Hidden

Сынмин не спрашивает Чанбина об этом — потому что это кажется чем-то единичным и случайным. Но он рассказывает о случившемся, когда Чанбин прижимается к нему, пытаясь сосредоточиться на книге. Чанбин лишь фыркает, возможно, с долей веселья. — Конечно, Хёнджин хочет тебя, — он комментирует. — Он довольно открыт и очевиден. И Сынмин хочет Хёнджина, Хёнджин хочет Сынмина. Хёнджин — кто, любовник? — его мужа, так что, по какой-то странной, извращённой логике, разве это не имеет хотя бы немного смысла, чтобы им быть вместе? Он не знает, какие у него отношения с собственным мужем. Он притворяется равнодушным, но это не так. Его взгляд задерживается на Сынмине слишком долго, чтобы сойти за безразличие, и когда он думает, что Сынмин слишком занят или погружен в себя, чтобы заметить, его взгляд скользит по его телу, пожирая его. Он ничего с этим не делает, просто остаётся с Хёнджином, и Сынмин не знает, что это значит. Честно говоря, он редко покидает свои покои. Если и выходит, то с Чанбином, но вне покоев им приходится держаться на расстоянии. Иногда они посещают сад, библиотеку или просто выходят размяться, но этим всё ограничивается. Сынмин гораздо больше предпочитает оставаться в своих покоях, если он может быть с Чанбином так, как ему заблагорассудится. Хёнджин теперь каждую ночь проводит здесь. Иногда они с Минхо трахаются, иногда нет. Иногда Сынмин оказывается вовлечён косвенно, иногда нет. Это пытка. Чанбина не приглашают остаться на ночь, и Сынмин даже не пытается просить. Он и так проводит с Чанбином весь день, каждый день, и ему кажется эгоистичным хотеть большего. В огромных комнатах не хватает уединения, стены словно разрушены. Это лишь вопрос времени теперь, когда кто-то застанет их за чем-то, что обычно считается очень личным, но с их странными, извращёнными отношениями это едва ли вызовет удивление. И вот однажды Сынмин и Чанбин коротают время. Чанбин медленно, лениво входит в Сынмина, давая тому ощутить форму своего члена под рукой, позволяя его мыслям растаять, стать мутными и неясными от ощущений. Хёнджин и король врываются, словно в спешке. Хёнджин прижимает его к закрытой двери, настойчиво говоря: — Ты закончишь то, что начал. Чанбин автоматически пытается хотя бы прикрыть Сынмина, но Хёнджин резко оборачивается с лукавой улыбкой на лице. — Не надо, — приказывает он. — Я думаю, твой муж хотел бы посмотреть. До этого момента Сынмин находился в восхитительно мягком, туманном облаке, которое заглушало всё вокруг, кроме Чанбина. Словно внешний мир вообще не существовал. Внезапное появление его мужа и любовника мужа нарушает это; они существуют с резкой, болезненной ясностью, когда должны быть лишь смутными, счастливыми тенями. И он наблюдает, как они врываются в этот маленький мир грёз, падают на кровать рядом с Чанбином и Сынмином и как внезапно Хёнджин входит в Минхо, резко, с силой. Они даже не раздеты, их одеяния просто приподняты ровно настолько, чтобы не мешать. Они стоят на коленях на кровати, лицом к Чанбину и Сынмину, но достаточно далеко, чтобы казаться в своём собственном мире, полном резких звуков и кристально чётких образов, пока Сынмина окутывает мягкое облако Чанбина. Но они не в своём собственном мире, думает Сынмин, и его живот сжимается; он всхлипывает и стонет, сильнее давит ладошкой на свой живот, и слышит, как Чанбин почти мурлычет у него за спиной. Хёнджин держит его мужа за талию, толкаясь в него. Другой рукой он сжимает подбородок короля, направляя его взгляд к мужу, к выпуклости члена Чанбина, разрушающего его, к его восхитительной невнятности. — Убери руку, дорогой, — хрипит Хёнджин, его голос напряжён. — Дай Минхо посмотреть. Пусть он увидит, как хорошо Чанбинни заставляет тебя чувствовать. Сынмин потрясён до глубины души, едва сдерживая слёзы от одних лишь слов, он прижимается к Чанбину, словно тот мог бы войти в него ещё сильнее. Глаза Минхо дикие, отчаянные, прикованы к Сынмину, он заворожен. Сынмин думает, что, возможно, мир вокруг для него тоже стал приглушённым. Это Чанбин тот, кто мягко отводит руку Сынмина, легко прижимая её между их телами. Он красиво открыт для взглядов своего мужа и его любовника, и из уст Минхо вырывается надломленный стон при виде этого зрелища. — Чёрт, — ругается Хёнджин, сильнее прижимаясь бёдрами к Минхо. — Смотри, какой красивый твой муж, Мин? Разве ты не счастливчик? Такой соблазнительный. Минхо дрожит и трясётся, с трудом удерживаясь на коленях в такой позе, под мощными толчками Хёнджина. — Он так хорошо принимает член Чанбина, — тихо говорит Хёнджин, и Чанбин при этих словах сильнее толкается в