How I'm Imaginin' You | Как я тебя представляю

↫★↬↫★↬↫★↬

Зачастую Микки просыпается внезапно, словно его кто-то неожиданно растолкал. Это выработанный годами рефлекс. Обычно он просыпался от криков Терри или других резких звуков в доме Милковичей, которые могли прозвучать в любое время дня и ночи. Громкие споры или смех братьев. Звон посуды, когда Мэнди в пассивно-агрессивной манере, свойственной подросткам, прибиралась после буйной вечеринки. А если Игги торговал из дома, то дверь не закрывалась. У них никогда не было тихо. И Микки никогда не спал спокойно. Теперь он знает, что находится в полной безопасности, но старые привычки… Поэтому, когда он медленно моргает, прогоняя сон, разминая мышцы, и с удовлетворением потягивается до хруста в суставах, это кажется ненормальным. Он чувствует себя полным сил. На самом деле отдохнувшим, а не просто подорвавшимся по звонку, как это было в тюрьме. Он никогда не высыпается. Но прошлой ночью спал отлично. Он оглядывает свою комнату, замечает рюкзак Йена, небрежно брошенный в углу, и снова чувствует прилив жара и тошноты. Не из-за сожаления, а из-за разочарования. Когда он встаёт, чтобы натянуть первые попавшиеся боксеры, то ощущает приятное напряжение в мышцах бёдер. Боль, которой не чувствовал возмутительно долгое время, и он так чертовски зол, что это никогда не повторится. Ещё даже не увидев Йена, Микки уже оплакивает потерю его прикосновений и поцелуев, как потерю конечности. Не потрудившись надеть футболку, он врывается в гостиную. Придётся вести себя так, словно это ничего не значило. Он должен. Должен быть мудаком, как и следовало с самого начала. Он просто не может пойти на это. Это нечестно. Нечестно по отношению к Мэнди, к нему самому и к Йену. В точности согласно дерзкому предположению Джорджии, Йен стоит у плиты, напевая какую-то дурацкую инди-поп песню, и готовит яичницу. Весь напускной гнев Микки, который ощущается сценическим костюмом, тяжело оседает под весом разочарования. Настолько сильного, что он готов заплакать. Он шумно шмыгает носом, стараясь сдержать слёзы, и Йен поворачивается к нему. — Привет. — Он широко и так красиво улыбается, что Микки хочется вмазать ему по лицу. — Кофе готов, и я почти закончил с яйцами. А ещё сделал тосты. Если хочешь. — Нет, с-спасибо, — запинаясь, бормочет Микки, слишком грубо отталкивая Йена с дороги, чтобы добраться до кофейника. Он чувствует себя ещё хуже из-за своего отвратительного поведения, когда видит, как Йен достаёт его любимую кружку — с голубыми лилиями и надписью «Ублюдок» крупным шрифтом. Подарок от Мэнди. У неё такая же, но с оранжевыми лилиями. Даже когда он сосредоточенно наливает кофе, стараясь не смотреть на Йена, Микки ощущает изменение настроения в воздухе. Он чувствует напряжённую позу Йена и биение собственного сердца в груди. — Ладно… — уклончиво отвечает Йен, явно сбитый с толку, но пытающийся как-то сгладить ситуацию. Постоянно, блядь, пытающийся с тупым и эмоционально незрелым Микки. — Хочешь джема на тост? Или «Нутеллы»? Я купил немного. Знаю, ты… — Хватит вести себя как чёртов официант! — огрызается Микки, обжигая рот кофе при первом болезненном глотке. Видя ошеломлённое и обиженное выражения лица Йена, он вкладывает в свои слова ещё больше ранящего пыла, выплёвывая то, что считает подходящим: — Тебе не следует тут оставаться. — Он смотрит в пол, ощущая, как чувство вины подкатывает к горлу, пока выдавливает из себя слово за словом. — Мэнди скоро вернётся, а она никогда не разрешает своим трахалям оставаться до утра. На минуту воцаряется тишина, повисая между ними огромным шаром боли и шока, прежде чем Йен с резким, злобным фырканьем втыкает в него булавку, позволяя разлететься на ошмётки. — Ты издеваешься надо мной?! — выходит он из себя, щёлкая ручкой плиты с гораздо большей силой, чем в состоянии выдержать этот древний кусок дерьма. Микки просто смотрит в ответ, прикрываясь своей красивой кофейной кружкой в цветочек, как щитом. — Господи боже, Микки, — продолжает Йен, на его щеках уже проступает гневный румянец. — Я не хочу просто трахаться с тобой, пока Мэнди нет дома. Думал, что ясно дал это понять. Чёрт, я думал, мы на одной волне! — Ну, видимо, нет, — огрызается Микки в ответ, допивая слишком горячий кофе и со стуком ставя кружку на стойку за спиной. Он отодвигает Йена с дороги, открывая холодильник и делая глоток охлаждающей апельсиновой газировки прямо из бутылки, прежде чем прогнать его: — Иди приготовь яичницу одному из виагроидов, которые таскаются за тобой по клубу, чувак. Йен выглядит разъярённым до слёз. С раскрасневшимися щеками и растрёпанными волнистыми волосами, он смотрит с чем-то настолько близким к предательству в своих влажных зелёных глазах, что желудок Микки сжимается от сожаления. Он помнит свои шестнадцать, когда точно знал, что никогда не увлечётся ни одной из соседских девушек постарше, с которыми трахался, чтобы братья и отец от него отвязались. Он был так зол на свою жизнь. Чувствовал себя настолько невероятно обделённым всем хорошим, что решил просто бросить попытки и забыть об этом. А что толку, верно? По крайней мере, если бы он засунул пистолет себе в рот, а не ждал, когда это сделает Терри, то наверняка сделал бы это быстро. Стало немного легче, когда однажды обкуренный Джейк забрёл в его комнату, ища туалет. Но он помнит глубокое ощущение несправедливости и тоски в душе́ и теперь чувствует это снова, видя выражение разбитого сердца на лице Йена. — Какого хрена с тобой происходит, а? Не обращайся со мной так, будто тебе всё равно… — Мне, блядь, пофиг, — выплёвывает Микки. Ложь зудит в нём, как паразит, зарывшийся под кожу. — Мы не парень и девушка. Ты всего лишь… — Чушь собачья. Чушь собачья! Кого ты, по-твоему, пытаешься обмануть, а? — решительно выплёвывает Йен в ответ, перебивая его. — Ты мне нравишься, придурок. Ты мне дорог, так что, чёрт возьми… Из Микки вырывается мрачный, жалкий смешок. Йен не понимает. Он не понимает, и от этого Микки хочется обхватить своими мозолистыми татуированными руками красивое веснушчатое горло Йена и сжимать, сжимать, сжимать. Он подавляет это желание. Он должен придерживаться своего плана. Если Йен не прислушивается к голосу разума — не понимает, почему они не могут быть вместе, несмотря на то что оба хотят этого, — Микки сделает то, что у него получается лучше всего. Заставит Йена ненавидеть его. — Ты даже не знаешь меня, Галлагер, — начинает он, вкладывая в это как можно больше прежнего Милковичского отношения. Йен непоколебимо смотрит в ответ. Единственный признак того, что он слушает, — постоянное, почти незаметное напряжение подбородка и челюсти, так что Микки продолжает: — Не буду отрицать, ты хорошо относишься к моей сестре. Но как, блядь, ты можешь ждать, что я поверю, что ты не знал, что она моя сестра, а? Это удар ниже пояса. Он это знает. Йен уже объяснил, как так получилось. Пусть не совсем понятно, но Микки не может сказать, что не верит ему. Не сейчас. Но это единственное, что пришло ему в голову. Единственное, что мучает его на задворках сознания каждый раз, когда Йен делает что-то приятное для него или Мэнди. Бездумно протягивая руку помощи двум неряшливым недоросткам, которым никто никогда не предлагал помощи. Лицо Йена искажается от ярости, когда он кричит: — У меня для тебя новость, мудак! Я не искал кого-то, похожего на тебя, когда вернулся к занятиям. Ты вообще знаешь, почему я пропустил, а? В ту ночь, когда мы встретились, у меня был приступ маниакального расстройства, — продолжает он, не дожидаясь ответа. В его зелёных