Альквалондис.

Вода в купели была холодной и мутной из-за молока. Майтимо глядел на кокетливо разбросанные лепестки, борясь с ощущением нереальности происходящего. Слишком уж легко он забыл гордость, позволив прятать себя в купальне. Арталато стоял позади слегка прикосаясь к шее и плечам. — Хорошо, что я не успел вылить воду после купания госпожи. Не знаю, что ты делал, но я пока не могу восстановить порядок в тебе. Нужно время. И покой. — Тише — цыкнул на него Майтимо, прислушиваясь к голосам, доносившимся из передней. Конечно, с Ноло говорить сейчас он хотел бы ещё меньше, чем спуститься в праздничный зал и перетанцевать со всеми желающими девами. Но Финтуима оказалась права, это Ноло стучал в дверь его покоев. Майтимо слышал низкий бархатный голос, парирующий благозвучную трель Финтуимы. Кузина держала оборону со всей ответственностью. Слов в точности не разобрать, но судя по интонации, её отчаянные попытки задержать и спровадить дядю обречены на провал. Слабая надежда Майтимо, что интимность обстановки смутит и остановит Ноло, окончательно померкла, когда тот прикрыл за собой дверь и по-хозяйски огляделся. Майтимо услышал вздох тяжкий вздох Аоталао. Личная купальня — не обычное место для аудиенции, верно у короля есть веская причина. — Мой король… — медленно кивнул Майтимо, приложив левую руку к груди. — Изволь приветствовать тебя, не вставая. —Обойдёмся без формальностей, Нельяфинвэ. — улыбнулся Ноло — Прости за вторжение. Но, нынче ты неуловим, словно майа. Надеюсь, не сильно тебя стесню. — это был не вопрос. Ноло прочистил горло и удивлённо приподнял бровь, скользнув взглядом по поверхность воды с лепестками, жмущимися к груди Майтимо. — Не стоит извинений, владыка. Я в твоём распоряжении… — Майтимо надеялся, что со стороны выглядит достаточно спокойным, его тело сделалось не только непослушным, но и каким-то деревянным — не то уснуло, не то окоченело. От рук Арталато, расходились волны живительного тепла и лёгкости, но едва касаясь кожи, они исчезали без остатка, как вода уходит в потрескавшуюся землю, которая впитывает, но не напивается. — Благодарю, Арто. Оставь нас. — Тот размеренно и как всегда в высшей степени бережно заплёл его волосы, опустив косу за край купели, потом не спеша собрал одежду. Он тянул время, продолжая не глядя прислушиваться, и не осязая, изучать одному ему видимые повреждения Майтимо, которые беспокоили Арто больше чем самого Майтимо. — Иди, друг, мы заставляем государя ждать. Арто напряжённо раскланялся, спросив, не нужно ли чего-нибудь ему и владыке. Ноло отступил на шаг к стене, проводив юношу оценивающим взглядом; сел на кушетку и вытянул ноги, заложив руки за голову. — Ты выглядишь плохо — сказал Ноло тоном подчёркнуто доброжелательным. — Впрочем, ещё три дня назад при встрече, ты был расстроен, хотя и не признавался. — Мы с тобой не так юны. — кивнул Майтимо на только что закрывшуюся дверь. — А чрезмерное употребление мирувора уже не проходит бесследно. Оставив без внимания другую часть замечания короля, он поднял бокал и сделал первый, с рождения Финелаха, глоток. В груди, колючей и шершавой, словно вспененная застывшая лава, стало мягче и теплее. — Не следует равнять себя со мной, племянник, — особо выделил Финголфин обращение, — Четверо детей испили мою юность, твоя же, пока с тобой. — Не иначе моя судьба быть вечно юным. — подыграл Майтимо, натянуто улыбаясь. Он решил не доставать рулетку, чтобы измерить, сколько юности оставил за стенами Тангородрима и на оных; хвастаться тут не чем, а жалости ему не нужно. Но замечание Ноло об отцовстве пустило новый росток в его мыслях: не связана ли эта подозрительная усталость с рождением Финелаха. Майтимо редко выпадал случай познать предел своей выносливости, не считая плена, что в труде, что на поле брани; лишь конфликты с близкими, особенно с теми кого он любил, были способны ощутимо обессилить. Но не настолько ведь. Финдарато говорил Фингону, что беременные ниси восстанавливают отданные ребёнку силы через супруга, это самый надёжный способ, и происходит постепенно и непроизвольно, и хотя в редких несчастных случаях любой мужчина при обоюдном