Еë прозвали Медведицей...

Утро началось с «сюрприза». Именно так, вы правильно поняли. Поняв, что именно произошло, Виля покраснел. Ну как же так? Визиты Эос он ненавидел, ибо они каждый раз напоминали ему о мире, в котором он должен жить, и без которого, увы, прожить не может светская душа. Но раз уж озорная богиня соизволила посетить, то нужно что-то делать. Первым в мысль, конечно, закрался божественный образ в пелеринке, но поэт тут же прогнал его с замечательным негодованием. Он считал, что это будет унизительно для новой подружки. К тому же, свежо было предание о том, как отец пребольно хлестал их с братом по рукам линейкой за «рукоблудство». И страшнее всего было то, что при сем присутствовали не только слуги, но и мать с сëстрами. Отец не был мучителем, у которого угнетение становится страстью и потребностью, но забота его о нравственности была фанатична. При сем ему было дело до всякой нравственности: от детей до прислуги. Сам же он не то чтобы очень страдал за свои грехи. В остальном он стоял идеалом в глазах Вильгельма. Ох, как он любил рассуждать с отцом о разных предметах, особенно если отец что-нибудь сам рассказывал. А рассказать он мог много - человек был образованный. Именно отцу Вильгельм был благодарен за то, что не вырос «стыдливою мимозой». Он с досадой принимал свою болезненность, но каждый раз окончив париться непременно окатывал себя холодную водой, как приучил отец. Верховой езде, азам наук, плаванию... Даже первые шаги белокурый мальчик сделал не без помощи отца. И хоть подчас отец срывал на младшем злобу, не чуждаясь рукоприкладства, Вильгельм и в этом оправдывал папá. Он понимал, что гордое сердце старика не сможет смириться с неудачами: потерей места и старшего сына. Вильгельм, как бы ни был хорош, не мог заменить удалого и разбитного Феди - солнца на горизонте родительской жизни. Он прекрасно понимал это и молчал. Только раз злоба так заполонила его сердце, что он вдруг прервал строго внушавшего отца совершенно неожиданной, невозможной выходкой - схватив со стола отцовский чубук, он без всякого звука, но с размаху, от всего сердца, метнул его в стену. Чубук, на счастье, уцелел. Карл Иванович замолчал, пораженный. С любопытством, точно в первый раз, оглядел сына. Виля упорно выдержал отцовский взгляд. «Ступай в свою комнату». Больше они об этом не говорили, но именно после этого Вильгельм получил в подарок щеночка. Косолапая игрушка стала для Вилли прекрасным другом. Нередко мальчик плача целовал широкую мордашку и рассказывал всё-всë. Малыш вертелся вокруг, лизал хозяина в лицо, семенил лапками и вертел хвостом, одним видом стараясь выговорить: «Я никому не скажу! Только говори больше! Расскажи ещё что-нибудь, я всё понимаю, мне так любопытно! Почеши ещё за ухом, взгляни на меня! Я так люблю слушать тебя!». Вспомнив озорного и ласкового Ветерка, Виля невольно улыбнулся. Но проблему нужно было решить и как можно скорее. Пока Фома не... - Вильгельм Карлович, пора вставать, господиисусе - промолвил Фома у самой двери. Черт! Виля подорвался с постели и быстрее вихря заметался по комнате, собираясь к утренней молитве. Ещё сегодня не хватало прозевать! Умывшись и с удовольствием оглядев в зеркало уже значительно проглянувшие усики, Виля принялся одеваться. Тут он в который раз пожелал всяческих благ мастеру. Как хорошо, что сюртучок прикрывает всё до колена! Но вот стоит сесть - и всё понятно. Ладно, сегодня изо всех сил думаем о Боге. Да, Бог... Боже, как же не вовремя! Вдруг сзади раздался голос неунывающего Егозы. И видимо, Пушкин старался спародировать глас Божий. - Вильгельм, виждь и внемли! - товарищ махал руками, щёлкал пальцами, гипнотизировал глазами затылок товарища и выл белухой - Выходи и присоединись к братьям, лукавый раб! - Сам такой - вернувшись из своих мыслей, Виля звонко рассмеялся. - Тебя там одного только ждут. Бежим скорее! - к товарищу вернулся его обычный голос. Оба что есть духу припустили в залу. Стоя на молитве, Вильгельм напрягал всё силы, чтобы не отвлечься, но мысли как-то сами собою невольно переходили на прекрасную институтку. Вильгельм старался отвлечься на мелочи, но видел за каждой колонне, в каждом луче солнца, в каждой тени еë. «И вот за что на нас напасть такая, Боже мой? Только говоришь себе в таких случаях не думать о женщинах - тут же они, в комплекте, так сказать. Но как же она хороша... И как холодно пишет. Не могла, не могла она не понять всего тут же! Женщина слишком чувствительна к намёкам. Хотя, я уж много узнал о любви. Много из того что пишут и говорят - неправда, сказки. Может, это я себе слишком много напридумывал? Да, за мною это водится - я мнителен...» Сильный толчок локтем под ребра заставил нашего мечтателя очнуться. - Ты совсем оглох? Как молитва закончится - спускайся вниз. К тебе мать приехала. Это заявление лопнуло радостным мыльным пузырём в душе Вильгельма. Туман сомнения мигом сполз с души. Его сменило радостное волнение, не оставившее и шанса подлому ощущению внизу живота. Мальчик едва мог отстоять молитву и что есть духу помчался вниз по лестнице, обгоняя товарищей. Мать и вправду сидела внизу в зале и, судя по её задумчивости, ждала уже давненько.