глазах блестят слёзы, и он их не прячет. — Это так тупо, но мне никогда не отказывал вышибала, поэтому я погуглил твоё имя. Накануне вечером я отправился на шестимильную пробежку, и, когда вернулся домой, Фиона заставила меня поехать в клинику, пока я не натворил какого-нибудь дурацкого дерьма вроде угона машины. Или… не оказался снова арестованным за проституцию. Или не похитил своего младшего брата. Мне скорректировали лекарства, и я не сразу смог вернуться к занятиям. Мэнди сидела сзади, и, когда я сел рядом, она одолжила мне свои конспекты. Я, блядь, не знал, Микки! Откуда, чёрт возьми, я должен был знать? — Ну так если загуглил меня, то знаешь! — кричит Микки в ответ, потому что он не знает. Слишком тупой и хороший, чтобы понять. Йен так сильно закатывает глаза, что, кажется, и сам вот-вот кувыркнётся назад. — Что, блядь, знаю? — Что я сиделец. Я всю жизнь проебал. Мне нечего тебе дать. Я не хороший человек, чувак. Ты должен быть с кем-то приятным. Не… Не с долбоёбом, вроде меня, — тараторит он снова и снова, чувствуя, что от слёз покалывает глаза, как от иголок, которыми был усеян кофейный столик в доме его детства. Но Йен только усмехается, его лицо морщится от обиды и неверия. — Пошёл ты, Микки. Ты хороший парень, и не притворяйся, что это не так, — язвительно отмахивается он, закатывая глаза, как будто Микки ведёт себя нелепо. Слёзы действительно жгут глаза Микки — лёгкие горят, — это приводит его в бешенство. В нём нарастает глубокая потребность наброситься, как у змеи, обнажившей клыки и готовой укусить. Ему хочется ударить, разбить свою любимую кофейную кружку о стену и уйти. Может быть, тогда Йен поймёт. Он знает, что кричит громко даже для дерьмового жилого комплекса в Саутсайде, но не может себя контролировать. — «Хорошие парни» убивают своих отцов?! А?! — насмехается он, наблюдая, как лицо Йена становится убийственно бледным. Его наполняет волна чего-то мстительного и несчастного, словно яд, разливающийся по венам. — Ты же прочитал, не так ли, студентик? Не трать на меня своё время, Галлагер. Я не тот, кто тебе нужен, чувак. Некоторое время Йен молчит, уставившись на Микки. Его грудь поднимается и опускается от выплёскиваемой ярости. Он по-прежнему бледен, его подбородок решительно выдвинут вперёд. Микки никогда в жизни не испытывал такого сильного желания поцеловать кого-то, и от этого ему хочется забить Йена до смерти прямо здесь и сейчас, перед завтраком, который тот ему приготовил. Из-за улыбок, которые видит только Микки. Из-за того, что Йен заставляет его улыбаться так, как он никому и никогда не улыбался. За то, что заставляет Микки хотеть, чтобы он остался. За то, что заставляет Микки медленно вспарывать себе живот, выпуская кишки и вывалив их на всеобщее обозрение. Наконец, взгляд зелёных глаз, такой же твёрдый и решительный, как его выпяченный подбородок, встречается с глазами Микки, и Йен говорит: — Ты этого не делал. Микки не может не моргать, ненавидя то, что даже сейчас Йен способен сбить его с толку. — Что? — Ты не убивал Терри. — Тогда округ Кук задолжал мне бабла, потому что в этом меня и обвинили. — Он не может удержаться от резкого, неприятного смешка. Это настолько отработанная ложь, что она легко слетает с языка. Таков был план. Микки избили почти до потери сознания, поэтому имело смысл, что именно он в конце концов всадил пулю в Терри Милковича. Не Игги и Колин, которые отсутствовали. Не Мэнди, которая просто случайно оказалась в доме, потому что приехала за какими-то своими вещами, перед тем как расстаться с парнем-абьюзером. Так они все и решили. Последний из секретов Терри, который они разделили и должны были сохранить. Никто не должен был знать. Никто. И пусть Йен красивый и добрый, пусть он — лучшее, что случалось с Микки, но ничто из этого никогда не заставит его выдать Мэнди. Никогда. Но челюсть Йена сжимается ещё сильнее, когда он повторяет своё заявление. Даже делает почти самоубийственный шаг ближе к Микки. — Но ты этого не делал, — говорит он тихо и твёрдо, встречая паникующий взгляд Микки и не отводя глаз. Не позволяя ему упасть и провалиться в темноту. Он подходит ближе и говорит единственное, что может заставить сдерживаемые слёзы Микки потечь: — Плохие парни не берут вину за своих младших сестёр, Мик. Так делают только хорошие парни. Отличные. Микки судорожно выдыхает, услышав уверенные, серьёзные слова Йена. Не просто слова, а то, во что он верит. Хотя Микки сам в это не верит, совершенно ясно, что Йен верит. Микки прижимает тыльную сторону ладоней к глазам, размазывая предательскую влагу по коже и прячась, не в силах смотреть на Йена. Не в силах видеть глубокую веру в своё достоинство в этих зелёных глубинах. Он слышит, как Йен сглатывает, прежде чем заговорить снова — голос прерывистый и отчаянно печальный из-за его собственных проглоченных слёз. — Всё нормально, если я тебе не нравлюсь. Если ты считаешь меня сталкером или что-то в этом роде. Это ничего, если я ошибался. Но не говори мне, что ты недостаточно хорош для меня. Не тебе это решать. Это решать мне, — яростно заявляет он. Он так близко, что Микки чувствует его запах: в основном это нотки «Old Spice», сигаретный дым и дурацкий клубничный шампунь. Он помнит вкус его пота. Вкус его шеи, когда он тяжело дышал, прижимаясь открытым ртом к коже Йена, пока тот входил в него с такой силой, что перед глазами вспыхивали звёзды. Он закрывает лицо руками, пока они стоят в тишине. Ждут друг друга. Наконец, Йен прочищает горло, и снова раздаётся тихое тиканье конфорки на плите. — Ты будешь есть со мной или нет? — спрашивает он отстранённо, но дружелюбно. — Я использовал все ваши яйца, так что, если нет, тебе придётся подождать, пока я схожу за новыми. Микки влажно фыркает, отводя руки от глаз, чтобы грубо вытереть нос. Он по-прежнему не смотрит на Йена, вместо этого сосредоточившись на своих босых и почему-то веснушчатых ступнях на облупленном линолеуме. Требуется некоторое время, чтобы сковорода снова нагрелась, а масло запузырилось. Когда яичные белки начинают шипеть, Йен заговаривает снова. — Я тоже не лучший человек, знаешь ли. Есть вещи, о которых вы с Мэнди знаете, но есть и гораздо больше, — признаётся он грустным и пристыженным тоном. — Будучи несовершеннолетним, я как-то снялся в порно. Фиона с ума сходила от волнения. Я решил, что меня преследуют полицейские, и замахнулся битой на Дебби, чуть не ударив её. Я погуглил имя горячего парня, который отшил мою пьяную задницу, потому что это меня задело. Я тоже облажался, Мик. — Это другое, Йен. Бо́льшая часть этого случилась, когда ты был ребёнком, — говорит Микки хриплым от стыда и непролитых слёз голосом. Йен грустно улыбается, глядя на яйца, которые осторожно перемешивает в разогретом масле, следя, чтобы они не прилипли к сковороде. — Ты тоже. Тебе исполнилось девятнадцать через две недели после смерти Терри. Мэнди рассказывала, — мягко возражает он. Неудивительно, что она рассказала ему. Раз уж призналась в остальном. Но удивительно, что он никогда по-настоящему не задумывался об этом. Возможно, даже не осознавал. Это был не первый день рождения, который Микки встретил в тюрьме, и не первый, который он провёл на больничной койке. Просто ещё один день. Тем не менее Микки никогда не был нормальным подростком. Терри позаботился об этом. У Йена и остальных его братьев и сестры по крайней мере была Фиона, которая дарила им свою любовь, стараясь заменить постоянно отсутствующих родителей. — Это другое, чувак… — Нет, — резко отвечает Йен, не оставляя места для споров. Готовность Йена