согласии и близости может поделиться своими силами, лучше, чтобы супруги находились вместе. «Непроизвольно», это ведь значит — не зависимо от того, в каких отношениях муж и жена? Хисильмэ заметно ослабла, вынашивая дитя. Но держа Финелаха на руках, и кормя его, она уже выглядела значительно лучше, будто баланс сил между ней и Майтимо выровнялся. Заторможенное сердце Майтимо начало биться быстрее, опережая сопротивление рассудка. — Так чем могу служить королю? — заглушил он вопросом мысленные выводы, которые казались такими громкими и очевидными, что заметить их мог любой, кто взглянет на него. — Надеюсь, мой непригожий вид тому не помеха. — под пристальным взглядом он пытался побороть ощущение, будто перед Ноло обнажён не только телом, но и мыслями. Улыбка плавно сошла с лица Финголфина. Майтимо затаил дыхание. — Нельяфинвэ — сел Ноло, наклонившись к нему. Майтимо увидел в серебристых глазах напротив милосердие или жалость вместе с отцовской строгостью. Никому кроме Феанаро он не позволял смотреть на себя покровительственно; он вытянул спину, расправил плечи, приложив усилие, и посмотрел прямо в лицо Ноло. — К тебе пришёл не король. И я прошу о дружеской откровенности. — Ноло поджал губы и, поправив венец Финвэ, продолжил, — Увидев тебя сейчас, я ещё больше склоняюсь к верности моего предположения: между Финдекано и тобой случилось недопонимание из-за нашего радостного события. Если бы Майтимо сейчас не чувствовал себя деревом, что оказалось весьма кстати, у него вспыхнули бы уши в начале фразы короля. Но после второй части предложения он спокойно кивнул, поигрывая золотистым напитком в хрустальном кубке работы Финдекано. —Во истину прозорлив владыка нолдор. Однако размолвки случаются среди друзей. — Нельо… — произнес Ноло, смягчив тон и перенеся обоих в те давние времена, когда они были мальчишками. Ноло, тогда ещё просто Финвэ младший, немногим старше Майтимо, называл его так-то по-особенному мягко — Нэльо. И сейчас, как тогда, он будто хотел сгладить острые углы. — У меня есть и глаза и уши. — продолжил он всё так же беззлобно. Он глядел на свой изящный перстень с голубовато-зелёным самоцветом, покручивая его на пальце. Сглотнув, Майтимо сосредоточил взгляд на камне. Из рода бериллов, он был не весь прозрачный. Майтимо, в отличие от отца, тоже любил такие — с характером, будто живые; этот — словно заключал в себе мгновение морской волны, подставившей пенный гребень на просвет таинственных лучей. Майтимо вспомнил бурю, что выпотрошила былые суденышки, словно скорлупки орехов, до срока забрав жизни многих нолдор. Вспомнил белую светящуюся Хисильмэ, казавшуюся обнаженной в мокром одеянии, похожем на прозрачную тонкую медузу. И как она держалась — словно морская буря для неё что-то вроде прогулки в саду. — Мне давно ведомо, что вы с Финдекано полюбили одну женщину, и что она прежде одаривала тебя благосклонностью, но позже выбрала любовь моего сына. У Майтимо невольно поползли вверх уголки губ. Это могло случиться в любое время, почему бы ни сейчас? Потребовалась ещё немного усилий, чтобы сохранить спокойствие. Майтимо не мог знать, насколько глубока осведомлённость Ноло об их отношениях, в любом случае, не стоит забегать вперёд. Но раз уж Ноло заметил, и снова не в форме вопроса, а утверждения, любое отрицание только подогреет его интерес. — Считаешь, мое вмешательство было слишком откровенным? Я бросил тень на принцессу Дор Ломина? — Майтимо осторожно поставил бокал на мраморный бордюр купели и переведя взгляд с морской голубизны перстня в хрустальное серебро глаз, наклонился к Ноло. — Я руководствовался лишь благом для… принцессы и ребёнка. Возможно я поступил опрометчиво — привычка всё решать самому в сложный момент, который может быть упущен. Строгое в своей правильности бледное лицо Ноло тронулось лёгким румянцем, он поправил волосы, привстал с кушетки, поправил мантию и, сев ближе к краю, впился в Майтимо вспыхнувшим взглядом. Судя по реакции, он всё-таки не был уверен до конца в чувствах Майтимо к Хисильмэ и теперь пытался скрыть своё торжество, заговорив ещё более доверительным тоном. — Нет — нет. Напротив, твоя помощь моей