Увидев вновь самого дорогого и милого друга, Виля не смог степенно подойти и поцеловать ручку. Он подлетел к матери и крепко обнял затянутую в корсет талию. Горчаков, раскланивавшийся тут же с дядей, смерил его насмешливым взглядом. Вильгельм ничего этого не видел. Он вдыхал знакомый запах пудры, духов и чего-то ещё. Он помнил этот запах с детства, как и морщинки на лице старушки, которую давно они перестали удручать. Теперь ей было далеко за пятьдесят, она упорно носила тёмное платье и такую же шаль. И хвост платья, и конец шали мели пол, так что мать передвигалась с неизменным шелестом, за что заслужила от Пилецкого прозвание Гремучей змеи. Виля никак не реагировал на неучтивые замечания и никогда бы не простил себе, если бы ему хоть на одно мгновение стало стыдно за мать. Он и теперь с чувством прижался губами к сухонькой щеке старушки и пристроил голову на плече матери. За эту привычку та придумала сыночку прозвание - жеребëнок. Вообще и мать, и сын были большими любителями «телячьих нежностей». Брат Мишка пошёл более в отца и потому, стоило maman слишком уж сжать его в объятиях, начинал канючить и вывертываться из сухоньких рук. - Виля, мальчик мой, как ты вырос - мать прижала сына к груди и самозабвенно принялась перебирать рукою мягкие русые волосы. - Да? Мне казалось, что не так чтобы очень... - Очень! И в лице... Ты всё больше становишься похож на отца - женщина отстранилась, дабы рассмотреть его. Но она всё же мало обнаружила сходства. Наивная улыбка не была свойственна покойному мужу. Но вдруг на лицо матери легла тень заботы. - Виленька, скажи мне всю правду... Откуда эта царапина? - обняв лицо сына ладонями, Устинья Яковлевна разглядывала пострадавшую губу сына. - Какая? - Виля даже испугался, но тут же нашёлся - Ах, это пустяки - подрались вчера с товарищами. - Ах, Боже милостивый! - Да чего же вы так испугались? Это ничего, по дружбе бывает... - Что же это за дружба такая? Я читала твои письма к Григорию Андреевичу... - Да уверяю же вас маменька, что это всего только минута малодушия. Я поторопился, вспылил, а теперь уже всё осознал и с товарищами очень хорошо лажу. - Правда ли, Вилли? - Чистейшая, маменька - Виля улыбнулся и вполне убедительно постриг ресницами. Устинья Яковлевна решила не допытываться. Уж если мальчик утверждает что всё хорошо, то значит чувствует в себе силы сам разрешить все недоумения. По крайней мере, она надеялась на это... Виля до сих пор от неё ничего не скрывал. - Как же вы, здоровы? - Виля улыбался трепетно. - Здорова, мой ласковый, здорова - мать уже во всю копошилась в узле, который притащила с собой - Вот... Тут от сестры гостиницы... - Маменька, совсем вы себя не щадите - такие тяжести таскать! - Виля выхватил из рук старушки узел и прижал к себе. - Помилуй, мой друг, какие тяжести? - женщина улыбалась, глядя на сына. - Оставьте, я потом погляжу. - Но не забудь отблагодарить всех письмом! Устинька там тебе варенья, ягод сушёных и прочего. Чай даже... Ульяша на тебя до сих пор за что-то злится, но это пройдёт. Тоже переслала летнюю косыночку, чтобы шейку не застудил. А Григория Андреевича благодари особо - так мы с ним искали те книжки какие ты просил... - А вы одна? Узел вот сама таскаете... - Нет, со мной Палашка. Но та в лавочку улизнула, до сих пор ищу. - Ах, маменька, вы право... - Что, родненький, что? - мать начала рыться в ридикюле, с которым не разлучалась в дороге и который был растянут так, будто туда было положено что-то наподобие гальки или булыжника. - Да присядьте же вы! - Да я уж в экипаже насидеться успела. Пойдём лучше погуляем, Вилли, ножки разомнем. Ты ведь в классах тоже устаëшь, а? - А у нас сегодня нет классов. Воскресенье же - Виля повёл мать под руку в парк, к скамейке - Нет, маменька, почти не устаю. Я люблю учиться, интересно очень... - Я вот за это только с отцом твоим и ругалась, дай Боже ему Царствия Небесного. Говорила ему: «Зачем бьешь Вилли? Этак он как бесенок от ладана будет бежать от книжек»... В этот момент совершенно рядом раздался короткий, но довольно громкий смех. То Данзас и Броглио услышали разговор матери и сына, изъяснявшихся на немецком, как привыкли дома. Неизвестно от чего, но беглая иностранная молвь показалась им до ужаса смешной. Устинья Яковлевна от неожиданности даже подпрыгнула на месте и с шелестом обратилась к смеющимся. - Доброго вам утра, молодые люди - с акцентом произнесла дама - Чему это вы так смеётесь? Молодые люди видимо не ожидали вопроса и только молча подталкивали друг друга локтями и глупо улыбались. - А это они, маменька, смеются давишней шутке преподавателя, которую один пересказал другому - Виля быстро подмигнул товарищам из-за материнского плеча. - Да, знаете, сударыня, занимательная вещица - Данзас беззастенчиво глядел на немку своими светлыми глазами - Заспорили давеча некоторые из наших об том, чей род древнее. А у нас есть один мальчишка - Пушкин, с лица настоящий арапчонок, а когда начнёт ходить или смеяться - ну просто вылитый мартышка. Вот проходивший мимо Кайданов - это наш учитель истории, мадам - усмехнулся и бросил: «Не беспокойтесь, Пушкин. Теперь учёные вывели, что ваш род древнее всех - род первобытных обезьян». - Это правда очень остроумно - Устинья Яковлевна улыбнулась простодушно - Я ведь знавала эту семью, хоть не коротко. Мы с Вилей даже раз бывали на детском празднике в их доме. Старший их сынок и правда, очень схож по виду с маленькой обезьянкой. - Ну, так мы пойдём, мадам. Мне почудился голос дядьки - приехал мой опекун - Данзас уже начал потихоньку красться дальше. - Погодите! - мать выхватила у сына узел и через пол мнгновения из него