Изучить тебя в деталях

Осень всегда была его любимым временем года столько, сколько он себя помнил.

      Насладившись прощальным позвякиванием уже сентиментально полюбившегося колокольчика кофейни, Кадзуха поправил тёмно-алый шарф, вдыхая прохладный осенний воздух полной грудью и умиротворённо прикрывая глаза. Лёгкий аромат свежеиспечённой выпечки всё ещё чувствовался на ткани, коварно заигрывая с аппетитом, но он не хотел перебивать его чем-либо, кроме карамельного латте, который предпочитал брать только в этом местечке.       Хруст сухой листвы под ногами расслаблял и приятно щекотал слух; доставать наушники из кармана брюк совсем не хотелось, всякая музыка была лишней. Любопытно, но его жизнь состояла из подобных приземлённых наслаждений, которые легко окрестить дурацкими и чудаковатыми: погружение в оживлённые разговоры без попыток подслушать, лишь насладиться тем, каким уникальным и отличительным был каждый голос, который ему удавалось услышать; разбирать его выразительность, эмоциональность, возможную мимика владельца… да, Кадзуха всегда был наблюдателем.       Заправив за ухо выбившуюся из некогда аккуратного хвостика прядь, он позволил себе остановиться и немного подумать: спешка была ни к чему, хотя его одногруппники с ним бы точно не согласились, торопясь по своим делам кто куда. А он? Он ненавидел спешку, предпочитая умиротворённо плыть по течению, планируя и распределяя дела наперёд заведомо заранее. Пренебречь сном гораздо приятнее, нежели упустить возможность насладиться погодой и приятной медитативной прогулкой; подышать свежим воздухом после пребывания в душных стенах университета.       Сделав глоток нежно-сладкого кофе, Кадзуха перевёл взгляд в сторону залитого пёстрыми осенними цветами сквера, тут же принимая решение: сентиментально захваченный с собой и ныне лежащий в его сумке «Маленький принц» так и просился в руки, не оставляя в покое даже сейчас, моля к себе прикоснуться. Ох, а ведь купил он её - книгу - относительно недавно, но в конечном итоге так к ней и не притронулся, отвлекаясь на учёбу и бытовые проблемы. Досадно. Чем сейчас не повод насладиться чтением в тишине, особенно в такую-то чудесную погоду?       Перешагнув невидимую черту, разделяющую сквер и городские улочки, Кадзуха направился в сторону всё ещё работающего фонтана, окружённого - он прекрасно знал - вереницей забитых людьми лавочек, и он искренне не любил эту шумную часть сквера. Его любимое место - лавочка на солнечной стороне, спрятанная под кроной пышного клёна, которому он даже успел дать имя, следя за его цветением и опаданием листвы из года в год.

      Ох?

