Ми́лан

      Родная страна продолжала удивлять Милана: казалось бы, едешь бесконечными пыльными серпантинами, в окружении с одной стороны — скалистой стены, покрытой пушком рыжих кустарников, с другой — обрыва в зелёную бездну лесов, но вдруг из-за поворота выныривает долина у реки. Пологая, живописная, яркая и сказочная. И все сладостные грёзы об Альпах уходят в небытие! То же почувствовал и Милан, когда автобус, плутавший средь гор до тошноты, внезапно вырулил на боковую дорогу и плавно спустился к маленькой деревушке. Остановка длилась так коротко, что Стефан спрыгивал почти на ходу. Они немного пришли в себя и, закинув рюкзаки удобнее, пошли к «центру».       Деревня расположилась вокруг зеленоватой речки, тянувшейся с самого озера. Каменные домики с терракотовой черепицей, старые арочные мосты с одного берега на другой, россыпь изумительно белых лебедей, синие лодчонки у пристани и безумство лесов вокруг. Дома у самой воды выглядели богатыми и роскошными: несколько этажей, балконы с пухлыми пилястрами, крытые галереи со столиками для обедов на свежем воздухе. Чем дальше от реки стояли лачуги, упираясь в самое подножие серых гор, тем беднее они были; от иных уже давно остался один только остов.       Милан и Стефан побродили по городу, остановились в местной забегаловке, оттуда позвонили в которскую квартиру и рассказали Деяну, что до места они добрались, но пастушью хижину ещё не нашли. День уже перетекал в вечер, поэтому задерживаться было нельзя: малейшее промедление стоило им сил. Если они не найдут дом, то останутся ночевать или под открытым небом, или втридорога в единственном здесь отеле — оба варианта им не нравились. От моста шла дорога, петляя то вправо, то влево, огибая холмы и деревья и постепенно поднимаясь наверх. Взглянув на карту, Милан решил, что именно она приведёт их к домику. Они шли мимо крохотной белой церквушки с необычным тройным колоколом в специально выстроенных каменных арках: два внизу, один — наверху. Позади церковного дворика уныло, по старым традициям, осталось кладбище: тёмные плиты и кресты, усеянные кляксами ржаво-белых мхов, и редкие, уже потрёпанные ангелы, денно и нощно склонявшие милые кудрявые головки над бывшими монахами. Столь мрачное зрелище среди буйной зелени навело на Стефана и Милана такую тоску, что они ускорились и резво прошли по тропке наверх.       Спустя четверть часа, когда лес вокруг уже смыкался, царапая ветками рюкзаки и шебарша сухими листьями макушку, они резко вышли на поляну. С неё хорошо просматривалась деревенька, река; по оврагам можно было дойти до самого берега. Но главное: чуть поодаль виднелся одинокий, печальный домик! Строение во всём походило на деревенские жилища, и Милан со Стефаном радостно переглянулись: кажется, оно! Позади начинался густой подлесок, а за ним уже взмывали в небо безумные горы, разбросанные по этой стране так хаотично, словно некий художник упражнялся лишь в их рисовании.       Дом оказался не заперт и пуст. Никто тут давно не жил: пол хрустел под ногами сухими листьями, ветками и землёй, налетевшей в щели, стены бледнели в молочном тумане пыли, паутины и затхлости, а окна, лишённые стёкол, зато укреплённые ставнями, заросли диким плющом. Тяжко вздохнув, ребята поняли: работы здесь на весь вечер точно, а может быть, ещё и на ночь! Милан знал, как может выглядеть заброшенный дом, поэтому взял моющие средства, веники, швабры, тряпки и мешки для мусора. Не упуская ни минуты светового дня, они со Стефаном приступили к работе.       Закончили только в два часа ночи, и то — оставили неубранными маленькие комнатки с кроватями. Сил уже не осталось, поэтому Милан предложил лечь на матрасах. Те были тоненькими — толстые они бы просто не донесли, но после десятка часов, проведённых то в жёстких креслах автобусов, то на ногах, даже такая постель показалась райским ложем. Домик оказался небольшим, но на редкость запущенным: кухню, гостиную и пристройку для бани они тщательно вымели, облагородили и проветрили от застоявшегося гнилого воздуха. Потом пришлось работать при свечах; нелёгкая борьба с пылью тут же обрела романтический флёр — густая тихая ночь влетала в окошко вместе с хаосом пурпурных звёзд, и огоньки подрагивали, радостно искажая все тени вокруг.       Милан вырос отнюдь не брезгливым, в отличие от Стефана, который привык жить в достойных комнатах, поэтому очевидно, кому именно досталась работа по очищению дома от всяческих насекомых. Они привезли с собой несколько таблеток против разной живности, подожгли их и расставили по углам и комнатам. Дымок всё-таки встал приторным химическим запахом в горле, зато Стефан был спокоен и перестал на каждый шорох вскакивать и «выискивать эту тварь».       — Это всего лишь безобидные насекомые, Стефи! — улыбался Милан, пока выметал из угла какого-нибудь жучка. — Поверь мне, те, что водятся здесь — совершенно безопасны для человека.       Стефан относился к его словам с большим сомнением и успокоился только тогда, когда дом был вычищен до хруста. Ни один комар больше не пищал над ухом, ни один паучок не вился под потолком, ни один жук не шебаршил в углу. Они постелили себе на матрасах, перекусили хлебом и одной на двоих консервой, во дворе развели костёр, согрели кипятка — из одной части сделали чай, а вторую использовали для мытья. Потом быстренько обмылись в предбаннике и упали на матрасы. Милан думал, что сон не пойдёт — новое место, жёсткая постель, да ещё в доме пахло старым деревом и моющими средствами, но неожиданно отключился, едва голова дотронулась до подушки.              — Ты с ума сошёл, Лиярт?! — кричал разъярённый Драган, меряя комнату размашистыми шагами; Константин вполне представил его лицо, искажённое от боли и гнева: уголок губ наверняка начал нервически подёргиваться, а складка меж бровями была так хмура, что к его юным годам уже оставила следы. — Ты хоть понимаешь, какой это риск? А если бы вашу внезапную пропажу обнаружил не я, а кто-то из совета?.. — судя по тому, как озвончился голос, Драган обернулся к Лиярту и смерил его внимательным взглядом. — Боюсь, после такой истории тебя бы сочли безумным… И нет, только не смей говорить мне про свои эксперименты! — раздражённо отверг он, махнув рукой — Константин различил это по свисту. — Разве ты не замечаешь, как на твои слова реагируют все в совете? Разве не видишь, что в тебе уже сомневаются?.. — Драган замолчал, тяжело вздохнул и закрыл руками лицо — голос его притих и заглох скорбным бессилием: — Зачем же ты продолжаешь искать корни зла, мой глупый Лиярт? Зло — одно из самых однозначных в мире явлений…       — Ты ошибаешься, дорогой друг, — спокойно отвечал юноша; его голос серебрил и услаждал повисшую в воздухе тревогу. — Если бы не жажда открытий, если бы не ошибки и пробы, разве добились бы мы того, что имеем сейчас? Разве не это есть жизнь настоящая, а не искусственная — та, к которой так стремятся твои друзья из совета?.. — Константин умело различил горечь в конце слов Лиярта — глобальное равнодушие пугало его. — Я всё ещё твёрдо уверен, что один только крохотный шажок к изучению црне зверей откроет нам многое!       Диалог подвис. На самом деле, Драган и Лиярт говорили об одном и том же по кругу уже долгое время. У Константина даже затекли ноги от неудобного положения — он стал свидетелем случайно, когда шёл к Лиярту на следующий день после их провальной вылазки. Но, пробираясь в личные покои через узкий, потайной, открытый лишь самым близким коридорчик с золотыми бессмысленными драпировками, свисающими всюду, он услыхал разговор на повышенных тонах. Ни одна из дверей, в коридор и оттуда — уже в комнату, не была заперта, поэтому Константин, тихо закрыв внешнюю, решил подслушать. Вдруг Драган потеряет рассудок и что-нибудь сделает с Лияртом? Это было маловероятно, конечно; более всего Константин желал раздробить себе сердце, если случайный эпизод окажется интимной близостью…       «Собиратель сплетен из меня вышел бы отличным!» — усмехался, только чтобы спасти рассудок от лиловых гроз помутнения.       — Ты невыносим… — устало и тихо произнёс Драган, явно отойдя куда-то к окну; Константину приходилось усерднее вслушиваться. — Ты эгоистичен и азартен… совсем не думаешь о тех, кто искренне о тебе беспокоится. И его ещё зачем-то привлёк… — иллюзионист вздрогнул, поняв, что речь о нём. — Он ещё наивный мальчишка! Скажешь ему умереть за тебя — умрёт безропотно, не задав и вопроса. А ты сам понимаешь, как это плохо…       Константин ощутил тошноту в горле. Лиярт и Драган сейчас наверняка обменивались долгими, пронзительными взглядами. Между ними проскальзывало что-то таинственное и ужасающе серьёзное, недоступное глупенькому Аметисту…       — Ты ругал его, а должен бы хвалить, — с суровым назиданием заметил Лиярт; его осторожные шаги подобрались к Драгану; голос стал глуше и мягче. — Аметист как никто другой чутко понимает всю неоднозначность окружающего нас мира. И, как один из винтиков, способствовавших его созданию, я могу только соглашаться с ним и восхищаться его страстью…       — Ты просто туманишь парню мозги!       — А ты стремишься заковать его в кандалы нашего узкого сознания! И даёшь оплеухи, когда он вырывается из серого бытия, когда стремится обогнать нас всех… Ты ничего не понимаешь в воспитании подростков и потакаешь совету в их ужасно однобоких правилах!       — Зато ты-то приведёшь его к добру, как я погляжу! Знаешь, что говорят его учителя? — Лиярт тревожно вздохнул вместо ответа. — Они предупреждают, что Константин слишком безрассуден в своём стремлении создать более реальную иллюзию! У всякого иллюзиониста срабатывает инстинкт — не делать себе больно, не истощать энергию. Один лишь мой младший брат, как мне рассказывали, идёт до упора, до болезненных припадков… И всё равно, будь он хоть первым иллюзионистом, я угадаю настоящего тебя!       — Я поговорю с ним, Драган. Но ничего обещать не смогу, ты и сам меня знаешь. Прости. — Голоса стали так далеки, что Константин тихонько прошагал ближе и вновь укрыл себя иллюзией золотой драпировки. Теперь он видел кусочек комнаты через приоткрытую дверцу. Драган стоял у окна, сурово скрестив руки на груди, а Лиярт… Константин чуть не взвыл, чуть не выдал себя скорбным плачем — так хотелось помешать этой ласке! Лиярт обнял его со спины, нежно уткнулся носом в затылок и шептал что-то правильное, трепетное, высеченное из сердца лишь для одного Драгана! До испепелённых шумом ревности ушей Аметиста дошло только: — Лишь ты меня знаешь до конца, мой милый друг, лишь ты один…       Больше ничего не произошло — но большего иллюзионисту и не надо было, чтобы понять. Одно робкое объятие, один ласковый шёпот — и все домыслы, все сплетни, все кривотолки последних лет сплелись в изящную, болезненную и яркую правду. Нет, Константин и до того прекрасно обо всём догадывался, но тем вечером перед глазами легла, кусочек за кусочком, настоящая мозаика человеческих сокровенных чувств. Можно и не обладать большим опытом в отношениях, чтобы увидеть, как сладостно выдохнул один, едва тёплые руки обвили его, как он отчаянно и непривычно смутился, едва шёпот хрустальной змейкой завился в его затылке; и как откровенно ласкался второй, концентрируя всю удушливую, спёртую, измученную любовь своего сердца в одном человеке. Мелкие, высекающие искорки касания губ по затылку — плетёная горечь давно заглушенного признания. Жгучая волна, обдавшая самый краешек уха (Аметист бы отдал за этот миг всю жизнь, раздробил бы свою никчёмную честь и мерзкие силы!) — разбитое обещание изысканных наслаждений, какие только мог дать один мужчина другому. И, наконец, уничтоженный в десятый (сотый?) раз подросток, осознавший, что ему здесь нет места, что даже ссора, разногласия, различие во мнениях не могли отравить чистую любовь. Любовь, на которую его тёмная, пропитанная смогом подозрений душа была не способна.       