на свет явились два тёплых и заманчивых на вид пирожка - Угощайтесь, ещё тёплые. - Мерси, сударыня - мальчики тут же, на глазах, прикончили гостиницы, откланялись и улепетнули в аллею. - Славные у тебя товарищи. - Да, маменька... - Но всё таки я боялась, что задевают тебя, как было прежде... Григорий Андреевич... - О нет, маменька, это вовсе не то. У меня теперь даже очень много друзей, совсем не как в пансионе! Мы читаем, беседуем много, играем... Виля врал как мог пуще всего себе. И ведь прекрасно знал что врёт, а страсть была большая выстроить замки, напустить себе в глаза туман, закружиться в прекрасных мечтаниях, воспарить... Но сейчас было не до того. Мысли Вильгельма вернулись к главному вопросу, который он всё хотел обсудить с «дорогим другом маменькой». - Мне даже неловко, маменька... Это же так дорого. - Ну что ты! Я считай по пути заехала. Сам понимаешь, дела бумажные... Виля прекрасно понимал. Никаких дел в Петербурге у матери быть не могло. Он знал, что денежки на дорогу она собирала, может, целый месяц. Что «дела бумажные» решает управляющий, тётушка Брейткопф, сестрица Устинья, на худой конец, Григорий Андреевич, муж сестры. Хотела маменька что-то купить? Она никогда не была модницей, да и нельзя было выдумать таких покупок, для которых нужно бы было бросать благословенное уединение Закупа. Разумеется, мать только и жила весь месяц мыслью о встрече с сыночком. Конечно, не было у неё дел и даже дороговизна не испугала её. В душе мальчика заскребло. Он чувствовал, что никак не сможет оплатить потраченные усилия и средства. - Маменька, не следовало вам так тратиться из-за меня. Я очень ценю вашу ласку, но... Стоит ли? - Конечно стоит! Ведь ты мой старшенький... - Маменька - Виля вдруг сделался серьёзен - Я ведь всё понимаю. Вы очень хотите меня видеть, но я молю вас - не морите зазря лошадей, людей и себя. В первую очередь себя. Ведь вы на эту поездку деньги... - Вилли, милый, что же ты всё о деньгах? - мать схватила сына за руку и приостановилась. - Да потому, что я понимаю ваши чувства, мой друг. Вы ведь себя виноватой перед сестрой ощущаете, думаете что их стесняете, объедаете... - Не стану перед тобой прикидываться, Виля - женщина опустила глаза, но сжала ладонь сына крепче - Я чувствую вину перед сестрой, как и ты. Ведь ты по себе судишь, а ты горд как и я, хоть смирен и ласков. Ей Богу, как малый жеребёночек... С этими словами Устинья Яковлевна прижала сына к груди. Виля вздохнул и замолчал. - Я очень скучала, Вилли. Для тебя мне никаких денег не жалко. Да чего там денег, самой себя... Ты же мой сыночек, мой маленький. Я ведь тебя под сердцем... - старушка всхлипнула. - Маменька, не плачьте, родная... Вот присядем на скамеечку, вот так - Виля усадил мать и поцеловал ей ручку. - Это я от радости, солнце, от радости - худенькие плечи maman подрагивали, ведь она долго держала слезы - От радости... - Нет, маменька, я кажется всё понял - Виленька присел рядом и заглянул в глаза матери - Вы, вероятно, думаете, что я вас стыжусь и потому настаивал на том чтобы вы не ехали? Совсем это не так. Я тоже по вам очень скучал. Просто я желаю чтобы вы жили мирно и не беспокоились. Да, я хныкал в письмах о том что меня обижают, но вы же знаете мой характер. Всё прошло, я теперь один из лучших учеников, так чего же вам больше? Я счастлив, мама и хочу чтобы вы тоже были спокойны и счастливы. Ну хотите я вам не раз в месяц, а раз в неделю писать? Уверяю, мне не сложно, я ведь вас так сильно люблю... - Я верю тебе, моя радость - мать кивнула и погладила волосы сына - Но ты так стремительно становишься взрослым... Хочется запомнить тебя мальчиком. Ей богу, мне не так долго остаётся жить... - Фуй, маменька! Какие вещи вы говорите! Я запрещаю вам даже думать об этом! Вам ещё шестидесяти нет - вы умирать собрались. Отца взял Бог и черт с ним , а вы нам ещё нужны... - Ладно, повременю - женщина усмехнулась и прищурила ещё довольно зоркие глаза - А давно ли ты, сердечко моё, чертыхаться начал? - Ма-а-аменька - Вильгельм возвёл глаза вверх. - Не маменькай! Я сколько раз говорила отцу перестать черта поминать - как будто издевался надо мной. Мишка ещё ладно, но мне и Григорий Андреевич жаловался, что от Устиньки слышал... - Невелика забота! - Виля тонко улыбнулся - В супружеской жизни сие и простительно, особенно в вечернюю пору, в мягком свете луны... По моему мнению это словечко только окрасило ярче процесс выполнения супружеских обязанностей... - Вилли, я тебе сейчас зонтиком по спине надаю! Я не шучу - женщина в самом деле вскочила, но и мальчик был давно на ногах и скрылся за скамейкой, прекрасно зная, что мать только в шутку грозится. Она и прежде никогда его не била. - Ай-ай, маменька, как можно? Я же не только ваш сын, я - человек, подобие Христа... - Садись, подобие, не буду - оба снова опустились на скамью. Далее разговор зашёл о карьере Григория Андреевича, о его письмах к сестре, о том что сестра желает пригласить братца на вокацию в Закуп, даже с друзьями, если захочет. Виля внимательно выслушал об успехах племянников, о хлопотах о его будущей карьере, об определении брата и его рассказах об учёбе в корпусе. - Да, мы и с Мишелем переписку наладили. Он немногословен, но кажется, чрезвычайно доволен... Всё пишет как любит меня... - А то как же! Ты ведь его старшенький, он тебя столько же как и себя помнит. Его четвёртым словом было твоё имя. Все