спорить с ним и даже иногда вести себя как идиот так сильно заводит Микки, что ему хочется сорвать с себя одежду. Он ненавидит себя за это. Йен выключает плиту и перекладывает обжигающе горячую, истекающую маслом яичницу на две тарелки, на которых уже лежат неровные треугольники тостов с маслом, ожидающие джема. — Тебе не отговорить меня от желания быть с тобой, Микки. Если хочешь остаться друзьями, то так и скажи. Но если ты тоже хочешь быть со мной, заткнись нахуй и ешь. — Не указывай мне, что делать, крутыш, — слабо отшучивается Микки. Это звучит так, будто он вот-вот заплачет, но Йен просто раздражённо закатывает глаза, слегка улыбаясь, и передаёт Микки тарелку. Желтки яичницы сверху, «Нутелла» намазана на середину тостов, оставляя подгоревшие края, потому что Йен знает, что Микки будет макать их в желтки. Йен знает некоторые вещи о нём. Помнит их. Точно так же, как Микки помнит любимые цвета и дни рождения своих братьев и Мэнди и что она до ужаса ненавидит маринованные огурцы и обожает грозы. Стоя на кухне, они едят в странно напряжённой тишине, похожей на плазменный шар. Йен пьёт кофе, и в этом нет никакой неловкости. Микки отрывает края от тоста и чувствует себя вполне комфортно. Йен режет яичницу, позволяя желтку растечься кляксой по тарелке, но не нарушает этого комфорта. Он больше не выглядит грустным или разъярённым. Он выглядит смирившимся. Микки сначала съедает белок по краям, оставляя желток, чтобы съесть его с тостом, и ему не нравится, что Йен так выглядит. Побеждённым. Уставшим. Он ненавидит себя за то, что заставил его выглядеть таким. Как и в прошлый раз, кто-то должен сделать первый шаг. Протянуть руку и прикоснуться к тёплому стеклу тишины между ними. Он хочет, чтобы это был Йен. Действительно хочет. Но этого не случится. Не в этот раз. — Прости. За… Ну, знаешь, за то, что предположил, что ты использовал Мэнди. Я знаю, что это не так, чувак. Просто… — Он замолкает, неуверенный, как закончить. Йен, должно быть, уже и так знает — учитывая его осведомлённость, — но Микки всё равно невероятно благодарен, когда тот печально качает головой. — Всё в порядке, — мягко уверяет он. — Она убила бы нас обоих за попытки её защитить, но я понимаю. Микки кивает, прожёвывая очередной подгоревший краешек тоста. Точно убила бы. И всё ещё может, когда узнает, что её брата трахнул её лучший друг, но сейчас Микки ничего не может с этим поделать. Йен отпивает кофе, макает тост в жидкий ярко-жёлтый желток. — Она через многое прошла. Я точно так же отношусь к Дебс, хотя Фрэнк всего лишь бесполезный наркоман, а не… — Челюсти Йена сжимаются, мышцы подёргиваются в ярости, когда он представляет, что Фрэнк мог бы сделать с Дебби то же самое, что Терри сделал с Мэнди. Микки наблюдает, как его грудь расширяется, когда он задерживает дыхание, прежде чем с шумом выдохнуть: — И ты меня прости. За то, что так напирал. Думаю, мне это свойственно. Мы можем забыть о прошлой ночи, если ты хочешь просто быть друзьями. Это нормально. Правда. — Я не хочу. Микки посмеивается, просто признавая это вслух первый и, возможно, единственный раз. Как будто если озвучит эти чувства, выпустив на свет, вместо того чтобы прятать в клетке своей груди, то освободится от них. Такого не случится — конечно, нет, — но попробовать не помешает. Мгновение он занимается самокопанием, совсем как девчонка, не замечая, как между ним и Йеном повисает напряжённая тишина. Йен решительно уставился в свою тарелку с желтоватыми разводами, кончики ушей покраснели, и он выглядит смущённым, как побитый щенок. — Нет! Нет, я имею в виду… Блядь, нет, — бормочет Микки, проводя рукой по волосам. Он вдыхает и выдыхает через нос — один, два, три раза, — прежде чем посмотреть в грустные зелёные глаза Йена. Призрачный аромат клёна и бананов в карамели наполняет его нос. Ситуации. Разговоры. После Терри Микки может по пальцам одной руки пересчитать вещи, которых боится. По-настоящему боится. И Йен Галлагер был одной из них гораздо дольше, чем Микки хотел бы признать. И Йен, вероятно, чувствует то же самое. — Йен, — пытается он, прикусывая нижнюю губу, чтобы не потерять самообладание. — Ты не должен ни за что извиняться. Я… Я имею в виду, ты… Красивый, — подсказывает его мозг. Милый. Умный. Добрый. Придурковатый. Сексуальный. Невыносимый. Ты, вероятно, лучшее, что случалось со мной за всю мою никчёмную жизнь. — Ты не ошибся, — продолжает он, наблюдая, как брови Йена хмурятся в явном замешательстве. Микки чешет бровь, жалея, что поторопился с завтраком и теперь не может избежать этого разговора, набив рот яичницей и подгоревшим тостом с шоколадной пастой. Йен наклоняет голову, щурясь, и на его лице появляется детское замешательство. — В чём? — Да бля… — стонет Микки, запрокидывая голову и пытаясь сдержаться, чтобы не кинуться его душить. Он зажимает переносицу, отчаянно пытаясь устоять под крошечным давлением. Так много всего. Йен прав во стольких вещах. И не только сейчас, всегда был прав. Его долбаные уроки социологии действительно дают некоторый реальный опыт, даже если тот понятия не имеет. Микки пришлось бы стоять тут весь день, если бы он начал перечислять всё. С растрёпанными от рук Йена волосами и жирными от яичницы губами. В конце концов Микки просто грустно усмехается, снова потирая кончик брови. — Во всём, чувак, — говорит он облупленному полу. Он вынужден опустить взгляд под ноги — на липкие пятна, пыль, волосы и крышки от бутылок, закатившиеся под шкафчики. Кажется, проходят часы. Йен такой тихий, такой неподвижный. Это нервирует. Всё равно что увидеть загорелую Мэнди или Йена с чёрными волосами. Неестественно. Но, наконец, он с тихим кляцаньем ставит тарелку в раковину и подходит ближе. В поле зрения Микки появляются бледные ступни, прежде чем тёплые руки обхватывают его щёки. Йен держит его лицо своими дурацкими большими руками, как будто Микки хрупкий. Как будто он боится сломать его. Это так по-гейски — то, как бережно Йен обхватывает его щёки, как смотрит на него, словно на что-то глубокое, вроде океана или звёздного неба, которого никогда не увидеть в Чикаго. Микки отшатнулся бы, если бы сердце не билось в грудной клетке как колибри. — Если… — начинает Йен. Резко сглатывает и проводит большим пальцем по щеке Микки, будто пытаясь успокоить не только себя, но и его, прежде чем попробовать снова. — Если бы Мэнди не было… Нет, подожди… Если бы Мэнди не была фактором, — перефразирует он, взгляд бездумно мечется между глазами Микки и его губами, — ты бы?.. Микки ненавидит даже мысль о жизни, в которой Мэнди не играла бы роли. Она жёстче и находчивее всех их вместе взятых. Она никогда ни в ком не нуждалась. Но провались он пропадом, если она не заслуживает кого-то. Кого-то, кто мог бы повесить замок на её дверь, или остаться дома, чтобы ей не пришлось быть наедине с Терри, или всадить в него пулю, прежде чем она снова всё сделала сама. Но он немного ненавидит себя за то, как быстро кивает. В глубине горла Йена рождается звук — не то вздох, не то рычание, — прежде чем его губы накрывают губы Микки. Они всё ещё слегка липкие от яичного желтка и кажутся мягче, чем должны быть. Микки даже не думает отказать ему, слегка облизывая нижнюю губу Йена. Он приоткрывает рот, позволяя своему языку коснуться языка Йена и скользнуть по нему, ощущая вкус кофе и виноградного джема. Чем дольше Микки целует Йена, тем больше убеждается, что провёл некоторое время блуждая по унылому ландшафту своего разума. Это единственное объяснение того, почему он так долго считал поцелуи педерастическими и глупыми, но Йен