Нектар

      Хёнджин стоит на коленях на кровати, зажимая ими бёдра Феликса, пока сам Крылатый Принц всё ещё во власти сна. Руки Хёнджина притянуты наручниками к изголовью, и оголённой кожей спины он ощущает всю свою уязвимость. Вот-вот, и из тьмы выскочит Йеджи и продолжит творить присущий ей хаос. Хёнджин дёргает запястьями, но сорвать звенья наручников всё ещё не может. Тогда смотрит вниз на Феликса.       Даже если сон фею в какой-то мере приятен, это не делает его меньшим кошмаром. Хёнджин знает не понаслышке, каково это: помнит, как игралась с ним Йеджи, пока он ещё был человеком. Жертва погружается в грёзы суккуба или инкуба без шанса выбраться. И это совсем не похоже на то, что происходит при накладывании чар. Те для жертвы приятны, способствуют только большей отдаче энергии либидо, потому как основаны на фантазиях самой жертвы.       Если же Очарованного окунают в фантазии инкуба или суккуба, то это только подавляет и наносит вред. Жертву всё равно что топят, давя сверху на голову и не позволяя вырваться и глотнуть воздуха. Обычный человек после такого серьёзно страдает: мучается мигренями, галлюцинациями и эротическими кошмарами.       В прошлом Йеджи себя сдерживала и приглашала поплавать в озере своих грёз буквально на пару минут, лишь бы только быстро показать Хёнджину что-то сокровенное и сразу же вернуть его в реальность. Однако погружение Феликса длится уже намного дольше и потому с каждой минутой становится всё мучительнее и опаснее.       Наплевав на то, что руки скованы, Хёнджин склоняется к Феликсу и нежно целует в скулу прямо над местом, где проходит ремешок кляпа. Затем цепляется зубами за крепление и дёргает на себя. Удивительно, но кляп сразу поддаётся. Слетает, будто его никогда и не было. Хёнджин отбрасывает его куда-то во тьму и с облегчением наблюдает, как Феликс облизывает губы и, кажется, начинает дышать не так загнанно.       Нужно было сразу его освободить, а не вестись на «паучью» ловушку похоти. Йеджи ведь только этого и ждёт, чтобы Хёнджин позабыл о своей изначальной цели и вновь начал потакать всем её прихотям. Как делал это когда-то давно, во времена, когда она ещё учила его быть инкубом и охотились они вместе. Сейчас ни о каком союзе не может идти и речи. Хёнджин жаждет не просто обыграть Прародительницу в борьбе за фея, но и отделиться от неё. С этого дня и до конца своей вечности.       На заре своей новой жизни Хёнджин слышал истории об инкубах, что сепарировались от своих Создательниц, однако Хёнджин долго не мог понять их мотивов. Ведь поначалу Йеджи вела себя с ним тепло и осмотрительно. Буквально купала в своём внимании и заботе (с флёром гиперопеки, но всё же довольно приятной). Только вот с каждым новым годом её отношение менялось, становясь более холодным и грубым. Пока в какой-то момент не превратилось в полностью потребительское и диктаторское, изматывающее и разрушающее. В память о первой любви к этой женщине Хёнджин продолжал терпеть, принимать её такой, какая она есть. Пока и терпения больше не осталось.       Своим появлением на вечеринке столетия Йеджи, словно родитель, заявившийся к давно улетевшему из гнезда чаду, только напомнила, почему то покинуло отчий дом. Устроив перед гостями унизительный цирк и решив зачаровать Феликса, она поставила точку в решении «я больше так не хочу». Для запуска внутреннего процесса сепарации этого уже достаточно. Следующий шаг — получить согласие Прародительницы.       — Мы так не договаривались! — кричит Хёнджин в живую тьму, в клубящемся дыме которой прячется Йеджи. — Я не проиграл, это ты нарушила правила!       Снова пробует освободить руки. Безрезультатно.       Йеджи материализуется из мрака за изголовьем кровати. Сначала загораются её глаза, как у чёрной пантеры, затем появляется и вся она. Взирает сверху вниз на Хёнджина.       — Я тебе уже сказала: мне дела нет до твоей игры, так почему я должна придерживаться её правил? — Йеджи в наигранном жесте прикладывает кончик стека к алым губам и улыбается. В своей фантазии она дорисовывает клыки как у вампира, из-за чего улыбка кажется ещё более устрашающей. А зрачки её янтарных глаз сверкают алым, словно от вспышки старого фотоаппарата.       — Госпожа, — обращается Хёнджин уже не в мольбе, а в предупреждении, — ты без согласия заточила нас в свои грёзы. Отпусти, и сыграем честно, или я разрываю сделку.       — Разрываешь сделку? — она хохочет, неестественно и драматично, будто окончательно вживается в придуманную роль злодейки. — Надо было читать условия мелким шрифтом. Сделка разрыву не подлежит.       Она обходит кровать и становится по правую сторону. Чтобы не прерывать зрительный контакт, Хёнджину приходится повернуть голову.       — Ты плохо себя вёл, мой милый Дайкири.       Йеджи ведёт стеком от его поясницы до правой лопатки. Хёнджин знает — примеряется. Однако перед тем, что последует далее, не испытывает ни страха, ни малейшего трепета.       Наносится первый, пока что слабый удар.       По телу пробегает дрожь. Хёнджин вздрагивает и сжимает челюсти, дабы не начать скалиться. Боль не чувствуется, нет. Не так, как это было бы наяву. Спасает то, что Хёнджин не перестаёт убеждать себя, что это всего лишь иллюзия. Если в неё не верить — она безвредна. Главное, не поддаваться.       — И что дальше, будешь нас здесь держать, пока не насытишься? — Хёнджин ловит взгляд Прародительницы и вкладывает в свой как можно больше непримиримости с таким сценарием.       