воспоминания его: «Мы с Вилей...» - Я тоже по нём скучаю - Виля достал из кармана крохотный предмет - Отдайте это ему, пожалуйста. Он любит подобные вещицы. Вещица и в самом деле оказалась изящною. На тоненьком шнурочке в окружении двух простых деревянных красных бусинок висела вырезанная из дерева маленькая ласточка, не длиннее мизинца ребёнка, чуть больше нательного крестика. Работа была хоть и не хитрою, но аккуратною и тонкою, явно потребовала от создателя много усилий. Ещё больше сил было вложено в роспись: брюшко и спинка пичужки были украшены миниатюрными красными, синими и жёлтыми цветочками. - Ах, какая чудесная птичка! - Устинья Яковлевна бережно завернула безделицу в бумажку и надёжно припрятала в сумку - Как же ты долго наверное каждый цветочек вырисовывал... - Ну, сперва да, а потом связал пару зубочисток и ими печатал. Но много раз переделывать приходилось... - Ты моя умница! - мать обняла сына, погладила русые волосы - Тебе не пора бежать к товарищам? - Нет, маман, они ведь и сами верно с родителями беседуют... А вы где остановились? - Знаешь, Виль, пока не нашла прибежища. Хоть и летний сезон а номера дóроги... - А вы не сделали визита императрице? Она ведь звала вас, считает себя вам обязанною... - Да полно, Вильгельм. Сие было уже давно... - Слово императрицы не имеет срока давности. Вам даже просить не придётся - она всё сама предложит... - Может и в самом деле стоит попытать счастья. Но сначала разыщу эту негодницу, которой страсть охота шататься по лавочкам. - Тогда вам лучше поторопиться, маменька - Виля поднялся и поднял мать - Пора прощаться? - Пора - женщина крепко обняла сына - буть молодцом, жеребеночек. Помни что я люблю тебя и всегда с тобой, что бы не случилось... - Полно вам, маменька. Скоро снова свидимся - Виля поцеловал мать в лоб и улыбнулся. - Я вот что ещё спросить хотела... Дело конечно деликатное, но... Виля, я хотела бы выдать тебе ещё денежек на расходы... - На какие же расходы маменька, я ещё и тех двух рублей не истратил... - Тут дело такое... Может оказаться мало двух рублей. Впрочем, я в этом не разбираюсь... - Что же это за растраты такие, maman? - Ты только не пойми превратно, Вилли... - мать стояла перед ним и точно извинялась - Поверь, твой отец при жизни тоже об этом думал... Ты же взрослеешь, уже не мальчик, а юноша... Скоро войдешь в совершенные лета, там скоро и женихом станешь... - Вы, маменька, хотите меня женить? - Вильгельм поднял брови. - Ах, Бог с тобой, ты слишком торопишься. Да и кто мне даст? Тебе ещё и восемнадцати нет. Я о другом... Ты ведь ещё не был с женщиной? - Вы имеете в виду... Нет, маменька, не был. А зачем вам? - Ну мы с отцом говорили о том, что для... образования... Нужно свести тебя с девушкой из дома терпимости поприличней... - Вы с ума сошли?! - Вильгельм даже дёрнулся и выпучил глаза. - Не сердись, мой милый, не сердись! Тебе ведь вредно... Неровен час снова начнётся... - У меня это и теперь есть, маменька, не о том речь. Уверяю вас, что женщина меня интересует сейчас исключительно в платоническом ключе. Конечно, если я сильно полюблю... Но для этого я не пойду к девицам. Вы же помните, я больше всего на свете боюсь сифилиса с тех пор как увидел того разлагающегося заживо человека. Ей-богу, даже если мне приведут красавицу на всей Земле, я не смогу думать ни о чем другом, кроме этого. Уверяю вас, я не шибко страдаю от целомудрия. Если мне и захочется, то не иначе как по любви, так что деньги мне ни к чему. Если только делать подарки невесте... - Словом, я оставлю тебе денежку. Там пять рублей. На них ты сможешь достать целомудренную девушку и не бояться... - Маменька, я последний раз говорю вам - возьмите назад деньги. Я не хочу на этой почве ссориться. Мне не нужна продажная любовь вовсе не из-за памяти о побоях от дорогого папеньки. Я из собственных причуд, если вам так угодно. Купите себе на эти деньги хорошие перчатки, шляпку или шаль. Желательно всё вместе и прибавьте материю для нового платья, даже веер. А мне только пишите почаще. Я ознакомлен с романами, запрещёнными дамам и рекомендованных к прочтению юношам. Для меня с моей наружностью и того довольно... Видя упорство сына, Устинья Яковлевна перестала настаивать и взяла сына за руку. - Ну чтож, миленький, прощай. Не слишком нагружай свой ум учёбой. Ты молодой, тебе нужно много сил - не проводи ночи за книгами. - Хорошо, маман, буду спать сколько возможно. Вы не забывайте Мишеньку, пишите ему чаще и мне новости передавайте... - Всенепременно, сынок. Не скучай - поцеловав сына ещё раз в лоб, мать с шелестом удалилась. Узел Виля отнёс в комнату и тут же принялся за дело. Перед началом сиесты надо было придать своей внешности хоть капельку приятности. Конечно, сколько не завивайся, а лучше не станешь, но краше... - Ааайуфф! - Виля подскочил и в сердцах отбросил щипцы, которые позаимствовал у Горчакова, в обмен на книжку с нагими нимфами. Ну и не только нимфами... Зашедший в то время Фома на секунду застыл на пороге, а потом захлопотал рядом. - А ведь говорил я вам, этсамое... Осторожно, батюшка... Этсамое... - Ну вот этсамое у меня теперь волдыри будут - Виля подул на руку и с досадой глянул в зеркало. - Так может, батюшка, вы... Этсамое... Я помогу? Я то уж, этсамое... - Да ты же никогда парикмахерским ремеслом не занимался. Да и ну их к дьяволу, честно говоря. Меня стоит завить, так все вокруг со смеху полягут, уж я с детства