точно знает, как Микки нравится, чтобы его целовали, — даже если он сам этого не знает. Чем больше Йен приоткрывает рот, тем беспорядочнее становится поцелуй. Это должно было бы вывести из себя, но Микки осознаёт, что прижимается к Йену ещё теснее, чуть привстав на цыпочки, чтобы их губы оставались на одном уровне. Они оба в боксерах и стоят так близко друг к другу, что Микки чувствует, как у Йена встал. Он скользит руками под расстёгнутую толстовку Йена, касаясь тёплой веснушчатой кожи, и слышит, как тот вздыхает ему в губы. Наконец, он берёт лицо Микки в ладони, мягко отстраняя, чтобы Микки мог заглянуть в его широко распахнутые зелёные глаза. Микки пытается снова соединить их губы, изголодавшись по первой замечательной вещи в своей жизни, но Йен лишь слегка улыбается, крепко удерживая его. — Не хочешь, чтобы я помыл посуду? Купил тебе ещё яиц перед уходом? — поддразнивает он, но в глазах читается правда, и это поражает Микки, как удар в горло. Йен боится. Боится, что Микки выгонит его, отвернётся и сделает вид, что не чувствует того же. Йен так старался. Для него. Чтобы сделать его счастливым. Чтобы он почувствовал заботу. Никто никогда раньше не делал для него такого. Никто, кроме братьев и Мэнди. Никто никогда не проявлял к нему такой заботы, как Йен, и теперь Йен напуган. Он боится, что Микки не разделяет его чувств. Микки хватает Йена за шею сбоку, проводя большим пальцем по коротким волоскам на загривке, качает головой и говорит максимально откровенно: — Я не хочу, чтобы ты делал что-то ещё, Й-йен. Его голос жалко срывается, и он притягивает Йена к себе для ещё одного поцелуя. Обещание. Которое он намерен сдержать, насколько сможет. Вскоре Йен ведёт их обратно в комнату Микки — их губы почти не расстаются. Как только Йен толкает его на незастеленную кровать, они сбрасывают свои трусы, и вся дразнящая утончённость прошлой ночи исчезает. Йен чуть не отрывает рукав толстовки, торопясь снять её, и Микки слышит, как трещит внутренний шов его боксеров, когда неуклюже отбрасывает их ногой. Едва они оказываются голыми, Йен практически набрасывается на него, слизывая тихое «уф», сорвавшееся с губ Микки. Микки никому никогда не позволял прижать себя. Даже во время шутливой борьбы с братьями или кузенами. Вес чужого тела, удерживавший его, заставлял Микки чувствовать себя слабаком. Бессильным. Это казалось опасным. Но с Йеном всё иначе. Дело не только в том, что, когда тот прижимает его, Микки может чувствовать каждое подёргивание и скольжение его члена по своему, заставляющее задыхаться и материться в рот Йену, но и в том, как ощущается его вес. Горячим, но не удушающим. Твёрдым, но не тяжёлым. Идеальным. — Ч-чёрт, — заикается он, когда Йен приподнимается на локтях и начинает сосать засос в месте, где шея переходит в плечо. Микки чувствует себя защищённым. Окружённым заботой. В безопасности. Он вытягивает шею, предоставляя Йену больше места для покусывания и убирая одну руку его с плеча, чтобы сжать в кулаке волнистые рыжие волосы. Другую он опускает между ними, чтобы дразняще погладить член Йена кончиками пальцев. — Чёрт, Мик, — шипит тот ему в ключицу, покачивая бёдрами навстречу кулаку. Спустя всего пару поглаживаний Йен сдвигается, высвобождаясь из хватки Микки, и замирает между его бёдрами. Микки хочет спросить, какого чёрта Йен вырвал свой великолепный член из его руки, но тут Йен сплёвывает в ладонь — непристойно и неряшливо — и обхватывает оба их члена своей огромной ладонью. Микки чувствует, как Йен улыбается ему в шею, услышав смущённый стон, но ему слишком приятно, чтобы заморачиваться на этот счёт. — Ты пиздец какой сексуальный, — дрожащим голосом шепчет Йен ему на ухо, когда Микки поднимает ногу выше, чтобы член Йена мог скользнуть глубже. Головка подталкивает яйца Микки при каждом толчке, явно намекая на то, чего Йен хочет. И всё же, прижимаясь вспотевшим лбом ко лбу Микки, Йен спрашивает между отчаянными поцелуями: — Можно я тебя трахну? Чёрт, Микки, пожалуйста. Микки, уже наполовину сошедший с ума от желания, может только кивнуть. Он уворачивается от вспотевшего Йена, чтобы отчаянно пошарить в комке простыней в поисках смазки, которую они невесть куда отбросили прошлой ночью. Йен — мудак — вообще не помогает. Пока Микки роется в простынях, как бешеный зверь, пытаясь нащупать полупустой флакон самой дешёвой марки, Йен развлекается, вылизывая его соски. Он покусывает и выцеловывает его смущающе пухлый живот и успевает взять в рот липкую головку члена, когда Микки наконец находит смазку. Йен всего пару раз облизывает кончик (отчего у Микки пальцы ног поджимаются), прежде чем Микки кидает в него флакон и тот достигает цели с мясистым шлепком. Йен раздражённо стонет с членом во рту, что заставляет Микки вздрогнуть, подавляя стон. — Ой. Ты мне в лицо попал, гадёныш, — задыхаясь, упрекает его Йен, розовощёкий и ухмыляющийся. От его красоты у Микки голова идёт кругом. — Иди на хер, Галлагер, — шипит он в ответ, извиваясь от раздражения и потребности, когда Йен без труда притягивает его ближе, побуждая Микки поднять бёдра на его согнутые колени, выставляя задницу для его жадного взгляда. — Это я тебя сейчас на свой хер отправлю, Милкович, — язвительно замечает тот, самодовольно ухмыляясь, и щелчком открывает флакон со смазкой. Микки стонет, но не от первого прикосновения скользкого пальца к своей дырочке, а от вида этого долговязого ублюдка, нахально поднимающего брови. — Ты когда-нибудь заткнёшься, бля? — Он практически смеётся, бёдра и живот подрагивают, когда он пытается подавить головокружительное, опьянённое похотью хихиканье. Йен хмыкает, будто действительно обдумывает этот вопрос. Он массирует вход Микки устойчивыми круговыми движениями, и Микки вздыхает, расслабляясь на матрасе, прежде чем Йен находится с ответом. — Не-а, — ухмыляется он, легко вводя указательный палец в Микки, заставляя его вздрогнуть и впиться зубами в нижнюю губу. После нескольких неглубоких толчков Микки сдаётся и беспомощно хихикает, позволяя смешкам перейти в хриплые вздохи, когда Йен начинает ласкать его пальцами всерьёз. Он не касается простаты, даже когда добавляет средний, но это не имеет значения. Микки приятно. Так чертовски приятно. Дыхание сбивается, и он извивается, как сучка, от нежных и настойчивых движений пальцев внутри. Идеально, идеально, идеально. Микки должно быть стыдно за то, насколько он увлечён этим. Он задыхается, член покраснел и стал липким от естественной смазки — так сильно он тёк разве что в подростковом возрасте — только лишь от простого, почти клинического ощущения пальцев Йена. Но ему не стыдно. Может, дело в выбросе всех этих гормонов удовольствия, заполняющих его изголодавшийся мозг и заставляющих беззастенчиво признавать, как сильно ему это нравится. Но, скорее всего, дело в Йене. В Йене, наблюдающем за ним зелёными глазами с расширенными зрачками, пока Микки медленно умирает от нежно толкающихся в него пальцев, дёргая себя за волосы, потому что Йен, бормочущий: «Чертовски сексуально, Микки. Господи боже», слишком далеко. Микки прикусывает губу, чтобы сдержать некоторые из самых смущающих стонов, которые вот-вот вырвутся наружу. Однако, когда Йен наконец целенаправленно начинает массировать его простату, он не может сдержать себя. Его самоконтроль рушится, спина выгибается дугой, и он издаёт хриплые стоны. Микки никогда не издавал столько звуков. Никогда. Ни с Джейком, ни с кем-либо из случайных парней, которым позволял себя трахать. Даже наедине с собой, когда Мэнди не было дома и он напивался виски перед тем, как