Вдруг на ум приходит интересное осознание. Да, в фантазии суккуба Хёнджин, как инкуб, беспомощен, но в то же время сам факт, что всё это не реальность, развязывает ему руки. Можно ведь делать и говорить всё, что заблагорассудится, и чем Прародительница ответит? Сейчас ей даже его не ранить. Значит, тюремная клетка может быть и убежищем.       — Да. А почему нет? Ты против, сладкий?       Следует второй удар, но более хлёсткий, и приходится уже на область рёбер. Хёнджин по инерции резко склоняется над Феликсом. С непривычки даже стонет. Всё потому, что новый удар не был похож на предыдущий — гораздо ярче и ощутимее. Возможно ли, что Йеджи дублировала его и в реальности?       Чтобы отвлечься, Хёнджин изучает веснушчатое заплаканное лицо и, вопреки своей натуре, даже не думает о чём-то порочном. Наоборот, все его мысли сосредоточены на том, чтобы даже из своей уязвимой позиции придумать, как защитить своё ни с чем несравнимое Чудо.       Всего пару часов назад он убеждал Минхо, что фей, имя которого он тогда ещё даже не знал, — его подарок. Лгал и даже не думал, насколько ложь окажется близка к правде. Однако кто Феликс, если не подарок? Пускай и неожиданный, зато самый приятный и безусловно самый ценный. Такие подарки не передаривают. Их берегут, ими наслаждаются.       Повтор удара. Воспринимается ещё жёстче. Будто бы… Да, плетью. Хёнджин прижимается к Феликсу ближе, пока спину стегают вновь и вновь. Судя по тому, как боль прошивает нервные окончания, можно предположить, что наяву Йеджи делает с его кожей нечто аналогичное. Например, царапает, вдавливая ногти настолько глубоко, насколько возможно.       — Ты пообещала, но не сдержала обещание, — сквозь зубы, но Хёнджин тем не менее продолжает спорить.       — А ты мне соврал о том, кто такой наш милый Светлячок.       Хёнджин оборачивается на Йеджи. Жаль, что бо́льшая часть её мимики скрыта маской. Сейчас он был бы не против видеть каждую крошечную морщинку на её лживом лице.       — Он принадлежит мне, — вырывается само собой, хотя всё время до Хёнджин старался сдерживаться и не заявлять права.       Уговаривал другими способами, юлил. Но к чему это всё привело? К тому, что Йеджи в очередной раз указала на то, где его место, — макнула головой в тот же самый проступок, будто непослушного котёнка. Похоже, что она и не планировала играть с ним на равных. Конечно же, нет. Куда там Королеве пчёл до работящих слуг? Однако если всё обстоит так, и никакого, даже минимального, уважения у них к друг другу не осталось, почему Хёнджина должно волновать, что он нарушил её правило о честности?       — О, как заговорил!       Йеджи меняет плётку обратно на стек и ударяет им по щеке, но Хёнджин даже не уворачивается. Смотрит в ответ, как ему самому кажется, нагло. Не моргает.       — Давай ещё, — провоцирует он. — Ты же только так и умеешь. Как и сказал Бинни, без своего подчинения ты ничего не можешь.       — А ты много можешь? Кем ты себя возомнил, м, Джинни?       Она отбрасывает стек, подходит и захватывает рукой его шею. Ощущения слишком реальны — Йеджи точно повторила действие и наяву. Если бы только Хёнджин смог отделить её морок от своего сознания, разглядеть реальность, тогда бы он смог вырваться.       — Ты же всё ещё любишь, когда тебя душат? — мерзко заигрывает Прародительница, пока Хёнджин пробует уйти от захвата. Понапрасну — он слишком крепкий. — М-м, Джинни? Может, ты это всё устроил, чтобы показать, что я тебе всё ещё небезразлична? Если так, то я проявлю к тебе благосклонность.       «Благосклонность»?!       Если бы Хёнджин мог, он бы рассмеялся. После всего случившегося благосклонность от Йеджи звучит так же маловероятно, как помилование при исполнении смертной казни. Ни единому её слову он больше не верит. И, нет, она уже давно ему безразлична. Их объединяет лишь природная связь «матери» и «дитя».       Дыхание перекрыто. Хёнджин ощущает, как жар обхватывает лицо, как горят лёгкие от нехватки воздуха. Глаза закатываются, вены стягивает. И тогда, когда уже кажется, что Йеджи не остановится, пока не доведёт его до отключки, она всё же отступает и скрывается в темноте.       Хёнджин прокашливается и озирается. Её снова нигде нет. Впрочем, это тут же теряет всякое значение, когда Хёнджин опускает взгляд и видит, что на него внимательно смотрит пара почерневших глаз.       Феликс больше не спит.       — Феликс? Фе-ликс.       Хёнджин даже улыбается — настолько он рад видеть фея хотя бы частично в сознании, пускай они пока оба и заперты в чужой фантазии.       — Феликс, ты слышишь меня? Кивни, если слышишь.       Названной реакции не следует, но Феликс продолжает смотреть и даже медленно моргать.       — Феликс, послушай, всё это — целиком и полностью фантазия Йеджи. Она суккуб, поэтому я не могу разбить её фантазию изнутри. Но если ты меня поцелуешь, всё прекратится. Мы выполним условие.       Феликс медленно качает головой.       — Нет? Феликс, послушай, я хочу, чтобы мы оба выбрались.       Снова безмолвное «нет».       — Я не понимаю.       Хёнджин в отчаянии прикасается лбом к его лбу и закрывает глаза, стараясь настроиться на фантазии. Надеется хотя бы так понять, почему фей отказывается ему помогать. К счастью, срабатывает, однако Хёнджин до глубины своей тёмной души поражается тому, что ему показали.       Феликс видит его не иначе, а близнецом Йеджи, чем побуждает Хёнджина в растерянности отпрянуть.       — Я говорила тебе, что он слаб. — Из тьмы возникает истинная Йеджи. Скалится. — А вы внутри моего разума, и только я решаю, чему здесь быть. Он слышит тебя только, когда я позволяю. Он видит тебя только, если я хочу, чтобы видел. Что сделаешь теперь? — Наслаждается своей силой, своим превосходством. — Но ведь ты тоже слаб, так что… что ты можешь?       