знаю... Я только надо лбом хотел приподнять, а оно вот... - А куда ж это вы? Я не для того чтобы... Директору, этсамое... - Да уж ясное дело, что молчать будешь. Не беспокойся, не позже трёх ворочусь... - Дак вы чай, этсамое... К барышне? - К барышне - Виля улыбнулся себе в зеркало, вдруг решив что румянец смущения чревычайно его красит - Кстати вот тебе и деньги за услугу... - Премного благодарен - Фома убрал запазуху монеты и поклонился. - А у тебя можно подумать никогда свиданий то не было... - Господь с вами, барин. Было, дело молодое, милое, этсамое... - А как это у вас, у простых бывает? - Да как? Назначаешь место, время - вот тебе и встреча с милой... - Я не про то. Ну вот как например у тебя было? Как вы к примеру знакомитесь? Ведь у вас балов нет... - Уж какие нам балы, барин - Фома усмехнулся, но по-доброму - У колодца встретились, этсамое. Она из соседней деревни ходила, этсамое, воду брать. Я это жил в Степанове, это деревня, а она в Синицыне, это то есть другая деревня, там у неё и дом отчий то есть, и хозяйство... - Ну бог с ним. А дальше что? - Ну как, разговорились, долго ли до знакомства? Я ей и говорю: «Позалесом вьётся ручей, чрез него мостик, то есть. Придёшь?». Ну и она мне в ответ: «Приду». Значит той же ночью она туда пришла. - И как же вы? - Ну вестимо я ей тут и выложил: полюбил я тебя, Елена, точно чара придавила али самое сердце кто огнем ожëг. Не могу, говорю, ни с какой другою, тебя одну хочу. А она этак призадумалась, этсамое, да и говорит, барин: ты мне тоже люб, Фома, да не очень то мне верится. Ты вот меня погубишь несватанную и к другой такой пойдёшь... А я ей, этсамое, с того дня ленты дарить стал, серьги, чего там нравится. Прозывал её ласково Босоножкой... - Елена-Босоножка? - Именно, барин. Босоножка, ибо она, этсамое, всегда босая была. Где ни встречу - босиком идёт. Пятки у неё были что у арапченка, чернющи-чернющи, но вот ножки - прям таки люли.. Оба посмеялись. - А целовать она себя давала? - Сперва, этсамое, конечно, не давалась, но потом уж и сама льнула, точно лебедушка аль другая какая птица. Я то известно о чем мечтал, а она всё говорила: потерпи, сокол мой, до свадьбы... Не сбылось. Фома вздохнул. - Как же? Умерла до свадьбы? За другого выдали? - Меня в рекруты отдали. Даже проститься с нею не успел. Потом воротился - ни отца, ни матери, ни братьев с сёстрами... А она вдова с пятью дитями, мал мала меньше. Сперва не узнала, а как узнала - заплакала. Дал я ей всё что мог. Дети ж, эт самое, кушать просют... Фома замолчал. Виля замолчал на полную минуту. - А что не женился? - Так а я сам гол как сокол, на что ей я? - слуга встал - Пора мне, этсамое... Не бойтесь, не прогляжу... Закончив с туалетом, мальчик поскакал к аллейке. В письме были даны чёткие указания на место. Само здание расположено в густом саду и так глубоко, что виден только шпиль. В этом саду, если зайти и встать к дому лицом, есть дорожка ведущая вперёд, но затем резко уходящая влево и если пройти по ней до конца, можно увидеть тупик. Этот то тупичок, приспособленный для хранения разного садового хлама, и был назначен местом свидания. Но чтобы встать лицом к дому, нужно было сперва преодолеть высокий забор и как можно быстрее, так как улица была довольно оживлённой. С этим Виля справился быстро - хоть он и не слыл особенно ловким малым, но в Авенурме облазил все деревья и в этом умении даже дворовым мальчишкам было трудно с ним тягаться. Наконец он достиг места. Тут было темно - большой клён заботливо укрывал тенью скамью, одна ножка которой была на треть короче других. Тут же находилась бочка без дна - не по размеру, но всё же стол. Виля присел и принялся ждать. Алису он приметил сразу - девочка медленно, даже степенно шествовала к месту, оглядываясь по сторонам. Но зайдя в тень, она тут же проскочила отделявшее их расстояние и замерла прямо перед мальчиком. Она казалась ещё прелестней - глазки приветливо сверкали, щечки покраснели от удовольствия. - Bonjour, mon ami! - девочка сделала книксен и уставила на него свой взор. - Pour moi de vous voir... Grand honneur - Виля поклонился, попутно прогоняя дергующую его уста улыбку. - Ах, оставим церемонии! Мы оба счастливы - и довольно. Садитесь - она указала на скамейку. Они сели. Садовая подруга скрипнула, но выстояла, накренившись чуть вперёд. - Прошу прощения. Мы так и не придумали как сделать её похожей на человека... - Пустяки - Виля усмехнулся - она похожа на человека. На одноногого пирата, перебравшего с ромом... - А вы, как погляжу, знаете толк в этом? - Ну как, пробовал. Такое себе удовольствие - конфеты и прочие приятности в этом роде гораздо лучше. - Я тоже пробовала ром. Но только чуточку, разведённый. Шампанское мне уже дают, но после рома оно... Лучше всего армянское гранатовое. - Вы и такое пили? Я чувствую себя униженным - Виля скорчил мордочку. - Но может я меньше знаю сладостей? - Это состязание в познаниях удовольствий жизни? - Отнюдь. В одном то вы меня точно перещеголяете... - Это в чем? - В амурном деле - девушка опустила ресницы. - Увы, вопреки вашему убеждению, я ещё не был с женщиной. - Да? Мне казалось что были. Вы вели себя... Самоуверенно. - А вы думали что целомудренный юноша боится приблизиться к девушке? - Ничего я не думала... - Но вы теперь, кажется, совсем не боитесь. Дома и стены лечат? - Нет, не совсем потому. Я ещё тогда поняла что вы не опасный и даже очень