дырочку Сынмина. — Почему бы тебе не прикоснуться, милый? Минхо тянется вперёд, отчаянный, но они слишком далеко друг от друга. Он слезает с члена Хёнджина, заставляя его последовать за ним, и всё это для того, чтобы быть ближе к Сынмину. У него снова кружится голова, живот сжимается от множества разных ощущений, за которыми он не успевает уследить. Когда кончики пальцев Минхо оказываются всего в нескольких сантиметрах от некогда плоского живота Сынмина, Хёнджин обхватывает его запястье. — Нет, — он укоряет. — Спроси разрешения. Что ты сделал, чтобы заслужить право прикоснуться к нему? Глаза Минхо резко поднимаются вверх, от выпуклости на животе Сынмина к его глазам. Минхо стоит с открытым ртом, тяжело дышит, извивается. Его глаза широко раскрыты и остекленели, хотя, когда он встречается с взглядом Сынмина, они немного проясняются. — Можно? — шепчет он, умоляя. — Можно, Сынмин? — Да, — он выдыхает в ответ, слегка извиваясь на крепкой груди Чанбина, но хватка на его руках остаётся твёрдой. Он скован, и Минхо может делать с ним всё, что ему заблагорассудится. На данный момент Минхо, похоже, хочет лишь изучить, погладить и ощутить выпуклость внизу живота Сынмина, которая так соблазнительно выглядит. Чанбин делает толчок, когда пальцы Минхо нежно скользят по этой выпуклости, и они с Сынмином оба стонут. — Ты хочешь, чтобы Минхо по-настоящему прикоснулся к тебе, дорогой? — сочувственно спрашивает Хёнджин. Он чувствует губы Чанбина на своей шее; прикосновения Минхо к его животу кажутся будоражащими. — Да, — снова шепчет он, и большой палец Минхо касается влаги, собирающейся на головке его члена. Он выгибается против Чанбина, и рука Минхо твёрдо обхватывает член Сынмина, дрожащими движениями поглаживая его. Минхо сам дрожит, с трудом удерживая равновесие под натиском Хёнджина, но Сынмин так близок к разрядке, что всё остальное теряет смысл. — Кончи для меня, Сынминни, — умоляет Чанбин, его губы касаются кожи на шее. — Кончи для нас, — Чанбин едва заметно двигает бёдрами; ему неудобно по-настоящему трахать Сынмина в такой позе. Перед глазами Сынмина всё плывёт. Он изливается между красивыми пальцами Минхо с криком, его мысли погружаются во мрак, кружась в вихре блаженства где-то далеко над кроватью. Он расслабляется до полной беспомощности, падает назад на Чанбина, и хватка Минхо ослабевает. Бёдра Хёнджина набирают скорость, пока движения Чанбина замедляются, наслаждаясь тем, чтобы просто оставаться внутри Сынмина. Хёнджин подносит пальцы Минхо, покрытые спермой Сынмина, к своим губам, жадно облизывая их, пока трахает Минхо до своего собственного оргазма. Сынмин думает, что они могут даже кончить одновременно, рухнув на матрас, но сам он чувствует себя где-то далеко, в туманной дали — отстранённым, но таким, таким довольным.

***

Планируется бал. Какое-то бессмысленное праздничное развлечение, от которого Сынмин, будучи принцем-консортом, не может отказаться. Он должен пойти. И пойти под руку с Минхо. Минхо от этого ничуть не счастливее. — Я пойду спать под дождём, — грозится он как-то вечером Хёнджину. — И заболею. Если я заболею, я не смогу пойти. — Я заставлю тебя, — возражает Хёнджин. — Это всего лишь один вечер. Пойди, потанцуй со своим мужем, и всё будет далеко не так мучительно, как ты это себе представляешь. Теперь большую часть ночей они проводят в постели вчетвером. Чанбин просто начал оставаться на ночь, не дожидаясь отдельного приглашения, и никто не был против. Но между ними всё ещё соблюдается чёткая граница: Сынмин и Чанбин с одной стороны, Минхо и Хёнджин — с другой. Но Хёнджин всегда находит способ немного стереть эту грань. Сынмин по-прежнему не знает, какое место он занимает в жизни Минхо. Их взаимодействие сводится к ночам, проведённым в одной постели, и чаще всего оно носит косвенный характер. Это взгляды, украдкой брошенные друг на друга, но почти полное отсутствие прикосновений. Сынмин так и не был с кем-либо, кроме Чанбина, если не считать катастрофической брачной ночи с Минхо. Теоретически именно Чанбин, как личный слуга Сынмина, должен был готовить его к балу, но он лишь беспомощно смотрел в сторону Хёнджина, пока тот не оставил документы, которые обсуждал с Минхо, чтобы заняться преображением Сынмина. Обязательно ли Хёнджину нужно было устроиться на его коленях, чтобы поправить причёску? Честно говоря, нет. Но будет ли Сынмин возражать и рисковать тем, что тот уйдёт? Определённо нет. Минхо не жалуется ни на похищение своего советника, ни на то, что это вообще не обязанности Хёнджина. Он просто зачарованно наблюдает, как Хёнджин дует губы и суетится вокруг