Хёнджин вцепляется ладонями в изголовье кровати и взирает раненым зверем на своего мучителя.       Безумие Королевы пчёл переходит всякие границы. Что бы она ни делала до этого дня, теперь она окончательно спятила. И Хёнджин даже не знает, что его злит больше: что она по-прежнему позволяет себе им играться или то, что он сам не догадался сразу, что происходит на самом деле? Хотя с такими вводными второе было почти невозможно.       — Я не стану. Тебе. Подчиняться, — чеканит он и даже, кажется, слышит воображаемый треск древесины под своими пальцами. — Сними с него морок и сыграем по-честному. По-хорошему тебя прошу.       — А то что?       Йеджи наклоняется и клацает перед лицом Хёнджина сверкнувшими в темноте клыками. Хёнджин не отстраняется. Пусть хоть в шею впивается, плевать. Он всё равно не отступит и не уступит.       Пока Прародительница ждёт ответа, Хёнджин взывает ко всем своим органам чувств, пытаясь всё же отделить грёзы от яви. Настроиться не получается, что пробуждает только больше злости.       — Ты ведь не станешь плакать? — поддевает Йеджи, заинтересованно рассматривая лицо Хёнджина. Он показывает зубы и далеко не в улыбке.       — Я разучился. Как разучился и что-то чувствовать подле тебя. Каждый раз, когда вижу тебя, я не испытываю даже капли радости. Ты мне отвратительна.       Хёнджин произносит это словно выносит приговор, но вовсе не себе, а отношениям с Йеджи. Обличает их сущность раз и навсегда. Больше никаких недомолвок и игр. Больше никакой честности перед ней, только честность с самим собой.       — О, — Йеджи складывает губки в удивлении, но быстро находит, что сказать в ответ. — Теперь я вижу, что ты действительно кем-то стал.       Хёнджин выгибает бровь, и Прародительница тут же поясняет.       — Такие, как мы, не должны чувствовать, Джинни. Нам не должно нравиться то, что мы делаем. Мы лишь кормимся. И я относилась к тебе так, как и ты должен относиться к Ведомым. Это всего лишь пищевая цепочка: я забираю у тебя, ты забираешь у них. Именно на это ты давал согласие, становясь инкубом. Моим инкубом.       — Я больше не твой инкуб.       В Хёнджине поднимается буря. Он не согласен, он не станет жить свою вечность по устоям Создательницы, какой бы правой она себя ни считала. Нет никакого «инкубы должны», как нет «вампиры или оборотни, или ведьмы должны». Происхождение не определяет, кто ты есть. Семья не решает, кем тебе быть. У всякого живого существа есть выбор. У каждого зависимого есть право разорвать токсичные узы.       — Ещё никто от меня не сепарировался, мой милый Дайкири. Тебе тоже не стоит пытаться.       — Я не держусь за тебя, это ты держишься за меня.       По пустоте снова разносится заливистый хохот Йеджи. Она склоняется и даёт заглянуть в алую тьму своей души. Хёнджин не боится — заглядывает. Раньше эта бездна его манила, теперь воспринимается не глубже лужи.       — Даже если и так. Как ты, маленький парусник, справишься с самим Кракеном? Я утяну тебя на дно.       Хёнджин не теряется. Не счесть, сколько угроз он услышал за эту ночь и за всю жизнь, находясь рядом с Йеджи. Пускай хоть одна из них придёт в исполнение. Даже если всё приведёт к его смерти, на ней же всё и закончится. Интерес Йеджи даже к Феликсу будет потерян.       — Попробуй поглотить меня и узнаешь.       — С удовольствием, мой милый.       Йеджи прижимается губами к губам Хёнджина — целует, как ей кажется. Требовательно пытается забрать то, что по праву принадлежит ей — как ей думается. Только вот для Хёнджина происходящее — не более, чем повторение давно усвоенного урока. Словно он застрял во временной петле и снова и снова проживает одно и то же. Только на этот раз наконец понимает, как выбраться из удавки и затянуть её не на своей шее. Ведь если фантазия больше не нравится, то она перестаёт быть таковой.       Хёнджин разрывает поцелуй, прикусывая язык Йеджи. Вкуса крови не ощущает, значит, произошло это только в пределах сна, но и этого оказывается достаточно, чтобы Йеджи отстранилась. Она захватывает рукой челюсть Хёнджина и рычит. Только больше распаляется, снова нападая с укусом-поцелуем и перемещая руку на шею Хёнджина. Давит на кадык, ранит губы. Стремится подчинить.       Хёнджин сопротивляется, уворачивается, кусает в ответ. Пытается даже ударить Прародительницу головой — не выходит. Ответный пыл растёт в нём с каждым мгновением потерянного в фантазии времени. И, если Йеджи испытывает возбуждение, Хёнджин заряжается гневом.       Изнутри в нём поднимается энергия, которую хочется выплеснуть так же, как это сделала Йеджи, когда чуть не выбила всё электричество в особняке. Физически инкубы на такое не способны, но ведь и у фантазии нет рамок.       Так что Хёнджин позволяет себе злиться так сильно, как только может. Вспоминает все ситуации, которые из раза в раз заставляли чувствовать себя унизительно и беспомощно. Всё, что он терпел. Всё, что он оправдывал. Всё, что он так долго копил и сдерживал. Сколько проглотил только за сегодняшнюю ночь, а сколько за бесчисленное множество до.       Отпускает себя и в конечном итоге…       Различает.       Смутно, но видит перед собой кухню. Рассматривает, что сидит на Феликсе, пока они оба находятся всё на том же чёртовом кухонном острове. Руки Хёнджина расставлены по обе стороны от головы Феликса, и, конечно, они свободны от каких-либо оков. На спине ощущается давление ладони Прародительницы.       Хёнджина вновь утягивает морок — видимо, Йеджи приложила больше сил, чтобы вернуть его в фантазию. Только этого уже недостаточно. Теперь Хёнджин с лёгкостью разрывает цепи наручников и встаёт с кровати. Он подходит к Йеджи и совершает то, что никогда прежде себе не позволял — отталкивает. Создательница отлетает во тьму, и её иллюзия снова прерывается.       