      Не успел Кадзуха подойти, как всё его внимание захватила ровно, чуть ли не идеально сидящая на его излюбленной лавочке фигура невысокого парня, которого он, отвратительно, не мог разглядеть со спины. Всё, что бросалось в глаза - его тёмное строгое пальто и иссиня-чёрные волосы, кажется, идеально дополняющие хоть и не до конца собранный, но всё же приятно-мрачноватый образ, отточенный в каждой увиденной детали. Он тоже выбрал эту лавочку из десятков других? Любопытно; искорка интереса звонко зажглась в белокурой лисьей голове. Что ж, вот и небольшая молчаливая компания к его не менее молчаливому чтению.       Умиротворённо усевшись рядом, не проронив и слова, Кадзуха тут же услышал лёгкий шорох, мысленно заключая: незнакомец точно посмотрел на него, а ранее, он почувствовал, совсем слегка вздрогнул, отрываясь от дел и возвращаясь в реальность. Ах, как жаль, что Кадзуха не мог себе позволить взглянуть на него точно так же, впрочем… неважно. Ему хватало лёгкого аромата чуть горьковатого парфюма, дабы продолжить собирать привлекательный образ. Нотки зелёного чая или чего-то приближенного? Вкусно.       Со стороны он, вероятно, выглядел расслабленно и незаинтересованно; себе на уме, но этот образ был лживым - лишь красивым сглаженным фасадом. Каждый из органов его чувств внимательно наблюдал, цепляясь за всякую мелочь.       Невозмутимо достав из сумки книгу, Кадзуха поставил стаканчик с уже чуть остывшим латте на свободный участок скамьи, только-только обращая внимание, что совсем рядышком с его чашкой стояла точно такая же: из той же кофейни, с подписанный именем, но он не смог его прочесть из-за не самого удобного угла обзора. Отвратительно.       Аккуратно раскрыв книгу, он прошёлся взглядом по самой первой странице, слухом ловя тихое и краткое «хм», сорвавшееся с чужих губ рядом. Сохраняя внешнюю невозмутимость, в мыслях Кадзуха чуть ли не выл, моля незнакомца пробубнить что-то более цельное, чтобы он мог как следует расслышать и разобрать его голос: на каждую октаву, выдыхаемый слог, всякий возможный звук; разложить на атомы в своём личном понимании.       Но незнакомец молчал, как и сам Кадзуха; лишь звуки сквера разбавляли непонятного окраса тишину.       Заметив, как чужая рука потянулась к стаканчику с кофе, любопытный студент тут же навострил боковое зрение, с радостью отвлекаясь от чтения: терпкий, нет, горький запах кофе ударил по обонянию, стоило стаканчику подняться повыше. Этот парень предпочитал более ядреные напитки? Это точно двойной эспрессо, тяжело перепутать. Его горький, ничем не сглаженный аромат он узнает из тысячи благодаря лучшему другу - ака «будущему детективу» - который моментами мог существовать только на нём, таская стаканчик с собой даже на пары.       Движения этого незнакомца были резковатыми, но изящными. Интересными и самобытными. Он подхватил стаканчик резко, даже несколько грубо, но сжал его аккуратно, поднося к лицу на манер аристократа, держащего в руке не какой-то примитивный стаканчик с кофе, а самый настоящий бокал вина.       Что ж. Маленький, как и принц, вывод: этому парню подходила возможная любовь к эспрессо, а ещё готический замок с милым чёрным гробиком, в котором бы он засыпал на парочку сотен лет в гротескном костюмчике. Забавно и вместе с тем… чертовски привлекательно.       Вот бы ещё рассмотреть его лицо, немного, хоть совсем чуточку, на толику секунды… ему хватит. Но не судьба.       Время стремительно перетекало из минут в часы. Оба парня со стороны казались крайне сосредоточенными и погруженными в свои дела: один «увлечённо» читал, попивая кофе, второй хмуро всматривался в свои же письменные заметки, которые Кадзуха, досадно, боковым зрением разобрать никак не смог.       Удивительно, но им было комфортно в компании друг друга: незнакомец с молчаливым уважением и солидарностью ставил свой стаканчик с кофе туда же, откуда его и брал, нисколечко не посягая на пространство Кадзухи, его половину скамьи. Сам же Кадзуха следил за тем, чтобы подол его тренча ни в коем не помешал ему в ответ, и учтиво укладывал его на бёдра. Беззвучный режим на телефонах был включён в первые двадцать минут их безмолвного контакта.       Уважение и вежливость в таких, казалось бы, мелочах; без единого обсуждения и выяснения рамок. Естественное и удивительно эмпатичное.       И ни один из них не торопился уходить, находя всё новые и новые поводы остаться. И если бы только Кадзуха знал, как внимательно, как спокойно за ним следили в ответ всё это время, хватаясь за любую частичку образа, не в силах сосредоточиться на заметках с пар юриспруденции даже на толику.       Это была самая странная встреча в жизни Кадзухи, взрастившая в нём странного рода интерес. Этот парень был милым; колючим, словно кактус, но от того и до невозможности прелестным. Колючим, но цветущим. Его тянуло к таким.       Досидев до вечера и включения фонарей, незнакомец молча удалился, одним ловким движением закидывая стаканчик в урну на прощание, провоцируя неприятный шум. Метко. И всё, что осталось в голове Кадзухи на весь последующий день - краткое «хм», цокот низких каблуков идеально чистой чёрной обуви и тихое, равномерное и невероятно гладкое дыхание, которое он запомнил, борясь с шумом за каждый выдох, каждый возможный вздох.

Это… смерть душевного покоя.

═ ☕ ═

      Следующий день выдался до раздражения однообразным. Уже даже не пытаясь маскировать синяки под глазами косметикой, Скарамучча, разодетый во всё чёрное, словно жнец самой госпожи Смерти, шагал по уже пустующим коридорам университета, вслушиваясь в цокот своей же не менее строгой обуви. Он спешил. Сильно спешил.       Сорвав своё смольное пальто с крючка в гардеробной одним ловким движением прямо на ходу, он направился к выходу, мысленно выстраивая маршрут, где нет ничего лишнего. Каждый шаг имел свою ценность, а ему просто необходимо успеть.       Скарамучча не знал, подсядет ли к нему тот парень так же нагло, как вчера; не знал, придёт ли он вообще, но это было абсолютно неважно. Пригретое солнцем место под клёном необходимо занять, а почему и зачем… он придумает по пути. Главное - успеть заскочить за чашкой крепчайшего двойного эспрессо, который для него учтиво готовили особенно крепким из раза в раз, не задавая лишних вопросов.

Его вид говорил сам за себя, будем честны.

      Многие друзья в шутку (или нет) то и дело твердили, что у Скарамуччи не было ни души, ни сердца; лишь холодная верность в сторону своей будущей профессии. Что в зачатке он тот самый очкастый клерк, женатый на своей работе и только; ворчливый сотрудник суда, в которого хотелось швырнуть чем-нибудь, дабы выбить из головы всю мелочность и дотошность.       Интересно было бы увидеть их лица, стоило бы им узнать, как спокойно он вчера сидел на лавочке рядом с симпатичным парнем, нежно пахнущим карамелью.       Он, Скарамучча, раздражающийся от любого приторного парфюма, не скупясь на гаденькие и колкие выражения в сторону всех смердящих, не забывая о наигранной культуре. Он, Скарамучча, злой маленький гном, которому нужно ну очень постараться понравиться… оценил мягкий аромат и общую внешнюю плюшевость парня, вторгшегося в его личное пространство - настоящее мрачное и холодное царство. Другие бы за такое получили от него кипой бумаг по горбу или макушке, и плевать он хотел, что скамья двухместная.       Обойдя правое крыло университета, Скарамучча зашагал по улице сначала в сторону кафе, а после и в сторону сквера, бегло проверяя, в кармане ли ключи от машины. Благополучно нащупав их, он умиротворённо подправил ворот пальто и сделал первый глоток кофе, мысленно разбирая всю кипу дел, которую ему необходимо перебрать до возвращения домой. Благо, на свежем воздухе думалось куда лучше… разумеется, если тот парень не придёт:

Он тупел в его присутствии.