поразвлечься, Микки никогда не показывал, насколько ему хорошо. Он не видел в этом смысла. Ему нравилось то, что нравилось, член стоял, пока он не кончал, и он не стеснялся говорить парням, чтобы те отвалили. Каждый получал то, что хотел, и он не собирался держаться с ними за ручки. Кроме того, подобные одобрительные звуки только дали бы парням разрешение. Они бы приставали с расспросами и беседами, предлагали увидеться снова. Он не мог себе такого позволить. Ни с кем. Кроме Йена. Микки в душе не ебёт, как так вышло, но в какой-то момент их общения он, должно быть, дал Йену разрешение. Он позволил ему давить и давить, пока все правила и планы Микки не рассыпались под его натиском, как костяшки домино. Он хотел возненавидеть это. Сказать Йену, чтобы тот перестал. Так, чтобы тот воспринял это всерьёз. Но не может. Возможно, никогда не мог. — Господи, — тяжело выдыхает над ним Йен, заворожённый тем, как Микки трахает себя на его пальцах. — Ты можешь кончить вот так? Микки кивает в полубезумии, потянувшись, чтобы быстро и грубо подрочить себе, но Йен тут же шлёпает его по руке. — Бля, — стонет Микки, сердито глядя на него. — Какого чёрта, Йен? — Это был просто вопрос. — Йен закатывает глаза и убирает пальцы, перемещаясь вверх по телу Микки, чтобы поцеловать его за ухом. — На этот раз ты кончишь на моём члене, а не на моих пальцах. — На этот раз, да? — дразнит Микки, немного задыхаясь. Он двигается вместе с Йеном, когда тот прислоняется спиной к изголовью кровати и игриво похлопывает по своим коленям. Тёплый трепет пробегает по спине Микки, когда он смотрит на бледные, покрытые веснушками бёдра Йена — более стройные и гораздо более привлекательные, чем его собственные. Но в такой позе он был лишь однажды. Со здоровым мускулистым чуваком, к которому пошёл домой. Микки не хотел рисковать оказаться задушенным, если тот отрубится на нём. Ракурс был отличным, но всё остальное — настолько неправильным, что Микки не смог кончить достаточно быстро и был вынужден наблюдать за лицом парня, за вздувающимися венами на его лбу и шее, пока тот кряхтел и пыхтел, кончая. Опыт такой вынужденной близости был ужасен. И Микки поклялся никогда такого не повторять. И всё же… — Ага, — с тёплой улыбкой отвечает Йен, несмотря на свой игривый тон. — На самом деле я ставлю на гораздо большее количество раз. У меня полно идей. Дерзкий ублюдок. Микки всё равно забирается на него, откидываясь назад, чтобы взять смазку. Он выдавливает щедрую порцию себе на ладонь, прежде чем спросить: — О, да? — Ага. Коне… — дыхание Йена прерывается, когда Микки обхватывает его, нежно и медленно размазывая всё ещё прохладный гель по стволу. — Конечно. У меня было много времени, чтобы расставить приоритеты. Микки фыркает, утыкаясь лицом в шею Йена, чтобы скрыть ухмылку. Он крепко хватает Йена за член, расположив его под нужным углом, и начинает опускаться сантиметр за сантиметром, пока задница не прижмётся к паху Йена. Горячие и влажные губы касаются его виска, а руки сжимают бёдра с такой силой, что останутся синяки. Несколько мгновений они прерывисто дышат вместе. Каким-то образом член Йена ощущается крупнее в этой позе. И Йен, должно быть, в курсе. Пока Микки сжимает его веснушчатые плечи и делает глубокий вдох, Йен успокаивающе поглаживает его поясницу одной рукой, осыпая лёгкими поцелуями висок, ухо и челюсть Микки, чтобы расслабить его. Вскоре Микки начинает осторожно покачивать бёдрами, и они оба вздыхают от этого ощущения. — Не хочешь рассказать? — шепчет Микки, прижимаясь лбом ко лбу Йена, продолжая покачивать бёдрами. На этот раз немного быстрее. — Обо всех способах, которыми я хочу заставить тебя кончить? — сладко спрашивает Йен, заставляя Микки дрожать и двигаться быстрее. Он мычит «угу» без слов. Йен убирает руку с его бедра, чтобы обхватить щёку, сближая их губы. Поцелуй слегка небрежный — языки и зубы — и, вне сомнения, самый несинхронный из их поцелуев. Но, несмотря на отсутствие изящества (а может, и благодаря этому), Микки только грубее и резче двигает бёдрами. Их губы расходятся с влажным звуком, когда у него сбивается дыхание, но они всё ещё соприкасаются лбами, и Йен скользит рукой от щеки Микки к его груди, чтобы лениво провести большим пальцем по соску. — Я хочу отсосать тебе, — говорит он под одобрительное угуканье Микки. — Но не так, как вчера. Хочу, чтобы ты кончил мне в горло. — Угу, — бормочет Микки. — Ч… что ещё? — Вылизать твою дырочку, — ворчит Йен, начиная вскидывать бёдра навстречу движениям Микки, создавая устойчивый ритм и заставляя Микки до боли прикусить нижнюю губу, чтобы сдержать стоны. — Только дрочить тебе, и ничего больше, пока ты не начнёшь умолять. Пока не сможешь больше этого вынести, нуждаясь в том, чтобы я прикоснулся к тебе. Микки кивает, с его пропитанных потом волос стекают капельки влаги, когда он лихорадочно мотает головой и подпрыгивает на коленях Йена. Его бёдра начинают ныть от напряжения, пот стекает по спине и горлу. С мускулистым чуваком было совсем не так. Веснушчатые щёки Йена порозовели от удовольствия. Его глаза тёмно-зелёные от вожделения, когда он наблюдает за неприкрытым удовольствием, играющим на лице Микки. Губы красные и распухшие от поцелуев, но всё ещё уверенно сплетающие шелковистые слова чистой похоти во влажное пространство между ними. Интимность и мощь этого момента даже не имеют значения. Не тогда, когда Микки хочет заползти в Йена и остаться в безопасности в клетке его рёбер и пить из чаши его улыбающихся губ. Он не может насытиться. Вероятно, никогда не сможет теперь, когда знает, что никто и никогда не сравнится с Йеном Галлагером. — Использовать на тебе тот симпатичный фаллоимитатор, который я видел, — выдыхает Йен, будто это волнительный секрет, крепко держа бёдра Микки, встречая его быстрые, глубокие толчки. Интенсивнее, сильнее, ближе. — Заставить тебя сосать мой член, пока я буду трахать тебя им. — Чёрт, Йен. Блядь… — слабо стонет Микки, наконец-то сдаваясь и прекращая попытки скрыть то, как сильно ему это нравится. Его лицо горит от восхитительного чувства унижения. Видимо, он выкатился из ящика, когда Йен вчера в спешке искал смазку и презерватив в тумбочке. Скорее всего, это вышло случайно, но всё же Микки неловко. Хотя гораздо больше его смущает то, как сильно он этого хочет. Хочет, чтобы Йен трахал его — жёстко и быстро, имитируя движение настоящего члена, — пока Микки отсасывал бы ему. Его член становится невероятно твёрдым, и капелька смазки проступает в щёлке от возбуждения. Микки зарывается пылающим лицом в шею Йена и скулит. Ему хочется рассмеяться, потому что, конечно, Йен смог раскопать в нём такие фетиши, о которых сам Микки даже не подозревал. — Всё нормально, — бормочет Йен, целуя его в висок, в ушную раковину и, наконец, посасывая кожу за ухом, заставляя Микки скулить, как сучка. — Меня такое тоже заводит. Ты меня так заводишь, Мик. Микки собирается послать его на хуй и сказать, чтобы тот трахнул его, наконец, но Йен слегка сдвигается под его подпрыгивающими бёдрами, начиная терять самообладание в борьбе с собственными пределами, и все возможные слова Микки растворяются в громком вскрике, когда Йен попадает в простату. Бёдра Йена теперь расставлены шире, и Микки может упереться коленями и отталкиваться, встречая каждый сильный выпад Йена так идеально, что почти рыдает. Он задыхается, когда Йен, после нескольких толчков, наконец-то упирается ногами в матрас, чтобы быстро и грубо вбиваться в Микки, попадая в его простату с пугающей точностью. — Чёрт, чёрт. Йен. Блядь, блядь, блядь, — бормочет