приятный человек... - Приятный? - Да. У вас голос приятный... - Не знал. Многие считают напротив. Я говорю слишком громко и заикаюсь когда злюсь или в волнении... - А сейчас вы не волнуетесь? - Для этого я должен быть сильно напуган или зол... Или рядом должно быть много людей. - Не любите говорить на публике? - В том то и дело, что очень люблю и даже хочу посвятить этому энергию... - Мне кажется, это не должно вам помешать, если вы сами искренне верите в то что говорите... У вас тёплый голос, даже когда вы громко говорите. - Тёплый? - Да, у меня никогда не получалось говорить тёплым голосом, как учителя не бились. А вам наверняка ничего не стоит их менять... - Не знаю. Меня учили риторике, но сам я не очень углублялся в эту тему. Теперь жалею... - У вас всё ещё впереди. - Благодарю вас. Немного посидели. Листья клёна о чём-то вяло перешептывались над их головами. - Скоро он станет опадать - девушка поглядела вверх. - Да, по ночам уже холодает. Маман привезла, кажется, чулки шерстяные для тёплого сна. - А нам нельзя спать в чулках. И кофточку надеть можно только по приказу доктора... Но мы по две рубашки надеваем и между ними кофточка, так почти не видно. - А у вас свои комнатки? - Нет конечно! Это слишком большая роскошь. У нас ещё хлеще, чем в Смольном - две девицы на кровать. Это чтобы на дровах экономить и легче следить. А все вместе спим в одной комнате... А у вас разве своя комната есть? - Да, у нас у каждого своя. Небольшая, с окошечком в двери. - Вот это да! А что это вы... Как будто где поранились? - девица указала на разбитую губку. - Это я подрался. - Зачем? Теперь, наверное, долго не пройдёт... - Ну раз я мальчишка, как я могу не драться? Вы не беспокойтесь, уже совсем не болит... - Всё это глупости. Испачкались, поранились. Кто ж тут прав? Я всё-таки обработаю, чтобы болячек не завелось. Она полезла в карман и вдруг хлопнула себя по лбу. - Что же вы не напомнили? - она вытащила что-то, бережно завернутое в рушничек - Я забыла зачем и пришла. В полотенце оказалась опрятно склеенная коробочка, в которой были аккуратными рядками выложенны пряники. - Вот, угощайтесь. Спасибо за помощь - она улыбнулась и протянула ему коробочку - Без вас бы я пропала. - Благодарю - Виля уже приговорил один пряничек. Было в меру сладко и очень ароматно. - Так я бишь начала вас бранить. Неужели нельзя было обойтись без драки? Теперь мне вас лечить - из того же кармана явились пузырёк с чем-то прозрачным и кусочек ваты. - Подумаешь. Об заклад бьюсь, что и вы с подругами дерëтесь. - Только в крайних случаях. Недавно вот оттаскала одну дрянь за патлы. Графскую дочку, между прочим... Она с величайшим вниманием обрабатывала не только рассеченую губу, но и мелкие ранки, которые Вилли пытался скрыть. Для удобства она даже подперла пальчиками подбородок пострадавшего и осторожно дула, когда начинало щипать. Виля был в полном восторге. Он продолжал разговор, прикрыв глаза и стараясь не двигаться, как послушный пациент. - За что же вы так с графинюшкой? Украла у вас книжку? Сладкое? - Не ваше дело. Виля замолчал. - Она смела сомневаться в моём воспитании. - Вот как. А были причины? - Нет. Просто она считает, что раз я... Словом, она считает что только графья следят за нравственностью дочек. И как будто она одна графиня - моя подруга тоже дочь графа, а нос не задирает. Слышали бы вы, как пищала эта пакостница, когда я её таскала. - Вас должно быть наказали за это? - Ещё как. Меня не шибко любят. Дама встала на мою сторону и попросила меня только извиниться. Но вот от девочек досталось - трудно найти человека с которым говорят меньше из-за бойкотов. А ведь они знают, сколько у меня эта дрянь крови выпила. - Она вас задевала? - Это мягко сказано. Ей кажется что в пансионе всё должны только и думать о том как скрыть её пристрастия... - То есть вы донесли... - Совсем нет. Я только сказала, что нет у меня на это времени и я хочу спокойно учиться. С тех пор её подружки и она сама не давали мне проходу. Сколько они мне гадостей сделали. Я подруге столько плакалась - её голос задрожал. - Oh mein Gott - Виля крепко обнял девочку за плечики и прижал к груди. Та изумилась и испуганно уперлась ладошками ему в грудь. - Вы можете плакать. Я буду просто сидеть и молчать... - Вот ещё выдумали! - она вытирала уже бегущие слëзки - Вы мне не брат или отец, чтобы при вас плакать... - Об этом не беспокойтесь. Я предложил вам услугу лишь потому что сам пострадал от того же... Я знаю как тяжело быть среди врагов и не иметь никого кто бы мог помочь или хотя бы выслушать. У меня такого человека не было. Так пусть хоть вы будете немного менее несчастны. Девушка глянула на него немного удивлённо, а затем уткнулась ему в плечо. Она плакала не долго и даже тихонько, но Виля чувствовал, как намок рукав рубашки. Он позволил себе небольшую шалость - нежно коснулся губами темненькой макушки. Она почувствовала, но не вознегодовала, а только крепче обняла своего утешителя. Быть может, она просто не поняла, но Виля был тронут такой наивностью. Он полез в карман и вытащил чистенький фуляр с вышитыми в уголке буковками «WK». Стоило девушке поднять заплаканное личико от его плеча, Вилли протянул его ей. - Оботритесь и успокойтесь. Я подожду. Девушка тут же спрятала мордашку в платок и не более чем за минуту была спокойна по-прежнему. Разве только нос и щеки были ещё красны, а мокрые ресницы напоминали стрелочки. - Благодарю