How I'm Imaginin' You | Как я тебя представляю

↫★↬↫★↬↫★↬

В пятницу после работы Микки принимает душ, который по продолжительности уступает лишь тому, что он принял год назад, когда Мэнди привезла его домой из тюрьмы. В тот раз он просто стоял голым под обжигающими струями воды, не испытывая никакого страха. Можно было закрыть глаза, запрокинуть голову, подставив лицо под потоки воды, и притвориться, что резь в глазах вызвана кокосовым шампунем Мэнди, а не слезами опустошающего облегчения. Сейчас всё иначе. Нет больше стояния под струями, нет кокосового шампуня, нет внезапного и сильного облегчения, от которого слабеют колени. Единственное, что хоть немного напоминает тот душ, — это мытьё. Он натирает кожу до тех пор, пока она не становится розовой и нежной, похожей на ту, что открывается под сошедшей после солнечного ожога плёнкой. Хотя вряд ли Йен стал бы жаловаться на запах пота или любые другие несовершенства, учитывая, что первым делом с утра он отсосал Микки, а тот вылизывал его рот, несмотря на утреннее дыхание, буквально пожирая Йена глубокими ленивыми поцелуями, пока не зазвонил отложенный будильник. Йен видел его в разных немытых состояниях, и, похоже, его всё устраивало. Но Микки вспоминает свои подростковые годы. Однажды братья взяли его на слабо, вынудив пригласить на свидание девушку, но та отказала ему, сказав, что от него воняет коровьим дерьмом. Не то чтобы он хотел встречаться с ней. Да и, скорее всего, от него действительно попахивало, но именно эту причину она назвала для отказа. Обычно он посмеялся бы над такой жалкой логикой, но в тот раз что-то его задело, отложившись в памяти. И теперь ему кажется, что если от него будет пахнуть чем-то, кроме геля для душа «Ирландская весна» и зубной пасты, то Йен поймёт, что что-то с Микки не так, и тоже откажет ему. Он более или менее успокаивается только после третьего круга мытья, когда Мэнди барабанит в дверь, как коп с ордером, крича, что ей нужно в туалет. Она морщит нос в явном раздражении, когда он, наконец, вываливается из ванной — розовый и окутанный паром, — но они просто протискиваются мимо друг друга. Он натягивает пару чёрных боксеров, которые, похоже, действительно понравились Йену, когда он надевал их в последний раз, и наносит немного одеколона за уши и на запястья, как это делала Мэнди, а затем поворачивается к своему шкафу. Микки не считал себя таким геем, который реально печётся о своём гардеробе, но никогда и не думал, что кто-то вроде Йена пригласит его на свидание. Предложит перепихнуться? Да. Попросит угостить его выпивкой? Конечно. Может, даже пригласит к себе домой. Это уже было бы удачей. Но свидание? Ни за что. Чувствуя укол вины, он роется среди одежды, которую Мэнди называет «шмотом для охоты». Из-за этого его самая приличная чёрно-серая клетчатая рубашка на пуговицах, чёрные узкие джинсы и коричневые ботинки кажутся скорее плащом с подозрительными пятнами, чем единственным имеющимся у него «симпатичным» нарядом. Он всё равно натягивает их. После короткой остановки в недавно освободившейся ванной, чтобы привести в порядок волосы, он выходит в гостиную, чтобы дождаться Йена. Учебники Мэнди разложены на кофейном столике, а сама она, покусывая кончик ручки, внимательно изучает зернистую распечатку какой-то статьи. Прежде чем плюхнуться на диван, он делает мысленную пометку накопить денег и наконец купить ей ноутбук, пока она не ослепла. В противном случае ему придётся потратить гораздо больше на собаку-поводыря. Она даже не поднимает на него взгляда, слишком сосредоточенная на домашке, чтобы обосрать его охотничий прикид. Он наблюдает за ней, нервно грызя ногти и проверяя телефон каждые несколько секунд. Предсказуемо, Мэнди терпит всё это целых десять минут, прежде чем издаёт яростно раздражённый вздох и поворачивается, смеряя его взглядом, настолько сочащимся презрением, что он почти чувствует его горький привкус. — Прекрати, чёрт возьми, — строго говорит она ему. — Я ни хрена не делаю, — парирует он так же резко. Но, в отличие от праведного раздражения Мэнди, в его голосе слышны колкость, неуверенность и нервозность. — Ещё как делаешь. — Она бросает ручку на столик, прежде чем повернуться к нему лицом. — Ты нервничаешь, как маленькая сучка, Микки. Не прикидывайся дурачком. Он чувствует, как руки, которые до этого потирали обтянутые джинсами бёдра, сжимаются в кулаки. Нервный узел в животе стягивается от гнева. Не то чтобы она была совсем неправа, и ей это известно. Он не должен попадаться на удочку, точно зная, какую игру она затеяла. Но Микки чувствует беспокойство и потеет, нервничая всё сильнее и сильнее, пока волнение не начинает ощущаться липкой раскалённой плёнкой на коже. Обратив на него своё внимание, сестра уже не отстанет, поэтому он делает вид, что не понимает. — Ни ф-фига подобного, — запинаясь, говорит он. Мэнди снимает очки и кладёт их на стол с гораздо большей осторожностью, чем ручку. Она на мгновение задумывается, потирая переносицу, как одна из его бывших школьных училок, всерьёз размышляющая, стоит ли пенсия всего того дерьма, через которое ученики вроде него заставляют её пройти. — Ты в курсе, что как-то раз я, Лип и Йен напились, и он минут сорок вещал обо всех местах, куда хочет сходить с тобой? От этого неожиданного заявления затылок Микки внезапно заливает румянцем. Кажется, нервный комок, бурлящий в животе, превращается в шипучую, дрожащую пену, покрывающую его внутренности. Он усмехается, потому что не знал этого, но чего-то такого и можно ожидать от Йена. Мэнди сердито смотрит на него. — Сорок минут, Мик. Лип засекал время, — подчёркивает она нежно-раздражённым тоном. Губы Микки по своей воле подёргиваются в подобии улыбки, прежде чем он натягивает бесстрастное выражение на лицо. — Чего он только не напридумывал. Игра «Сокс», бейсбольные блиндажи на поле недалеко от его дома, Мексика, трибуны в его старой школе. Он спросил Липа, насколько сложно организовать полёт на Луну, чёрт возьми. Микки догадывается, как выглядит, слушая всё это. Пристальный взгляд сестры смягчается, когда она смотрит на него — розовощёкого и до отвращения влюблённого в гея, пьянеющего от пары бутылок пива и начинающего болтать о каждом пришедшем ему в голову месте, куда он хотел бы сводить Микки. — Так что хватит психовать, — говорит она, снова становясь резкой. — Он любит тебя. Ты любишь его. Сходи поесть крылышек и хоть раз побудь невыносимым где-то вне дома, чтобы я могла спокойно позаниматься. Раздражённо фыркнув, она снова надевает очки и, сощурившись, возвращается к чтению статьи о пользе кулеров, правилах использования скрепок или о какой-то ещё скучной ерунде для белых воротничков, о которой она пытается делать заметки. Его охватывает желание сказать ей спасибо. Ни за что и за всё сразу. Но он проглатывает его. Скажи он сейчас хоть что-то — не говоря уже о том, что могло бы заставить её заплакать, — она его стукнет. И хотя это было бы в его стиле, на самом деле он не горит желанием идти на своё первое свидание с фингалом под глазом. Так что вместо этого он открывает сайт с объявлениями и, очистив последние запросы на автомобили, начинает искать приличный ноутбук, который можно забрать в конце недели после зарплаты.