невестке исключительно благородна, за что тебе мой искренний поклон. Ты принял правильное и своевременное решение. — Ноло сплел пал цы обеих рук, так что побелели костяшки. — Пока лекари кудахтали со своими наветами — с этим мне следует разобраться самому, а Фингон пребывал в растерянности, ты оказал Хисильмэ помощь, в которой она нуждалась. Благодаря тебе, мать и дитя счастливо увидели друг друга. — Ноло опустил глаза на свой перстень, словно его сдерживало какое-то затруднение, и взглянув на Майтимо продолжил, — Но Финдекано… Вижу мой сын снедаем ревностью, будто ты забрал у него отцовство. Ноло даже не подозревает, насколько близки могут быть его слова к истине. А Майтимо не подозревал, как сложно будет не привязаться к Финелаху. С первого прикосновения мокрого вошкающегося комочка, скользнувшего к нему на ладонь. Майтимо готовился заранее, зная свою слабость к детям, но разумное намерение не привязываться к этому ребенку, даже если он твой родной сын, оказалось разбито первой же улыбкой Финелаха. Можно иметь совершенный клинок, но так и не воспользоваться им, будучи сражённым коварной стрелой. Пока Финголфин принимал поздравления, сразу после рождения Финелаха, Майтимо с помощью Ламгелира незаметно пробрался в покои Финдекано, чтобы ещё немного подержать на руках…сына. Чьего — не так уж важно. Нет закона или обычая, запрещающего эльфу любить дитя, чье бы оно ни было. Финелах только что поел и срыгнул ему на плечо. Фингон что-то спрашивал, Майтимо ничего не слышал, кроме биения маленького сердца и сопения маленького носа. Потом… Поговорим потом. От Финелаха уже пахло не кровью, а как обычно пахнут все младенцы: чем-то вкусным, сливками и сладким печеньем. И всё же он был маленьким мужчиной, из плоти, крови и горячей феа. Его глаза сияли, будто видели свет Древ, не зря Ноло нарек его Финелахом. А эти маленькие кулачки скоро будут метать копьё точнее и дальше, чем Маэдрос Высокий. И Финелах опять улыбался ему, не оставив шанса. Щемящая тоска и одновременно острое счастье пронзили грудь Маэдроса, когда он в полной мере осознал реальность: Финелах действительно может быть его родным сыном. Он желал этого больше чем не желал, а собственнический взгляд Финелаха требовал от него полного признания. «Ты мой», — говорила его улыбка. — «Ты точно мой. А если не хочешь быть моим, придется держаться от меня подальше». Фингон забрал ребёнка и вытолкал Майтимо из спальни, в любой момент мог войти Финголфин. С ладонью расстаться было проще. — Нэльо? Через мутную пелену Майтимо увидел сочувствующий взгляд Ноло. — Я во хмелю. Не обращай внимание. — покачал головой Майтимо, приложив мокрую ладонь к глазам и опустошил полный бокал. — Не знаю, что бы чувствовал я сам на месте Финдекано. — Мне неведомы муки отвергнутой любви, но и то что я могу представить, достойно немалого сожаления. И всё же, я должен спросить… Ноло напряжённо задумался, наклонив голову. Майтимо воспользовался моментом, пытаясь навести Ноло на ложный след: — Ты хочешь знать, есть ли у Финдекано настоящий повод для ревности? И глядя на Ноло, неуверенно поднявшего взгляд, продолжил: — Я не могу избавиться от чувств к Хисильмэ, это правда, но… — Извини меня — прервал Ноло. Он закрыл глаза, сморщившись как от боли, — Извини, Нэльо. Представляю, тебе и так не просто… Ты сказал достаточно. Теперь я понял, в чём дело. Ревность моего сына — это его Дверь ночи — Ноло дотянулся до Майтимо, взял опустевший бокал из его руки и пополнив мирувором, сделал глоток. Похоже Майтимо знал гораздо больше о муках Финдекано, но не спешил переубеждать Ноло, желая выслушать его точку зрения: — Настолько плохо? — Ревность иногда добавляет отношениям остроты, но Финдекано не знает меры. Хисильмэ будто закрылась от него, даже словом не обмолвится, говорит лишь со мной; просит остаться подольше. Сына Финдо держит словно заколдованный, от чего ребёнок естественно недоволен и плачет. Хисильмэ, видя это, нервничает. У неё убывает молоко от волнения, и от этого она волнуется ещё больше. Финдекано не предпринимает попыток успокоить её или приласкать, он прячется за мелкими делами, когда Хисильмэ не спит, а когда она