Оказавшись в реальности, Хёнджин не медлит. Отстраняется от Феликса и поднимается. Подходит к Йеджи, всё ещё пребывающей в своём сне, с силой отрывает её руки от тела Феликса и одним толчком скидывает суккуба на пол. Прямо в лужи разлитого вина и осколки бутылок. За такое Прародительница его точно покарает и несомненно самым жестоким образом, но если иначе Феликса у неё не выиграть, то хотя бы нужно дать ему сбежать.       Не теряя спасительных секунд, Хёнджин возвращается к Феликсу, садясь рядом с ним. Тот уже начал приходить в себя, так что Хёнджин ему не мешает, не касается, но поторапливает:       — Феликс, Феликс! Давай, очнись! У тебя мало времени. Приди в себя. Давай!       Настолько мало, что его, возможно, нет совсем.       Феликс садится. Расправляет крылья, которые до этого момента были придавлены его собственным весом и наверняка онемели. Его взгляд медленно, но верно приходит в норму, трансформируясь из тотально-чёрного в светло-сиреневый.       К моменту, когда откуда-то со стороны Йеджи слышатся первые предостерегающие звуки, похожие на то, что она приходит в себя, Феликс уже окончательно в сознании. Его глаза искрятся присущим им лавандовым огнём, молочная кожа приобретает здоровый румянец на щеках, крылья цвета фуксии мерцают — фей пышет жизнью и энергией.       Хёнджин не может оторвать от него глаз, но на всякий случай отползает на край столешницы. Теперь-то он точно заслужил волшебного пинка от Крылатого, и вряд ли тот пощадит.       Однако Феликс, вопреки ожиданиям, не совершает никаких резких движений. Наоборот, довольно лениво разминает шею и встаёт. Уже находясь во всеоружии (со своей вновь заряженной магией розовой палочкой), он смотрит сверху вниз на Хёнджина и подмигивает ему.       Стоп. Что? Подмигивает?       Хёнджин даже не успевает поразмыслить, что это может значить. Только безмолвно наблюдает, как Феликс одним взмахом палочки снова облачается в ранее сорванную с него суккубом блестящую кофту и, к сожалению Хёнджина, скрывает ей свой соблазнительный обнажённый торс. В «доспехах» от кутюрье фей окончательно возвращает статус-кво и выглядит столь же блистательно, как и до рокового столкновения с Йеджи.       Феликс ведёт звёздным наконечником по воздуху, создавая светящееся светло-розовое облако неизвестного назначения. Затем, так же с помощью магии, поднимает с пола Йеджи и переносит её в это облако. Как выясняется, оно оказывается чем-то вроде клетки. Прародительница замирает в волшебной вате, кажущейся обманчиво сахарной и безвредной, и очевидно больше не может двигаться. Жаль, что только всё ещё может говорить.       — Ты что удумал, Светлячок?! Отпусти меня! Ты с кем связываешься?! Крылышек своих лишиться хочешь?! Джинни, прекрати это немедленно! Иначе я не знаю, что с вами двумя сделаю! — она вопит, что есть силы. Но её истошные крики доносятся будто бы через стекло со звукоизоляцией.       — Ты ничего больше не сделаешь, — твёрдо бросает Феликс, и Хёнджин понимает, что соскучился по его голосу, точно напоминающему песнь русалки или сирены. — С тебя хватит. Успокойся, — его речь обнимает бархатом и, кажется, усмиряет даже истерику Йеджи.       Феликс поднимается в воздух и зависает в полуметре от столешницы острова, пока облако с суккубом парит в двух метрах от него, ближе к потолку. Хёнджин не может наглядеться на то, как размеренно хлопают его ярко-розовые крылья с сиреневыми прожилками, как в полутьме кухни фей создаёт вокруг себя ореол света. В каждом его движении чувствуется высокородное происхождение. Одним своим присутствием он наэлектризовывает пространство, окрашивая его иными, воистину фантазийными красками.       — Отпусти меня!       — Нет.       — Я сказала — отпусти меня!       — Я сказал нет.       И даже его дерзости Хёнджин рад и потому не вмешивается. Снова поддался влиянию феечного очарования и даже не хочет с ним бороться. Всё потому, что после всего пережитого за ночь оно определённо лучшее из всего, что с ним приключилось.       Феликс тем временем держится уверенно и спокойно. По нему даже не скажешь, что всего каких-то пять минут назад он находился под гнётом суккуба. Йеджи же, в противовес, растеряна и разбита, но похоже, что ничего не может с этим поделать. Ни рукой, ни ногой пошевелить. Фей её полностью обездвижил и теперь волен сам устанавливать правила. Хёнджин не сдерживает улыбки, наслаждаясь очевидным проигрышем Прародительницы.       — Говоря о вашем споре, — Феликс подлетает ближе к Йеджи и равняется так, чтобы смотреть чётко в её глаза. Одновременно с этим он применяет магию, перекрывая ей возможность говорить. Теперь суккуб беспомощно мычит. — Я слышал его условия, и, как понимаю, он всё ещё в силе.       Йеджи мотает головой — видимо, Феликс оставил ей только эту возможность для ответа.       — Ну-ну. Нарушишь своё слово? — продолжает он, а сам снова отлетает к кухонному острову и опускается на него.       Йеджи в замешательстве. Хёнджин — в не меньшем. Неужели Феликс говорит о споре на поцелуй? Тот же самый Феликс, который не подпускал его к себе ближе, чем на расстояние двух-трёх шагов? В такое сложно поверить.       Хёнджин, видимо, слишком громко думал, раз Феликс тут же оборачивается к нему, подходит и… протягивает руку?       Хёнджин в непонимании пялится на протянутую ладонь, но остерегается к ней прикоснуться. Что происходит? Что изменилось? Почему Феликс не потащил его по воздуху или не швырнул в стену, например? Почему Хёнджин вообще не подвешен где-то там вместе с Йеджи? Разве Феликс не был враждебно настроен по отношению к инкубам?       — Ты чего, меня боишься? — И он даже как-то так мягко смеётся, не убирая руки. — Ты сам на меня поспорил, вставай давай.       Хёнджин коротко мотает головой. Не в отрицании, нет. Конечно же, он поспорил и вон как долго боролся за то, чтобы всё закончилось хорошо и для него, и для Феликса. И теперь не верит, что оно действительно так сложилось. Нет, не так. Всё даже лучше, чем он мог представить.       Со стороны Йеджи доносится мычание, но Хёнджин больше не смотрит в её сторону — всё его внимание захватывают приветливые искорки в глазах Феликса. Он будто правда сменил гнев на милость. Ничто в мимике не выказывает прежней угрозы, он улыбается и терпеливо ждёт ответного действия со стороны Хёнджина.       Неожиданно, но объяснимо, что Крылатому Совершенству хочется довериться. Хёнджин опирается на протянутую ладонь и поднимается на ноги. При соприкосновении фантазии не видятся, но Хёнджин не успевает расстроиться по этому поводу, как Феликс мгновенно притягивает его к себе. Так близко, что их дыхания смешиваются.       — Ничего себе не надумывай, — шепчет Феликс.       В лавандовом космосе его глаз взрываются кометы. По щекам и носу под тоном косметики проявились веснушки и теперь мерцают подобно крошечным звёздам. Хёнджин коротко выдыхает, боясь сделать лишнее движение, лишь бы Феликс не передумал и не отпрянул.       — Что… — вырывается шёпот в ответ.       — Это за то, что вытащил нас.       И Феликс целует.       Едва ощутимое касание его тёплых губ оседает острой звёздной пылью на губах Хёнджина. Словно те самые блёстки и искры фея тают на нежной коже и устремляются дальше по телу. Прошивают тончайшими нитями тока и откликаются мурашками.       Хёнджин настолько удивлён, что не закрывает глаз, в отличие от Феликса, который сразу же прикрыл веки, предпочтя спрятаться за длиной ресниц. Хёнджин размыкает губы, захватывает коснувшуюся их нежность и всё-таки закрывает глаза. Под веками тут же взрываются знакомые разноцветные салюты мыслей фея, но пока не превращаются в чёткие картинки, только ослепляют взаимностью желания. Феликсу нравится. Он прижимается ближе, кладёт руку на затылок Хёнджина, пока вторую упирает в его обнажённую грудь и смело углубляет поцелуй. Хёнджин задерживает дыхание и перехватывает инициативу. Целует тягуче, ласкает языком. Хватается за талию Феликса и сжимает.       Время замирает. Сердце клокочет в горле. Хёнджин забывает о своей природе инкуба, голод уходит на второй план, пока он полностью отдаётся моменту. Не вспомнить, когда он в последний раз целовался так. Словно поцелуй — не часть отработанной за век тактики соблазнения ради извлечения либидо, словно он нуждается в касании губ, потому что…       Феликс прерывается, делая глубокий вдох и отстраняясь. Хёнджин едва ли хочет его отпускать, боясь потерять нить чего-то непривычного, но вместе с тем однозначно ценного.       — Теперь мы почти в расчёте, — укалывает Феликс в самую сердцевину возникшего между ними трепета. Хёнджин моргает и облизывает губы, наслаждаясь оставшейся на них сладостью светлой энергии.       — Стой, — вторит он шёпотом. Этого мало, этого катастрофически мало. Хёнджин ловит ладонь Феликса, не позволяя отойти дальше. Но тот лёгко высвобождает руку и дарит взгляд, который Хёнджин уже раньше видел. Тот самый, с толикой жалости, как при прощании в прихожей.       — Надо тут кое с кем закончить.       Феликс уходит от близости на противоположный край кухонного острова. Коротко улыбается оттуда своими невероятными губами, на которых ещё поблёскивает влажный след от поцелуя.       Хёнджин вздыхает и хочет несколько раз ударить себя по лицу, лишь бы вернуться к реальности. Теперь только пуще прежнего хочется забрать Феликса себе. Поцеловать. И снова. И вновь. Целовать так долго, пока не наступит рассвет, а за ним не канет вечность.       У Феликса же гораздо лучше получается сохранять спокойствие. Во всяком случае, видимое. Он поворачивается к Йеджи и обращается к ней в полную силу своего магического голоса:       — Я поцеловал его по собственному выбору — это значит, что мы оба теперь свободны. На этом конец. Я отпущу тебя сейчас, и ты отсюда уберёшься. Если попробуешь что-то сделать, я выкину тебя сам.       Хёнджин в который раз засматривается на аккуратный профиль Феликса. Мысленно преклоняется перед очаровательным кончиком носа и безжалостно длинными ресницами, перед полнотой губ и скульптурностью скул.       — Ты согласна?       Йеджи неясно кивает и в тот же миг лишается облачной опоры, падая на грязный пол. Она дёргается, будто всё же пробуя напасть, Хёнджин вздрагивает, ожидая очередного выпада хищницы. Но Феликс молниеносно реагирует, выставляя щит, и Прародительница ударяется об его невидимую стену.       — Я смотрю, ты совсем не понимаешь, что тебе говорят, — цыкает он и смеётся, когда получает пчелиный яд в ответ.       — Пошёл к чёрту, тля рода Светлых!       — Это ты зря.       Пару секунд, не больше, и внезапно, по заклинанию Феликса, с пола поднимается бурая жижа из вина и стекла. Дополнительно фей забирает воду из открытого магией крана и закручивает водяное торнадо под потолком. И стоит только Йеджи осознать, насколько она была неправа, когда по привычке решила показать свой характер, как вся созданная стихия обрушивается на неё. Полностью мочит всякое достоинство пятьсотлетнего суккуба и даже ранит открытые участки её кожи бутылочными осколками. Теперь она всё равно что русалка — с прилипшими к открытым плечам рыжими волосами и потухшими тёмными глазами. Русалка, которую лишили её излюбленного океана власти.       — Тебе давно пора было охладиться, — хмыкает Феликс, а затем поворачивается к Хёнджину: — Что-то ещё нужно или от неё можно избавиться?       — Избавиться?       Хёнджин припоминает, как Феликс сказал, что мог бы убить инкуба, если бы узнал, что тот как-то тронул Чонина. Учитывая мощь его магии, он точно на это способен. Однако Хёнджин считает, что даже после всего того, что натворила Йеджи, она не заслуживает настолько жестокого исхода.       Феликс посмеивается, заметив реакцию на свои слова, и добавляет более аккуратное:       — Я имел в виду, что если этот ваш уговор — всё, то я бы отправил её за пределы дома. Если ты, конечно, хочешь того же.       Хёнджин кивает пару раз, но поднимает руку, как бы говоря, что ему всё же потребуется немного времени. Феликс соглашается и немного отходит, пока Хёнджин идёт к тому же краю столешницы и останавливается над мнимой пропастью, со дна которой на него взирает поверженная Королева.       — Отпусти меня, — не приказывает, а просит Хёнджин. Он даже улыбается через печаль и усталость, но как может.       Йеджи мотает головой. Не соглашается.       — Отпусти, — снова повторяет Хёнджин. — Пожалуйста. Хватит.       Уголки её губ опускаются, она находит пару осколков и начинает перебирать их, словно ракушки. Походит на маленькую девочку, у которой отобрали полюбившегося ей дикого зверька, просят отпустить на волю, туда, где ему и место, а она эгоистично ни за что не хочет с ним расставаться.       — Госпожа, Йеджи…       Хёнджин вздыхает и не знает, какие слова подобрать. Ему кажется важным правильно попрощаться, даже если вечно холодной Королеве чужда сентиментальность. Это нужно ему. Они слишком долго были вместе. Век. Их связь невозможно прервать никакой сделкой или словами, колдовством и тем более насильно. Но эту связь можно ослабить, потом, со временем, постепенно она будет становиться всё менее ощутимой, пока не исчезнет совсем.       — Йеджи, ты была моей первой любовью. — Боковым зрением Хёнджин замечает, как на этих словах на него смотрит Феликс, но не поворачивается, не отвлекается, продолжая: — Я правда очень сильно и искренне любил тебя. Настолько, что сто лет назад решил, что не смогу жить без тебя. Что не хочу стареть без тебя, не хочу любить кого-то другого, не хочу иметь семью кроме тебя. Я любил тебя так сильно, что с радостью принял дар вечной жизни от тебя.       Йеджи поднимает взгляд, и впервые за много-много лет тот становится глубоким, вроде как искренним, не выражающим привычной ироничной насмешки, высокомерия или властности. Она показывает себя настоящую, себя уязвимую, себя особенную — женщину, которую и полюбил много лет назад Хёнджин.       — И именно потому, что я любил тебя — возможно, я такой единственный из всех твоих инкубов — я так и не смог смириться с тем, что произошло с нами после. Ты говоришь, что это то, кто мы есть. Но я не согласен. Почему я тогда по-прежнему могу чувствовать эмоции, если не должен? Почему я должен делать вид, что их нет?       Хёнджин садится на край кухонного стола и с каждым словом говорит всё мягче, раскрываясь в ответ на то, что впервые за долгое-долгое время Йеджи действительно его слушает и, возможно даже, слышит.       — Я не хочу жить вечность так, как хочешь этого ты. И я не хочу жить вечность, в которой моя первая любовь приходит для того, чтобы мучить меня.       — Хёнджин, — даже голос Йеджи звучит иначе, тонко и доверительно. — Малыш…       — Йеджи, просто посмотри на нас. Это то, чего ты хотела, когда обращала меня?       Маска на её лице окончательно трескается, обнажая суть. Хёнджин кивает, видя, что она понимает. Тогда, сто лет назад, она предлагала ему совсем иное. Это гораздо позднее Йеджи свела их союз к чему-то поверхностному, что было нужно ей ради выгоды. Но когда Хёнджин ещё был человеком, Йеджи признавалась ему в совершенно другом — что она давно забыла, что такое человеческая любовь и привязанность, но с ним стала испытывать нечто близкое. Она обратила его, потому что сама хотела сохранить их общее чувство, подарить вечность их любви. А в итоге…       Осталась только вечность.       — Мы не справились, — продолжает и говорит «мы», потому что правда считает, что в любых отношениях ответственность делится поровну. — Мы всё разрушили. Другие инкубы могут воспринимать тебя только как Создателя, но я нет. Давай прекратим, я прошу тебя.       Йеджи подтягивает колени к груди и прячет в них лицо. Выглядит слабой и потерянной. Как бы Хёнджину ни хотелось её такую обнять и утешить, он удерживает себя на месте. Будь они людьми, более тёплое прощание было бы уместно. Но их внутренние звери меньше воют, если их не приучают к дому. Ранящей близости между ними и так было достаточно.       — Отпусти, — в очередной раз совсем тихо шепчет Хёнджин.       Йеджи поднимает лицо и смотрит. С печалью, но, как прежде, целеустремлённо.       — Я отпущу, — сначала говорит она, но потом добавляет, — но с одним условием.       Хёнджин хочет возмутиться. Со стороны Феликса тоже слышится цыканье.       — Отпущу, если так и продолжишь считать меня своей первой любовью.       Теперь уже Хёнджин отводит взгляд и изучает бурые реки на светлом кафеле. Кто бы знал, что так тяжело отпускать, даже если всё давно решил, и так будет лучше для обоих. Ладони сжимают край столешницы, Хёнджин прикусывает губу, но наконец всё же смотрит в глаза Йеджи. Как в последний раз. И исключительно преданно, как на свою Королеву.       — Я обещаю, что так и будет.       Йеджи тянет улыбку, но тут же проявляет свою вредность:       — Нет, скажи полностью.       