↫★↬↫★↬↫★↬

Ровно в половине шестого раздаётся стук в дверь. Прежде чем Микки успевает вытереть нервный пот с ладоней и подняться, Мэнди толкает его в грудь, вдавливая обратно в диван и заставляя охнуть. Не успевает он спросить, какого хрена это было, как она вскакивает и почти бегом несётся к двери. — Я открою! — кричит она с головокружительным энтузиазмом, который охватывал её в детстве всякий раз, когда какой-нибудь глупый мальчишка, который ей нравился, приходил в их дом-помойку. Она мчится к двери точно так же, будто Микки может попытаться опередить её, чтобы сначала самому разобраться с любым мелким паршивцем, которого она позвала домой, просто чтобы те знали, во что ввязываются, и не смели её обижать. Но это было давным-давно, сейчас всё совершенно иначе. Теперь он практически благодарен, что она вызвалась открыть, так у него будет время успокоить разыгравшиеся нервы (что он пытался сделать весь вечер). Это глупо и нелогично, но мысль о том, чтобы пойти на первое настоящее свидание — а не просто потрахаться в землянках и выпить пару банок пива после, — приковывает его к дивану. Язык Йена был у него в заднице и почти в каждом отверстии тела, а член Йена — у него во рту столько раз, что Микки не может и сосчитать. Йен выдохнул «Я люблю тебя» во влажный воздух между их телами, а Микки прошептал это в ответ так же прерывисто и искренне; это ощущалось самым интимным моментом. Он любит Йена. Но всё равно ноги как ватные, а тело словно налито свинцом. Микки знает, что это глупо. Но он не может не переживать, что, проведя с ним время за пределами квартиры, Йен, наконец, поймёт, что может найти кого получше. Из кухни доносится сладко-покровительственное бормотание Мэнди и яркий и красивый смех Йена. Микки тяжело шмыгает носом и, собравшись с духом, поднимается с дивана. Он встаёт, заставляя ноги двигаться вперёд, несмотря на дрожь в коленках — не только чтобы завершить этот момент, но и чтобы не дать Мэнди вести себя как обычно. Микки предполагал, что так и будет, но, видя хихикающего Йена в наряде, отличном от того, что он одевал на свидание с Мэнди в День святого Валентина, он испытывает радость. Йен выглядит не менее великолепно, но он мог бы быть в кроксах и рабочем комбинезоне и всё равно оставаться самым привлекательным мужчиной, которого Микки когда-либо видел. Хотя от его сегодняшнего образа у Микки текут слюнки. Футболка цвета лесной зелени облегает его грудь, которая теперь, когда он работает в баре и не должен поддерживать фигуру голодающего твинка, как другие танцоры, медленно и неуклонно становится мощнее. На нём пара тёмных застиранных джинсов и коричневые ботинки, очень похожие на чёрные, которые сейчас на Микки. В этот раз на его волосах меньше геля, и они выглядят немного мягче; руки Микки так и чешутся потеребить яркие пряди. Дополняет образ кожаная куртка, плотно облегающая плечи, и Микки всерьёз задумывается о том, чтобы упасть на колени прямо здесь и сейчас, невзирая на возможные вопли Мэнди. — Я не принёс тебе цветов, — говорит Йен, выводя Микки из транса. — И шоколада. Надеюсь, ты не в обиде. — Тогда катись на все четыре стороны, — отвечает Микки, прочистив внезапно пересохшее горло. — Я что, похож на дешёвую шлюху? — Ага, — щебечет Мэнди, в то время как Йен качает головой и говорит: — Ты хорошо выглядишь. Прям отлично. Микки чувствует, как у него горит затылок, когда берёт ключи, бумажник и куртку. Йен и Мэнди продолжают поддразнивать и шептаться друг с другом, как малые дети. — Так мы идём или ты будешь флиртовать с моей сестрой всю ночь, Рыжий лобок? — Я просто тренируюсь, чтобы потом перейти на тебя, — весело отвечает Йен, наклоняясь, чтобы чмокнуть его в висок. Мэнди демонстративно громко давится, прежде чем практически вытолкать их за дверь и запереть её. Без игривых подколок сестры нервы обрушиваются на Микки подобно цунами. Йен, как всегда, болтает без умолку, с радостью заполняя тишину. Обычно Микки находит это успокаивающим. Глубокий тон голоса Йена с чикагским акцентом наполняет его чувством лёгкости. Но теперь он так нервничает, что отвечает уклончивым мычанием, совсем как в первую их встречу. До того, как он по-настоящему узнал Йена. До того, как позволил ему узнать себя. Йен понимает — иначе и быть не могло, — и они уже сидят в переполненном вагоне метро, когда Микки, наконец, отлепляет язык от нёба, чтобы нарушить неловкое молчание. — Прости, — наконец, бормочет он. Йен хмыкает, показывая, что слушает, хотя его, вероятно, раздражает совершенная безмозглость Микки. — За что? Он наклоняет голову в той милой пытливой манере, от которой у Микки что-то ноет в груди от силы привязанности. Тон Йена вежливый. Как всегда, он притворяется, что не заметил обета молчания Микки, потому что, несмотря на поцелуи, секс и любовь к отбросу, которым является Микки, Йен остаётся таким же хорошим. Микки прикусывает нижнюю губу до ощущения слабого медного привкуса крови, прокручивая в уме список всего дерьма, за которое он просит прощения. — Я… нелепый, — пытается он, прежде чем поправить себя: — Я веду себя нелепо. Прости, я просто... — Можно взять тебя за руку? — перебивает его Йен. Микки растерянно моргает, но всё же оглядывается по сторонам. В вагоне полно народу, как и каждый вечер пятницы: гуляки по клубам, парочки, детишки и люди в униформе различных закусочных, едущие на очередную смену. Микки давно плевать, что о нём думают остальные. Но его осторожность (не потому, что его волнует, что кто-то отпустит сраный комментарий) — глубоко укоренившийся страх. Не по причине детства, проведённого в доме Милковичей или в Саутсайде, а из-за всего того дерьма, которое может случиться с ними из-за чего-то столь невинного, как держаться за руки в общественном транспорте. Он не тратит время на сожаления о том, чтобы всё могло бы быть по-другому, а быстро оглядывается вокруг, прикидывая, может ли кто-то из тех, кого он видит, представлять угрозу, прежде чем вложить свою липкую ладонь в руку Йена. Тот реагирует на его заминку спокойно. Как только рука Микки оказывается в его руке, Йен, не теряя времени, переплетает их пальцы и кладёт их соединенные руки себе на бедро. Ладонь Йена тёплая и такая же липкая, как и его. Большим пальцем он рассеянно потирает костяшки Микки, очерчивая выцветшие татуировки. — Не извиняйся, — мягко говорит Йен, наклоняя голову поближе к Микки, чтобы его было слышно за грохотом колёс и болтовнёй гуляк, которые слегка переборщили с выпивкой перед походом по клубам. Микки не может выкинуть сожаления из головы. За то, что держался отстранённо, за то, что вёл себя странно и не слушал каждое сказанное Йеном слово. — Я тоже нервничаю, — говорит Йен застенчивым тоном, возводящим плотину в стремительном беспорядке мыслей Микки. — Но мы просто Йен и Микки, да? — говорит он, сжимая его ладонь. — Йен и Микки, которые приоделись и собираются поесть крылышек и выпить пива. Микки кивает, сжимая его руку в ответ. Потому что Йен прав. Они просто Йен и Микки. Точно такие же, как все те месяцы назад, когда Йен схватил его за руку в полупустом вагоне метро и заставил почувствовать себя немного менее одиноким. Немного более спокойным. Заставил ощутить такую заботу, которой никто не проявлял по отношению к нему раньше.