кормит Финелаха — он убегает стирать пелёнки. Майтимо было горько это слышать. Но это всё же это лучше, чем если бы Финелах сейчас привыкал к неродной матери, и ко вкусу чужого молока. Ноло снял венец, положил его на кушетку и потёр лоб: — Мне необходимо возвращаться в Хитлум, начинается пора весенних забот, без меня обязательно что-то упустят. И, сам понимаешь, врага нужно держать перед глазами. А на сердце не спокойно. Я просто не знаю, что делать, Нэльо. Как оставить их друг другу, таких разделённых в этот, казалось бы, самый счастливый период жизни? Особенно тревожно мне за ребёнка. Подозреваю, холод между родителями может дурно сказаться на его характере и возмужании. — он прочистил горло и отвёл взгляд. — Не пойми меня приевратно, я имею в виду неконкретно твоего отца. Мне приходилось видеть не раз эту печальную закономерность. Майтимо считал себя и кого-либо не в праве рассуждать о характере отца, но возражать не стал. Ведь Ноло исходил только из заботы о внуке, и это трогало Майтимо, к тому же никто не поспорит, ребёнок растёт лучшим, когда не становится свидетелем ссор и отчуждения между родителями, как случилось с Тьелко. — Ты говорил с Финдекано об этом? — Должен признать, я не научился говорить со старшим сыном на личные темы, он уворачивается и замыкается, как улитка в раковине. Так повелось ещё с его юности. «А говорить с голым племянником, значит, научился»? — усмехнулся про себя Майтимо — Не веришь? — Ноло смотрел так, будто пытался разгадать его мысли — С Финдо всегда было не просто. Из-за тебя, между прочим. — О… Это давно в прошлом… — Слава Манвэ и Варде, нашлась дева, тронувшая его сердце. Но с самого начала их любовь была полна терний. Я подумываю забрать всех троих к себе в Барад-Эйтэль. Там я мог бы немного смягчить разлад, и заботиться о Финелахе столько, сколько ему нужно, оберегая его от тени родительской размолвки и потом он мог бы жить у меня, сколько бы пожелал. Но меня останавливает опасение: не окажу ли я медвежью услугу, вмешиваясь в жизнь и развитие семьи моего сына? Майтимо чуть не выпалил «конечно, ни в коем случае вмешиваться нельзя!», но вовремя взял себя в руки: — Хочешь знать моё мнение? — Ты самый близкий друг и Финдекано и Хисильмэ; смею надеятся и мой. — Так и есть. — кивнул Маймито, и тепло отразилось в серебристых глазах на против. — Полагаю, Финдекано не сможет находиться в Барад-Эйтель долго. Он — твой старший сын и не должен пренебрегать своими обязанностями здесь, в Дор-Лониме. Эта мера может ещё больше разделить их, если Финелах или Хисильмэ не захотят вернуться с ним. Но Майтимо думал только об одном: Финелаха нужно держать под неусыпным наблюдением родителей, следя за его сердечными привязанностями, а в Барад-Эйтель Финголфин мог его и женить с лёгкой королевской руки, особенно если привязанность и дружба между ними превзойдёт контроль родителей. Что это возможно, Майтимо доподлинно знал на собственном примере с Финдекано. — Но, как их оставить? Если у Хисильмэ убывает молоко, а Финдекано ребёнка сам искупать не может? О проблемах с молоком Финно не говорил. — У нас с Финдекано был разговор. Трудный. Но, надеюсь мне удалось урезонить его и успокоить. Какой смысл кормить ревность и сожаление, когда в заботе нуждается ребёнок. Ты знаешь своего сына, если он ставит цель, обязательно её достигает. А я сегодня же возвращаюсь в Химринг. Думаю, стоит мне уйти — и все у них наладится. Но Финдекано не только ревновал, он был зол и растерян. И из всех детей Илуватара один Майтимо знал истинную причину. Чувство вины перед Финдекано прочно вошло в традицию их дружбы. Опять Майтимо действовал как соперник, сделав всё, чтобы в глазах Хисильмэ Финно потерял уважение и любовь, которых добивался многие годы. Отчасти, может это было так, но не намеренно. Год назад Майтимо действительно не готов был противостоять ревности. Словно свежую рану трут солью с песком — нет, и того хуже слышать из её уст «люблю Финдекано». Но Майтимо не знал ни кого, заинтересованнее него самого, чтобы Хисильмэ была любима Финдекано; это единственный способ сделать ее недосягаемой для себя и Того, кто захочет использовать ее