      Заприметив знакомую лавочку пустой, Скарамучча тут же поймал себя на мысли: оу, так у него действительно есть все шансы разгрестись с учёбой без лишних раздражителей? Впрочем, не хотел бы он лишних раздражителей - не пришёл бы сюда вновь, поддаваясь какому-то дурацкому писклявому голосу внутри. Каков идиот.       Подойдя к лавке впритык, Скарамучча дотошно осмотрел её, прежде чем садиться, доставая из тёмной наручной кожаной сумки кипу бумаг. Убедившись, что его пальто ничего не грозит, он присел, тут же утыкаясь в них, всячески заталкивая себя «в дело». Не время сейчас думать о всяких карамельных парнях, ей богу.       Придирчивые преподаватели, гоняющие его подобно дворняге чуть ли не кнутом, как и карьера, подобных отмазок не примут.       Пробежавшись ненарочно хмурым взглядом по документации - копии учебного судебного дела - он прильнул к кофе, совершенно игнорируя тихие и отличительно воздушные шаги в его сторону. Лишь лёгкий аромат карамельных духов вредно щёлкнул его по носу, вынуждая обратить на себя внимание. Нет, нельзя поднимать головы, но ответ и без того уже очевиден:

Тот парень…

      Беловолосый милый парень, чью внешность так сложно выбросить из головы. Светлый, крайне нежный на вид, словно воздушный крем, боже, до каких идиотских сравнений он докатился. Лучик солнышка, к которому, подобно мотыльку, хотелось прильнуть; цепляющий уже на уровне образа.       Не став сильно отвлекаться больше для вида, Скарамучча нахмурился сильнее, принимаясь пилить документы чуть ли не пугающе. Как хорошо, что это просто лист бумаги, а не лицо какого-нибудь подсудимого. И да, белокурый незнакомец явно не понимал этого и даже знать не мог, но тишина и принятие компании со стороны Скарамуччи - акт глубочайшего великодушия, и права на ошибку у этого хоть и милого, но человека, нет. Будучи воплощением чёрного гордого кота в людском обличии, Скарамучча точно покусает его за пятки, стоит тому оступиться.       Отреагировав на усевшегося парня уже в разы спокойнее, Скарамучча позволил себе осторожный «зырьк» боковым зрением, чуть ли не самым краешком глаза, ведь ему было искренне любопытно: взял ли тот «Маленького принца» в этот раз? Его любимая преподавательница - родственница по совместительству - обожала эту книгу за светлость, искренность, лёгкость и глубину.

Да… этому парню явно подходила эта не менее милейшая книжка.

      Ох, да, незнакомец пришёл к нему и в этот раз. И удивлённым присутствием Скарамуччи, судя по слегка неуверенному движению рук, оказался не меньше. Интересно, почему он вообще пришёл ещё и сегодня, причём чуть ли не в идентичное время. Учится где-то рядом? Может, даже в одном университете с ним? Эта мысль едва ощутимо грела, словно брошенная в распаляющийся огонёк щепка.       Но Скарамучча бы точно его заметил. Даже мельком. И запомнил бы надолго. Привычка рассматривать чуть ли не каждого встречного жила в нём с самого детства; придирчивость и внимание к мелочам проглядывалась во всём.       Ну вот, он опять отвлекся. Чуть ли не пнув себя в сторону дел, Скарамучча принялся бегать по тексту глазами, пальцами тянясь к стаканчику с кофе, и дабы не перевернуть его, бегло глянул, где конкретно он стоит. М? Тот же стаканчик, тот же кофе? Да как такое вообще возможно: брать кофе одном месте, но до этого ни разу не пересечься. Сюр какой-то.       И какой милый тренч, прелестнейший подбор цветов в целом: всё такое светлое, нежное, сглаженное и уютное; противоположное ему в корне. Наверное, со стороны они выглядели до нелепости комично в этой своей дуальности: чёрный и белый, сладкое и горькое, ад и рай, луна и солнышко, биба и боба. И всё на одной дурацкой скамье.       И шмыгал он носом от того, каким горячим напиток был его напиток, до непозволительного безобразия мило. Интересно, как звучал его голос? Был ли он таким же мягким; как в принципе звучала его речь, хорошо ли она поставлена, а смех или…

Оу.

      А почему ему не плевать? Хмурость тут же отразилась на лице, как и невидимое окошко загрузки. Взгляд неосознанно (или очень даже осознанно, просто признать было тяжко) проследовал к чужим рукам, что невозмутимо потянулись за стаканчиком. О боги. Красивые: аккуратные и плюшевые, с парочкой непримечательных мозолей; откуда, интересно. Барабанщик или, может, занимается фехтованием? Губы поджались от внутреннего зудящего любопытства: этого парня хотелось схватить за щёки, поднять взгляд на себя и прямо, несколько по-маньячьи - в своём визитном стиле - спросить обо всём, что интересует; заставить заговорить в принципе. Попросить назвать своё чёртово имя.