Сынмина. — На этот раз никаких металлических нитей, милашка, — обещает Хёнджин, хотя Сынмин и не жаловался, когда тот распутывал их из его волос в прошлый раз. — Оставим всё как есть, твои волосы и так красивы. Но он всё равно запускает пальцы в волосы Сынмина, запрокидывает его голову чуть назад и сближает их губы для поцелуя. Он тёплый и мягкий, но в каждом движении чувствуется непререкаемая власть. Он захватывает внимание Сынмина и, кажется, без труда притягивает взгляды Минхо и Чанбина. Сынмин тихо стонет, сжимая в кулаках одежду Хёнджина. Он уже думал об этом раньше, пусть и в тумане желания, но теперь он осознаёт, что хочет Хёнджина. Возможно, это неправильно, возможно, странно так тянуться к любовнику собственного мужа, но Хёнджин будто требует, чтобы его хотели. Сынмин беспомощен перед его властью и просто следует за ним, куда бы тот ни повёл. — Не становись слишком жадным, — шепчет Хёнджин ему на губы. — У тебя впереди целый вечер. Напоминание заставляет Сынмина напрячься — он совсем не ждёт вечера, полного притворства и шагания за Минхо, как будто их брак хоть сколько-то нормален. Он привык к безопасности их покоев, к обещанию уединения, и выход в свет кажется ему слишком тяжёлым испытанием. Как было бы проще остаться внутри, свернуться калачиком с Чанбином, а, может, и с Хёнджином, и просто провести вечер так. Но он замужем, каким бы нелепым ни казалось это понятие, и ему придётся провести вечер в бальном зале с мужем, которого он едва знает. И он делает это, и это оказывается столь же мучительным, как он и боялся. Минхо стоит рядом, напряжённый, с выпрямленной спиной. Пальцы Сынмина слабо и неуверенно сжимают предплечье мужа. Они не танцуют, хотя Сынмин не может избавиться от ощущения, что окружающие этого ждут. Хёнджин кружится с несколькими придворными, которые приглашают его, а затем утягивает Чанбина на танцпол. Взгляд Чанбина мечется к Сынмину с паникой в глазах. Сынмин думает, что он разучился общаться. Он слишком долго сидел в покоях и теперь осознаёт, что едва знает кого-либо из окружения Минхо — разве что по имени или в лицо. Минхо вовсе не помогает: отвечает коротко, односложно, или же просто смотрит в пустоту с каменным выражением лица. Их брак нельзя назвать счастливым — Сынмин это прекрасно понимает. Но он думает, что Минхо мог бы хотя бы попытаться, хотя бы притвориться. Сынмин держится за руку Минхо всё время, отпуская лишь единожды. Он отходит всего на минуту, чтобы найти ещё бокал вина, но Минхо просто… испаряется. Будто бы только и ждал момента, чтобы оставить Сынмина одного. Вечер с Минхо и так был далёк от приятного: тот не проявлял ни малейшей поддержки. Но теперь, когда его нет рядом, Сынмин чувствует себя потерянным и выброшенным в океан. Кругом море незнакомых придворных, а ему хочется спрятаться в углу, избегая взглядов и мучительных пустых разговоров. Однако он понимает, что это выглядело бы ещё хуже. Его спасает Хёнджин: заметив Сынмина одного, он прерывает танец и мягко берёт его за руку. — Поищи в садах, — тихо советует он. — Он всегда уходит туда, когда подавлен. Подавлен? Что могло оказаться тяжёлым для Минхо, если всю ношу общения и пустых разговоров он оставил на плечах Сынмина? Но он благодарен за возможность уйти. Убегая из душного веселья бального зала, он просто выполняет долг примерного супруга. Он думает, что предпочел бы терпеть угнетающую, тяжелую тишину с Минхо, чем постоянно подавляющее, тревожное гудение бала. Он торопливо выходит, и окружающий шум приятной рябью затихает на заднем плане. В коридоре темно и тихо — спокойно, и Сынмин наконец чувствует, что может дышать. Его искушает мысль просто подняться в свои — их с мужем — покои. Он мог бы сбросить тяжелые мантии и украшения и скрыться в безопасности своей постели. Чанбин все равно пришел бы, обнял его, лег сверху, пока сердце не перестало бы колотиться. Он думает, что это страх быть замеченным в том, что он бросает своего мужа, заставляет его направиться в сад вместо этого. Если кто-то увидит, как разрушается этот фарс под названием брак, он потеряет тщательно созданную для себя иллюзию. Он не может этого допустить, не может потерять Чанбина, и потому спешит в сад за мужем. Они могли бы вместе вернуться в покои, дождаться своих любовников, чтобы те сделали их целыми, ведь Сынмин не может утешить Минхо, а Минхо — Сынмина. Минхо сидит на каменной скамье под плакучей ивой. Локти покоятся на коленях, он сгорбился, пристально смотря в землю, словно пытаясь вернуть себя обратно. Его кулаки сжаты, и даже в слабом свете луны и фонарей, расставленных по всему саду, Сынмин