в целях шантажа. Моргот знает о ней. Не достаточно, чтобы суметь соблазнить прикованного к скале Майтимо, напялив на себя её образ, как если бы мужчина попытался надеть платье хрупкой девы и выдать себя за неё. Но Он знает, как Майтимо дорога настоящая Хисильмэ, возможно больше, чем сам Майтимо готов был себе признаться тогда. Она всегда в опасности. Она всегда его слабое место. Есть один способ, который избавил бы его разом и от шантажа и от ревности, но его Майтимо держал на самый скверный случай. Хисильмэ нужен Финдекано. — В твоих словах есть мудрость. А вот мой разум оказался затуманен любовью к внуку. — оба разом улыбнулись, Майтммо прекрасно понимал Ноло. Он не стал открывать своии истинные чувства, у него и так, кажется, все на лице написано. Улыбка Ноло задержалась на губах, но глаза, внимательно изучавшие Майтимо всё больше полились печальной задумчтвостью, — Я сочувствую тебе всей душой, Нельяфинвэ. Прошу, не сочти за жалость. Так уж вышло, что я и мой сын владеем тем, что могло быть твоим — Майтимо даже показалось, что глаза Нолофинвэ увлажнились. Впрочем, это могла быть реакция на сильный цветочно-травный дух купальни. — Знаю, ты говоришь без дурного умысла. Но я считаю, всё находится на правильных местах. Истинный король свой венец покупает любовью народа и способностью быть для всех мудрым любящим отцом. Я не принадлежу себе, а значит не могу быть ни отцом народа, ни отцом сына, ни любимым мужем. — пожалуй Феанаро бы не согласился насчёт первого пункта и отчасти — второго, пожалуй. Но Майтимо растерял сыновнюю щепетильность, хотя и не любовь, с тех пор как много думал, прикованный к скале, почему Феанаро так легкомысленно попался в ловушку, заплатив своей жизнью — и с тех пор не ставил целью похвальбу отца за каждое отдельное действие, как раньше. Но с тех самых пор, как Феанаро пал, клятва приобрела для Майтимо иной смысл: как будто Сильмариллы, окажись они собраны все вместе, могли вернуть Феанаро. Он бы отказался от клятвы, если бы Феанаро вернулся к нему живым, и поклялся бы снова, чтобы быть рядом с отцом. Но от чего-то нужно отказаться. Борьба за власть обрекла бы его клятвы. И с этим тоже Феанаро навряд ли согласился бы. — В тебе чудесно мудрость Нерданели управляет пламенем Феанаро. — сказал Ноло, он не мог слышать его мысли, но Майтимо стало не по себе, будто он предаёт отца, сблизившись так сильно с тем, кого Феанаро люто ненавидел. — Однако ты всё ещё из плоти и крови, и многое в твоей жизни — против естества, поэтому прими моё глубокое почтение к твоему мужеству. Я желаю тебе не только достичь своей цели, Нельо, но исполнив все клятвы и отдав долги, оставить кое-что и для себя. Отец посчитал бы эти слова оскорблением. Но Майтимо слишком устал, чтобы искать причины не считать слова Нолофинвэ искренними, дружескими и мудрыми. — Хорошо. Принимаю — устало улыбнулся он, чувствуя желанное завершение беседы, и подобие радости от того, что сможет наконец напиться и хоть ненадолго притупить эльфийскую память. — Иди, государь… Один новорождённый мальчик заждался твоих песен. — Это точно. Особенно про Куинвиенен. Нолофинвэ надел золотой венец Финвэ, лежащий на кушетке, и скользнув по Майтимо взглядом с полуулыбкой, вышел. Майтимо взял сосуд и пил до тех пор, пока в груди не начало жечь. Когда был маленький, он везде бегал за отцом, любил сидеть на его рабочем столе, наблюдая за превращением неказистого скучного камешка в искрящийся самоцвет. Отец разрешал брать инструменты, рассказывал, для чего они нужны, а Майтимо не зная как ещё выразить огромную любовь, складывал свои любимые игрушки в выдвижные ящики отцовского стола. Впрочем, деревянных механических меарасов, певчих заводных птиц, тряпичных кукол и глиняные свистульки быстро сменили куски природных самоцветов и пород, названия которых, он гордо приклеивал, написанные на маленьких кусочках бумаги. Финелах никогда не сделает так с ним и с ящиками в его столе. Финдекано, конечно, обучит сына своему мастерству… и позволит… Надо ему сказать, чтобы не запрещал…и чтобы брал на руки почаще… — Арто! Ещё мирувора! — крикнул Майтимо, бросив пустой сосуд на каменный пол.