↫★↬↫★↬↫★↬

Никогда ещё не было так очевидно, что они с Йеном — двое бывших нищих подростков, чем когда они занимают кабинку, которую Йен забронировал для них в «TGI Friday's». Не считая «Bryne’s», самое роскошное место, где бывал Микки, это китайская забегаловка, в которой они с братьями и сёстрами могли объедаться до тошноты. И даже сейчас, имея немного денег, чтобы потратить их на такие глупости, как поход в кафе, он не позволяет себе ничего более экстравагантного, чем иногда заказать домой тайской еды. Усевшись, они с Йеном с любопытством оглядывают ресторан. В интерьере используется множество спортивных, музыкальных и киношных сувениров, которые даже в приглушённом освещении режут глаз. Кричащий декор усугубляется шумом вокруг. Им приходится чуть ли не выкрикивать свои заказы миниатюрной темноволосой официантке. Музыки не слышно, но, даже если бы она играла, её заглушал бы смех и галдёж других посетителей. Это напоминает приветственные вечеринки Милковичей по случаю возвращения кого-то из родни домой после отсидки. Обычно это был кто-то из его дядей или Терри, и всякий раз гулянка выходила шумнее предыдущей. Когда они получали известие о том, что кто-то выходит из тюрьмы, Микки охватывал ужас. Они с Мэнди обычно начинали копить запасы, как учила их мать, когда Терри должен был вернуться домой. Они собирали что могли, полагая, что это отпугнёт монстров, появляющихся с выпивкой и наркотиками: закуски, комиксы, небольшие суммы денег, которые крали из прачечной или у одноклассников. Атмосфера ресторана совсем не похожа на «Добро пожаловать домой!» по-Милковически, но шум отзывается в нём фантомной болью, как выстрел или крик Терри. Инстинкты приказывают бежать в одно из многих заброшенных зданий, в которых Микки прятался, будучи ребёнком. Это чувство только обостряется, когда один из парней посреди зала смеётся — резко и с мокротой. Микки вздрагивает так сильно, что Йен протягивает руку, чтобы слегка коснуться его сжатого кулака. — Ты в порядке? — спрашивает он твёрдым, но нежным тоном, точно таким же, как ощущение его пальцев, когда они успокаивающе касаются вен, бегущих под кожей предплечья Микки. Он пожимает плечами, резко, но осторожно, чтобы не сбросить руку Йена, прежде чем соврать, как всегда с лёгкостью: — В полном. Йен наклоняет голову, глядя на него как щенок, знающий, что его хозяин лжёт о том, что прячет за спиной его любимую игрушку. Это вызывает у Микки улыбку, несмотря на то что по его спине всё ещё пробегает дрожь от желания убежать. — Это... — пытается он, с трудом сглатывая из-за сухости в горле. — Это глупо. Но тут громко, и это заставляет меня нервничать, вот и всё. — Это не глупо, — мягко возражает Йен, перемещая руку, чтобы провести пальцами по его татуировке. Микки с готовностью поворачивает руку, подставляясь под нежно блуждающие пальцы, и наблюдает, как кадык Йена подпрыгивает под веснушчатой шеей. — Мы можем уйти, если хочешь, — предлагает Йен, становясь похожим на побитого щенка. Микки ненавидит это так же сильно, как заплаканные глаза Мэнди. — Я могу просто... — Ты должен мне сырные палочки, крутой парень, — неуверенно ухмыляется Микки, легонько сжимая его руку. Микки чувствует, как напряжение покидает его, когда он держит Йена за руку. Даже если это больше связано с тем, что Йен отказывается отпустить его руку, чтобы было удобно держать меню. Микки фыркает, когда он пытается прочитать раздел с закусками вверх ногами. Измученная официантка возвращается с пивом и спрашивает, что они будут есть. Она слегка улыбается, глядя на их переплетённые руки. В ресторане по-прежнему слишком шумно, и от цен, аккуратно напечатанных рядом с каждой закуской, по спине Микки стекает струйка пота. Они заказывают неприличное количество закусок — кучу дерьма, на котором настаивает Йен, вроде жареных пельменей, зелёной фасоли и крылышек, плюс палочки моцареллы и дольки сыра «Пеппер Джек», которые Микки хотел. Официантка убегает, явно пытаясь угодить и другим, более шумным посетителям в своей секции столиков. — Итак, — говорит Микки, сделав глоток пенистого пива. — О чём разговаривают на свиданиях? Он старается, чтобы это прозвучало игриво. Но выходит скорее грубо и немного раздражённо. Йен снова сжимает его пальцы, нежно и ободряюще. Несколько месяцев назад Микки вмазал бы ему за такое. — Я был на свиданиях только с папиками и твоей сестрой, так что не уверен, — пожимает он плечами. — Может, расскажешь мне о своих увлечениях? Микки ухмыляется. — О моих увлечениях? — сухо повторяет он. Йен закатывает глаза, но улыбается и кивает. — Мне нравится смотреть телевизор и сосать член, — говорит Микки, заставляя Йена рассмеяться тем хриплым придурковатым смешком, который всегда ему нравился. Женщина в кабинке позади бросает на них укоризненный взгляд. Микки игнорирует её, наблюдая, как Йен пытается унять хихиканье. — Я имел в виду, — начинает он, уже немного раскрасневшись от пива, — увлечения, о которых я не знаю. — На самом деле у меня их нет, — признаётся Микки. Йен усмехается, сжимая его руку в этот раз скорее в предостерегающем, чем в подбадривающем жесте. — Тогда я начну первым, придурок, — чопорно говорит он. — Я люблю готовить и мне нравится плавать. А в детстве я собирал модели самолётов. — Задрот, — обвиняет Микки голосом, полным любви. Йен просто выжидающе поднимает брови. — Не знаю, чувак, — фыркает он. Вероятно, единственный раз, когда у него было что-то вроде хобби, это когда он сидел в тюрьме. Его снедала такая смертная скука, что он получил грёбаную степень, чтобы хоть немного её развеять. Но были кое-какие глупости, которыми он занимался, когда был подростком, чтобы скоротать дни — всякий раз, когда Терри оказывался за решёткой и их торговля почти прекращалась, или когда их отдавали в приёмную семью, пока его не выпускали. — Раньше я рисовал, — признаётся он. — И Игс обменял героин на Xbox, когда мы были детьми. Нам с Мэнди нравилось рубиться в игры. — Ты рисовал? — спрашивает Йен со странным и искренним любопытством. Микки чувствует липкость и дискомфорт от руки Йена и глянцевой поверхности стола; ладони снова начинают потеть. — И что ты рисовал? — Тупую херню, — сразу же отмахивается он, прежде чем острый взгляд Йена заставит его снова открыть рот. — В основном черепа. Оружие, машины, значки доллара и листья конопли. Всё в таком духе, — говорит он, чувствуя, как затылок опять начинает гореть. Это были всего лишь злобные каракули подростка-преступника, но Йен ухмыляется ему с такой неприкрытой любовью, будто Микки был учеником Джексона Поллока. Чувствуя его дискомфорт от того, что он делится чем-то таким скучным о себе, Йен ободряюще проводит большим пальцем по костяшкам его пальцев. — Круто, — лукаво комментирует он. — А детишек поколачивал, отбирая у них деньги на обед? — Бля, да, — говорит Микки, слегка улыбаясь. — Я бы надрал тебе задницу в старших классах. — Сомневаюсь, — самодовольно отвечает Йен, расплетая их пальцы, чтобы невзначай поиграть с кончиками пальцев Микки. — Я занимался армейской подготовкой. Был на учениях. Отработка боевых действий и всё такое дерьмо. Плюс я был само очарование. Ты бы не стал трогать меня своими грязными ручонками. — Ого-о, — тянет Микки, легонько пиная Йена по ноге под столом. — Ты бы мне показал, солдат. Йен пинает его в ответ, что приводит к импровизированному (и довольно агрессивному) флирту ногами под столом. Они оба раскраснелись и смеются, когда официантка ставит перед ними первую порцию закусок. Йен благодарит её со всеми подобающими джентльмену манерами, заверяя, что всё отлично и выглядит великолепно, пока Микки выкладывает на свою крошечную тарелку пельмени и горячие крылышки. Он осторожно подталкивает корзинку с зелёной фасолью во фритюре к своему чудаковатому парню. — Кстати, об очаровательности, — комментирует Йен, набив рот курицей в остром соусе баффало. — Ты действительно хорошо выглядишь. Прилив тепла, разливающийся по телу Микки, не имеет ничего общего с острым соусом на губах. Он бросает на Йена безразличный взгляд поверх края бокала, на что Йен, конечно же, вздыхает, как разочарованный отец. — Правда, — настаивает он, делая паузу, чтобы быстро поблагодарить официантку, которая ставит перед ними корзинку с чипсами и соусом из шпината и артишоков. — Прекрати так усердно пытаться залезть ко мне в штаны, чувак, — говорит Микки, проглатывая еду, прежде чем заговорить, в отличие от варварской задницы Йена. — Я отработаю, не волнуйся. Йен фыркает так сильно, что пиво попадает ему в нос. И его последующий смех и кашель заставляют парней в баре посмотреть на него с подозрением, а женщину позади них — громко потребовать счёт. Микки так влюблён в него, что зубы сводит. Сладко и пульсирующе, почти болезненно в своей внезапности. — Ты такой маленький засранец, — хрипло комментирует Йен, откашлявшись, и ухмыляется так широко, что на его щеках и у глаз появляются морщинки. Микки пожимает плечами, отправляя в рот чипсину, не макнув её в соус. У него есть стандарты, чёрт возьми. — Ты действительно хорошо выглядишь, — повторяет Йен, на этот раз мягче. Кажется, только Йен способен быть таким серьёзным и добрым. Он не первый человек, который пытается быть добрым к Микки. До него были другие. Социальные работники, учителя математики, консультанты, даже некоторые парни, с которыми он трахался. Они видели в его характере что-то резкое и хотели это смягчить. Но их хватало ненадолго. Терри вышел, и Микки бросил школу, послав их куда подальше, сказав, что они для него лишь тёплые рты и что парня он себе не ищет. Они не спорили, позволяя ему — такому же резкому, как и раньше — уйти. Но только не Йен. — А теперь скажи спасибо, — улыбается Йен, накладывая неприличное количество соуса на свою чипсину. Микки усмехается, но подчиняется, ощущая тепло. — Спасибо, — произносит он, забирая последний пельмень, пока официантка ставит перед ними два великолепных блюда с сыром, обжаренным во фритюре. — А теперь скажи мне, что я тоже хорошо выгляжу, — подсказывает Йен, ухмыляясь, как придурок. Ему явно всё это нравится: поддразнивания, широкие взаимные улыбки, словно они двое влюблённых подростков, флирт, напитки и дорогая еда. В зале слишком шумно, и становится ещё громче, когда группа мужчин среднего возраста собирается у бара и требует включить баскетбольный матч. Это снова напоминает Микки о Терри, хотя эти чуваки выглядят более изысканно в фланелевых рубашках от «Kohl's» и брюках цвета хаки. Но они смотрят на барменшу так же, как Терри раньше смотрел почти на каждую женщину, включая свою собственную дочь: подталкивают друг друга локтями, глядя на её задницу, и щёлкают пальцами, прося меню или включить субтитры. Вряд ли кто-то из них бьёт или насилует своих детей, но он с лёгкостью может представить, как по дороге домой в такси они будут поливать грязью семью афроамериканцев, что ужинают, сидя недалеко от них. Какие гадости они скажут о девушке за баром, которая выглядит расстроенной до слёз из-за их выходок. Что бы они сказали, если бы обернулись и увидели, как они с Йеном (принарядившиеся и явно на свидании) держатся за руки. Нервы по-прежнему пошаливают. Время от времени Микки бросает в пот, и он чувствует себя таким беззащитным, будто стоит на сцене перед толпой Терри. Но Йен счастлив. Он любит Микки настолько, что пригласил на свидание, и восторгается его подростковыми увлечениями, отпуская комплименты о его внешнем виде, но делает всё это глупо шутя, чтобы Микки не чувствовал себя слишком уязвимым. Волна любви и благодарности захлёстывает Микки подобно цунами. Он не в силах смотреть на Йена, сосредоточившись на том, чтобы наколоть на вилку кусочек сыра «Пеппер Джек». Но всё же признаёт: — Ты отлично выглядишь, чувак. Ты всегда отлично выглядишь, так что ничего нового. Йен знает, что он секси. И пусть он больше не танцует, парни в «Сказке» по-прежнему трутся у бара, чтобы сказать ему об этом. Микки ночи напролёт слушает, как чуваки поют дифирамбы его внешности, но, должно быть, есть что-то в том, как срывается его тон — такой же искренний и уязвимый, каким он себя чувствует, — что заставляет игривую кокетливо-лукавую ухмылку Йена превратиться во что-то более мягкое, настолько восхитительное, что заставляет Микки опустить взгляд на полоски расплавленного сыра в тарелке. Йен продолжает смотреть на него, наклонив голову, пока Микки соскребает весь сыр и запихивает его в рот, словно голодающий, не верящий в свою удачу. — Можешь перестать пытаться залезть ко мне в штаны, — повторяет Йен. Слова игривые, но тон серьёзный и тихий из-за эмоций. Будто он не меньше Микки поражён тем, что сидит напротив него на своём первом свидании. Микки пододвигает к нему тарелку с едой, молча умоляя взять куриное крылышко, предоставив ему тем самым краткую отсрочку от благоговейного взгляда Йена. — Не-а, — решает он, когда Йен тянется к тарелке. — Думаю, мне нравится пытаться залезть к тебе в штаны. Улыбка Йена становится невероятно мягкой — липкой в середине, как непропечённое тесто для печенья, и вдвое слаще. Но он опускает взгляд в тарелку, давая Микки возможность перевести дыхание, несмотря на тепло и добрые чувства, угрожающие задушить его. — Так ты пытаешься сказать, что тебе нравится наше свидание, Микки? — спрашивает он, разламывая куриное крылышко с такой сосредоточенностью и осторожностью, какой Микки никогда раньше за ним не наблюдал. Он обдумывает сказать в ответ что-то поддразнивающее, пройдя по тонкой грани между флиртом и откровенным мудачеством. Может, что-то пренебрежительное. Типа: «Я не говорил ни о каком свидании». Или сказать, что с таким же успехом свиданием можно было бы считать посиделки на диване под пиво с закусками. Но не может. Йен весь вечер такой счастливый и окрылённый. Его веснушчатые щёки так и сияют румянцем, пока он продолжает счищать с костей кусочки мяса в соусе. Йен заслуживает того, чтобы с ним были честны. Чёрт возьми, Микки хочет быть с ним честным. Желудок сжимается от облегчения и возбуждения, когда он понимает, что находится в достаточной безопасности, чтобы быть честным с ним. В своей спальне, на заднем крыльце Галлагеров, в переполненном ресторане в окружении Нортсайдовских версий Терри. Он отпивает ещё пива, прежде чем сильно шмыгнуть носом, собираясь с духом. — Да, — бормочет он достаточно громко, чтобы Йен услышал его сквозь шум. — Мне нравится наше свидание. Йен выглядит так, будто вот-вот заплачет: зелёные глаза широко раскрыты и остекленели в жёлтом свете ламп над ними. Микки, наверное, заполз бы под чёртов стол, если бы его чувствительный парень начал плакать над пивом и жареным сыром. Но, к счастью, Йен просто накалывает дольку сыра, откусывая приличный кусок, прежде чем заговорить с набитым ртом, как вульгарный ребёнок, не приученный к хорошим манерам: — Мне тоже нравится наше свидание.