И его мысли зеркалили, только более… мягко.

      Незнакомец, Кадзуха, листал страницы книги только для вида, совершенно не вникая в текст. Это была игра двух голодных актёров, которых от разрушительного столкновения удерживало лишь «чудо»: неловкость, страх, гордость и прочие щекотливые чувства. Ни один не мог сорваться с места, как бы сильно того не хотел по ряду дурацких причин, и человек со стороны бы точно заключил, что они твердолобые придурки.       И вновь стремительно вечерело, ряды фонарей зажигались прямо на глазах, но в этот раз Скарамучча не торопился, утопая в водовороте из размышлений. Так нелепо, но…       Оба подумали чуть ли ни в унисон, бороздя океаны своих противоположных друг другу внутренних миров: вот бы встретиться под ветвями этого клёна вновь, чтобы узнать друг друга получше. Изучить в деталях еще больше; уловить или вырвать толику чего-то ещё.       «Интересно, придёт ли он завтра?» — общее облачко из мыслей метафорично всплыло над их головами перед тем, как им всё-таки пришлось разойтись вновь.

═ ☕ ═

Пришли оба.

      Снова без единого слова или намёка на приветствие даже на уровне жестов. Лишь тишина, такие же стаканчики кофе, как и всегда, и «дела», которыми оба занимались чисто для вида.       Первый раз легко прозвать случайностью, второй - натянутым совпадением, но всё зародившиеся вследствие - системой, потому что…       Они встречались на этой лавочке после каждого учебного дня, позволяя себе отдых от друг друга лишь в выходные. Приходили друг к другу систематически, упрямо и до нелепости жалко, скатываясь в самую настоящую зависимость.       Желание услышать музыку в наушниках другого, мольбы, чтобы кому-то из них позвонили, дабы услышать хоть что-то большее, чем дыхание в объятиях тишины; вгрызание в любое подобие кашля или хныканья - именно она.       Дни плавно перетекали в месяца, и со временем это превратилось в чуть ли не традицию - смущающий ритуал. Скарамучча бросал всякие дела, дабы успеть к таинственному, но уже родному незнакомцу, как и сам Кадзуха, рвущийся к нему с не меньшим энтузиазмом. Друзья с обеих сторон хихикали и шуточно крутили у виска, но как объяснить им, что…

…Если один не придёт - кажущийся таким хрупким цикл может трагично оборваться.

      Ни один не хотел потерять это странное, но красивое понятие контакта. Слова могли всё испортить: они словно бы общались по-особенному; на языке, названия которого либо не существовало, либо было им абсолютно не известно и даже ранее чуждо.

Язык деталей. Трепетного изучения и погружения.

      О том, что Скарамучча будущий юрист, Кадзуха узнал в первую неделю своих наблюдений. О том, что у него красивейший, чуть ли не каллиграфический почерк - ещё пару дней спустя. О том, что у него дома живёт кошка - едва ли не следом, замечая на обычно чистейшем пальто пучки серой шерсти. И в тот день, кстати, Кадзуха узнал, что парень-кактус крайне очарователен, стоит добавить в его образ немного неидеальности и приземлённости.       Тогда он впервые подумал; а как он, кактус, выглядит дома? Какую одежду носит, любит ли мягкие и удобные тапочки, уютные свитера и рубашки? Если нет, Кадзуха бы ласково привил эту любовь, делясь всем, чем только возможно; нет, это определённо лишнее…       Бывает ли он лохматым, капельку или не очень небрежным, бывает ли… уязвимым и слабым? Кадзуха мечтал об этом узнать, вкусить каждую эмоцию, заглянуть за идеальную маску. Увидеть больше. Это была мания, навязчивое желание, ради исполнения которого хотелось склонить голову. Может, он смог бы заботливо отучить очаровательного поглощать крепчайший эспрессо в нездоровых количествах, подсадил бы на травяной чай или каркаде, готовил бы какао, одним словом: спас бы его сердце.       В какой-то момент Кадзуха поймал себя на желании приносить лакомства на встречи; неловком желании угодить и порадовать, уложить что-то вкусное в мисочку для одного-единственного гордого неприрученного кота, дабы заслужить хоть толику его внимания. Но для этого необходимо узнать, что этот важный кот любил: рассмотреть больше, закопаться глубже.       И ведь его изучали точно так же: Скарамучча обратил внимание на то, что запыхавшийся плюша хоть и редко, но приходил в специальных мотоперчатках, которые поспешно стягивал с рук, стоило лавочке броситься в глаза. Классический образ и вождение мотоцикла? Бежевое пальто или тренч и такой любопытнейший вид транспорта. Скарамучча не сдержал очередного заинтересованного «хм» в тот день; это зацепило. Этот парень таил в себе больше секретов, чем показалось изначально, и явно умел удивлять.       Даже любовь к сладкому кофе и ярко пахнущим сиропам, которую Скарамучча не мог простить лучшему другу, он принял в незнакомце с явной симпатией. Чёрт, да плюша мог бы кубиками сахара у него на глазах давиться - всё равно бы не оттолкнуло. Вот так себе любимчиков выбирают значит, да? Забавно.       День за днём, от сентября к октябрю, а после к уже холодному ноябрю - традиция жила. Любые учебные тяготы воспринимались легче, преодолимее, стоило только подумать, что в сквере они встретятся вновь. Скарамучча перекроил весь свой график под него; Кадзуха урезал лишнее общение и время на всякое личное под него.       И вот, спустя пару месяцев он услышал невозможное, чуть ли не торжественные фанфары: рингтон на телефоне своего милейшего кактуса. Впервые. Песня знакомой ему Metallica разбила тишину вдребезги, вынуждая оторваться от «чтения» и удивлённо поднять взгляд. Всякое суматошное движение со стороны и попытки выключить звук лишь добивали, так и тяня уголки его губ вверх: поражение, Кадзуха заулыбался, как придурок.