Константин смотрел недолго — уже спустя минуту брат и Лиярт стояли вдали друг от друга и обсуждали какое-то решение совета — и поскорее убежал. В коридорах дворца, белых, золотых, величественных и ажурных от сеточки охряных теней, падавших от живой стены кудрявых вьюнов, он разрыдался, припав к холодной мраморной статуе. Драган бы точно отругал его сейчас за такую слабость. «Хуже всего только уныние! — если брат был не в духе, то залепил бы пощёчину — как недавно, узнав об их побеге. — Ты только посмотри, какая роскошь собралась вокруг тебя, какие изумительные гении архитекторов старались, чтобы ты жил в достатке и довольстве! А ты ревёшь из-за глупых мелочей…» Вокруг Аметиста и правда сиял отполированный изыском позолоты, кисейных тканей и пастельных красок зал. «Значит, я ничего не понимаю… Пусть!» Юноша успокоился, утёр слёзы и подошёл к открытой галерее, откуда виднелся уходящий вниз, искрящийся в медовом закате их великий город.       Константин почему-то улыбался — исступлённо, сквозь слёзы, и всё равно искренне. «Теперь я точно знаю, как правильно создать твою иллюзию, Лиярт. Не хватало одного крохотного элемента…»              Лиярт пригласил его к себе на следующий день после разговора с Драганом. Его покои занимали лучшую, самую красивую часть дворца, огромного, тянувшегося к солнцу и видного даже издалека, — это каскад воздушных башенок наверху, венчавшийся прозрачным купольным залом. Там проходили официальные встречи, праздники и собрания. Но вся остальная плеяда галерей, зданий, изысканных садов и внутренних двориков принадлежала только Лиярту. Если не знать схемы этой части дворца, можно было запутаться и никогда не отыскать самого златоокого юношу; что уж тут говорить обо всём дворце — его полностью не изучил даже Аметист, живший в нём с детства, как сын советника! Чудесный лабиринт, полный загадок, богатства и великолепия… Простые защитники только мечтали ступить на его мраморные блестящие полы, хотя жили в домах обычных, но уж точно не бедных!       Доступ к личным покоям Лиярта имели только его близкие друзья и советники. Сам же Лиярт, изнывая от скуки в своей красивой белокаменной клетке, обожал тайно сбегать из дворца, даже если для этого нужно было рискованно перебираться через карнизы, крыши и угловые статуи. Раньше Лиярт обладал безграничной властью и совет защитников слушался его, как покорная собачка слушается хозяина. Но шли годы, и совет потихоньку набирал власть, силу и, как водится в любом законодательном органе, исключительную наглость. Лиярт же, наоборот, терял всякий интерес к бесконечным собраниям, сводам законов и прочей бумажно-разговорной мишуре, поэтому медленно отстранялся от правления и всё больше уходил в различные эксперименты, изучение мира вокруг и творчество. Совет ловко воспользовался его безразличием и скоро установил свою почти полную власть, но, пожалуй, это было даже хорошо: питающий отвращение к любым управленческим обязанностям Лиярт не смог бы так хорошо развить Злате-Марац, разработать систему для целого государства и мудро расширять его. Однако, с потерей власти, Лиярт вдруг потерял и безграничную свободу действий: совет боялся, что с их создателем может что-нибудь случиться, поэтому каждая несогласованная пропажа Лиярта вызывала панику во дворце.       Впрочем, они так жили уже долгие годы — Лиярт сбегал, поддавшись новой экстравагантной идее, а советники нервничали, искали, причитали и заламывали руки, если обнаруживали пустые покои. Но свои границы они всё-таки знали: не им запирать божество, создавшее их только в качестве своих помощников…       Константин прошёл несколько постов стражников и целую сеть коридоров и залов, перетекающих друг в друга, как расплавленное золото из двух черпачков на одном из уроков по изучению естественных наук. Их тогда водили в самую известную и старую мастерскую Злате-Мараца. Завороженный Аметист глядел на драгоценный металл и спрашивал себя, что красивее: он или цвет глаз Лиярта? Ответ, уже тогда очевидный, заставил его щёки пунцоветь, а мысли взметнуться сопротивляющимся хаосом: «Почему я вообще об этом думаю?»       Утром ему пришла записка от Лиярта, где он писал, что чувствует себя немного неважно. «Наверное, ещё лихорадит от ран», — рассказывал он об этом в таком безразлично-весёлом тоне, словно говорил о количестве яиц для завтрака! Константин ужасно встревожился и после всех обязательных посещений — в гильдию иллюзионистов, потом в город — побежал к Лиярту. Ещё вчера он казался здоровым и крепким… Когда начались личные комнаты, Аметист наконец побежал — здесь уже не стояла стража, дабы не беспокоить Лиярта. Вереница роскошных зал летела мимо, оставаясь в сознании лишь вспышкой изящной красоты. Боковые дверцы вели к сумрачным библиотекам, похожим на отдельные города с замками из пожелтевших книг, к терпко пахнувшим ванным комнатам и саунам, к крытым, сверкающим чистейшей водой бассейнам, где в боковых, подсвеченных лишь красными фонариками галереях Константин мечтал уединиться с Лияртом, овладеть им или дать овладеть собой, чувствуя затылком холод зелёного мрамора. Целые комнаты отводились под одни только верхние одежды Лиярта: серебряные вешалки держали на себе расшитые блестящими нитями курточки, обитые мехами пальто, лёгкие плащи для пасмурных дней, тонко украшенные мелким жемчугом, будто каплями дождя.       Аметист резво пробежал мимо гардеробных комнат, ведь если остановится, то обязательно зайдёт в каждую и не удержит себя, захочет поцеловать каждую ленточку, каждый узор на его одеждах… Несколько просторных зал отводились для общения с близкими друзьями. Золотые подсвечники, тонкие цветочные шторы на закруглённых окнах, цветы на маленьких мраморных столиках и разбросанные кушетки и диваны для отдыха. На стенах висели пейзажи, музыкальные инструменты и полки с книгами; где-то тут была ещё комната для музицирования и мастерская для рисования — их Лиярт любил, но меньше, чем свою маленькую потайную комнатку в храме. Наконец, Константин зашёл в спальню друга — та тоже напоминала собой миниатюру дворца, с огромной резной кроватью, где могла поместиться целая компания. Зарытый в подушках, там дремал Лиярт — такой чистый и светлый, такой невинный и прекрасный…       Константин закрыл дверь, и щелчок замка разбудил юношу. Заметив друга, тот обрадовался и приподнялся на локтях.       — Это ты, мой милый Аметист! Заходи, заходи скорее… Тебя снова задержали на собраниях? — проницательно спросил Лиярт, улыбнувшись самой искренней и нежной улыбкой. Константин подошёл к кровати и смущённо сел на самый краешек.       — Ага… Прости, только сейчас выбрался. Как ты? — он с тревогой поглядел на Лиярта — бледноватого и взлохмаченного, одетого в свободные спальные рубашку и штаны, но всё же способного на улыбки и резвое перемещение по кровати. — У тебя жар? Как твои раны?       — Нет-нет, всё в порядке, — Лиярт пододвинулся к нему и потянул за рукав к себе. — Просто утром почувствовал себя дурно — наверно, сказались раны, которые я всё же получил, и плохое питание… Да, Аметист, — печальная улыбка осветила серебром ласки его лицо. — Только уж ты меня не ругай, прошу! Одна надежда на твоё понимание… И так кто только можно пожурил меня за беспечность! Обещаю хорошо есть и отдыхать, — Лиярт так непринуждённо подмигнул ему и поднёс ладонь к губам, чтобы закрепить клятву поцелуем, что Константин оторопел и не успел даже как следует испугаться или смутиться. — Залезай ко мне на кровать и расскажи, как прошёл твой день!       — Но это же… — замямлил Аметист, теперь уже напрочь сражённый таким безумством. Лиярт, словно и не видел распущенности их положения, потянул юношу за плечи к себе и заставил упасть лицом в мягчайшие и ароматнейшие подушки. Звонкий смех, как россыпь утренних колокольчиков, раздался где-то над ухом:       — Мой милый, только ничего не говори о приличии! — а Константин как раз хотел об этом сказать…       Комкая свою дикую любовь и заталкивая смущение поглубже в сердце, он всё же сел рядом с Лияртом, едва успев стянуть ботинки. Собственная одежда, измотанная по половине города, казалась ему невероятно грязной и пыльной — в сравнении с нежнейше белыми простынями и наволочками кровати… Но Лиярт как будто глядел сквозь его неловкое и удручённое состояние и ласково прижался сбоку, привалившись всем своим тёплым, желанным телом.       Константин ощущал себя сидящим на раскалённой земле. Лиярт издевательски положил голову на его плечо, переплёл их пальцы, а свободной рукой водил по его курточке, оглаживая блестящие пуговицы. Одно опасное движение, и Аметист боялся себя скомпрометировать… К сожалению, он был в таком возрасте, когда любое прикосновение идола, пусть игривое и шуточное, могло подвести к бездне позора. Пряча страсть за пресным повествованием о своём дне, Константин кое-как вернул себе здравый рассудок и даже сумел позабыть о ловких, приятных пальцах Лиярта на его груди.       — Ты чем-то расстроен, Аметист, — задумчиво выдал Лиярт спустя время, поднял голову и пристально поглядел ему в глаза. — И это не наш провал с црне тварями, даже не думай подсунуть мне эту чушь… Я ведь знаю тебя, — тёплая ладонь легла на щёку и нежно огладила; Константин с кровавой жестокостью убил в себе жажду броситься на неё и расцеловать до пожара. — Никто так тебя хорошо не знает, даже твои братья! — улыбнулся Лиярт и чуть приблизился к нему; из его дыхания Аметист бы соткал десятки жемчужно-прозрачных полотен, на каждом из которых спал бы до конца своих дней, мечтая о юноше. — А лежит тяжёлым камнем на твоём сердце какая-то любовная печаль…       Константин вздрогнул и с трудом удержал себя в этой кровати, где был так близок и раскован дурман всей его жизни. «Если ты видишь даже это, то почему игнорируешь, что любовь принадлежит тебе?!» — мысленно негодовал он, опуская взгляд, чтобы больше не спотыкаться о полные карминовые губы, не застревать жгучей страстью в нежных, золотисто-курчавых завитках, опутывающих овал лица загадочным ореолом божественности. Не думать о звёздной буре в глазах, составляя по ней гороскоп его мыслей, не мечтать о сильном, мужественном теле — под ним или над…       — Да уж, кажется, я попал в самую точку! — вздохнул Лиярт и покачал головой. Пытка близостью закончилась, и он просто сел рядом. — И ведь знаешь, я бы помог тебе с чем угодно, но только не с этим. Трудно давать советы о том, что не победил сам… — добавил так хмуро и тихо, что Аметисту пришлось задержать дыхание, дабы поймать узор слов. Боль разверзлась привычной трещиной в сердце — Лиярт говорил не о нём, Лиярт говорил о том, кто выше, лучше, умнее и симпатичнее его. — Впрочем, один совет всё-таки есть! — одному Лиярту была подвластна эта резкая, убедительная и искренняя перемена настроения — вот он уже обернулся к нему, радостный, сияющий и безмерно довольный. — Забываться, мой милый Аметист, и идти дальше! — на плечо снова опустилась голова, а по руке прошлись изучающие пальцы. — Ведь те, кто не созданы для нас, никогда не будут нашими, пусть мы обратимся в идеальных, пусть даже пожертвуем всем… Любовь нельзя создать — даже мне не под силу — и в этом, наверное, её самая прекрасная особенность…       Лиярт задремал у него на плече, вздыхая размеренно и сладко. Усталость дала о себе знать. Константин остался его верным рыцарем — как из тех благородных романов, которые недавно подвезли торговцы, — его надёжной подушкой, его исповедальной капеллой. Он остался его всем и при этом не стал важным, любимым и желанным элементом. Сердце Лиярта, сплав пурпурного неба, божественного звездопада и охряного кружева солнца, закрыто для него навсегда. Оно принадлежало — и будет принадлежать — лишь Драгану. Константин мог не верить этому, каждый раз убеждаться в ином, тешиться надеждой, но в конце он вернётся к горькому осознанию и встанет лицом к лицу с собственным страхом, имя которому — Лиярт.       Лиярт, Лиярт, Лиярт…       Курчавые, медные в оливковом свете пряди падали ему на плечо. Задумавшись, Константин дотронулся до них и проглотил позорные слёзы. Но вдруг произошло странное: впервые Милана выбросило из очевидца сновидений, и он обратился в стороннего наблюдателя, видевшего двух юношей на кровати. Удивление удалось подавить — Милан с интересом разглядел Константина: и этот миловидный молодой человек думал, что хуже брата, что неказист и даже уродлив! Заточенный в темницу безумия и в безумие темниц сейчас, в Мараце, он, конечно, сильно изменился — и то, Милан верил, что, если расчесать ему волосы, остудить пылкий ум и увлечь разумным делом, он бы стал напоминать взрослую версию этого юноши. Теперь же перед взором невидимого наблюдателя сидел Аметист — его лицо, чуть угловатое, мрачное, редко озарявшееся светом улыбки, всё равно пленяло, а густые чёрные волосы были захвачены в аккуратный хвост.       