся («Какой смех! Звон ручейков, трепет первых лепестков, шелест мягкого кружева паутинок!») и подошёл к нему сам. Присел на одно колено, чтобы не глядеть на него сверху вниз, а быть на одном уровне, и нежно тронул за плечо.       — Какой же он у тебя милый и хорошенький, Драган! Ты ведь нас так и не познакомил… — Лиярт бросил шуточно упрекающий взгляд на друга, а потом снова посмотрел на Константина и тут решился положить ладонь на его щёку. — А между прочим, я наслышан о тебе!       Константин зарделся, вздрогнул и чуть не убежал — только сковавший его испуг не дал ногам свободы. Драган угрюмо пробасил сзади:       — Да не ласкай ты его сильно, а то совсем разбалуешь! Он у нас очень нелюдимый и плохо переживает знакомство с новыми людьми… Даже странно, что он ещё не откусил тебе руку!       Константин как никогда хотел убить брата в тот момент. Но Лиярт с недоверчивой улыбкой нахмурился, лукаво подмигнул иллюзионисту и покачал головой. Убрав его выбившиеся пряди назад, он тихонько сказал — только ему:       — И ничего это не правда, так? Драган иногда бывает слишком категоричен! — Константин горел лицом уже так, что, верно, обжёг пальцы Лиярта. Сердце колошматило о грудную клетку, и хотелось упасть на колени перед Лияртом, забиться головой об пол и обещать себя в его вечное услужение.       Следующие мгновения он помнил плохо и смазано; потом узнает, что из-за слёз, горячо хлынувших по щекам — будто он впервые нашёл своё отдохновение. А ведь это так и было…       — Я… я вовсе не хотел причинять кому-то зло! Но мне… мне так надоели эти шуточки, упрёки, вечные насмешки! Разве никто не понял, что значила моя птица? Почему её судят за внешность? А меня?! — он разрыдался, закрыл лицо руками и чуть не упал.       Лиярт вовремя подхватил его, прижал к себе и мелким жестом показал Драгану не вмешиваться и уйти. Драган опять шипел и негодовал, но всё же согласился; навыки воспитания у него были посредственными, и он это всегда понимал. Когда дверь захлопнулась, Лиярт обнял Константина ласковее, теплее и усадил к себе на колени — стул оказался рядом с ними каким-то магическим образом. Иллюзионист зарывался лицом в прекрасную, расшитую золотистыми нитками курточку Лиярта и ненавидел самого себя: заливать слезами такую идеальную вещь! А его успокоение, его кроткий спаситель нежно гладил по волосам, утирал щёки и мягко хлопал по спине.       — Я, я понял твой замысел, мой милый Аметист! — шептал в макушку, раз и навсегда решив исход Константиновой судьбы; шёпот этот, подобно острому клинку, вонзался в юное сердце, вырезая в нём одни-единственные инициалы на всю жизнь. — И кстати, знаешь, почему Аметист? Сияние вокруг той птицы! Оно изумительно: это как первые вздохи весны, как утренняя хмурь, как поздний всхлип вечера… Не лиловый, не грязно-фиолетовый, не наивно-сиреневый, а именно аметистовый! Знаю, ты создавал его долго, кропотливо искал такой оттенок и всё-таки нашёл… — тело Константина пульсировало от горечи, жара и откровения; он хотел никогда больше не покидать рук Лиярта, никогда не оставлять его одного — быть подле, быть всегда первым, быть самым преданным. Такое созвучие мыслей, идей, образов! О, могло ли это быть совпадением? Только судьбой!       — А замысел твой в том, что даже если нам отведены короткие дни — часы, минуты, то мы должны провести их достойно, ярко, искренне! Каждая деталь имеет значение, каждый цвет отзывается в чужих сердцах… Не скопировать предмет, а передать его суть — вот что твоя иллюзия, Аметист. И ты справился лучше всех с истинным заданием каждого защитника, обладающего такими способностями… Редко встретишь подобное!       Константин вырвался из объятий Лиярта, упал перед ним, преклонил голову к его коленям и жарко воскликнул:       — Пожалуйста, можно я буду служить вам вечно? Можно я стану вашим слугой?! Только разрешите, умоляю, иначе я погибну! Я умру без вас, мой красивый Лиярт!       Вспоминая этот момент, Константин потом всегда будет испытывать лишь глубокий непреходящий стыд. Но Лиярт ни разу его за это не попрекнёт; только скажет, каким искренним и нежным был он в тот миг, как яростно изливал свою страсть — страсть в услужении, конечно, про любовь он не знал…       — Больше того, Аметист, — придя в себя от изумления, хрипло сказал Лиярт и наклонился к его голове, — ты будешь кое-кем больше, — он поднял его голову, заставил посмотреть на себя и улыбнулся. — Ты станешь моим другом, Аметист. Могу ли я просить тебя об этом?       — Да, конечно, мой господин! Я буду для вас кем угодно! — Константин снова разревелся — на сей раз громко, отчаянно и со вкусом, так что Лиярт вконец оторопел, всполошился и кое-как успокоил его. Но только время могло помочь юному защитнику; восторг, вспыхнувший в чистой, одинокой, сумеречной душе, оказался простым и самым сильным чувством в мире: любовью. Первой, обречённой, запретной, ни в коей мере не возможной любовью! Константин тогда об этом даже не подозревал и мог лишь горько плакать: по своей утраченной невинности, беспечности, детству. По своему прошлому без Лиярта — ведь будущее с ним станет настолько блистательным, что после обратится в бесконечный агонизирующий прах. И любовь, некогда считавшаяся светлой звёздочкой, превратится для него в затягивающую чёрную дыру, где он потеряет себя самого, а заодно растворит счастье близких себе людей.       Может, поэтому плакал маленький Константин, предчувствовавший гибель в красивом ласковом юноше? Или просто дал волю эмоциям — впервые, без страха быть наказанным — перед тем, кому мог искренне доверять? Он сомневался, отбрасывал глупые мысли, но одно знал точно: Лиярт навсегда вошёл заточенной стрелой ему ровно под рёбра и, проткнув насквозь, остался в сердце острым чувством, зияющей раной и гнилым, уродливым шрамом… Он стал всем, и так ошибочно было сосредотачивать свою жизнь в одном божественном существе.              — Что с тобой? — удивлённо спросил Стефан, придержав его за локоть. — Голова закружилась? Я тебя, наверное, перетренировал…       — Нет-нет!.. — Милан опёрся о возлюбленного и устало потёр лоб; взгляд изумлённо метался по развалинам, испугавшись резких бросков между реальностями. Так странно было видеть это здание разрушенным почти до неузнаваемости… — Я тут кое-что увидел. Словно вечность прошла…       — Да? А на деле ты отшатнулся назад и всё, — Стефан недоверчиво поглядел на него и прислонил ладонь ко лбу. — Горячий… Давай спустимся вниз и отдохнём в тени? Заодно и расскажешь!       Обвив его туловище рукой, Стефан помог ему одолеть последние ступеньки и присесть рядом со старой стеной. Милана и правда бросило в жар, даже стало как-то нехорошо и душно — будто он сам побывал на том злополучном экзамене… Стефан дал ему воды и расстегнул первые пуговицы на рубашке — чтобы ветер поскорее охладил его. Милан потихоньку приходил в себя и решился на короткий пересказ увиденных событий. Стефан слушал с внимательным, степенным изумлением и только в конце вскинул брови и тихо добавил:       — Младший дядя как-то упоминал, что чуть не сорвал вступительные экзамены в академию, но «связи брата», с его слов, помогли уладить какой-то конфликт. Я тогда так и подумал, что, наверное, он с кем-то подрался — за такие сцены сурово карали на экзаменах, ведь даже до сих пор их считают одними из важными церемониями в жизни защитника. Проводят, конечно, больше не в таком шикарном месте, — Стефан кивнул на остатки прежде красивого корпуса, — а просто в Мараце, но традиции чтут. А тут, выходит… — он задумчиво потёр подбородок, — его спас Лиярт! Дядя Константин, безусловно, один из величайших иллюзионистов, но, думаю, без помощи Лиярта тогда его талант ждало бы забвение…       — Тем проще представить, какое влияние он на него оказал… — тяжело вздохнул Милан и прижал колени к себе. — Вообрази себя на месте Константина — одинокий забитый мальчик, без друзей и с постоянным осуждением собственных способностей! И тут появляется он, идеал и совершенство, да ещё с добрым сердцем и непомерной лаской, какую мальчик никогда не видел… Всё-таки твой старший дядя воспитывал его строго и уж как-то совсем отстранённо, сухо, — Милан поглядел на Стефана и встретил его согласные покачивания головой. — Конечно, мы не можем его ни в чём обвинять — он тогда сам был молодым парнем, не желавшим возиться с детишками, да и откуда бы взяться у него опыту и знаниям?       — Впрочем, просто-напросто обнять своего дикого младшего брата и принять его сторону в конфликте он бы, пожалуй, мог, — мудро добавил Стефан и досадливо сжал губы. Они помолчали, обдумывая услышанное-увиденное; вывод отсюда напрашивался однозначный: у юного Константина не было и шанса не влюбиться в великолепного Лиярта. А уж какой оборот приняла его любовь — тёмная и уродливая, скукожившаяся под тяжестью оков забитого характера — они уже знали. И предчувствие жалкого конца, нервической драмы, убогого апофеоза уже маячило на горизонте клубками чёрных грозовых туч…