↫★↬↫★↬↫★↬

Когда с едой и первоначальной неловкостью Микки покончено, всё становится гораздо проще. Они заказывают мини-бургеры и колу для Йена. Микки рассказывает о своей работе, о дурацком пари с Брэдом: если ему удастся снизить налоги в этом году, Брэд выделит ему половину своего кабинета размером с обувную коробку. Йен одновременно рад и обеспокоен своей предстоящей стажировкой. Он хочет произвести хорошее впечатление и нервничает, почему-то считая, что у него не получится. — Мы часто имели дело с опекой и приёмными семьями, — объясняет он, макая чипсину в остатки шпинатно-артишокового соуса. — Я хочу помочь, если смогу, понимаешь? Поэтому хочу произвести хорошее впечатление. Микки не может представить, чтобы Йен произвёл плохое первое впечатление, о чём ему и говорит. Он ожидает, что тот улыбнётся, покраснеет и слегка застенчиво скажет что-нибудь резкое в ответ. Но Йен тупо смотрит на него, жуя со слегка приоткрытым ртом, как испуганная корова. — Тебе же я сначала не понравился, — обвиняет он, заставляя Микки, впившегося в бургер зубами, фыркнуть. — Вообще-то, понравился, — уверенно заявляет Микки. — Ты был секси. Пьяный в зюзю, но чертовски горячий. Конечно, ты мне понравился. Торопясь опровергнуть слова Йена, он слишком поздно понимает, что этим вовсе не подбадривает того насчёт стажировки, а только поддразнивает, подливает масла в огонь. До конца их свидания Йен воркует о том, что был прав и тогда всё-таки понравился Микки. Микки бросает в него ломтики маринованных огурцов, которые тот с удовольствием съедает — ублюдок, — всё время дразня Микки по поводу того, как отстранённо он вёл себя по отношению к нему в начале. Он успокаивается, только когда возвращается их измученная официантка, чтобы спросить, будут ли они десерт. Микки весь вечер посматривал на мороженое с брауни в меню, но он не успевает задать вопрос, как Йен уже просит счёт. — Десерта не будет? — Микки изо всех сил старается не дуться. — Я действительно кажусь тебе дешёвкой, да? Йен закатывает глаза, протягивая свою карточку, даже не взглянув на счёт. — Ты получишь десерт, не волнуйся, милый, — ухмыляется он, шипя, когда носок ботинка Микки врезается в его голень под столом. — Я имел в виду настоящий десерт, а не твой отвратительный член. — Микки смотрит на него сердито и хмурится ещё сильнее, когда Йен пинает его в ответ. — Я тебе это вечером припомню, мелкий засранец, — усмехается он. — Но у меня запланирована вторая часть свидания, в которую может входить торт. — Вторая часть? — осторожно спрашивает Микки, разрываясь между новой волной нервозности и крошечными пузырьками, приятным теплом разливающимися в животе при мысли о том, что Йен планировал их свидание так же тщательно, как и свидание в День святого Валентина с Мэнди. Йен поспешно кивает, используя возможность расписаться на чеке и оставить солидные чаевые как предлог, чтобы не смотреть на Микки. И Микки знает, что мог бы разговорить его, если бы захотел. Йен нисколько не умеет врать и сдаётся под малейшим скептическим изгибом его бровей, выкладывая всё начистоту. Часть Микки хочет этого. Часть, которая всегда — несмотря ни на что — осторожничает. Старается не высовываться, смотрит и ждёт, что что-то пойдёт не так. Что те, кому он доверяет, причинят ему боль. Что пистолет выстрелит, когда не должен, а порция кокса окажется разбавленной чем-то слишком опасным. Сюрприз может обернуться пролитой кровью. Эта часть его всегда ждёт, готовая в случае чего наброситься. Так всегда и происходит. Но Йен заставляет его думать о безрассудных и опасных вещах. Например, о том, чтобы позволить этой части себя успокоиться, отдохнуть хоть раз, потому что он доверяет Йену. Микки старается даже не думать о том, как сильно доверяет улыбчивому придурку, боясь, что тогда эта его часть станет дикой и отчаявшейся, заставив его убежать от Йена, сверкая пятками. Столь полное доверие людям может закончиться только тем, что вы слепо последуете за ними к своему краху. К тому, что вас посадят, убьют или дадут показания против вас. Но Йен... — Ты же не издеваешься надо мной, правда? Будет торт? — спрашивает он, и улыбка Йена смягчается, стирая тревожное выражение с его лица, превращаясь в одну из тех милых улыбок с закрытыми губами, которые Микки любит дольше, чем готов признать. — Будет, — обещает Йен так торжественно, словно приносит клятву. Официантка возвращается, протягивая Йену чек, и желает им хорошего вечера, что на самом деле звучит искренне. Йен, вставая, протягивает Микки широкую и тёплую ладонь. — Ты готов к этому, Милкович? Микки доверяет Йену настолько, что последует за ним, куда бы тот ни пошёл. Доверяет ему настолько, что рассказывает ему всё. Позволяет ему защищать Мэнди. Любить его. Доверяет ему настолько, что чувствует себя смелым и готовым ко всему. Он позволяет Йену вытащить его из кабинки и успокаивающе положить руку ему на поясницу, когда отвечает: — Чертовски готов, Галлагер.