вас - девушка протянула ему платок. - Оставьте себе, на память - Виля отстранил было её руку, но... Он даже сам едва понял как это произошло. Он прихватил рукою маленькую прохладную ручку и нежно поцеловал. Пальчики на ней были тоненькие и не очень длинные, с короткими малюсенькими ноготками, точно у ребёнка. От них всё ещё пахло пряниками. Дух в нём занялся, кровь бросилась к щекам. Он поднял горящий взор на свою даму. - А знаете из-за чего я дрался? - Виля прошептал и с ужасом почувствовал, что челюсть вновь начинает подводить его. - Н-не... Не зн-наю... - монгольские глазки не могли раскрыться слишком сильно, но в них несомненно плескался испуг и даже виднелись следы наступающей паники. - Я дрался за вас - Виле удалось совладать с волнением, он отдышался и продолжил своё наступление. В голове его вспыхнуло: «Сейчас. Сейчас всё узнаю. Если не отвергнет, то... Вымолю поцелуй. А если отвергнет?» - За ваше письмецо. По своему легкомыслию я обронил его, но не мог никому позволить узнать даже ваше имя, не то что прочесть... Виля обнял девицу и уже потянулся губами к её щеке, как вдруг та коротко вскрикнула, вырвалась и мигом оказалась за бочкой. - Не смейте! Не подходите... - она глядела на него из своего укрытия. Споткнувшись о какую-то садовую дрянь она жалко пискнула. Ещё бы секунда и девочка бы заплакала. - Простите, сударыня... Я никак не мог... Сударыня, я сам от себя не ждал, что не умаляет, впрочем, моей вины... - Вилли хоть и поднялся со скамейки, отрезав таким образом девице путь к побегу, но однако не смел сделать и шагу к ней навстречу. - Стойте! Молчите, ничего не говорите... Я... Я сейчас - её пальцы как-то судорожно схватились за край бочки. Вилли понял всё и подоспел как раз во время. Девица рухнула в обморок ему на руки. Сам побледнев и почувствовав как снова начинает плясать челюсть, Вильгельм усадил девицу на скамейку и попробовал легко ущипнуть её. Но этого не потребовалось - девочка уже приходила в себя. - Н-не сер...дитесь на меня, р-ради Бога - Виля достал из кармана книгу и употребил её в качестве неказистого, но какого-никакого, веера - Вам сейчас ста...ста-анет легче. Б-боже мой, я так виноват... Я сейчас сбегаю, возьму холодной воды, льду... - Вильгельм Карлович, я же просила вас замолчать. Впрочем простите, я не могу так говорить... - Можете, полное право имеете! - Виля наконец смог совладать с судорожно лязгающей зубами челюстью. - Полно, перестаньте - Алиса наконец выпрямилась и отстранила руку молодого человека, однако, не без любезной улыбки - Я могу говорить, вы позволите? - Ради Бога... - Вильгельм, вы меня так напугали... Не поймите привратно, но... Вы бы могли предуведомить меня о своëм намерении. - Я... Я думал вы откажете - бедняжка весь покраснел. - Но я бы хотя бы в обморок не грохнулась. Ладно, на первый раз прощу вам эту авантюру. Спасибо что поймали... Я уж думала что вы не нарушите мой запрет, не подхватите и я ударюсь головой... - Какие страсти! Нет, я бы этого никак не допустил - Вильгельм аккуратно обнял девушку, как бы опасаясь, что она и теперь может упасть. - Я в детстве раз головой сильно ударилась. Мне было одиннадцать - Алиса говорила уже спокойно - Садилась в бричку, не обереглась, поскользнулась на ступеньке и полетела на тротуар... Вокруг долго смеялись. - Господи... Должно быть очень больно... И страшно - Виленьку даже передёрнуло - так он был впечатлителен. - Больше страшно чем больно. Доктор так и сказал, что именно испуг может повлечь больше последствий, чем сам удар... Но кажется теперь всё хорошо... - Клянусь, что я никогда и никому не позволю смеяться над вами! - мальчик сжал крошечные ручки в своих. - Благодарю вас. Вы настоящий друг. Вы такой же хороший друг, как Варенька Винокурова, моя пансионская подруга. - Ваша похвала для меня много значит. - Но может вы желаете услышать что-то ещё? - Passons, cher ami - дабы отвести подозрения своей дамы, но одновременно и навести её на нужные мысли, Виля довольно заметно перешёл на иную тему - Не лучше ли будет нам заняться пряниками, пока они ещё тёплые? Они ели сладкое, говорили, смеялись. Виля и думать забыл о своих намерениях, поцелуях и прочем. Он казался себе невероятно остроумным, галантным, изящным. Словом, он уже был не мальчиком, а настоящим кавалером, занимающим даму. Это чувство очень кружило его. Он говорил с ней обо всëм. Для неё у него не было секретов, как для матери. Она тоже отбросила осторожность. Заливаясь смехом, девица рассказывала ему и разные домашние пустяки, и девичьи секреты. Так он, к примеру, узнал, что она едва не отважилась написать письмо (подумать только!) самому Государю, так как в 13 лет влюбилась в него без памяти. Да, он тогда, пожалуй, был ещё не столь дурен. Но вовремя опомнившись и ужаснувшись, она разорвала письмо на мелкие кусочки и всю ночь молилась. - А сколько же вам сейчас? - Некрасиво такое у дам спрашивать. Но если уж вам так интересно, то мне не так давно исполнилось семнадцать. - Мне, представьте себе, тоже. А как давно? - Месяц и четыре недели назад. Десятого числа... - Десятого июня? Странно... У меня тоже тогда именины. - Это что же мы, в один день родились? Это же чудесно! - она подскочила и прокрутилась на месте. - А можете ли вы выполнить... Одну мою просьбу? - Виля медленно поднялся со скамейки. - Какую просьбу? - девушка явно заинтересовалась. - Только дайте слово, что не будете смеяться. - Ей богу, вы меня пугаете. Скажите уже вашу просьбу. - Хорошо. Позвольте поцеловать себя. - Что? - Можно мне вас поцеловать? - Виля сжал маленькую ручку - Если хотите, то и... В щечку. - Вильгельм Карлович... - Простите меня за эти выходки, но... Правда, я очень люблю Вас. Эти слова вырвались как-то ужасающе просто. Вилли совсем не думал, что так их скажет. Он ещё не репетировал интонацию, взгляд и жест, ведь сегодня и не собирался говорить об этом. Он собирался признаться как положено, при третьей встрече. Но вдруг почувствовал, что просто не может не вымолвить драгоценное признание. К его удивлению, девушка не отпрянула от него, не рассмеялась. - Виленька...