Он глядел только на Лиярта и перебирал в пальцах его пряди. А затем, пронзённый опасной, манящей идеей, он вздрогнул и вдруг поднёс витую прядь к губам. Поцеловал сначала коротко, с опаской, будто вор, и тут же отложил. Но, подождав, он почувствовал в себе ещё большую смелость — это прибило адреналин вместе с быстротечным наслаждением. И он поцеловал снова… Одна лишь прядь волос — но Аметист целовал её так жадно и любовно, так безумно и преданно, что наблюдать это со стороны без стыда и возбуждения было невозможно.       Но в следующий миг Милан испугался — да так сильно, как ни от одного кошмара в жизни! Константин резко обернулся, посмотрел ровно на него, как будто во сне Милан обрёл форму, презрительно скривился в надменной усмешке и выплюнул:       — Так ты целовал моего племянника ещё совсем недавно? Думаешь, твоя любовь — суть другое, не то, что было у меня?..              Милан, задыхаясь от страха, проснулся — весь в холодном поту и без одеяла. Рядом, перебравшись к нему на матрас ночью, ютился Стефан — наверняка испугался какого-нибудь шороха или узловатой тени в углу. Места не хватало, но юноша отчаянно цеплялся за него. Милан аккуратно высвободился из его хватки и поднялся. Тело ещё подрагивало, а в горле жгло от сухости. Он едва не выпил целый кувшин, приготовленный с вечера — остановило только воспоминание о Стефане.       «Что это было?» — покрываясь ледяной корочкой ужаса, вопрошал себя Милан. Чтобы не сойти с ума и сорвать плёнку страха, он решил выйти из дома — от закрытых ставен в комнатах застрял терпкий сумрак, даже рассвет пробивался сюда с трудом, отпечатываясь решётчатым бликом на полу. Снаружи дышалось легче, и скоро в груди перестало бешено колотиться потревоженное сердце. Милан обошёл дом и ещё раз оглядел раскинутые перед ним просторы. Далеко справа остались мост, тропа, церковь и лес, мимо которых они шли вчера. Впереди — каменистая полянка, испещрённая мелкой сорной травой, мхами и бледными сиреневыми колокольчиками. Затем пологий склон, утыканный пятнами кустарников, и выход к реке. А дальше часть деревни: дома, набережные, горы… Милан даже чётко разглядел дорогу, вившуюся около речки, по которой изредка ходили люди, а ещё реже — проезжали машины. Наверняка по ней и пройдётся отряд Ксалты…       Перед глазами вновь возникли последние эпизоды из сна. Милана больше всего пугала их откровенность, точное попадание в его собственную душу и мерзкое чувство, будто за ним наблюдали. Никогда такого прежде не было! Даже если он не видел события глазами участника, то точно не получал слома четвёртой стены, обращения явно к нему и задевания самых болезненных проблем… А может, это просто его комплексы подмешались в сон? Но Милан, опять же, не понимал, почему именно сейчас. Откровенно говоря, вопрос, озвученный Константином, мучал его давно, ещё в начале знакомства со Стефаном. Сегодня же проблема казалась исчерпанной, решённой… Но вот пугающий иллюзионист снова смутил его, и вопросы кружились в голове пёстрой отвратительной каруселью.       Вдали от цивилизации время текло по-иному: задумчиво-молочный рассвет мог благоухать поздней сиренью и речным ароматом до самого полудня, а потом резко смениться жгучим солнцем и тихо стрекочущим лесом. К счастью, у Милана были часы, и стрелки показали всего шесть утра. Где-то за горами ещё усердно начищался персиковый диск солнца, готовый взгромоздиться золотыми барашками на самые вершины. От нечего делать Милан решил как можно тише прибраться в оставшейся части дома, а потом как-нибудь покрасивее сложить очаг на костре — им придётся на нём много готовить и греть.       Со вчера ужасно ломило мышцы — от работы и неудобной постели. Милан надеялся, что сегодня они перетащат матрасы на нормальные кровати — те выглядели ещё вполне сносными, правда, местами проржавели, да и скрип от них поднимался ужасный, зато сколько простора: при желании там могли поместиться двое. Милан всё-таки думал, что спать они со Стефаном будут в разных комнатах… Может, и наивно.       С двумя спальнями он быстро разобрался: так резвее удалось прогнать тревожное чувство после сна и размять затёкшие мышцы. Стефан всё ещё спал без чувств — дай Бог, если проснётся к десяти. Милан чувствовал себя уставшим, но, к счастью, они привезли с собой продуктов на первые дни; вместе с ними завалялась баночка молотого, переслащённого, а всё-таки кофе. Над костром они со Стефаном уже научились кипятить воду; чтобы жарить еду, пришлось подтащить плоский камень и соорудить подобие очага: изнутри огонь нагревал поверхность и наверх можно было ставить сковороду. Мощности далеко не те, что дома, но яичницу без проблем удалосьпожарить.       На ароматный запах пряностей, как заколдованный, поднялся Стефан. Милан положил ему порцию, налил кофе, и они уселись на расстеленном пледе — ну, образцовая пара на пикнике! Если не считать их замызганных пыльных одежд, усталых лиц и частых зевков…       — Ты встал рано… Не спалось? — Стефан уже научился определять по нему, как много он спал и когда проснулся. Милан вздохнул и покачал головой; рассказ о далёком прошлом был неизбежен.       Впервые они так подробно говорили об этом. Постоянные бега и сменяющиеся места жительства оставляли без внимания историю о печальной страсти младшего дяди Стефана и любовном треугольнике, в который оказался втянут и Драган. Стефан принял новую, будоражащую информацию с достойным спокойствием и пониманием. Когда Милан рассказал всё, что успел увидеть и осознать за все эти сны (кроме последнего эпизода, иначе бы тот перетянул весь интерес), то удивлённо поинтересовался, почему Стефан так размеренно всё принял. Имитируя псевдо-философский стиль, возлюбленный, склонив голову и полузакрыв глаза, изрёк:       — Я не удивляюсь уже никакой тайне из прошлого моего дяди. Окажись он самим высшим создателем, я бы и то не повёл бровью… К сожалению, Милан, он приучил меня к этому, — добавил чуть серьёзнее Стефан и посмотрел на него. — Поэтому я даже не могу догадываться, получилось ли у них что-нибудь с Лияртом или нет… Или в какой момент всё разрушилось.       