↫★↬↫★↬↫★↬

В то время как Микки нервничал по дороге в ресторан, Йен проявляет беспокойство сейчас, когда они возвращаются в Саутсайд. Он водит ногтем большого пальца по ткани своих новых джинсов в той дёрганой и беспокойной манере, которую можно заметить в нём перед экзаменом или перед посещением психиатра. Носком ботинка он отстукивает по грязному полу быстрый и хаотичный ритм и так часто проверяет свой телефон, что у Микки начинает покалывать в животе от неуместной ревности. Несмотря на то, что в метро народу не меньше, чем в начале вечера, Микки не утруждает себя тем, чтобы украдкой оглянуться по сторонам, прежде чем протянуть руку и коснуться запястья Йена. Может, это пиво всё ещё согревает его. Или съеденная еда заставляет чувствовать себя сытым и немного расслабленным. А может, это просто Йен, который выглядит нервными и неловкими, пока Микки наблюдает за всем происходящим. — Эй, — зовёт он так тихо, что его голос почти сливается с гулом двигателя. — Ты в порядке? Йен застенчиво улыбается, позволяя себе чуть расслабиться от прикосновений Микки. — Да. Просто немного... — Он отрывисто пожимает плечами. Микки в любом случае понимает. — Ты же не собираешься убить меня во второй части? — спрашивает он, пытаясь смягчить напряжённую линию губ Йена настолько, чтобы она превратилась хотя бы в намёк на улыбку. И у него получается, даже если ясно, что Йен просто потакает ему. Он перестаёт беспокойно притопывать носком ботинка и слабо улыбается Микки. — Если кто-то из нас и склонен к убийству, так это ты, — его улыбка становится чуть шире, когда он вырывает своё запястье из хватки Микки, чтобы переплести их пальцы. Ладонь Йена тёплая и мягкая, вспотевшая от волнения, и даже между пальцами Микки чувствует липкость, когда пальцы Йена скользят между его собственными. Микки никогда не считал себя тем типом сентиментального педика, который может держаться за руки, но если этот вечер что-то и доказал, так это то, что Микки чувствует, как замедляется его сердцебиение и почти очищаются лёгкие от ощущения руки Йена в его руке. Прикосновения Йена подобны сигарете или рюмке дорогого виски, они как одеяло — успокаивающие и тёплые. — Может быть, — пожимает он плечом, натыкаясь на плечо Йена. — Но о милых людях никогда нельзя сказать наверняка, понимаешь? Йен тихо посмеивается, напряжение в его плечах, наконец, немного ослабевает. Он поворачивается, хлопая рыжеватыми ресницами. — Считаешь меня милым, Мик? — А ещё мягкой сучкой, — соглашается он, пытаясь — и безуспешно — сохранить серьёзное выражение лица. Йен закатывает глаза и в переполненном вагоне тянется к нему. Обхватывает его щёку и наклоняется, чтобы запечатлеть нежный поцелуй на его губах. Ничего особенного — просто сухое прикосновение губ, пока большой палец Йена поглаживает потрескавшуюся за зиму кожу на его скуле. Микки ожидает, что что-то ледяное и острое пронзит его изнутри, — страх, что кто-то похожий на Терри поднимет голову и прокричит, чтобы он оттолкнул Йена, пока им обоим не наваляли. Но ничего такого не происходит. Даже когда Йен отстраняется, не убирая руку с его щеки, Микки не переполняет непреодолимое желание оглянуться и свирепо уставиться на любого, кто может наблюдать за ними. Смотреть, пока они не отведут взгляд с выражением раскаяния или даже пустоты на лицах. Микки просто продолжает смотреть в зелёные глаза Йена, мягкие и тёплые, как летняя трава, пока тот не одаривает его лёгкой томной улыбкой, прежде чем полностью отстраниться. В этот момент ничто в этом вагоне, ничто в этом мире не может оторвать взгляд Микки от профиля Йена. Ни неонацист, ни злобный уличный проповедник, ни даже старые, давно забытые родственники не могут заставить его отвернуться от этого момента. Микки ощущает нечто похожее на внезапную волну облегчения, которую испытал, выйдя из тюрьмы, только более мягкую, словно набегающие на берег волны, а не цунами, которое накрыло его в квартире Мэнди, ставшей и его пристанищем. Микки чувствует головокружение, застенчиво улыбаясь профилю Йена, когда осознаёт это. Он ощущает себя в безопасности рядом с Йеном. Микки может сказать ему, что любит его, держать его за руку, шутить с ним и целовать, пока толпа субботних ходоков по клубам окутывает вагон метро облаками вони алкоголя и пота. Он в безопасности и свободен. Не потому, что он больше не в тюрьме, не потому, что Терри давно мёртв. А из-за веснушчатого придурка рядом, который ни хрена не умеет врать и целует его в поезде так, словно Микки что-то значит. Даже после целого года, проведённого за стенами тюрьмы, с Йеном Галлагером он чувствует себя свободнее, чем когда-либо прежде.