он, одной рукой сжимая непослушные волосы Йена, а скользкой от пота ладонью другой обхватывая свой член. — Кончишь для меня? — хрипит Йен, с силой притягивая бёдра Микки вниз на каждом толчке. Его бёдра горят, он весь в поту и абсолютно готов кончить для улыбающегося засранца и бога секса Йена. Он мычит что-то пронзительное и заикающееся, что Йен, должно быть, принимает за «да», потому что сжимает бёдра Микки до боли и вонзается в него с невероятной скоростью. — Скажи это, — требует он, с восхищением наблюдая, как Микки спешно надрачивает себе. Потерявшийся в море гормонов и почти безумного желания, Микки может делать только то, что ему говорят. — Я… я кончу, — заикается он, и Йен рычит грубо и по-звериному, так же охваченный желанием, как и Микки. — Для кого? — командует Йен. — Скажи мне. — Д…ля тебя. Микки совершенно не заботится о том, насколько отчаянно и распутно звучит. Это не имеет значения. В настоящий момент ничто не имеет значения, кроме ощущения Йена внутри и его горячего дыхания на губах Микки. И, будто его тело ждало разрешения, он кончает. Тепло разливается по кулаку, когда Йен старается сделать ему приятно как только может — грязными и танцующими движениями бёдер направляя член прямо в его простату. Опустошённый, Микки падает на грудь Йена, размазывая свою сперму между ними, и целует его — влажно и беспорядочно. Он подрагивает от толчков — автоматически раскачиваясь на всё ещё твёрдом члене Йена, когда открывает глаза, чтобы посмотреть в его красивое раскрасневшееся лицо. — Д…вай, — невнятно произносит он, втягивая нижнюю губу Йена в рот, прежде чем отпустить её с влажным звуком. — Кончай, блядь, Йен. И несколькими неглубокими толчками позже Йен делает это с почти беззвучным стоном. Его рот широко раскрывается в изумлении, а бёдра подёргиваются, пока он переживает свой собственный оргазм. Микки, будучи находчивым ублюдком, не теряет времени даром, засовывая язык в рот Йена, доставая ему почти до гланд, пока Йен не отвечает тем же. Они целуются, влажно и медленно, и дышат друг другу в губы, пока отходят от оргазма. Просто касаясь друг друга везде — плечи, спины, торсы, — ощущая потную кожу и постепенно исчезающее призрачное покалывание, всё ещё трепещущее на кончиках пальцев. Успокаивающие, почти благоговейные прикосновения, каких Микки никогда раньше не испытывал. Это заставляет его чувствовать себя любимым. Преданность и внимание впечатываются в плоть и обжигают до костей, пока Йен гладит его бока и спину. — Ты такой красивый, — шепчет Йен, снова проникая Микки в голову и озвучивая его мысли. Микки лениво качает головой, когда мягкий член Йена выскальзывает из него. — Нет, ты, — бормочет он в кожу Йена, скрепляя свои слова рассеянным чмоком в ключицу. Потому что Йен красивый. Внутри. Снаружи. С головы до ног, спереди и сзади. Будь Микки храбрее, он бы говорил ему это каждый божий день с самой первой встречи. Время не вернуть назад, но он может сделать это сейчас — убедиться, что Йен знает, какой он красивый. А ещё умный, добрый, забавный, трудолюбивый, сексуальный, удивительный, — может говорить ему это до конца своей жизни.

↫★↬↫★↬↫★↬

Когда Микки просыпается снова, он почему-то чувствует себя более отдохнувшим, чем раньше. Но вместо того, чтобы позволить инстинктивному приступу паники заставить его вскочить с кулаками наизготовку, вздыхает — сонный и удовлетворённый, — наслаждаясь ощущением тела Йена, прижатого к нему. Окно в его комнате всегда сквозит, пропуская ледяной зимний холод, но Микки почти не чувствует его; Йен как печка. Раскрасневшийся после сна в тепле и чувствующий себя уютнее, чем когда-либо в жизни, Микки не сразу встаёт с постели. Задача только усложняется, когда Йен сердито пыхтит и сжимает его крепче при каждой попытке пошевелиться. Это раздражает, но, чёрт его дери, Микки улыбается — легкомысленный и довольный, — когда, наконец, отодвигается, бормоча, что ему нужно отлить. Йен отпускает его с несчастным вздохом. Микки натягивает первую попавшуюся одежду — свои клетчатые боксеры и толстовку Йена, — прежде чем оглянуться через плечо. Йен лежит на спине, подложив руку под голову, и смотрит на него с милой сонной улыбкой, которая наполняет Микки жидким теплом. Горячий шоколад с виски. Настоящий кофе по-ирландски, а не просто чёрный с примесью «Jameson». — На что пялишься? — Он не может не улыбнуться в ответ. Йен качает головой, длинные рыжие волосы разметались по подушке Микки. — На тебя, — отвечает он, беззастенчиво поглаживая свой голый живот и мечтательно глядя на него. — Ты вернёшься? — Я здесь живу, так что да, — отмахивается Микки, продолжая ухмыляться как идиот. Йен закатывает глаза, делая хватательные жесты в сторону его бёдер в синяках. Микки его игнорирует. — Я имею в виду сюда, дурачок. Может, займёмся чем-нибудь, — ухмыляется Йен, но широкий зевок, от которого у него хрустит челюсть, портит весь эффект. — Конечно, крутыш, — хихикает Микки, становясь коленом на матрас, чтобы, наконец, позволить Йену себя схватить. Это отвратительно по-гейски, но наполняет его внутренности чем-то шипучим и волнующим, заставляя наклониться и нежно поцеловать Йена в приоткрытые губы. Тот подаётся навстречу и, когда падает обратно на кровать, улыбается ему с такой неприкрытой нежностью, что Микки краснеет всем телом. — Возвращайся поскорее, — бормочет Йен, лениво откидываясь на подушку. Он выглядит так, словно ему там самое место. В беспорядке тёмно-серых простыней и вишнёво-красных одеял. Микки подташнивает от того, как сильно он ему нравится. — Конечно, — рассеянно обещает он, когда Йен снова закрывает глаза. Он действительно не собирается задерживаться — отлить и умыться, — чтобы побыстрее забраться обратно под одеяло. Вряд ли Йен что-то задумал, но дело не в этом. Как бы неловко это ни звучало, Микки просто хочет быть рядом с ним. Беззаботно и только вдвоём, так долго, как это возможно. Он хочет поиграть в игры на телефоне, пока Йен дремлет рядом. Посмотреть с ним видео на ютубе, отпуская комментарии о том, какие они тупые. Наблюдать, как Йен листает соцсети, пока он рассматривает его веснушки. Теперь, дав себе передышку, Микки просто хочет всегда быть рядом с Йеном. Это глупо и безрассудно, и он гордился, что никогда таким не был, но Микки нравится — нравится Йен — слишком сильно, чтобы заморачиваться по этому поводу. Он как раз плещет водой на лицо, когда слышит это. Равномерный гул включённого телевизора. Бессмысленное бормотание, в котором она теперь нуждается всегда, потому что тишина вынуждает её вслушиваться во все малейшие безобидные звуки и бояться, что что-то может случиться. Что что-то пойдёт не так. Что ей причинят боль. Мэнди дома, а дверь его спальни всё это время была широко открыта. С минуту он обдумывает, не врезаться ли лбом в зеркало над раковиной. Насколько сильно он поранился бы? Но быстро понимает, что, даже впади он в кому (что могло бы спасти от этого разговора), она всё равно наорёт на него; не важно, услышит он или нет. Её, вероятно, выставили бы из больницы, и, возможно, она ударила бы копа просто так. Он уже многое отдал, чтобы уберечь её самодовольную задницу от тюрьмы, поэтому с длинным выдохом Микки выпускает из себя глупо оптимистичные мысли о Йене и выходит из ванной. Мэнди почти в той же позе, в которой была, когда он вышел из комнаты во время болезни. Разница лишь в том, что она потягивает не фруктовое пиво, а бледно-розовую витаминную воду. Её тёмные волосы влажные после душа, а не заплетены ловкими пальцами Дебби Галлагер в две красивые косички, и одета она в то, что у неё