Милан коротко рассказал про последний эпизод, намеренно скрыв слова Аметиста. «Он глядел прямо на меня — я уверен, что никого позади меня не стояло! Он как будто… хотел отвадить меня от путешествия в его прошлое! Но ведь я к нему не причастен, я ничего для этого не делаю…» Стефан согласился, что выглядело это пугающе, но тут же добавил, что, возможно, Милана просто поразила их первая встреча с младшим дядей — Константин явно хотел извести чужака. Милан вздохнул на это и пожал плечами; может, так и есть, вот только для снов о прошлом это было странное поведение, и почему-то не угасало чувство, что Константин специально оставил ему послание. Надо дождаться других снов — вот что решили они оба и приступили к бесконечному списку дел, который тянулся шлейфом за каждым мало-мальски заброшенным домом в мире.       Под конец дня их новое жилище сияло относительной чистотой и выглядело поуютней. Правда, ещё резковато пахло моющими средствами и дымком против насекомых, но Милан выдумал хитрую конструкцию: растянул тонкую марлю в проёмах окон и закрепил её у деревянных рам кнопками. В дом попадал чистейший воздух, при этом столь омерзительные для Стефана насекомые не лезли к ним. Вечером они сходили в деревню и позвонили Деяну. Голос лекаря звучал вдохновенно и устало — всё-таки Стефан не прогадал с его заданием, куда органичнее и живее он вписывался в дворцовую атмосферу. Деян поведал им о том, в какие роскошные комнаты их с Андреем заселили, чем кормили на светских приёмах — особенно шикарными выходили ужины, и как принимали в местную «тусовку».       — Самый важный этап на этих вечерах — кофейная пауза! — с жаром говорил Деян, а Стефан с Миланом насмешливо переглядывались — одна на двоих огромная пластмассовая трубка не могла передать лица друга, но перед глазами всё равно стоял его образ. — После ужина — а он, как вы поняли, проходит в огромном зале, где стоит несколько длинных столов, и блюда сменяются, совсем как в фильмах про каких-нибудь королей! — так вот, после ужина все расходятся на группки по интересам, скажем так. Вчера нам с Андреем было совсем неловко — мы никого не знали и чувствовали себя обособленно. Да и одеты мы были хоть и прилично — спасибо Милану за его набор стильных рубашек, иначе было бы уж совсем неловко, но всё равно заметно выделялись среди наряженных, будто на бал, хранителей цветов. Мы отправились взять по чашечке крепкого кофе — без особенного понятия, что будем делать потом ночью, ведь бессонница была гарантирована. Ох уж эти аристократические привычки! — Деян усмехнулся, и аппарат передал его смех искажённым и шуршащим. — Так вот, ходим мы у стола, ждём своей очереди, пока слуга нальёт нам кофе. Андрей вообще каждую минуту дёргает меня: давай уйдём, давай уйдём! Он такие мероприятия всей душой ненавидит, я его понимаю. Кое-как удалось убедить его, что мы тут не за развлечением пришли, а по работе, вот и воспринимай это всё именно так! Короче, пока возились с чашками, нас приметила одна дама, вокруг которой начала собираться компания. Точнее, не заметить нас было сложно, но все просто разглядывали чужаков и не смели заговорить. А она пригласила нас подсесть к ним и лёгкими расспросами как будто бы ввела нас в своё общество. Всех удивляло то, что выглядели мы не как привычные всем защитники, и пришлось очень сжато рассказать о смешанной крови. Наша с Андреем профессия вызвала у всех глубокое уважение. Вот так, потихоньку, мы начали внедряться… — закончил Деян и добавил чуть тише: — Но всё равно, пока до чего-то полезного ещё очень далеко. Я буду стараться, но, ты и сам понимаешь, Стефан, что я не был рождён при дворце и не обладаю таким изумительным разговорным тактом и чутьём на интриги…       — Даже самого малого факта или слуха будет достаточно! Мы с Миланом уверены, что ты и так делаешь всё возможное, — подбодрил его Стефан. Милан тоже поговорил с ним, взяв трубку поближе к себе, и не преминул рассказать о фобии возлюбленного. Где-то на том конце провода сдержанно хихикнул Андрей, и вот они уже вчетвером как будто снова были вместе, стояли друг напротив друга. Между тем, их отделяли сотни километров, и вокруг была только бездушная стеклянная будка телефонного аппарата…       Милан же поведал о том, как они устроились в доме и почему пока не скучали по благам цивилизации. О своих снах он решил пока умолчать, да и ребята уже спешили — им надо было ещё вернуться во дворец из центра города, приготовиться к ужину и выходить на действо, которое кончалось иногда только с рассветом. «Обычно приглашают музыкантов, циркачей, танцоров. Сегодня обещали что-то интересненькое — поговаривают: балет… В общем, не будем опаздывать, побежали!»       Милан и Стефан пришли к домику и вальяжно растянулись на мягкой заплатке травы около склона; перед ними открывался изящный, тонкий, одухотворённый вид на простую речку и лиловые горы вдалеке. Только среди природы обострялась та ленная, разнеженная тяга к созерцанию — бесконечному, чуткому и расслабленному, а мелкие беспокойства сыпались осколками безразличия на зелёную перину лесов, гранитные глыбы скал и серые нитки ручейков. Милан, выросший у моря, успел позабыть за месяцы, проведённые вдали от дома, какой он — неспешный ритм жизни, которому, как говорил его отец, должны следовать все уважающие себя рыбаки. Стефан, утомившийся после долгой прогулки, работы и бесконечной борьбы против мелких жучков в доме, задремал под убаюкивающий шорох листьев. Милан усмехнулся, глядя на него: ползущий по рукаву муравей теперь не беспокоил возлюбленного…              Неделя прошла в сладком тумане праздности: золотисто-топлёное утро с его долгими завтраками и прогулками у реки перетекало в дремотный полдень, а тот резко дыбился лиловыми перьями вечера. За день они со Стефаном успевали только гулять, готовить еду, совершенно безобразно читать книги, не запоминая толком ничего, и с фальшивым видом бурной деятельности перекладывать вещи в доме. Милан играл на флейте — часто перед сном, чтобы успокоить Стефана; две раздельные спальни не уберегли их от совместных ночей, и уже на третий день подушки, одеяла и даже одежда так перепутались между их комнатами, что Милан уже не знал, где же была его спальня.       