видит, как кожа на костяшках побелела и натянулась. На скамье достаточно места, и Сынмин осторожно подбирается ближе, стараясь не испугать его. Он садится на холодный камень рядом с Минхо. Достаточно близко, чтобы их тела касались, но не так, чтобы это казалось преднамеренным. Минхо удивленно поднимает взгляд на внезапно появившегося Сынмина. — Давай вернемся наверх, — тихо предлагает он. — Хёнджин и Чанбин придут. Минхо выпрямляется, но не встает. Он поворачивается к Сынмину — выглядит потрясенным, но Сынмин не может понять, чем именно. Выражение его лица почти страдальческое. И да, он застрял в браке, который не нужен ни одному из них. Его вынуждают ходить на балы с Сынмином, и теперь они сидят в тихом уголке сада, потому что оба не выдержали этот бал. Но Сынмин не может не думать, что всё получилось, как надо, всё пошло по лучшему из возможных сценариев, и поэтому он не уверен в причине боли Минхо. — Я должен извиниться перед тобой, Сынмин, — тихо говорит Минхо. В его голосе слышится напряжение, и Сынмин с изумлением понимает, что это потому, что он на грани слез. Он видит, как они блестят в его глазах, странно красиво переливаясь в лунном свете. — Не нужно, — настаивает Сынмин, в основном потому, что не знает, что делать, если Минхо заплачет. — Для нас всё сложилось наилучшим образом. Он сказал что-то не то; слезы наполняют глаза Минхо, прежде чем деликатно скатиться по его щеке. Он не шмыгает, не рыдает; просто тихо плачет, глядя на Сынмина. — Ты так думаешь? — спрашивает он дрожащим голосом. Сынмин… не умеет утешать незнакомцев. А Минхо для него незнакомец. — Эм… — неуверенно произносит он и неловко тянется, чтобы взять Минхо за руки. Может, это утешает? Кто знает? — У тебя есть Хёнджин, у меня есть Чанбин. Это всё, чего мы оба хотели, верно? В конце концов, наш брак не имеет большого значения. Минхо вздрагивает от этих слов, но разве не об этом они договорились? Вместе? — Ты счастлив? — спрашивает он, сжимая руки Сынмина. — Ты счастлив вот так? Сынмин… озадачен. Да, он счастлив. У него есть Чанбин, и у них отношения, каких раньше не было и быть не могло. У него есть… что-то с Хёнджином, и это не кажется чем-то, что Минхо осуждает или запрещает. В целом, он сказал бы, что он счастливее, чем был бы, если бы не вышел замуж за Минхо, что немного невероятно, учитывая, насколько сильно он не хотел этого брака. — Да, — говорит он, но в груди у него становится как-то странно пусто, когда он произносит это. Он сам себе не совсем верит, хотя объективно, логически он счастлив. Он замолкает, запинается, опускает взгляд к земле. — Я счастлив, — повторяет он, словно думает, что, сказав это снова, с большим убеждением, сможет сам поверить. — Я счастлив. — Сынминни, — произносит Минхо, и это ласковое прозвище звучит неестественно из его уст. Сынмин думает о своём муже как о Минхо, а не как о короле или супруге, но с удивлением понимает, что никогда не называл его просто по имени. — Ты весь день остаёшься в постели. Не выходишь из покоев. Ты выглядишь таким… опустошённым большую часть времени. — Если я выйду из покоев, я не смогу быть с Чанбином. Если я выйду из комнаты, я буду просто твоим мужем, — говорит Сынмин, и с ужасом осознаёт, что теперь он плачет, всхлипывая и шмыгая носом там, в саду, держась за руки с мужем. — Значит, ты несчастлив, — заключает Минхо, но мягко, как будто говорит это только для себя. — Сынмин, я… я должен был быть лучшим мужем для тебя. Я должен был попытаться. — Ты не можешь заставить себя любить меня, — говорит Сынмин, потрясённый. Он уже собирается напомнить Минхо, что тот любит Хёнджина, а Сынмин — Чанбина, но Минхо заговаривает первым. — И мне не нужно. Сынмин внезапно чувствует, будто его окунули в воду. Мир становится приглушённым, а Минхо кажется искажённым и далёким, хотя он здесь, рядом, держит его за руки. — Ты любишь меня, — повторяет Сынмин слова мужа, и свои собственные слова звучат для него чужими. — Люблю, — мягко признаётся он. — Я думал, ты, возможно, заметил это. Сынмин замечал… взгляды. Их было много, и они были долгими. Он помнит, как кончики пальцев Минхо слегка касались его живота. Помнит украдкой брошенные взгляды, причины которых он так и не понял — он принял их за презрение. Любовь? Это была любовь? — Ты любишь Хёнджина, — возражает он, потому что любовь мужа кажется невозможной. Что сделал Сынмин, чтобы Минхо полюбил его? Ничего, ничего, кроме как валялся в постели и любил кого-то другого. — Да, — подтверждает Минхо, и Сынмин разрывается между облегчением и ужасом. — Я люблю Хёнджина, и я люблю тебя. Я не думаю, что это