↫★↬↫★↬↫★↬

Микки следовало догадаться, что дело нечисто, как только они вышли на остановке в Канаривилле, а не на той, что ближе к их с Мэнди квартире. Йен выглядит более беспокойным, чем раньше, и вместо неловкого молчания принимается болтать без умолку. Всю прогулку по ставшим уже знакомыми улицам от станции до Норт-Уоллес Йен говорит обо всём и ни о чём, не давая Микки и слова вставить. У него нет шанса спросить, почему вторая часть их свидания предположительно состоится в доме Галлагеров. Он бы солгал, если бы сказал, что не расстроен. Мики рассчитывал на торт и на то, что его выебут после на его кровати, а не на крошечной кушетке Йена в доме, полном его родственников. Но он держит эти мысли при себе, пока Йен рассказывает обо всех различных коктейлях, которые Джорджия учит его готовить теперь, когда он немного поднаторел для чего-то более сложного, чем мартини. Наконец, Йену самому надоедает перечислять все возможные коктейли на основе апельсинового сока, и он снова погружается в неловкое молчание, пока они подходят всё ближе к дому Галлагеров, который кажется неестественно тёмным. Йен открывает перед Микки ржавые ворота. — Эй, — Микки наконец останавливает его, когда Йен уже кладёт руку на дверную ручку. Тот поворачивается, чтобы посмотреть на него, щёки розовые и шелушащиеся от пронизывающего ветра, глаза тёмные в жёлтом полумраке единственного уличного фонаря в конце квартала. Микки подавляет желание сказать ему спасибо. Сказать, что раньше его никто никуда не водил. Что у него никогда не было кого-то, кто заботился бы о нём настолько, чтобы захотеть этого. Слова кажутся липкими и тяжёлыми на языке, словно его рот набит арахисовой пастой. Получится совсем не то. Значит, не сейчас. Возможно, никогда. Да, Микки продвигается вперёд в выражении своих чувств, но он всё ещё не такой прямолинейный, как Мэнди, и не такой открытый, как Йен. Он не склонен расплёскивать их направо и налево. Поэтому вместо выражения признательности Микки рассеянно тянется, чтобы поправить воротник куртки Йена, проводя пальцами по маслянистой коже, чтобы почувствовать тепло тела Йена под ней. Он видит, как грудь Йена поднимается и опускается при дыхании, которое тот, должно быть, сдерживал уже некоторое время, а теперь немного расслабляется под его прикосновениями. — Обещай, что не убьёшь меня? — шепчет он, чувствуя, как его лицо расплывается в улыбке, когда Йен издаёт один из тех смешков, в которые Микки немного влюбился в самом начале. Хриплый и фыркающий, кажущийся таким неуместным от гибкого, преступно сексуального рыжеволосого парня с размазанной подводкой для глаз и пьяной уверенностью. Но вполне ожидаемый от придурковатого парня перед ним, который поёт в душе и глупо танцует на кухне, пока в микроволновке готовится попкорн, который он собирается есть с Мэнди под «Плохих девчонок», «Виза невесты. Виза жениха» или ещё какое-нибудь паршивое шоу. — Обещаю, — с улыбкой произносит Йен, наклоняясь, чтобы поцеловать Микки в ледяную щёку. — Хотя ты можешь захотеть убить меня, — бормочет он, толкая скрипучую входную дверь Галлагеров. Микки, спотыкаясь, следует за ним в непривычную кромешную тьму, уже собираясь спросить, кто забыл оплатить счёт за электричество, как вдруг пространство словно взрывается. Свет вспыхивает под оглушительные возгласы: — СЮРПРИЗ! Микки вздрагивает и, вероятно, убежал бы, если бы не огромная широкая ладонь на пояснице, удерживающая его на месте. Он ошеломлённо моргает, глядя на собравшуюся толпу и гадая, у кого из Галлагеров день рождения в конце февраля. Внезапно его взгляд останавливается на баннере из плотной бумаги, прикреплённом над кухонной дверью. Крупные буквы Дебби и витиеватый почерк Мэнди ярко и чётко провозглашают: «Счастливого первого года на свободе, Микки!» Затем он замечает Колина с его вьющимися светлыми волосами, уложенными почти идеально, стоящего рядом с широко улыбающейся Фионой. Затем Игги и Кору с дешёвыми бумажными свистками, торчащими из их ухмыляющихся губ подобно косякам. Наконец, коротышку Джорджию между Мэнди и Дебби. Все они делают странные движения руками, пока он стоит в дверном проёме; глаза начинает печь. — Что... — запинается он, поворачиваясь, чтобы посмотреть на Йена. — Уже год как ты вышел из тюрьмы, так что мы… — Мы празднуем! — бесцеремонно встревает Фиона, пока Микки потирает свой пощипывающий нос, сдерживаясь, чтобы им не шмыгать. — Стопки! Давайте выпьем по стопке! Все дружно аплодируют, фокус внимания всей комнаты всего на мгновение смещается с него, пока Фиона и Ви отрываются от группы, спеша на кухню, чтобы, по-видимому, приготовить коктейли для смеющихся и разговаривающих гостей вечеринки. Его вечеринки. Вечеринки, которую Йен и, по всей видимости, Мэнди запланировали для него, чтобы отпраздновать первый год настоящей свободы Микки. Свободы от тюрьмы. От всего. Он чувствует, как щиплет глаза: это так унизительно, но он вот-вот заплачет. Йен гладит его по спине, успокаивая и заземляя, как всегда. Год назад Микки бы оттолкнул его, прорычав, чтобы тот перестал обращаться с ним как с какой-то пугливой девчонкой, и прошествовал бы на кухню вслед за Фионой, чтобы прикончить бутылку виски. Но теперь… — Кто это «мы»? — спрашивает он Йена, шмыгая носом так сильно, что это отдаётся у него в мозгу. — Мы все, — с улыбкой отвечает Йен, мило и мягко, и... Микки никогда не позволял себе надеяться ни на что подобное. — Мы с Мэнди рассказали Фионе, а потом всё пошло под откос. Вообще-то Игги хотел пригласить несколько парней-стриптизёров, но Фиона отвергла это предложение. Микки влажно смеётся, снова потирая нос. — Я уже выбрал лучшего из стриптизёров, чувак. Можешь просто устроить мне приватное шоу позже. — Вообще-то, именно это я и планировал, — говорит ему Йен, ухмыляясь как придурок и наклоняясь, чтобы поцеловать его в лоб. Полная гостиная людей позади них, о которых Микки почти забыл, прячась в гавани мягких зелёных глаз и ещё более мягкой улыбки Йена, внезапно разражается оглушительной бурей поддержки и любви. — Чувак, никому из нас не нужно это видеть, — произносит голос позади него, но не с насмешкой и без удара кулаком в живот. Колин слегка улыбается, протягивая Микки пиво. — Что это за рубашка на тебе, сука? — спрашивает Микки, забирая у брата открытое пиво и шмыгая носом. Колин закатывает глаза, открывает рот, чтобы наверняка сказать какую-то чушь о том, что это ради него он принарядился, как рядом появляется Игги. Он обнимает Колина и лениво улыбается, передавая Йену рюмку, радостно сообщая: — Он пытается залезть Фионе под юбку. Колин тут же становится пунцовым, а Микки давится пивом. — Прости, Радуга, — говорит Игги Йену, который гладит Микки по спине, пока тот задыхается. Йен пожимает плечами. Кажется, его не беспокоит ни прозвище, ни тот факт, что Колин не отрицает, что его довольно опрятный внешний вид предназначен для того, чтобы трахнуть Фиону Галлагер. — Не называй его так, — хрипит Микки после того, как делает ещё один глоток пива, чтобы прочистить горло. Игги фыркает, лениво показывая ему средний палец. — Отвали, Коротышка, — ухмыляется он. — Мы с Йеном друганы. Я прав, Рыжий? Йен снова пожимает плечами, и Микки видит, что он борется с улыбкой на лице, легко соглашаясь: — Связи, зародившиеся в отделе праздничных украшений «Всё за доллар», это навсегда. — Вот так, сучка. Мы с Йеном теперь лучшие друзья на всю жизнь. Мэнди может найти себе какого-нибудь другого мальчика для развлечений. Игги, кажется, считает вопрос закрытым, широко и глупо ухмыляясь, в то время как Йен отказывается от борьбы со смехом, а Микки и Колин одаривают Игги самыми неприкрыто-раздражёнными взглядами, на которые только способны. Микки потягивает пиво, пока Йен по-дружески болтает и шутит с Игги и Колином. Но его рука постоянно находится на плечах Микки, притягивая его ближе, пока Йен старается не отставать от Игги и открыто отвечает на вопросы Колина, лишь слегка улыбаясь. Год назад Микки сидел в дерьмовом «Бьюике» Колина, когда тот вёз их через кукурузные поля на севере штата Иллинойс обратно в Чикаго. Игги отбывал срок за хранение наркотиков, а у Мэнди ещё были швы на запястье — зудящие и заживающие — из-за нервного срыва, который у неё случился по случаю возвращения Микки домой после того, как, по её мнению, он расплатился за её ошибку. Он вспоминает, как они остановились в Макдональдсе. Картошка фри была сырой, а кола — такой сладкой, что у него заболели зубы, но он всё ел и ел, пока не почувствовал, что его вот-вот вырвет. Колин даже отдал ему вторую половину своего Биг-мака по дороге, а после того, как Микки закончил есть, спросил, какие у него планы. Он задал вопрос так неуверенно, словно не знал, должен ли. Они никогда не строили планов после освобождения. Терри говорил им, какие у них планы: с кого они будут вытрясать оплату, куда поедут торговать, что должны будут забрать. Осторожное любопытство сидело на Колине как вся та одежда, которую они крали в «Гудвил», — косо и неестественно, даже несмотря на благие намерения. И пусть у него был план, Микки не может вспомнить, что ответил на неуместный, но искренний выпад Колина. Наверное, что-то короткое и злобное, типа… «не попасть больше за решётку» или «найти работу, видимо». А может, притворился спящим. Прижался лицом к прохладному заляпанному пассажирскому стеклу и закрыл глаза, ощущая бурление в животе и внезапную яркость всего за пределами серой бетонной коробки, которую называл домом чуть больше четырёх лет. Он точно не сказал Колину правды. Не поделился своим планом насчёт того, чтобы убедиться, что о Мэнди позаботятся. Он не сказал, что на себя у него планов нет. Никаких. Кроме работы и, может, случайного перепиха с каким-нибудь чуваком, который не будет много болтать и не попытается взять Микки за руку. Ничего, похожего на счастье, любовь или даже просто дружбу. И близко нет. — Эй, — подсказывает Йен, попивая пиво и приятно потягиваясь под его рукой. — Хочешь торт? — А есть торт? — спрашивает Микки, пытаясь скрыть нотку детского ликования в своём голосе. Йен улыбается, мягко и чрезмерно нежно, подтверждая, что Микки потерпел неудачу. — Я же говорил, что будет торт, — защищается он, слегка смеясь. — Пошли. Фиона приберегла для тебя первый кусочек. — С какого перепуга? — фыркает Микки, но всё равно позволяет Йену потащить себя за руку на кухню. Среди бутылок спиртного и нескольких пустых коробок из-под пиццы — которой, очевидно, ужинали все остальные, пока они с Йеном ели в каком-то модном по меркам Саутсайда месте — стоит торт, покрытый толстым слоем белой глазури с красной окантовкой и той же надписью, что и на баннере в дверном проёме, выведенной аккуратным, чрезмерно закрученным шрифтом. — Это твоя вечеринка, — усмехается Йен, открывая ящик под раковиной, как будто Микки тут самый чудик. Он роется в вилках, лопаточках, пакетах с соусами быстрого приготовления и старомодных мышеловках, пока не находит нож для масла. — И что? — спрашивает Микки, не понимая, к чему ведёт Йен. Йен останавливается, поворачивается и бросает на него уничтожающий взгляд. Нож для масла торчит в торте, словно давно забытый флаг, оставленный каким-то случайным исследователем, отмечающим неизвестный остров как свою землю. — А то, что это для тебя, глупыш, — объясняет Йен, как будто это очевидно. Он оставляет нож в торте, чтобы обхватить ладонями щёки Микки, притягивая его ближе. — Это твоя вечеринка, значит, это твой торт. Это всё для тебя, Микки. Руки Йена пахнут глазурью из сливочного крема, а во рту ощущается вкус дешёвого виски, которое он выпил ранее. Выйдя из тюрьмы, Микки не планировал ничего подобного.