считается домашней одеждой — мужские боксеры и полосатая рубашка с длинным рукавом. Заметив его, она отрывает взгляд от телефона, выражение её лица вежливо-нейтральное. — Привет. — Привет, — как попугай повторяет он, садясь на диван. Вместо привычного шоу о беременных подростках Мэнди смотрит какое-то шоу с подвыпившими гламурными красотками, орущими друг на друга в доме, который выглядит как дом мечты Барби в Малибу. Громкость убавлена почти до минимума, но Микки должен признать: наблюдать за девушками, дерущимися как собаки, вполне интересно. Они сидят за богато обставленным обеденным столом, пьют вино так, словно могут позволить себе купить новую печень, и даже не притворяются, что едят стоящую перед ними еду. Микки смотрит, как одна девушка почти вскарабкалась на другую, пытаясь втянуть её в драку, когда Мэнди наконец заговаривает. — Я завязала трахаться с Липом. — Что? — спрашивает он с наигранным интересом. Из всего, что Мэнди могла сказать (очевидно, увидев своего старшего брата и лучшего друга обнимающимися голышом в постели), это даже не входило в пятьдесят его лучших предположений. Мэнди просто пожимает плечами, пытаясь казаться равнодушной, но, присмотревшись, он видит, что её глаза красные, а нос слегка порозовел. Она плакала, и, даже находясь на волне глубокого удовлетворения оттого, что его удерживали и трахали в течение двенадцати часов, Микки чувствует ярость. Ему нравится Йен — намного больше, чем следовало бы, — но он всё равно без колебаний пойдёт в дом Галлагеров и отмутузит его брата до полусмерти. Хоть прям щас. — Ага. — Она снова пожимает плечами. — Ночевала сегодня у него в общаге. Вышла, чтобы взять нам поесть, а когда вернулась, там была его девушка из женского сестринства. Возмущалась, что он пропустил какой-то подготовительный тест, на который она его записала. — Ты серьёзно? — Микки сохраняет невозмутимое выражение лица. Мэнди издаёт грустный смешок, кивая, и наклоняется вперёд, чтобы взять свой напиток и сделать большой глоток. Микки ждёт, сжимая кулаки и наблюдая, как она залпом допивает его. — Она было пристала ко мне, и я уже собиралась вырвать бриллианты из её ушей, когда Лип сказал, что я просто подруга Йена. — Она сильно шмыгает носом, но решительно отказывается плакать. — Сказал, что «показывает мне колледж», потому что я подумываю перевестись из «Малкольм Икс». Будто я всего лишь глупая подружка его младшего брата, а не та, что только что заставила его кончить так сильно, что он чуть не заплакал. Микки с отвращением морщится, прежде чем вздохнуть. — Да пошёл он на хуй. Пресмыкающийся ублюдок. Конечно, ты не просто подруга Йена, Мэндс, — пытается заверить её он. У него это никогда не получалось. Вероятно, никогда не получится. Но он всегда будет стараться ради своей резкой, но мягкосердечной сестры. — Этот гений из гетто тебе и в подмётки не годится. Ты усердно впахивала, Мэндс. Я не шучу. Ты не просто получила лучший балл на вступительных экзаменах за последний миллион лет, — говорит он искренне, прежде чем добавить: — Кроме того, каким надо быть слабаком, чтобы баба записывала тебя на тест? Мэнди слабо улыбается ему, рассеянно постукивая ненакрашенными ногтями по пластиковой бутылке. Они некоторое время смотрят, как девушки спорят — время от времени на экране появляются кадры с ними в ночных клубах, где они напиваются и развратно танцуют — и ещё немного дерутся, прежде чем Микки многозначительно прочищает горло. — Хочешь, я с ним разберусь? — Не-а. Он того не стоит, Мик. Но спасибо, — фыркает Мэнди, искренне улыбаясь, прежде чем пнуть его в бедро. Она закатывает глаза, как будто находит его забавно раздражающим, но он замечает, что её глаза влажные. Микки отмахивается от её благодарностей, отталкивая ледяные пальцы, которые она пытается подсунуть под его бедро. Они досматривают шоу до превью к следующему эпизоду. Паника, которая чуть ослабла до контролируемой, когда Мэнди заговорила о Липе, возвращается, оседая тошнотворным раскалённым шаром в животе Микки. По мере того, как между ними затягивается тишина, широкая и зияющая, он начинает паниковать сильнее. Пот, скапливающийся у линии роста волос и под коленками, щиплет кожу, а во рту становится мучительно сухо. Он чувствует себя так же, как когда признался ей, что он гей. Вышло глупо, на самом деле. Его только что выписали из отделения интенсивной терапии и перевели в окружную тюрьму. Хромой, весь в синяках под своим уродливым оранжевым комбинезоном и с неснятыми швами, он ожидал вынесения приговора. Он думал, что тот факт, что вся его семья наконец-то собралась вместе впервые за много лет потому, что его трахали на диване, сам по себе будет каминг-аутом. Но когда Мэнди задала вопрос во время первого визита, лгать показалось бессмысленным. Её желание швырнуть трубку и убежать было очевидным: глаза сузились в тонкие, как бритва, щёлочки, а мышцы напряглись, готовясь к рывку. Но вместо этого он впервые за много лет увидел, как она плачет. «Тупой ублюдок, — прошипела она. Слёзы стекали по лицу, оставляя чёрные дорожки. — Я могла бы помочь тебе, идиот! Почему ты мне не сказал?!» На самом деле это был не вопрос. Потому что они оба знали ответ. По той же причине, по которой она никогда не рассказывала ему о том, что произошло с ней. Стыд душил их. Заставляя проглотить правду обратно, чтобы иметь возможность хоть как-то дышать и оставаться на плаву. Не давал выкашлять всё из страха, что это застрянет у них в горле и они задохнутся. Но сейчас это не каминг-аут. Даже близко нет. Стыд на вкус намного горше и застрял под его кадыком таким большим комом, что Микки не может проглотить его. Он открывает рот, чтобы объяснить. Умолять о прощении, чтобы она поняла, что он никогда не хотел… — Кстати, я рада за тебя, — говорит она, будто только что вспомнив. Он судорожно сглатывает, жалея, что у него нет девчачьей воды, чтобы промочить пересохшее горло, когда разговор, который он осторожно пытался обойти (как сигнализацию в домах на Северной стороне, когда промышлял грабежами), всё же начинается. Ему хочется вести себя так, будто он понятия не имеет, о чём это она. Но, скорее всего, Мэнди надерёт ему задницу за то, что он прикидывается дурачком. — Вообще-то, за вас обоих, — продолжает она, когда он так ничего и не отвечает. — Теперь я наконец обрету покой, когда от ваших гейских задниц перестанет вонять тоской за километр. Ему хочется рассмеяться, а может, заплакать от облегчения. — Ты не злишься? — спрашивает он вместо этого. Мэнди смотрит на него, такая же удивлённая, как и он, тем, что слова — тихие и пронизанные страхом — смогли вырваться из его горла. Она делает последний глоток своего напитка, раздувая щёки, прежде чем качает головой. — Не-а, — отвечает она так же тихо. Её ногти начинают выбивать успокаивающий монотонный ритм по пустой бутылке, которую она сжимает в руках. — Вообще-то, хотелось бы, чтобы ты как-то дал понять раньше, — пожимает она плечами. — Йен говорит намного больше, чем ты. Это избавило бы меня от многих «Он такой злой и милый, Мэндс», «У него такая классная задница, Мэндс», «О, Аманда, почему он меня не замечает?». Микки фыркает, щёки теплеют. — Серьёзно? — Серьёзно, — подтверждает Мэнди. — Ну, не насчёт Аманды. Ненавижу, когда меня так называют. — Я не это имел в виду, Мэнди, — признаётся он. Игривая улыбка Мэнди смягчается до понимающей и немного грустной. Такое же выражение лица было у неё, когда Терри выбил ему последний молочный зуб и она обшарила пол в его поисках, хотя они так и не поверили в Зубную Фею. Такое же было у него, когда