невозможно. Я, возможно, люблю Чанбина. Я люблю его за то, как он относится к тебе. Именно так я должен был бы относиться к тебе. — Тогда почему ты не делаешь этого? — спрашивает Сынмин. Его взгляд, затуманенный слезами, устремляется на Минхо. — Я думал, что уже всё испортил. А ты счастлив с Чанбином… может быть. Он счастлив. Или нет? Он знает, что не был бы счастлив без Чанбина. Но что он делает в последнее время? Лежит в объятиях Чанбина, позволяет его губам касаться своих зияющих ран и пытается зашить их. Ран от чего? От брака с Минхо? Или от того, что Минхо отверг его? — Можно я тебя поцелую? — спрашивает Минхо. — Я хочу… я должен загладить свою вину. Я хочу начать сначала. Сынмин никогда не целовал Минхо. Он целовал любовника Минхо, но так и не прикоснулся к губам собственного мужа. Они оба плачут, и Сынмин до боли хочет поцеловать своего супруга. — Я твой муж, — спокойно говорит он. — Тебе не нужно спрашивать. — Ты хочешь, чтобы я тебя поцеловал? — переспрашивает Минхо, словно Сынмин ответил не так, как нужно. — Хочу, — признаётся он, и губы Минхо прижимаются к его. Он целует медленно, осторожно, его руки всё ещё сжимают ладони Сынмина. Они на виду, и это кажется неправильным, хотя прикосновение губ Минхо кажется абсолютно правильным. Но ведь они король и супруг короля — если кто-то и наткнётся на их поцелуй в лунном саду, он лишь пробормочет извинения и отступит, предоставляя уединение. Сынмин никогда не ощущал такой свободы. Он всегда прятал свою любовь — в тёмных чуланах и уединённых комнатах, сердце изливал в письмах, которые тут же приходилось сжигать ради безопасности. Он хочет любить Минхо, и он хочет делать это открыто и смело. Хочет, чтобы люди извинялись перед ними за то, что случайно стали свидетелями их любви, даже если она обнажена до самого сердца, если она выставлена на показ и не защищена толстыми стенами королевских покоев. Минхо — его муж, и он хочет любить его открыто, безоговорочно, яростно. — Сынмин, — шепчет Минхо, становясь всё настойчивее. Сынмин сильнее сжимает талию Минхо, аккуратно прикусывает его губу. — Подожди, мы же… в покои. — Мы мужья, — напоминает ему Сынмин и тянет его вниз, на мягкую траву. — Нам не нужно прятаться, и я не хочу. — Минхо вздрагивает над ним, отчаянно цепляясь за его плечи, словно это единственное, что удерживает его в здравом уме. — Ты хочешь меня, — напоминает ему Сынмин. — Ты любишь меня. Покажи, как сильно. Не заставляй меня возвращаться в наши покои, хотя бы не сейчас. — Хорошо, — выдыхает Минхо. — Хорошо, Сынмин, можно я…? Он не заканчивает вопрос, лишь робко приподнимает подол мантии Сынмина. — Мы мужья, — твёрдо повторяет Сынмин, прижатый к земле Минхо. — Тебе не нужно спрашивать. Я не хочу, чтобы ты спрашивал. Минхо замирает, разрываясь между желанием настоять на своём и желанием следовать просьбе Сынмина. В конце концов, он уточняет: — Ты тоже этого хочешь? Сынмин тяжело вздыхает — Минхо такой надоедливый, хоть это и немного трогательно. Он проводит его ладонью по своей мантии, позволяя тому почувствовать, как сильно он этого хочет, как сильно он хочет Минхо. — Прямо здесь, вот так, — подтверждает он. Минхо кивает и снова соединяет их губы. Трава под ними мягкая, кругом тишина, и, вероятно, никто их здесь не найдёт. Но даже если найдут, это уже не имеет значения. Он поднимает подол одежды Сынмина, достаточно, чтобы оказаться под ним. Но Сынмин хочет видеть — он не собирается ничего скрывать. Он полностью задирает ткань, собирая тяжёлую материю у талии. На его коже разбросаны синяки разного цвета и размера — дело рук Чанбина. Это те места, что остаются скрытыми от глаз в приличном обществе. Минхо проводит пальцами вокруг синяков почти благоговейно, касаясь их губами, одного за другим. Он не пытается скрыть их или оставить свои метки поверх этих — это следы Чанбина, и Сынмин бережёт их, как сокровище. Минхо смело принимает его в себя, без стеснения. Он стонет, ощущая член Сынмина, и его стоны становятся громче, когда тот тянет его за волосы и осторожно двигается. Минхо позволяет ему, принимает это с готовностью, а его глаза затуманены, они смотрят только на Сынмина. Это странно, но ему кажется, что они уже были здесь, уже переживали это. Хотя на самом деле нет, не так. Возможно, были близки друг к другу, но не с губами Минхо на своём теле, не с привилегией держать его за волосы и направлять его движения. Пальцы Минхо вжимаются в бёдра Сынмина; он воплощение мягкости, нежности, готовый позволить Сынмину делать с ним всё, что он захочет. Он податлив, он совершенен. Слюна стекает из его рта, стекая по члену Сынмина; это