Он узнал музыкальный вкус колючки. И он был схож.

      Знал бы этот парень, что их вкусы спелись чуть ли не буквально. Интересно, какие песни, какие группы ему нравились? Кадзуха бы с радостью покатал его по ночному городу, делясь уже своими любимейшими исполнителями и песнями, по-щенячьи надеясь, что кактус их узнает, выдавая своё коронное оценивающее «хм» на какой-нибудь уж точно ему знакомой «nothing else matters».

«Хм», по которому, отвратительно, тяжело было вообразить полноценное звучание голоса.

      Более таких «казусов», жаль, не повторялось. Оба мирно сосуществовали рядышком, не до конца понимая, какой же крепкий симбиоз между ними образовался.       И это оживляло и уничтожало одновременно: оба жаждали большего, ведь невозможно скрестись о фасад вечно. Скарамучча засыпал с мыслями о том, как надеялся услышать голос своего белокурого знакомого; ему снились его прикосновения. Всё самое потаённое и неловкое заглядывало в его мысли именно по ночам.       И как же сильно Кадзуху ломало в ответ, как человека особо тактильного. Он мечтал коснуться очаровательного, невыразимо красивого парня; ощутить его тепло, мягкость кожи. Пройтись подушечками по каждой костяшке, словно по гибким волнам, проявить через руки и прикосновения всё то, что он чувствовал, изводясь изо дня в день.

Как поэт; как человек, что жил сердцем… ему было до душевной боли тяжело держать всё в себе.

      Вместе они спровадили конец осени, вместе встретили самый первый снег, молча рассматривая кружащиеся снежинки под желтоватым свечением фонарей. На одной особенной молчаливой волне, спеваясь душами. Вместе рассматривали мимо проходящих, из раза в раз для себя подчёркивая, что никто из прохожих не смог бы заинтересовать и зацепить так же сильно. То, что хотелось спрятать в ладошках и изолировать от всего мира сидело до смехотворности близко.       Оба могли сидеть под снегом часами, пока в один из дней Скарамучча не притащил с собой большущий чёрный зонт, молча раскрывая его над их головами. Любой мороз, холодный ветер или снегопад не мог стоять выше их маленькой традиции; даже посоревноваться за первенство. Оба нашли в друг друге свой поэтичный смысл.       Скарамучча - второе дыхание, ту самую лёгкость, которой ему не хватало со всем его образом жизни. Олицетворение маленькой передышки, застывшего мгновения, уютного дома. Кадзуха - заземление, тот самый якорь после долгих и затяжных странствий; дом, стабильность, которой у него никогда не было.       И вот они снова в фантомных, уже декабрьских объятиях друг друга. Скарамучча, как и Кадзуха, расслабленно наблюдал за тем, как работники сквера развешивали рождественские украшения на деревьях. И если первый от созерцания чужого труда не испытывал ничего - второй искренне тосковал.       Кадзуха сидел на пороховой бочке с зажжённой свечей в руках, не иначе. С самого детства мама из раза в раз отмечала, что он родился особенно чутким, эмоционально осознанным, и это закапывало. Ну да, осознанный мальчик прекрасно понимал, что влюбился, причём окончательно и бесповоротно.

Влюбился в человека, чьего имени даже не знал. Более того - никогда не слышал.

      Стоит выдернуть этого парня из его жизни, он лишится лёгких, вкусовых рецепторов, той самой осознанности. Обретённого смысла. Кадзуха влюбился в набор деталей, которые столь бережно раскапывал и отбирал, как ребёнок красивые камушки: в дыхание, мимолётные сдержанные улыбки, отличительную хладнокровность, проглядываемый темперамент, манеры и самоподачу. В красивейшего окраса волосы, глаза, которые поймать удавалось до боли редко, изящные и тонкие руки, которые хотелось накрыть и ласково сжать, стягивая кожаные перчатки. Во всё, что только удалось уловить: всё било в его чувство прекрасного, внезапно обнаруженный типаж, намёка на который ранее никогда не было.

И это уничтожало. Им хотелось обладать. Объять сердце ладонями.

      Но он казался недосягаемым. Далёкой звездой, к которой тянись не тянись - не достанешь. Непостижимым и неприкосновенным, слишком прекрасным для его мозолистых рук. А вдруг он… вообще занят? Одна мысль об этом растаптывала сердце Кадзухи в кашу, пробивая на эмоции и чувство отчаяния.       Эгоист. Ну каков чёртов эгоист. Он не имел права присваивать его себе, посягать на его чувства. Не будь между ними всё так сложно и непонятно - они бы давно заговорили, разваливая эту дурацкую стену. Боже…

Как же сильно Кадзуха мечтал провести все зимние праздники вместе с ним; превратить декабрь в настоящее чудо, но…

Так близко, но так невыносимо далеко.