↫★↬↫★↬↫★↬

Когда они с Йеном возвращаются в гостиную с кусочками торта, выложенными на маленькие красные салфетки, там начинается небольшой переполох. Фиона жалуется, что они собирались преподнести торт Микки, а все остальные громко возмущаются, спрашивая, как так вышло, что у них торта нет. В итоге каждый получает хаотично вырезанные квадратики (намного меньше тех, что Йен отрезал для них двоих) и по напитку за свои страдания. Йен заставляет его общаться с остальными. Всё в той же непринуждённой манере, в которой он лавировал между людьми на Рождество, только теперь он тащит Микки за собой, как мёртвый, в основном асоциальный груз. Микки предполагает, что ему не особо понравится — не сама вечеринка и люди, а быть на виду. В конце концов, вечеринку устроили для него. Он думает, что разговоры с Галлагерами и Болл-Фишерами будет похож на интервью в одной из документалок о бывших сидельцах, где они рассказывают, как отмотали свой срок и теперь являются достойными гражданами, и всё благодаря исправительной системе США. К счастью, он ошибается. Никто не задаёт вопросов о тюрьме, кроме Карла (которого заставляет замолчать Йен, закрыв брату рот своей огромной рукой и игриво оттолкнув в сторону, пока Микки расспрашивает Бонни о школе). Даже Лип, который ожидаемо ехидничает, как и на Рождество, кажется зашуганным из-за празднования. Не то чтобы он стал приветливее. Он не обнимает Микки, как Дебби, не говорит, что счастлив, что Микки не сел снова, как Лиам, но держится нормально. Заметив, как Йен звонко чмокнул его в щёку, он, лениво одарив Микки задумчивым, но не расчётливым взглядом, невозмутимым тоном изрёк: — Что ж, добро пожаловать на дерьмовое шоу, Милкович. Как ни странно, Микки нигде не чувствовал себя более желанным гостем. Милковичей никогда не встречали с распростёртыми объятиями. Они вламывались в чужие дома с угрозами. Пиво им предлагали из страха, а если и протягивали руку, то желая получить от них что-то, что они могли дать: грубую силу, наркотики или оружие. Сами они никому на хрен не были нужны. Их никто не любил и никогда не приглашал в гости, чтобы отметить что-то. Но сейчас Мэнди хихикает с Ви и Дебби возле лестницы. Игги разговаривает с кивающим Липом и Карлом, у которого комично приоткрыт рот. Кев оживлённо болтает с ещё более оживлённой Джорджией. Колин показывает что-то любопытному Лиаму на своём телефоне, а Фиона наблюдает за ними с мягкой улыбкой. Кора читает по руке Бонни, и обычный скептицизм блондинки сменяется возбуждённой улыбкой, когда Кора проводит по линиям на её раскрытой ладони. Частички Милковичей смешиваются с теплотой и контролируемым хаосом Галлагеров. Все улыбаются, смеются и пьют, нисколько не опасаясь, что кто-то склонит чашу весов в сторону нависшего над ними насилия. Всем им разрешили провести немного времени под провисшей крышей дома номер 2119 по Уоллес-стрит — побыть счастливыми и желанными гостями. Это приятнее, чем он когда-либо мог представить, сидя на пассажирском сиденье дерьмового «Бьюика» Колина. Несмотря на это, Микки нужна передышка. Он не привык к толпе и шуму. На самом деле ему такое никогда особо не нравилось, он просто очень хорошо притворялся, строя из себя бандита, каким отец всегда хотел видеть его и братьев. Может, теперь он привыкнет к этому. Быть в окружении людей, которые ему действительно нравятся и которым почему-то нравится он сам. Но до тех пор он ускользает от Йена на заднее крыльцо, чтобы выкурить сигарету и просто немного перевести дыхание. Ему удаётся выкурить половину, прежде чем скрип задней двери сигнализирует о том, что его нашли. Он думает, это Йен, поэтому, оглянувшись через плечо, удивляется слегка дрожащей Мэнди. — Господи, как холодно, — ворчит она, плюхаясь рядом и отбирая у него сигарету. — Ты не задубел? Он пожимает плечами, вытаскивает из пачки ещё одну и прикуривает, признаваясь: — Немного. Просто нужно было подышать воздухом. — Мы не переборщили? — спрашивает она непривычно тихим голосом. — Я говорила Йену, что это слишком. — Всё в порядке, — хихикает он, поглаживая её обтянутую джинсами коленку и продолжая, как он надеется, ободряющим тоном: — Правда. Вам не обязательно было затевать всё это для меня. Это... Он делает паузу, пытаясь подобрать слова, чтобы выразить, как много значит для него эта вечеринка. Правда в том, что всё кажется ему нереальным. Не верится, что он уже год как вышел из тюрьмы и что ему осталось больше года на УДО. У него есть друзья, с которыми он может сходить на завтрак в кафе и болтать о всякой чепухе. И странная маленькая, но такая большая семья, готовая открыть свои двери (и достать заначку со спиртным), чтобы устроить для него вечеринку. У него есть братья и сестра. Потрёпанные жизнью, они всё же могут быть… здоровыми и по-своему счастливыми. У него есть парень. Кто-то, кто любит его со всеми его подлыми чертами характера и варварскими замашками. Кто целует его в лоб и покупает ему батончики «Сникерс» каждый раз, когда берёт себе сигареты, и планирует для него вечеринки-сюрпризы. Тот, кого Микки любит так чертовски сильно, что иногда это вызывает у него тошноту. У него есть больше, чем он когда-либо представлял возможным в свои пятнадцать, смывая с себя слишком сладкие духи какой-то цыпочки с района. И в восемнадцать, когда лежал под капельницей с морфием, прикованный наручниками к больничной койке. И в двадцать два, когда он только что вышел из тюрьмы и намеревался прожить остаток своей жалкой жизни как можно аккуратнее и скучнее. — Это... здорово. — Он замолкает, сглатывая внезапный прилив эмоций, комом подступающих к горлу. — Это правда офигенно, Мэндс. Микки шмыгает носом, посмеиваясь, но потому, что так оно и есть. Каким-то невероятным образом так оно и есть. Он поворачивается, чтобы посмотреть на неё, ожидая закатанных глаз и ухмылки. Может, игривого толчка и театрального шепота: «Размазня». Но не слёз. Она замечает, что он пялится, не потрудившись вытереть чёрные дорожки, стекающие по её щекам. — Что? — выпаливает он. Она хмурится и сильно шмыгает носом, прежде чем спросить хриплым, сдавленным голосом: — Что «что»? — Ты ревёшь, так что не чтокай, — шипит он очевидное, наблюдая в слегка испуганном замешательстве, как капают очередные чернильные слёзы. — Чё случилось? Мэнди издаёт влажный невесёлый смешок, прежде чем спросить надломленным, почти детским голосом: — Ты меня ненавидишь? — Что?! — взвизгивает он от шока, когда давно забытая сигарета обжигает кончики пальцев. Он небрежно швыряет её на землю, прежде чем почти закричать: — За что, чёрт возьми, я должен тебя ненавидеть? — Ты просрал три года своей жизни ради меня! — кричит Мэнди сквозь стиснутые зубы. — Тебе там несладко пришлось. И не только из-за обычного тюремного дерьма. А потому, что ты предположительно прикончил великого Терри Милковича... — Мэндс, это не... — Ты мог бы быть счастлив! — обвиняет она, хотя её дыхание прерывается. — Ты так счастлив сейчас, Мик. Каждый это видит. Но ты мог бы быть счастлив раньше, если бы я только... — Мэнди! — резко перебивает он, достаточно громко, чтобы соседский доберман предупреждающе фыркнул. Он хватает её сигарету с пеплом и щелчком отбрасывает прочь к её сестре на полузамёрзшей земле. Он хватает кулаки Мэнди, сжатые в ярости от бессилия и годами гноящегося чувства вины, убеждаясь, что его следующие слова ясны и обдуманны. — Перестань. Я никогда не смог бы ненавидеть тебя, — обещает он, прежде чем сказать ей правду так просто, как только может: — Ты спасла мне жизнь. Он это знает. Терри так жестоко избил его пистолетом, что он едва мог видеть сквозь кровь, заливавшую глаза, не говоря уже о том, чтобы сопротивляться. Его голова взрывалась, как сверхновая звезда, от сияющей боли, сводящей пальцы ног судорогой. В ушах звенело, пока Терри выкрикивал слюнявые оскорбления, ударяя затылком Микки об пол при каждом тяжёлом вдохе. Терри душил его, сжимая горло Микки так сильно, что вены на руках и шее болезненно вздулись, а он лишь слабо царапал татуированные предплечья