Хёнджин улыбается. Конечно, Йеджи надо слышать признания снова и снова. Она всегда была такой ненасытной.       — Ты навсегда останешься моей первой любовью, — потакает Хёнджин королевской прихоти и даже склоняет голову.       Йеджи на это хмыкает и веселеет. Она поднимается на ноги и пытается пригладить своё промокшее платье. Безуспешно, но Йеджи делает вид, что так и надо. Если честно, Хёнджин её совсем не понимает. Провёл с ней больше века, а так и не разгадал до конца.       — Всё! Скажу Чанбину, что ты сам подтвердил, что он был не прав. И меня можно любить без моих чар. — Она важно вздёргивает нос и складывает руки на груди. — Пойду найду его как раз.       Йеджи ступает босяком прямо по стеклу, Хёнджин морщится, но ничего не говорит. Знает, что Королева не любит казаться слабой. И если она решила поранить стопы и тем самым показать, что боль ей чужда, значит надо ей позволить. Йеджи задерживается около двери и оборачивается.       — Вы горячо смотритесь, кстати. Даже жаль, что так и не удалось с вами двумя развлечься.       Хёнджин качает головой, смеётся и успевает мягко опустить волшебную палочку, которую Феликс уже снова угрожающе наставил на суккуба.       — Да не гори, Светлячок! Я уже ухожу.       Йеджи правда пребывает в хорошем расположении духа. Такой она не была даже когда только пришла на вечеринку, даже когда получила первую порцию переработанного либидо, даже когда… Хёнджин не помнит, когда она в принципе выглядела настолько в гармонии с собой внутренне, будучи абсолютно разбитой внешне. Обычно всё было наоборот.       — Клубничный Дайкири, — обращается Йеджи, и Хёнджина обволакивает тёплым мёдом её глаз. Сладко, по-родному. — Джинни. Ты просишь — я отпускаю тебя. С твоим столетием, мой дорогой. Живи свою вечность, как захочешь.       Напоследок она улыбается и, больше не задерживаясь, скрывается за дверью.       Воцаряется тишина.       — Это было… — спустя минуту первым заговаривает Феликс, садясь на столешницу рядом с Хёнджином. Теперь вдвоём они словно на краю обрыва, жаль только, что перед ними не простирается живописный пейзаж долины, а всего лишь в хаосе застыла кухня. — Незабываемо.       Хёнджин усмехается и поворачивается к нему.       — Какая именно часть незабываема? Та, в которой мы оба запутались в её фантазии, или та, где мы поцел…       — Та, где я применил заклинание, которое думал, никогда мне не пригодится, конечно, — перебивает Феликс и отводит взгляд на стену, на белой краске которой как раз остались винные разводы от обрушившегося на неё водяного смерча. — Ты только подумай, когда ещё мне понадобилось бы кого-то искупать вот так.       — А полетать по гостиной ты часто кого-то заставляешь? Я ревную, — Хёнджин, конечно же, шутит, заигрывает в привычной для себя манере, которая уже успела позабыться за пару часов, пока ему приходилось бороться с Создательницей, но больше с самим собой. Теперь же он настолько расслаблен, что толком не анализирует происходящее и не следит за тем, что говорит.       Всё настолько нереально, что кажется даже большей иллюзией, чем фантазии Йеджи. Хёнджин скорее поверил бы, что так и не смог проснуться, нежели в то, что Феликс сам его поцеловал (пускай и ради сделки), а Йеджи всё-таки согласилась его отпустить. Вот это настоящий День Перерождения. И правда началась новая жизнь.       — Не ревнуй. Так бесишь меня только ты.       — Это признание в любви?       Хёнджин смеётся, когда Феликс слегка пихает его в плечо. Непривычно, что он теперь не боится коснуться. Ещё более непривычно, что не ведётся на него как инкуба подобно другим существам. Удивительно.       — Нет, это больше по твоей части. Не знал бы, что тебе сто, подумал бы, что жил при Шекспире.       — Неумирающая классика.       — Добивающая скука.       Феликс хмыкает, затем встаёт и отходит куда-то по острову.       — Ты куда?       — Да вот высматриваю твой халат. Твой вид меня тоже раздражает.       — Раздражает или нравится?       — Раздражает. Не вынуждай меня повторять по два раза.       Феликс бузит в привычной для себя манере, расхаживает по краю столешницы, не забывая хлопать крыльями в такт своим словам, а Хёнджин просто следит и улыбается.       — Как и ожидалось, твой халат приказал долго жить. Впрочем, как и моя куртка.       Феликс вдруг решает осмотреть кофту на себе и, заметив крупные бурые пятна на рукавах, забавно рычит. Как небольшая дикая кошка, вроде сервала или каракала, — Хёнджин иногда засыпает под передачи о дикой природе. Когда же Феликс видит брызги на своих белых брюках, так вообще, кажется, готов убивать.       — Заклинания стирки не знаешь? — Хёнджин не совсем бессмертный, но сегодня ему можно так шутить. Переизбыток ликования внутри нужно куда-то деть. Он получил свою свободу! Теперь только праздновать и веселиться.       — Заткнись, — ворчит Феликс. — Нет такого заклинания.       Скрип двери. Хёнджин вздрагивает, подумав, что это могла вернуться Йеджи. Это было бы вполне в её стиле — ворваться и разыграть очередную театральную сценку, что она пошутила и на самом деле никуда не уйдёт. С чувством юмора у неё обстоят дела ещё хуже, чем у Хёнджина.       Но это оказывается всего лишь Чанбин. Он аккуратно приоткрывает дверь и заглядывает внутрь. Не описать, как Хёнджин рад его видеть, да ещё после того, как одержал победу над той, кто и друзьям доставляла немало хлопот.       — Хённи, ты тут как? — Друг пытается быстро оценить состояние Хёнджина, бегая взглядом от него к Феликсу и обратно, но, видимо, так ничего и не поняв, решает спросить напрямую.       — Всё отлично, Бинни. Йеджи ушла?       — Да, ушла! Я своим глазам не поверил! Что произошло?! Как тебе удалось?       Чанбин хочет было войти в помещение, но Хёнджин останавливает его рукой:       — Прости, мы тут твой бар разнесли.       — Да ладно мой бар, это твоя кухня.       — Да чёрт с ней, с кухней!       — Да чёрт с ним, с баром!       Друзья смеются и изображают, как через расстояние пожимают друг другу руки. Это давний их жест, ведь если не надевать специальные перчатки, разработанные Сынмином, то инкуба просто так, без вреда для своей чести и достоинства, не коснёшься.       Кстати о Сынмине. Позади Чанбина возникает и он. Буквально возникает из своего любимого изумрудного дыма. Мог же прийти по-человечески, но Сынмо — не Сынмо, хэштег онжколдун, куда он без своих спецэффектов.       Появившись, Сынмин отряхивает с рукавов своего пиджака несуществующую грязь и не без иронии окидывает взглядом помещение. Особенно пристально изучает застывшую на кухонном острове парочку.       — Вот это вы тут устроили! Хённи, но вижу, ты хоть живой. Или тебя тут обижают? Моргни, если ты в заложниках.       — Нет, теперь всё хорошо, — улыбается Хёнджин, пока Феликс где-то позади фыркает.       А вот кухня действительно стала похожа на кошмар клининговой службы гномов. Но зато, да, Хёнджин жив. И ещё как! Жив и свободен.       — Я точно в порядке. Благодаря… благодаря Феликсу.       Реакция Феликса на эти слова неизвестна, но зато Сынмин с Чанбином совсем уж очевидно расплываются во всё понимающих улыбках, так что Хёнджин тут же жалеет о сказанном. На их лицах разве что не всплывают таблички «Всё с тобой понятно» и «Мы вам тут, наверное, мешаем». Хёнджину пригодилась бы сейчас волшебная палочка или нет, лучше швабра. Нет, не для того, чтобы убраться, а чтобы быстро и эффективно убрать эти улыбочки с лиц друзей. Хёнджин не стеснительный, просто не хочет, чтобы те ещё больше подчёркивали его крайнюю заинтересованность в Феликсе. Не перед самим же Феликсом.       — Видим-видим, — иронично поддевает Сынмо. — Вы это… идите, если хотите, я тут всё уберу.       Хёнджин оборачивается на Феликса, тот пожимает плечом и соглашается, тогда Хёнджин следом кивает Сынмо. Вот и договорились. Хотя то, что Сынмин начинает, как бы невзначай насвистывать мелодию из кинофильма «Телохранитель», вынуждает буквально хотеть броситься с обрыва. Чанбин ему ещё подыгрывает и запевает известный припев. Да ещё таким намеренно гнусавым голосом.       — …and I will always love you…       Всё! Хёнджин готов прыгать.       — Погоди, — внезапно останавливает его Феликс, не давая сигануть с чёртового обрыва (в реальности — кухонного острова) и найти управу на этих СынБинов. — Ты босяком, тут сплошные стёкла.       В шутливом пении берётся пауза. Наступает тишина.       Феликс слетает первым, и под его тяжёлыми берцами трещат осколки. В целом, Хёнджин мог бы повторить подвиг Йеджи и пройтись по стеклу, но он даже представлять не хочет эту адскую боль. Ступни-то быстро заживут, а вот впечатления останутся.       — Скажи, куда мы пойдём? — отвлекает от размышлений Феликс, смотря снизу вверх.       А Хёнджин даже не понимает, о чём речь, да и снова теряется в лавандовых искрах.       Они куда-то пойдут? Разве Феликс не должен был хотеть освободиться и после его оставить?       — Пойдём?       — Я выпью с тобой, и мы в расчёте, — тут же поясняет Феликс.       Однако Хёнджин всё равно не верит тому, что слышит. Зато СынБины реагируют звуком понимания. Стоят там в дверях, синхронно ухмыляются.       — Ну мы это, зайдём попозже. — Чанбин кладёт ладони на плечи Сынмина и подталкивает его к выходу в коридор. — Потом расскажешь про Йеджи! — восклицает он напоследок и закрывает дверь.       — Предлагаю уйти отсюда, не могу здесь больше находиться, — продолжает как ни в чём не бывало Феликс.       Хёнджин возвращает на него взгляд. И вот вроде ничего в фее не поменялось, внешне он даже не выглядит пострадавшим после длительного подавления Йеджи, но в то же время…       Прежде Крылатый Сопротивленец ныне превратился в Фея-Паиньку.       — Да… Да, я тоже. — Конечно же, Хёнджин не упустит шанса узнать его таким поближе.       Так что для этих целей он указывает кивком в сторону противоположной двери, что ведёт в необжитую часть особняка. Там, конечно, по-прежнему мрачновато, но зато спокойно. И есть кабинет предыдущего владельца дома, в котором сохранилась его эксклюзивная коллекция алкоголя.       — Что там? — уточняет Феликс, пока создаёт уже знакомое розовое облачко вровень со столешницей. — Ступай на него, ты не упадёшь.       Хёнджин настроен скептически — по облачкам ходить ещё не приходилось — но тем не менее решает снова довериться фею. Он несмело пробует наступить одной ногой и обнаруживает, что облачная поверхность хоть и рыхлая, но всё равно надёжная. Тогда становится обеими ногами.       Феликс на это улыбается — даже непривычно. После пробуждения он только и делает, что улыбается Хёнджину. Не говоря уже о чём-то большем, что до сих пор покалывает на губах. Неужели сознание фея всё-таки повредилось от чар суккуба? Не мог же он так кардинально измениться за столь короткий срок.       Впрочем, Хёнджин пока решает об этом всём не думать. Дают — бери, расстилают перед тобой облачко — иди. Вот и идёт.       Облачная дорожка становится лестницей, которая заканчивается аккурат около двери во вторую часть дома. Хёнджин сходит на пол и приоткрывает дверь. Феликс стоит за ним и заглядывает с интересом.       — Так что там? — снова спрашивает он.       — Мрак, выпивка прошлых веков и я. Не боишься?       — Тебя я больше не боюсь, — признаётся Феликс и этим объясняет всё.