═ ☕ ═

      Направившись к выходу из аудитории уже привычно спешно, Скарамучча проигнорировал радостные возгласы лучшего друга - Тартальи - где-то позади. Любые шутки, комментарии и идиотские расспросы с его стороны умело игнорировались, сводясь к тишине. Оба знали: если Скарамучча не хочет говорить о чём либо - его даже под угрозой пыток не расколешь.       Выйдя на улицу и насладившись явным минусом, тут же ударившим по носу, Скарамучча зашагал по посыпанной песком дорожке, выбрасывая с полочек мыслей всё, кроме него.

Его смысл. Его милая плюша ждала его и сегодня, он не имел права опоздать.

      Хруст снега под подошвой сапог расслаблял и задавал хорошее настроение уже заранее. Кажется, именно сегодня в сквере закончили все подготовления к рождественской ярмарке. Фонарики, игрушки, всякие детские украшения… то, что Скарамучче никогда не было интересно, но в компании белокурого незнакомца обретало смысл и свой особый вкус.

Он начал различать цвета, замечать то, от чего отмахивался раньше. Чувствовать вкус.

      Быстро миновав уже десятки раз пройденную черту сквера, Скарамучча зашагал в сторону их скамьи, пряча голые руки в карманах плотного пальто. Ярко сияющие огоньки, развешенные на облепленных снегом деревьях, кажется, впервые тронули что-то особенное внутри.

Ох, он ещё не пришёл?

      Понимающе кивнув себе - плюша периодически приходил с «опозданием» - Скарамучча натянул на кисти перчатки, принимаясь стряхивать тонкий слой снега со скамьи что для себя, что для него.       Усевшись и закинув ногу на ногу, он выдохнул, принимаясь наблюдать за всем, что происходит вокруг. Забавно, но вместе с ним эта привычка вышла на новый, более глубокий уровень. Понабрался, как кот, всяких неловких повадок.

Ох…

      Заглянув в дисплей телефона, Скарамучча нахмурился. Прошло десять минут. Он никогда ранее так не опаздывал, это… тревожило и пока что легко выводило из равновесия. Ладно, терпения ему не занимать, как и лёгкого хладнокровия и умения держать чувства в узде: профессия требовала.       Но стоило задержке перевалиться за двадцать минут - Скарамучча занервничал, начиная трескаться громко, словно столетний айсберг. Ранее закреплённое на его лице спокойствие начало отслаиваться и падать прямо к носочкам как всегда идеально вычищенной обуви, оголяя тревогу и страх.       С каждой последующей минутой веки наполнялись тяжестью, а сердце стачивалось о всё то, что давило изнутри.

Полчаса, час… и Скарамучча наконец осознал, чувствуя послевкусие горького предательства:

Он не придёт.

═ ☕ ═

      Это больно. Его сердце словно бы вырвали, разорвали и растоптали прямо на глазах, после выдавливая обратно. Туда, где ему, сердцу, были не рады.       Скарамучча пропустил учёбу на следующий день, впервые за всё время позволяя себе прогул. Проявление слабости и неидеальности. Он не приходил в сквер на следующий день, откровенно хандря дома, вяло отвечая на сообщения всех ему близких, выведывающих его же планы на Рождество. Неужели они забыли, что ему плевать на праздники и он ненавидит всё, что с ними связано? Все эти фонарики, игрушки и…

Чёрт.

      Отказав в встрече и совместном праздновании всем друзьям, Скарамучча не планировал вылезать из своей квартиры двадцать пятого декабря, подкидывая себе парочку новых дел. Изучить заковыристое дело какого-нибудь серийного убийцы? С удовольствием! Дайте два, только вот… надолго его не хватало. Всё убегало из-под рук; ни одну мысль не удавалось поймать за хвост.       Скарамуччу тянуло туда, в этот дурацкий сквер, который более, как он себе и сказал, для него не имеет никакого значения. Только вот лгать себе долго невозможно, особенно когда сердце не затыкалось, повторяя: «ну, сегодня же Рождество, давай, в самый последний раз. Вдруг и он…»       Суматошно одевшись, сорвав с напольной вешалки пальто и громко проматерившись, Скарамучча выскочил на улицу, тут же доставая ключи от машины. Одно ловкое нажатие, несколько секунд, и он уже выдавливал ногой в педаль газа, выискивая самый короткий путь, в голос ворча на всякую пробку.

«Ждёт тебя там»

      Между ними не было ничего. Ни единого разговора, ни обмена номерами, ни конфетно-букетного периода. Лишь тишина и всё то, что Скарамучча не смог ему сказать, лишь… безмолвное понятие большего, что выстроилось между ними.       И больше всего на свете, в канун ранее ненавистного Рождества, Скарамучча боялся, что никогда его не увидит, мечтая вновь взглянуть на праздник так, как научился с ним. Плюша научил замечать и наслаждаться тем, что он ранее так избегал; плюша научил его… жить. Плюша стал его маленьким смыслом, проводником во что-то до невозможности прекрасное.

Не сказав ни единого слова.