непристойно. Всё стало бы ещё лучше, если бы здесь был Чанбин, чтобы касаться его, или Хёнджин с его поддразнивающими словами. И Сынмин уверен, что их время ещё придёт — а пока он здесь только со своим мужем. Они остаются так ещё какое-то время, пока Сынмин нежно проникает в расслабленный рот Минхо. На этот раз именно Минхо становится принимающим, и ему интересно, возбуждает ли его эта мысль так же, как, к своему стыду, возбуждала Сынмина в их брачную ночь. В конце концов Минхо отстраняется, ёрзая. Его пальцы впиваются в кожу Сынмина. — Может, в наши покои? — тихо предлагает он. — Я… Сынмин, я хочу тебя. Он не может удержаться, чтобы не поддразнить Минхо, хотя бы немного. Его пальцы крепко обхватывают лицо Минхо, подтягивая его к своим губам. О того, что он сжимает щёки Минхо, его губы вытягиваются ещё сильнее, и он целует их вот так, крепко удерживая Минхо на месте. — А что, если я хочу тебя? — спрашивает он, и Минхо стонет, прижимаясь бёдрами к бёдрам Сынмина. — Как угодно, — обещает он горячим шёпотом. — Всё, что захочешь. Я в долгу перед тобой. Он выглядит таким искренним, и его глаза беззастенчиво сверкают, когда он смотрит на Сынмина; ему кажется, что в них отражается лунный свет. — Тогда пошли, — тихо говорит Сынмин. Они быстро шагают обратно в свои покои, наполовину сплетаясь друг с другом, рука Минхо крепко обнимает талию Сынмина. Их видят — слуги мелькают по замку, придворные погружены в тихие, срочные разговоры. Но все лишь вежливо склоняют головы, ведь они должны быть вместе. Сынмин чувствует острое желание прижать Минхо к одной из каменных стен и расцеловать его до потери сознания, просто ради головокружительного ощущения, которое он испытает, если слуга прошмыгнёт мимо, притворяясь, что ничего не заметил. Но они оба слишком захвачены моментом для этого. Им нужно быть в своих покоях не ради уединения, а из чистой практичности. Возможно, Сынмин начнёт прятать флаконы с маслом в рукавах, только ради возможности быть с Минхо где угодно. Минхо не собирается ждать. Едва они вваливаются в королевские покои, как Минхо решительно тянет его к кровати, нетерпеливо скидывая с себя одежды, словно они обжигают его. — Я трахаю тебя или ты меня? — спрашивает он, уже полностью обнажённый, устроившись на кровати с раздвинутыми коленями. Кажется, своим положением он уже сделал выбор, а его глаза с жадностью следят за каждым движением Сынмина, пока тот снимает с себя одежду. — Как думаешь? — с усмешкой спрашивает Сынмин. Он становится на колени между ног Минхо, протягивая руку к тумбочке; Минхо приподнимается, касаясь губами обнажённой кожи. Сынмин видел — и слышал — как Хёнджин растягивает Минхо, и он подозревает, что тот лишь дразнился, затягивая так долго с подготовкой. Однако сегодня Минхо явно не настроен на игры: его член твёрдый и влажный, и хотя он удовлетворённо вздыхает, когда Сынмин вводит два пальца, он быстро начинает ёрзать от нетерпения. — Сынмин, — бормочет Минхо. — Просто начни. Не нужно так сильно меня готовить. Затем, возможно, не удержавшись, он бросает: — Я видел твой член, ты не Чанбин. Это должно было прозвучать, как резкость или, возможно, поддразнивание, но Сынмин не собирается отказывать своему мужу. Он даже не отвечает на упрёк Минхо, просто резко убирает пальцы из его дырки и тут же до основания входит в него. Минхо напрягается, но рука Сынмина нежно обхватывает его талию, приподнимая его бёдра. Он пока не двигается; он чувствует, как отверстие Минхо сжимается и трепещет вокруг него. Какими бы словами тот ни бросался ранее, он явно не ожидал этого. — Сынмин, я… прости, подожди, — выдыхает он, едва заметно двигая бёдрами, насаживаясь ещё чуть глубже. Всё в порядке, Сынмин не торопясь гладит каждый сантиметр его кожи. — Вот как всё должно было быть, — шепчет он, выгибая спину в ответ на прикосновения Сынмина. — В нашу брачную ночь. — Возможно, — соглашается Сынмин. Ведь что ещё он может сказать? — Но если честно? Тогда это казалось мне чем-то возбуждающим. Что я просто был местом, куда ты мог кончить. Минхо сдерживает смешок, прижимая руку ко рту. — Я чувствовал себя ужасно, — вспоминает он. — После этого ты кончил один на кровати. — У тебя есть вся наша жизнь, чтобы исправить это, — успокаивает его Сынмин. — И я обязательно буду напоминать об этом, не переживай. Но если вдруг тебе захочется трахнуться с Хёнджином или Чанбином, а меня использовать просто для завершения, я не буду против. — Только не сегодня, — тихо говорит он, и его взгляд, обращённый к Сынмину, полон нежности. — В другой раз. — Конечно, — соглашается Сынмин, наклоняясь, чтобы осыпать его лоб