Сны о Лиярте совсем разочаровали: мало того, что снились они редко, не каждую ночь, так ещё и выходили обрывчатыми, смазанными, неполными, как и подобало простым снам, которые мы запоминаем в лучшем случае наполовину, а днём уже рассказать не можем их сюжет. Раньше такого не было — Милан видел всё чётко и последовательно, как хороший фильм. Подозрения, всколыхнувшиеся в душе после эпизода с Константином, поднялись только сильнее; могли ли это быть его козни?.. Из того, что запомнил, Милан сделал короткий, хотя и мало рассказывающий о прошлом вывод: Лиярт и Аметист сумели поймать црне тварь — огромного волка — и приковали его в какой-то пещере. Теперь у них был образец для исследований! Все долгие старания и неудачи ребят остались под покровом расплывчатых видений. Милан остро ощутил, как от него утаивали правду, какие-то чувства и переживания главного героя. Мог ли на это влиять Константин из своей темницы в Мараце? Если и сами сны — причины их возникновения и структура — остались тайной, что уж тут Милан мог сказать о каком-либо влиянии…       Но точно понял он вот что: с Лияртом и Константином произошли какие-то перемены. Затронуло ли это их любовные интересы? Возможно. Но было ли направлено в лучшую или худшую сторону — он не знал. Стефан сожалел о том, что они упускают детали, но не видел большой проблемы, если они «пролистают» бесполезные метания в любви. Милан же придерживался другого мнения: как раз в этих безумных мелочах и скрывалось истинное лицо как Аметиста, так и Лиярта. Но пока выходило, что Константин выигрывал эту борьбу — если вообще был причастен к сокрытию.       Стефан не сразу предложил занятия по стрельбе из лука и только спустя неделю развернул из чехлов два блестящих, отполированных лаком оружия. Он ещё помнил, каким конфузом закончились их прошлые попытки… Милан тоже возвращался к луку и стрелам с неохотой, заново учился всему, что усвоил за те полмесяца: привыкал к шальной тетиве и долго настраивал цель. Стефан, помня свои преподавательские ошибки, решил обучать по-другому и заметно изменил программу: они больше не отрабатывали шаблонные прицелы и выстрелы, как юные лучники в Мараце.       Теперь Стефан позволял Милану стрелять из удобной позы, по желаемым целям, не тренируя дуги разных высот или меткость. Изредка он подходил к нему и то выпрямлял спину, то менял положение рук; неизменно губы жадно шелестели у самого уха, произнося советы, запомнить которые Милан бы никогда не смог. Потом Стефан совсем обнаглел и уже откровенно целовал его шею, когда он выцеливал какую-нибудь тряпицу — те висели на деревьях в качестве целей. Жар стекал по венам к поясу, и становилось невыносимо туго даже в свободных заштопанных брюках. Стефан, конечно, знал об этом прекрасном эффекте и ещё ни разу не преминул дотронуться до его тазовой косточки — только чтобы развернуть бёдра правильнее, как уверял сам, сверкая лукавым взглядом…       Милан чувствовал, что они оба наконец добежали до желанного света, но внезапно под ногами захрустели края обрыва; что придётся падать в неизвестность, они не предполагали… И каким окажется падение — резким и болезненным или плавным и размеренным, будто они качаются на райских крыльях — скрыто за мучительно влекущей пеленой первого откровенного опыта. Милан знал: ещё немного, и искры разожгутся в опасное пламя. Всё к этому шло: и уединение, и время, проведённое только вместе, и заигрывающие, на грани дозволенного поцелуи.       Однажды они со Стефаном устало развалились около мелкого ручейка — одного из десятка, вьющихся из главной реки. Трава у берега служила мягкой постелью и убаюкивала, кусты, обрамлявшие низину, скрывали их от путников, и так здесь редких, а упоительно чистый воздух — горьковатый от полыни, прохладный от близости воды — испивался кубками, как хорошее вино. Милан лежал на спине, закинув руки за голову, и всё раздумывал: заиграть на флейте или нет? «Было бы неплохо развить мою игру до высокого уровня…» Кое-кто из прошлого обещал ему равнозначную карьеру и математика, и музыканта; в итоге Милан стал никем и сейчас отдыхал в серебристой тени платанов. Жалел ли он? Ничуть. С тех пор, как он повстречал Стефана, у него появился настоящий слушатель, для которого он старался бы играть и на уровне симфонического оркестра.       Стефан же лежал рядом на боку, лицом к нему, и вяло перелистывал страницы какой-то бесполезной пресной книжонки. Что-то он вычитывал, но образы наверняка сминались, блекли, уплывали от него, и общая канва робела за пёстрыми частностями. Иногда Милан чувствовал на себе его взгляды; взгляды-колючки, взгляды-угольки — царапают и жгут, манят и прельщают. Милан прямо видел, как скользкие желанные сети набрасываются на него, тащат его в глубину страстного моря, коим и был Стефан. Волны смыкаются над его головой, шебарша лиловой пеной в смоляных кудрях: «Ты теперь только наш…»       Милан очнулся, когда Стефан уже незаметно подполз к нему и медленно зацеловывал его щёки и плечи, намеренно избегая чувствительной шеи. Рукой возлюбленный нежно гладил егопо лицу, утопал пальцами в хаосе кудрей и уже нетерпеливо соскальзывал к притягательно расстёгнутому вороту. Милан закрыл глаза и прерывисто вздохнул: горячие тонкие губы, которые он так изумительно ласкал в своих смелых мечтах, теперь медленно кружили по шее. Стефан на удивление умело целовал и прикасался, знал, где самое приятное и чувствительное место, и кончиками пальцев обрисовывал вырез на груди. Опустившись ниже, к ключицам, он ловко расстегнул пару пуговиц и так преданно, так чарующе припал к его груди, что Милан несдержанно охнул, чем выдал себя целиком. Ладонь медленно скользила по животу под тканью рубашки, пока Стефан, сорвавшись уже на бешеные поцелуи, ласкал каждый уголок его открытого тела и забрался почти сверху.       