      Зайдя в сквер, Скарамучча тут же почувствовал странное облегчение: чувство, будто он перешагнул изгородь родного дома, в который по ощущениям не возвращался долгие-долгие годы. Даже если… плюши, нет, беловолосого придурка здесь не окажется, как сердце отчаянно надеялось - он уже приехал не зря.       Впившись всё ещё апатичным взглядом, что покидать Скарамуччу не спешил, в висящие украшения, он тяжело выдохнул, слегка надувая щёки. Интересно, а та яркая гирлянда над их укрытом снегом клёном всё ещё на месте? Идиот, а с чего бы ей куда-то деться? Если бы кто-то только попробовал её украсть, он бы поднял на шум весь полицейский участок; воспользовался бы всеми своими знаниями и навыками, и сам бы линчевал засранца в суде.       Минуя лавку за лавкой, переходя от дорожки к дорожке, Скарамучча почти дошёл до финиша, сентиментально боясь даже смотреть в сторону своего уже маленького дома. Он отвлекался на что угодно, пилил взглядом мельтешащих детей и взрослых прохожих, но не смотрел на неё. Страх обжечься и разочароваться, оказаться преданным вновь, ранил уже заранее, ковыряя даже не успевшую зарасти - если это вообще было возможно - ранку.

Как же он надеялся увидеть его там.

      «Соберись, соберись-соберись-соберись, хватит вести себя, как слезливая малолетка», — внутренний голос ворчал, чуть ли не закатывая глаза. Поджав губы и безмолвно согласившись с самим собой, Скарамучча поднял взгляд, задерживая дыхание.

Ну, давай, гаденький мир, разочаруй в очередной раз.

      Но…

      Его удивлённый взгляд тут же вцепился в знакомое бежевое пальто, уже чуть ли не полностью засыпанное тонким слоем снега. Резко остановившись на предательски подкосившихся ногах, Скарамучча сбивчиво выдохнул: его плюша сидел на их скамье, потерянно смотря куда-то вперёд. Вероятно, больше часа, если судить - да, в этом Скарамучча был определённо хорош - по одежде и видимо промёрзшим белокурым локонам, что лишились свой привычной милейшей плюшевости.

Чёрт возьми; сердце, коим он предпочитал не пользоваться, его не обмануло.

      С тихой усмешкой покачав головой, на мгновение прикрыв глаза, Скарамучча зашагал к скамье уже увереннее, чуть погодя останавливаясь прямо за спиной нарушителя своего сердечного покоя, обойдя его.       Он знал, что плюша заметил его. Не нужно быть гением, достаточно лишь голодно наблюдать и изучать человека долгими месяцами, дабы выучить его чуть ли не наизусть в каждой мелкой повадке.       Опустив голову, Скарамучча пилил чужую белоснежную, как и снег, макушку, горестно подмечая, что и её засыпало снегом, просто его по очевидным причинам не видно. Стянув с пальцев перчатку, он пошёл на отчаянное, но такое желанное:       — Почему ты не пришёл? — он произнёс впервые за все долгие-долгие месяца, ненамеренно щурясь на манер строгой, но очень любящей матери. Заметив, как сильно ранее сидящий античной статуей парень вздрогнул, Скарамучча не сдержал уже спокойной улыбки. У него не было сил на обиды и злобу: любое подобие раздражение.       Он разбил Кадзуху вдребезги, сам того не подозревая; размолол его в крошку, труху, опилки, жалкую любящую пыль, которая хотела объять его с головы до пят таким же тонким - как и снег на его пальто - слоем.

Наконец плюша мог быть честен. Они перешагнули то, что он не имел права, как наивно думал, торопить.

      — Ты мне нравишься, — усмехнувшись и опустив голову, Кадзуха произнёс тише, тут же впиваясь в сердце Скарамуччи на манер тысячи острейших стрел. Мягкий, безумно выразительный и вкрадчивый голос, завязавший внутренности в крепчайший узелок с самого первого слога, кажется, уничтожил кактус не меньше. — Нет, это так сухо, — он поспешил исправиться, — я влюблён в тебя по уши; вижу каждую ночь. Ты украл моё сердце, и я…       Снег падал крупными хлопьями, окутывая сквер волшебной рождественской атмосферой; кружился меж фонарей и мелких огоньков гирлянд. Но время для обоих парней чуть ли не застыло, тянясь вниз так же медленно, как скопление промёрзлых снежинок.       — Я боялся, — Кадзуха поднял взгляд и обернулся, разбивая любое подобие стен; делая ответный шаг к Скарамучче, что не побоялся и первый нарушил их неловкий акт молчания, — что лишь один вижу в наших отношениях нечто большее. Я не имел права додумывать за тебя, и это извело меня, — тихий вздох. Боже, какие же красивые у него глаза и эмоции, Скарамучче подумалось. Он словно лицезрел волшебство, магию, настоящее чудо.

Его дом говорил. Его дом так красиво говорил, что хотелось умереть от желания улыбаться.

      — Как тебя зовут? — всё, что Скарамуччу осилил спросить, сходя с ума от чувств. Любые фразы в его сторону из серии «женат на работе» прямо сейчас пробивали его на циничный смешок. Он женат на чёртовой лавочке в парке с прекраснейшим парнем в комплекте, в которого он, кажется - нет, не кажется - был беспамятно влюблён.       — После тебя, — Кадзуха произнёс с лёгкой улыбкой, смотря Скарамучче прямо в глаза; засыпанный снежком лисёнок начал оживать и мягко хитрить, — иначе это нечестно: все мои чувства у тебя как на ладони, а ты продолжаешь задавать вопросы, кактус.