ласковыми поцелуями. — У нас вся жизнь впереди. Он отводит бёдра назад; их лбы прижаты друг к другу, носы нежно соприкасаются. И дверь с грохотом распахивается. — Ох… — доносится голос Хёнджина, и Сынмин слышит, вздох, который определённо принадлежит Чанбину. Сначала в голосе Хёнджина слышны потрясение и удивление; очевидно, они искали их и решили проверить их покои в качестве последней надежды. — Ох, — повторяет Хёнджин, и теперь его голос звучит тише, почти хрипло. — Так ты наконец понял, для чего нужен муж, да, Мин? Минхо тихо всхлипывает под Сынмином; тот ощущает руку, скользящую по его спине, а рядом оказывается Чанбин, глубоко целуя его. Его бёдра замирают, но ещё одна пара рук обхватывает его за талию, вгоняя его глубже в Минхо. — Ты явно не многозадачный, да? — спрашивает Хёнджин. — Ничего страшного, Мин всё равно избалованный засранец в постели. Так ему и надо. Сынмину кажется, что он стонет, но если он и стонет, то только в губы Чанбина, и внезапно он перестаёт что-либо осознавать. — Чанбинни, — непринуждённо говорит Хёнджин, будто всё происходящее никак его не трогает. — Тебе стоит поцеловать Минхо. Он выглядит одиноким. Чанбин отстраняется от Сынмина и смотрит на Минхо. Тот извивается под Сынмином, очевидно, всё это время наблюдая за их поцелуем. Но… Сынмин чувствует, что Чанбин колеблется, потому что не знает Минхо, он никогда к нему не прикасался. Он не уверен; в конце концов, это король. У Минхо нет таких сомнений: он тянется к мантии Чанбина, притягивает его к своим губам и стонет ему в рот. Чанбин колеблется лишь мгновение, прежде чем его рука поднимается, чтобы нежно обхватить лицо Минхо, пытаясь успокоить его. Сынмин… немного ошеломлён. Минхо лежит на спине под ним, его ноги обвивают бёдра Сынмина. Рядом с ними Чанбин, нежно целующий Минхо и изредка успокаивающий его мягкими звуками. Сынмин чувствует, как руки Хёнджина крепко сжимают его за бёдра, а его губы скользят по плечам Сынмина, оставляя влажные поцелуи. Могут ли четверо людей соединиться так естественно? Два супруга — это понятно, два любовника тоже, но… четверо? Две пары, хотя Сынмин и не уверен, где теперь следует провести грань. Голова снова кружится, и Сынмин понимает, что он двигается в Минхо только благодаря уверенным, направляющим движениям Хёнджина, его молчаливой поддержке. Он и Минхо могут существовать в этом мире открыто и без осуждения. С Чанбином — нет, и с Хёнджином — тоже, но возможно ли это как-то изменить? Сынмин не знает. Его мысли рассеяны, разлетаются в трёх направлениях, пока окончательно не распадаются; он кончает в Минхо и на мгновение проваливается в темноту. Хёнджин что-то тихо говорит и продолжает двигать его бёдрами, несмотря на то, что Сынмин вздрагивает и скулит от перевозбуждения и тесноты Минхо. Сынмин выходит из Минхо, следуя мягкому настоянию Хёнджина; он едва замечает, как тот занимает его место, проникая в Минхо. А Чанбин притягивает Сынмина к своей груди, и Минхо тянется к ним обоим. Его губы приоткрыты в судорожном вдохе, изящные пальцы Хёнджина зарываются в его волосы — Минхо выглядит таким прекрасным, думает Сынмин. Сынмин едва успевает провести рукой по торсу Минхо, как тот кончает, выгибаясь и тихо всхлипывая, несмотря на нежные успокаивающие слова Хёнджина. Губы Чанбина скользят по коже за ухом Сынмина, а его рука крепко обнимает за талию, не давая ему упасть на Минхо в тот влажный беспорядок на его животе. Сынмин снова расслабляется в объятиях Чанбина, его губы касаются чувствительной кожи на шее. Он держит Минхо за руку, который выглядит таким же потерянным, каким чувствует себя Сынмин. Хёнджин вытирает его, что-то воркуя тоном, который в другой ситуации мог бы показаться снисходительным. Его взгляд тут же падает на Чанбина. — А что насчёт тебя? — спрашивает он, отчётливо глядя вниз, между его ног. Чанбин очень предусмотрительно не прижался к Сынмину, зная, что тот просто хочет упасть на Минхо. — Я продержусь до утра, — уверяет Чанбин, отпуская голову Сынмина и осторожно укладывая его рядом с Минхо. — Устал, да, Сынмо? Сынмин стонет и позволяет Минхо притянуть себя на свою грудь. Рука Чанбина скользит по его талии, и он устраивается позади Сынмина; Хёнджин оказывается с другой стороны за Минхо и дарит им троим нежные поцелуи. Ещё столько всего нужно обсудить, столько всего требует прояснения. Но только не сейчас, не в этот момент, когда они согреты, удовлетворены и уютно прижаты друг к другу. Не сейчас, когда они ускользают на границе сна, довольные и пропитанные чувством, которое, как им казалось, невозможно испытывать более чем к одному человеку в жизни.