В паху гулко пульсировало, и рука уже остановилась на линии пояса. Милан отдался безупречной нежности настолько откровенно, что позабыл о страхе, приличии и комплексах и теперь отчаянно хватался за несчастный хвостик Стефана, распушив его к чёрту. И только когда возлюбленный, расстегнув его рубашку, медленно прокрался поцелуями до живота, а ладонью накрыл его напряжённый пах, огладив пальцами выпуклость до звёздочек перед глазами, до панического осознания — этого может хватить для короткого оргазма, — только тогда Милан испугался и вспомнил мысль, встревожившую его во время того неправильного сна с Константином.       — Постой, Стефи… — хрипло прошептал он и приподнялся на локтях. — Я… я не могу, прости.       Стефан тут же прекратил ласки и, чуточку отодвинувшись от него, посмотрел взволнованно и внимательно. Милан чувствовал себя мало того, что ужасно неловко, так ещё и виновато: отверг желаемое, лелеянное в стольких мечтах! Отдаться бы Стефану прямо сейчас, не засоряя голову сомнениями; но Милан так не мог — иначе фальшь, посеянная сейчас, когда-нибудь взрастёт и отравит их жизнь.       — Всё хорошо, Милан, я понимаю… — чтобы как-то успокоить его и сгладить угловатость их оборванной ласки, Стефан аккуратно убрал с его лица упавший локон и чисто, целомудренно поцеловал в висок. — Наверное, я и правда слишком поспешил… Извини. Страсть совсем лишила меня рассудка…       — Ты тут ни при чём, Стефи! — Милан поймал его ладонь, уже позорно уходящую к хозяину, и нежно поцеловал. — Это всё я и мои… глупые страхи.       — Что за страхи? — удивлённо спросил Стефан и лёг рядом, на бок, подпёр голову рукой и медленно обвёл пальцами контур его лица; глаза-ручейки, глаза-погибели — бездонно-голубые, цвета первой реки, которая свела их несчастные судьбы — при этом лучились преданностью и любовью. Милан не хотел откровенно говорить о том, что родной дядя Стефана умудрился одним сном запугать его, обнажив давние сомнения. Но молчать и скрывать дальше — бессмысленно, если они оба хотели доверия от этих отношений; иного — тёмного — они натерпелись в прошлых.       — Всё из-за того сна… — начал Милан и закрыл глаза — так говорить было проще. — Когда твой младший дядя выкинул меня на сторону наблюдателя и посмотрел в упор, произошло кое-что ещё — я об этом не рассказал. Константин не только взглянул на меня, но ещё и сказал… сказал нечто, поразившее меня в самое сердце. Он и при нашей первой встрече говорил мудрёными фразочками — что-то о моём влечении к тебе, о том, что он прекрасно понимал суть этого чувства, но выставил его таким мерзким, что я и сам в себе стал сомневаться… В общем, старался я забыть те слова! — Милан открыл глаза и с опаской поглядел на Стефана, но тот слушал внимательно и хмуро свёл брови к переносице; недовольство безумным дядей росло в нём вместе с конфузом. — Но тут сон — его сюжет ты знаешь: Лиярт лежит у Константина на плече, тот целует его пряди и… — Милан запнулся и ощутимо покраснел; «Господи, мне четверть века, а я смущаюсь от того, что нежно коснулся губами его выпавших прядей, пока он дремал!». А почему-то произнести вслух такое равнялось уничтожению…       — Понимаю, похоже на то, как получилось у нас с тобой, — мягко договорил за него Стефан и нежно покрутил его локон в своих пальцах. — И что с того? Неужели он посмел провести какую-то параллель?       Милан ощутил в груди жар и чуть не бросился на Стефана с терпкой благодарностью — вот почему одному из них нужен был второй, а второму — первый… Неидеальное, халтурное сплетение их уязвлённых характеров ложилось прекрасной в своём хаосе картиной на холст грубой жизни и рисовало только безоблачное будущее. Иногда Милан благодарил жестокую на испытания судьбу, которая согнала их у реки Тары: одного в порыве закончить свою жизнь, другого — в желании утолить горькие слёзы по дурацкому возлюбленному!       — Да, он так и сделал, Стефан… — тихо сказал Милан и даже усмехнулся недовольно закатившимся глазам и цоканью. — Он провёл параллель между нашими влечениями. Сказал, что это суть одно и то же, что я как будто лгу… Я ведь думал, что уже всё для себя понял! — резко поднявшись, горячо воскликнул Милан. — Что меня больше не смущают собственные чувства, что они чисты и естественны — как и у любой молодой пары, подобной нам! Но двух предложений твоего дяди и старых сомнений хватило, чтобы вновь вспыхнула моя боязнь… Вот чего я стыжусь.       — Тут нечего стыдиться, — уверенно заметил Стефан и коротко поцеловал его в губы: забирая то ли страхи, то ли излишнюю страсть. Отстранившись, он погладил его по щеке и прошептал: — Мой младший дядя (да и старший тоже) — умелый манипулятор. Это его кредо, если можно так выразиться — обманывать людей, уводить их от истины. Ты просто не привык к его хитростям и специфике… Поэтому всё, что я могу сказать, любимый: забудь это, — Стефан говорил серьёзно, взяв его лицо в ладони. — Помни, что он просто хочет тебя запугать. Или отыграться — ведь его любовь, судя по всему, обернулась несчастьем… Ты же был в его шкуре и должен понять: он очень завистлив и очень подл. Его трогательные с виду чувства сбивают с толку; но душу человека никак не изменить.       Честно признаться — Милану было искренне жаль Константина, такого юного и влюблённого. Плотно слившись с его эмоциями, он совсем забыл о том, какой на самом деле гнилью сквозила душа иллюзиониста; во сне всё воспринималось сквозь призму самооправдания, жалостливо подцеплялись неудачи и клочки разбитого сердца — и вот он уже не мог винить бедного Константина, по крайней мере, того хрупкого юношу, который в безумном порыве распластал себя перед обречённой любовью.       Но Стефан говорил правду, и Милан, вздохнув свободнее, благодарно ему кивнул. Они обнялись — после разгоревшейся бури из поцелуев, стонов и дерзких поглаживаний объятие казалось смешным и невинным. Милан думал, что разговор окончен, и даже начал провалиться в сон, однако перед вязким погружением в сияющие дрёмы около его макушки прошелестел шёпот:       — Когда ты будешь готов, я почувствую и приду…