      Кактус? Боги, он тоже дал ему дурацкое прозвище?

      — Скарамучча, — он тут же представился, находя замечание плюши справедливым, — меня зовут Скарамучча. Уверен, ты сразу подумал, что имя у меня дурацкое, но не тревожься: ты не первый.

Они, как полярные магниты, более не могли оторвать взгляда друг от друга, любуясь и наслаждаясь. Поглощая всё то, что ранее не могли дать друг другу по множеству откровенно идиотских причин.

      — Милое, — Кадзуха подметил, — подходит такому человеку, как ты. Я бы с удовольствием дал какому-нибудь кактусу имя «Скарамучча»; так созвучно. А меня, — Скарамучча тут же навострил слух, — зовут Кадзуха. Боже, наконец, — прикрыв лицо ладонями, названный тяжело выдохнул, прячась от внимательно наблюдающих за ним тёмно-синих глаз, — я так давно мечтал хотя бы просто представиться.       Сняв перчатку, Скарамучча невозмутимо стряхнул с белоснежных волос нападавшие за всё это время снежинки, вынуждая Кадзуху плюшево поджать губы.       — И как долго ты сидел тут, Кадзуха, — наклонив голову набок, с удовольствием принявший новое прозвище кактус спросил, — и почему вообще пришёл, раз так сильно боялся?        Казалось, что произношение имени с уст Скарамуччи разваливало Кадзуху ещё сильнее, вынуждая чуть ле упасть на метафоричные колени. Это было абсолютно взаимно. Они произносили имена друг друга до невозможности красиво и правильно.       — Пару часов точно, если не больше, — парень признался без тени неловкости, — чувство вины и сердце подсказали, что я точно встречу тебя здесь сегодня. И они…       — Не ошиблись, — Скарамучча закончил сам, — я здесь по этой же причине, разве что только… без чувства вины. И моё противное циничное сердце, только представь, — он колко усмехнулся, между паузой издавая своё коронное «хм», — привело меня сюда, к тебе.       Застыв, Кадзуха растерял всякие слова и любые возможные ответы, смотря на Скарамуччу несуразно, а после… более вдумчиво, собранно. Его некогда поникшие алые радужки прямо сейчас искрились и сияли, согревая похлеще любого огонька в камине. Возможно, кактус и сам не до конца понял, в чём так легко и прямолинейно признался, но Кадзуха понял всё.       Поднявшись со скамьи один лёгким движением, он притянул Скарамуччу к себе за щёки, утягивая в трепетный, но такой голодный и насыщенный во всех возможных окрасах поцелуй, издавая счастливое и чувственное «ммм», более походящее на урчание. Запустив руку к талии и прижав к себе даже не смеющего сопротивляться парня, Кадзуха учтиво обеспечил ему опору, наконец отпуская всё то, что методично разрушало его изнутри…

Любой страх, неуверенность и смущение более не имели значения.

      Пока эти сладкие губы рядом, пока то, о чём он так отчаянно грезил наконец не оказалось в его руках. Настал тот момент, когда слова действительно были не нужны; лишь действия, на которые он получил зелёный свет.       Боги, как давно он мечтал почувствовать лёгкий привкус горького эспрессо или мягкого бальзама на его губах; как давно мечтал коснуться, разбивая всякое подобие препятствия.       — Прошу тебя, Скара, — оторвавшись от губ с явным нежеланием, Кадзуха прошептал, отодвигая тёмно-синий шарфик чуть вбок, вжимаясь уже тёплыми губами в оголившийся участок шеи, — проведи это Рождество со мной. Проведи со мной Новый год, а потом и… господи, неважно, что. Прошу, просто останься со мной.       Сорвавшись на дрожь и лёгкий жар, Скарамучча прикрыл глаза от окутавшего его удовольствия и покоя, произнося уже даже не думая, потому что это было ни к чему; сердце говорило за него:       — Только если ты тоже… никогда больше не оставишь меня, Кадзу.       Скарамучча произнёс это с надеждой и теплейшей искренностью, ибо как обласканный солнечным светом колючий цветок обойдётся без него, стоит солнышку уйти. Однажды вкусивший ласку и заботу, чувства уже не сможет жить без них, как сердце не глуши. Однажды полюбивший и упавший на колени к объекту своего воздыхания, кажется, уже никогда не сможет подняться.

И это будет не первое Рождество, не первый Новый год, который они встретят вместе.

      Скарамучча даже не догадывался, что спустя всего несколько лет, достигнув карьерных высот в юриспруденции, будет сосредоточенно вязать своему милейшему парню-писателю шапочки, шарфы и носочки; даже не подозревал, насколько крепким и трепетным выйдет их романтический дуэт. От покупок пряжи и спиц, до совместных завтраков и вечерних уединённых ужинов; поездок и общих хобби, ласковых поцелуев и нежных объятий.

Не подозревал... какими любящими неразлучниками они окажутся, начав свою историю с одной-единственной лавочки в городском сквере.