***

Конечно, вчетвером они свободны в пределах своих покоев. Минхо и Сынмин могут делать всё, что угодно и за пределами этих покоев, и Минхо водит его по своим любимым местам дворца, а затем и королевства. Это кажется неправильным — не иметь таких же привилегий с Чанбином и Хёнджином. Они ездят на побережье, якобы с дипломатическим визитом короля и его супруга — вполне естественно, что советник и помощник принца сопровождают их. Но днём они вынуждены держаться на расстоянии, хотя ночью все четверо сбиваются в одну постель, как бы тесно ни было. Утром они снова расходятся; Минхо и Сынмин играют идеальную королевскую пару, а Хёнджин и Чанбин возвращаются к своим обязанностям, снова отдаляясь друг от друга. — Иди сюда, я скучал по тебе весь день, — шепчет Сынмин Чанбину ночью, притягивая его ближе. Хотя они и провели весь день вместе, но не так, как на самом деле должны были бы. В уюте дворцовых покоев Хёнджин отрывается от кожи Сынмина, где оставлял новые метки, и смотрит туда, где Минхо насаживается на член Чанбина в одном из кресел. — Мин, ты же король, — замечает он, наслаждаясь, как пальцы Сынмина скользят по его волосам. Вероятно, Минхо сейчас не ощущает себя королевским величеством, с этим безумным взглядом, сжимаясь вокруг Чанбина так, как он это делает всегда. Он бы никогда не признался, но всем известно, что Чанбин — его любимец в подобных вещах. Чанбин мягко гладит его по голове. — Ты король, — напоминает он, почти снисходительно. Минхо с широко раскрытыми глазами смотрит на Хёнджина. — Просто, — говорит Хёнджин тоном, словно ведёт обычную светскую беседу, — разве ты не можешь что-то сделать? Насчёт нас четверых? Если Сынмин не перестанет трахать меня взглядом, будут проблемы. — Я… — начинает Минхо. — Сейчас? Мы должны говорить об этом прямо сейчас? Сынмин и Хёнджин хихикают. — Нет, милый, — решает Хёнджин. — Повеселись с Чанбином, поговорим позже. Позже, когда Минхо почти засыпает в объятиях Сынмина, Хёнджин снова поднимает эту тему. — Итак, — говорит он, постукивая Минхо по лбу, чтобы разбудить. — Королевская пара. Вы двое можете делать, что хотите. Черт, Чанбин и я могли бы даже вместе показываться на людях. — Он крепче обнимает мужчину, о котором идет речь, и Чанбин счастливо прижимается к нему, как будто ему нравится эта идея. — Но ты же король. Неужели нельзя узаконить что-то необычное, чтобы всё было в порядке? Минхо приоткрывает глаза, глядя на Хёнджина, чье выражение лица становится требовательным, ожидающим. — Ты хочешь, чтобы я издал указ о том, что мы все трахаемся друг с другом, и пусть двор с этим просто смирится? На удивление, Хёнджин выглядит оскорбленным. — Это то, что мы делаем, Мин? Просто трахаемся? Они много трахаются, это правда. Но бывает много ночей, когда этого не происходит. Они забираются в постель, на кресла, на колени друг друга. Они разговаривают, играют или подшучивают. Однажды Чанбин, клянясь, что знает все передвижения слуг и стражи, успешно провел их всех на самую высокую башню дворца, и они вместе с благоговением наблюдали метеоритный дождь. Это любовь. Они любят друг друга. Это часто произносится шёпотом, столь же интимно, как и их отношения. Чанбин, захваченный эмоциями, шептал это у губ Минхо, и Минхо уверенно шептал это в ответ. Хёнджин говорил это Сынмину непринужденно, наблюдая, как тот смущается и заикается в ответе. Сынмину и Минхо посчастливилось иметь возможность говорить это друг другу при свете дня, смело и дерзко, и часто под коллективное «ах» их двора. Минхо понимает, что обидел Хёнджина — даже деревянный брусок заметил бы, что Хёнджин оскорблен. — Джинни, — осторожно говорит он. — Может, нам не нужен королевский указ для этого? Что, если мы просто… попробуем быть открытыми? Очень немногие — кроме тебя — осмеливаются критиковать меня в лицо. — Я думаю, мы могли бы попробовать, — предлагает Чанбин, протягивая руку к Сынмину. — Люди привыкнут. — Сынмин? — уточняет Минхо, откинув голову назад. — Да, Минхо, — бормочет он, уткнувшись в его волосы. — Да, мы можем попробовать. Ты же знаешь, я ненавижу прятаться от всех с Бином и Джинни.

***

Художник-портретист раздражен ими и изо всех сил пытается этого не показывать. Он здесь всего пару месяцев, чтобы написать официальный портрет королевской четы. Однако написать четверых — это совсем другая задача. Это настоящая боль — попытаться вместить их всех на полотно и заставить их сидеть неподвижно достаточно долго, чтобы они могли быть правильно изображены. Но он получает щедрое вознаграждение, напоминает он себе, поэтому он поправляет очки и откашливается, чтобы король перестал щипать щеки своего советника, а муж короля — прекратил притворяться, что сжимает талию своего помощника ногами.