отца, когда отдалённый хлопок заставил того дёрнуться. Вес отца тяжело свалился с его груди, и за его повалившейся фигурой он увидел Мэнди. Свежий порез на скуле, жидкие волосы, прикрывающие старый фингал, и дробовик, который они держали за дверью, на плече — как Колин учил их. Тогда она спасла ему жизнь бо́льшим количеством способов, чем кто-либо из них, вероятно, осознаёт. Тем не менее у Микки болит в груди, когда он видит, как Мэнди отчаянно качает головой. Её сжатые кулаки дрожат под его руками. — Нет! — кричит она сердито, не слыша его. — Я разрушила... — Он бы убил меня, — огрызается Микки. Его собственное терпение на исходе в свете вины Мэнди, сочащейся гноем, как старая рана. Эта склизкая паника и отвращение к себе просачиваются слишком быстро, чтобы Микки успел их стереть. — Джейк убежал сразу же. Он не помогал мне. Никто не помогал мне, Мэнди, — бессвязно бормочет он. В его тоне слышится что-то умоляющее и влажное. Это ранит так же глубоко, как и его отвращение к запаху сигарет с ментолом или приступы страха при любом хриплом кашле с мокротой. Мэнди никогда не была его защитницей. Никто не давал ему инструкций. Не было приказа. Не было призыва к исполнению долга. Ничего, кроме смутных воспоминаний о его матери — прижимающей их к себе в ванной, когда Терри со своими братьями и приятелями бушевали снаружи. Перепугавшаяся Мэнди наконец беспокойно заснула на тонких руках матери, когда та обратилась к Микки своим мягким голосом с лёгким акцентом: «Будьте добры друг к другу, Миша. Когда всё это пройдёт, помните, что вы можете положиться друг на друга». Он действительно не понял её в тот момент и до сих пор не до конца уверен, что это не было просто каким-то случайным воспоминанием о матери, которое его мозг вычленил из кусочков и обрывков того времени, когда он злился на неё за то, что она бросила их в чреве отвратительного дома на Земански. Он так долго забывал быть рядом с Мэнди, и всё же именно она пострадала больше всех. И до сих пор страдает из-за чувства вины за, вероятно, самый бескорыстный поступок, который кто-либо когда-либо совершал для него. Это причиняет боль, словно шип, застрявший в груди, обжигая и царапая своими иголками внутренности. Он спешно выплёвывает его, лишь бы поскорее остановить. — Мэнди, ты единственная, кто помог мне, — признаётся он. — Ты помогла мне. Каждый день я радуюсь тому, что ты убила этого ублюдка. И я не жалею, что взял вину на себя. — Его собственные щёки холодят мокрые дорожек слёз, но он продолжает: — Я бы делал это снова и снова. Потому что ты этого заслуживаешь. И я люблю тебя, Мэндс. Он раскрывает ей объятия, и она подаётся ближе, всё ещё влажно шмыгая носом в его плечо. Микки пытается украдкой вытереть нос рукавом куртки. Он не уверен, сколько они сидят так, дрожа и вцепившись друг в друга, как испуганные маленькие дети, которыми когда-то и были. Его пальцы заледенели, когда Мэнди — с красным носом и влажными глазами — наконец отстраняется. Она раздражённо фыркает, когда видит отпечатки на его рубашке, оставленные её заплаканными глазами и цепкими пальцами. — Хорошо, что ты надел чёрное, — многозначительно говорит она, утирая тёмные разводы со своих щёк. — Этого можно было избежать, если бы ты не втянула меня в гейский разговор по душам, — жалуется он, заставляя Мэнди толкнуть его. Игриво. Мягче. С облегчением. — Сегодня у тебя в заднице будет член, — смеётся она. — Думаю, это немного более по-гейски, Мик. Он пожимает плечами: — Гейские разговоры по душам не имеют ничего общего с тем, когда тебя втрахивают в матрас. Мэнди снова толкает его — на этот раз сильнее и гораздо менее игриво, — прежде чем раздражённо встать. — И на этой отвратительной ноте, — чопорно заявляет она, — я иду обратно в дом. И она исчезает внутри, но не раньше, чем наклоняется, чтобы обнять его за плечи — быстро и грубо, — торопливо бормоча: «Я тоже тебя люблю». Микки едва успевает вытереть нос, когда задняя дверь со скрипом открывается снова. На этот раз невозможно ошибиться в фигуре, которая садится позади, обхватывает Микки коленями и прижимается теплом своей груди к его спине. — Это она тебя сюда пригнала? — спрашивает он, не потрудившись скрыть свой сдавленный, всё ещё слегка заплаканный тон. Руки обвиваются вокруг, нежно притягивая его спину к теплой широкой груди. — Не-а, — грохочет голос Йена, мягкий и уверенный, ему в макушку. Он чмокает Микки в висок, прежде чем объяснить: — Мы больше так не делаем. Решили общаться с тобой посменно. Микки фыркает, запрокидывая голову, чтобы посмотреть на Йена: — О, вот как? — Угум, — напевает тот. — Сейчас моя ночная смена. А Мэнди пошла тырить шнапс Дебс. — Чем вам так нравится сладкая выпивка? Он содрогается, вспоминая о тошнотворно сладком ликёре и о том, как часто думал о персиках после первой стычки с Йеном. — Думал, тебе нравятся сладкие, — дразнит Йен, шевеля бровями, как дурачок. Микки хихикает, качая головой и расслабляясь в его тёплых, уютных объятиях. Поздний февральский вечер пронизывающе холодный и тихий, и в окружающем белом шуме Саутсайда слышны лишь приглушённая музыка и крики за дверью позади них. От Йена веет ароматом сигарет и сливочной глазури, а его объятия так приятны, что Микки, наверное, мог бы заснуть. Но Йен не был бы собой, если бы смог позволить комфортному молчанию длиться так долго. — Хочешь поговорить об этом? — спрашивает он, без лишних вступлений сразу переходя к сути своего неудержимого желания практиковать психоанализ на Микки. Микки вздыхает, качая головой, и Йен успокаивающе потирает его руки, как бы говоря: «Всё в порядке. Я рядом, когда ты будешь готов». Микки чувствует, как снова щиплет в глазах, когда прислоняется к сильной груди Йена, такой устойчивой и стабильной за его спиной. Йен поддерживает и согревает его — не потому что думает, что Микки не справится сам, а потому что просто хочет быть рядом. Он так много делает для Микки — не потому что боится его или что-то от него требует, а потому что хочет немного облегчить его жизнь. — Спасибо, — говорит Микки. Слова слетают с губ без какой-либо конкретной мысли. Да и что ещё он может сказать? Это самое простое и самое правдивое слово. Йен утыкается носом в его волосы, взъерошивает намазанные гелем тёмные пряди и вдыхает, прежде чем заговорить; голос приглушён волосами Микки: — За что? Он мог бы легко сказать «за вечеринку» или «за свидание». Или за то, что Йен держал его за руку несмотря ни на что. За то, что выводит его на разговор. Улыбнуться, впустить его. Позволить Йену любить его и заботиться о нём. Но вместо этого Микки проглатывает новую волну слёз, отвечая со слегка влажным смешком: — За всё. И он имеет в виду именно это. Микки никогда не был чрезмерно любезным парнем. Он слишком привык к тому, что держится на ниточках, за которые могут внезапно дёрнуть в любой момент. Думать, что, возможно, на этот раз за кулисами не будет кукловода, опасно. Но он благодарен за всё, что дал ему Йен, который сейчас смотрит на него сверху, одаривая Микки одной из своих милых улыбок с сомкнутыми губами. Она медленная и тягучая, как будто он ошарашен мягкой честностью Микки. — Ну, я же люблю тебя, — пожимает плечами Йен. Признание, не затуманенное пьянящей посторгазменной дымкой. Это первый раз, когда кто-то из них говорит это не во время секса, и Микки уже с нетерпением ждёт следующего раза, когда Йен скажет это в качестве объяснения чего бы то ни было. Так же просто, как «да», или «нет», или «привет». Микки никогда не ждал от жизни чего-то бо́льшего. Йен ничего не говорит, как будто его объяснение не требует продолжения. Может, так оно и есть. Микки хватает его за запястье, притягивая руку Йена ближе к своим губам, чтобы запечатлеть мягкий, благоговейный поцелуй на веснушчатой коже костяшек его пальцев, признаваясь следом: — Я тоже тебя люблю. Это даётся ему так же легко, как дышать.                                                                                   Просто. Искренне. Аккуратно в своей завершённости.

↫★↬↫★↬↫★↬