он принёс ей печенье «Oрео» и сырные палочки, когда первый парень, которому она отсосала, назвал её шлюхой. Или когда они смотрели друг на друга через грязное оргстекло, признаваясь в своих самых постыдных секретах и отчаянно жалея, что не раскрыли их до того, как один из них оказался в тюрьме, а другая застрелила отца. — Я знаю, — тихо признаётся она. Половина следующего эпизода проходит в тишине, если не считать визга и ругани девушек на экране. Это странным образом успокаивает. Страсти и неразбериха, безопасно кипящие по телеку, кажутся комфортными и знакомыми им обоим. Это чувство только усиливается хрупким пузырём облегчения, которое он испытывает, когда Мэнди нерешительно одобряет секс Микки с её лучшим другом. Он пытается связать слова воедино, чтобы спросить, не думает ли она, что это просто разовый перепих. Что он не хочет, чтобы это было так. А Йен тем более. Но если Мэнди захочет, ему придётся уступить. Это будет больно. Как сломанные рёбра, разрыв селезёнки и вывихнутое колено. Но Мэнди всю свою жизнь была последней. Последней получала девчачью одежду и шампунь, который не пах как безвкусный тюремный. Последней, на кого обращали внимания парни. Как и их собственный отец, который был беспробудно пьян, когда ей было двенадцать. Тощая и слишком маленькая, похожая на Лору. Он не позволит Йену стать просто ещё одной вещью, которая досталась ей по остаточному принципу. Даже если Микки никогда больше не почувствует того, что бы он ни чувствовал к Йену, он найдёт способ общаться с ним и смириться с тем, как сильно они хотят друг друга, если только Мэнди попросит. Он всё ещё подыскивает слова, чтобы выразить всё это, и наверняка выглядит так, будто у него запор, когда Мэнди вздыхает. — Я чувствую запах дыма от твоих подгорающих мозгов. Прекрати. — Она закатывает глаза, снова резко пихая его ногой. — Ты счастлив рядом с ним, Мик. Он делает тебя счастливым, — подчёркивает она. — И ты делаешь его таким счастливым. В жизни не видела, чтобы кто-то был так счастлив, что его друга уволили. Он был в восторге. Это было так мило, что меня тянуло сблевать. — Но ты… — начинает он, но Мэнди снова пинает его. — Ай, сучка! — Я взрослая женщина, Микки. — Она хмуро смотрит на него. — Я могу справиться с разным дерьмом. Получше тебя, — мрачно добавляет она. Честно. — Мы больше не дети, запертые в этом г-грёбаном доме. Её голос дрожит, прежде чем снова стать твёрдым. Не от стыда или страха, а от уверенности. Решимости не только для себя, но и для него тоже. — Йен — не последний кусок пиццы, Мик, — говорит она с грустным весельем в голосе. — Нам необязательно ссориться из-за него. Я не хочу. Я не сойду с ума, если вы будете встречаться… — Эй-эй, кто сказал что-то о том, чтобы встречаться? — перебивает он дрожащим голосом. Он и не осознавал, что всё это время задерживал дыхание, и теперь глаза щиплет от резкого вдоха. Мэнди бросает на него испепеляющий взгляд, прежде чем продолжить: — Он всё равно будет моим лучшим другом. Это не изменится. И чёрт возьми, Микки. — Её голос снова срывается. Но вместо того, чтобы сделать ещё один успокаивающий вдох, чтобы сморгнуть слёзы, она швыряет в него пустой бутылкой. Пластик сильно ударяет по лбу, и он не может сдержаться, чтобы не прошипеть: — Чёрт. — Ты можешь быть счастлив, Микки. Ты уже счастлив. Так что не будь идиотом, позволь Йену любить тебя и будь счастлив. Господи ты боже, — яростно требует она. Снова это слово. «Влюблён», — сказала Джорджия. Позволь Йену любить тебя. Как кто-то может помешать Йену (уже так преисполненному неподдельной нежностью и настоящей любовью) любить кого бы то ни было? Свою семью и Мэнди. Джорджию и, вероятно, Айка тоже. Чёрт, да, наверное, и бездомного, с которым они ездили в одном вагоне метро после работы и которому Йен всегда отдавал несколько батончиков «KIND» перед тем, как выйти на своей остановке. Йен, считай, всех вокруг любит. Тем не менее почти гневный приказ Мэнди быть счастливым заставляет его глаза щипать от слёз. — Больно, бля, сука. Он тяжело шмыгает носом, потирая горящий лоб и позволяя слезам пролиться. В конце концов, эта бутылка действительно причинила боль. — Не так больно, как твоей заднице, членосос, — огрызается она, смахивая собственные слёзы. — У Йена, блядь, аппарат что надо. Даже не притворяйся… Остальное теряется в вопле, когда Микки набрасывается на неё. Они дерутся как дети — обмениваются резкими ударами и ещё более резкими комментариями, — и Микки, возможно, плачет не только от боли, но и от облегчения. Может, это ужасно. Но ему надоело анализировать все свои закидоны, что родом из детства. Он знает, что у них с Мэнди всё в порядке и что пиздиться — их способ показать это. Мэнди держит его в захвате — истошно крича, какой он неудачник, — а он со всей силы выкручивает ей сосок, когда в комнату, спотыкаясь, входит Йен. Без футболки, в одних спортивных штанах и с ослепительной улыбкой. — Чем вы, ребята, занимаетесь? — спрашивает он, светясь от счастья, наблюдая за их борьбой на диване. — Надираю ей задницу, — ворчит Микки, предостерегающе дергая Мэнди за кольцо в пупке, в то время как она тянет его за волосы и кричит: — Надираю ему задницу! Они отпускают друг друга, только когда Йен садится буквально между ними — прижимая Микки к одному краю дивана, а Мэнди — к другому. Он делает это так легко, что становится ясно, что ему приходилось разнимать не одну ссору. Вероятно, между младшими братьями и сестрой. Слегка задыхаясь и улыбаясь, Мэнди расслабляется в своём углу, и Микки позволяет Йену обнять себя за плечи и притянуть ближе. — Ты сказал, что скоро вернёшься, — бормочет он ему в висок, и Микки может растаять, раскрасневшись от удовольствия и застенчивости. Потому что это нормально. Ему можно позволить Йену обнимать себя на диване, пока Мэнди призывно улюлюкает с другого конца. Ему можно ответить ей факом, быстро бормоча Йену «прости». Ему можно иметь это — целиком и полностью, — не только объедки, которые он готов был принять. Это так опьяняюще. Сидеть под тёплой после сна тяжестью веснушчатой руки Йена, пока Мэнди беззаботно суёт свои замерзшие пальцы ног тому под бедро, кажется ситуацией из другой реальности. — А ты не должна была смотреть «Плохих девчонок» без меня, — обвиняет Йен Мэнди со всей серьёзностью. Но ёрзает, позволяя ей подсунуть под себя ноги. — Что я пропустил? Так они проводят остаток вечера. Микки уютно устраивается калачиком под мышкой Йена, пока тот смотрит с Мэнди, как куча девушек орут и пакостничают. Они делают перерыв только для того, чтобы Йен и Мэнди обсудили участниц шоу, как будто анализируя их шансы в каком-то паршивом телевизионном тотализаторе, чтобы заказать еду с доставкой и чтобы Мэнди мягко заставила Йена покрасить ей ногти на ногах в ужасный ярко-розовый. Это не совсем «спать, трахаться, спать и снова трахаться», на что рассчитывал Микки, но ничего страшного. Так тоже неплохо. Он чувствует себя в тепле и безопасности, позволяя Йену чертить большим пальцем маленькие круги на своём затылке и слушая, как сестра поносит участниц шоу. Он чувствует себя комфортно, споря с Мэнди по поводу того, что она хочет пиццу, а он — что-нибудь из китайской еды, а затем срываясь на Йене за то, что тот слишком труслив, чтобы принять чью-то сторону. Он не сосёт член, и улыбчивый Йен не втрахивает его в матрас, но всё нормально. Мэнди смеётся, а не рыдает из-за того, что её кинул парень, и не запирается у себя с бутылкой водки и чем-нибудь острым. Она счастлива. И впервые за много лет он думает, что, может быть, счастлив тоже.

↫★↬↫★↬↫★↬