- прозвучало словно шелест капель в ночном саду. Она сама подошла ближе, положила ладошки по обеим сторонам его лица и быстро приникла губками к его лбу. Виля прикрыл глаза. Поцелуй более походил на благословение. «Провалиться мне на этом месте, если она не ангел!» - мысленно воскликнул Виля и довольно неловко схватил девицу повыше локтя. - Нет-нет, Виля, не стоит - тот же шёпот, поцелуй исчез. - Вы чудо... Алиса Андреевна, позвольте... Совершенство - Виля уже не владел собой и стремился только приблизить к себе чудное создание. - Уберите руки - спокойно, но твёрдо и чётко прозвучал приказ. Девица сбросила руки мальчика со своих плеч - Воспитанные молодые люди так себя не ведут... В её глазах было столько строгости, как ни у одной классной дамы. Может быть от того, что не было ни капли презрения. Был лишь благородный укор, точно она увещевала младшего братика или совсем неразумного малыша. Виля в немом восторге, смешанном с сильным стыдом, склонил голову. - Прошу Вас, простите меня... Пелена какая-то... - Ну что вы? - она опустилась на скамейку, мигом смягчившись - Такое у мальчишек случается... - «У мальчишек»? Прошу вас подбирать выражения - Виля смущённо прятал лицо. - Вот как? Я в чëм-то не права? Растолкуйте. - Когда барышня подходит так близко... Я думаю, ни один мужчина не удержится, не то что мальчик... - Ах вот как? Значит я во всëм виновата? В том что вам, коль мёд есть - так и ложку подай! Нет уж, извините - она отошла и встала поодаль, скрестив на груди руки. Такой совершенно ребяческий жест сработал безукоризненно. Виля подлетел к ней и обнял за плечи. - Простите меня, пожалуйста - Вилли развернул девушку к себе - Я не должен был такого говорить. Разумеется,нет оправдания человеку, что не способен держать в узде свои желания. Есть у меня ещё надежда? - Надежда всегда есть, но я прощаю. - Какие странные слова - Виля почесал затылок. - Да, немного не по-русски, но точнее выразиться не могу. Девушка села на скамейку и продолжила как ни в чем не бывало. - Вот кстати о языке. Вы же немец, судя по фамилии... - Русский немец, мадемуазель - скорый взгляд Вили отвлек посторонний предмет - божья коровка на кофейном платьице. - То есть вы не знаете немецкого? - Это значит что я родился в России. И мой родной язык русский. Но мои родители оба немцы. И немецким я владею так же хорошо, как и французским... - А можете мне сказать что-нибудь на немецком? - Охотно. И Виля прочитал ей свои собственные стихи. Написаны они были по поводу самому пустяковому - вихрь прошёл ночью по их саду в именьи и сбросил с груши все плоды. Правда, маман Кюхельбекер долго возмущалась. Виля же старательно изобразил эту ситуацию в стихах: в траве лежит подбитая с одного боку и начинающая подгнивать обреченная груша, рядом примирившиеся с той же участью её сестры, потрепанное дерево и расстроенная барыня на крыльце. Алиса долго вслушивалась в чудны́е строки незнакомо звучащей речи. Она точно в самом деле пыталась что-то понять. - Я ничего не поняла. Но это красиво. - Благодарю, что попытались. - Как же приятно, наверное, знать много языков. Я вот только двумя владею - мне и того много. Учителя сказали, что расположения нет. Это, верно, стихи? - Верно. - Чьи же? - Мои. - Неужели? Так вы поэт? - Поэт. - А что же вы не вложили мне в письмо стихи с признанием - девочка усмехнулась и румянец запрыгал на щеках и носу - Так теперь и непоэты поступают... - Буду откровенен. Я пытался написать вам стихи: пробовал пять раз и ничего не вышло. Получается настолько пресно и пошло, что самого в уныние... - Тогда объяснитесь мне в прозе. Вы не бойтесь, я пойму. - Ну это мудрено - Вилли развернулся к даме, немного помолчал и начал тихо - Знаете... Мне всегда казалось, что я буду всегда очень волноваться. Но это не так. Я волнуюсь не всегда. Он замолк. Ему вдруг показалось сказаное очень глупым. - Вы молчите? Вы ведь что-то ещё хотите сказать? Вы не докончили. Если вам кажется моя просьба унизительною, то... - Нет, что вы, совсем нет! Влюблённые должны говорить о чувствах... - Но заметьте, я не прошу от вас романического объяснения. Я прошу просто сказать о том что вас волнует. Я должна знать как поступать дальше. Чтобы мы оба были счастливы... - Хорошо, я попробую, хоть это затруднительно. Я даже с маман о таком не говорю... Усмехнувшись собственной наивности, Виля продолжил. - Я ошибся. Волнение охватывает меня только когда вас нет рядом. Я... Я ночь до нашего свидания провёл обдумывая всякие мелочи. Как я подойду, что скажу при встрече, подам ли руку - я только теперь понял насколько это бесполезно. Я ведь, в конце концов не герой романа, который обязан в каждом слове и жесте изображать возвышенные чувства? - Конечно, Боже упаси! Хотела бы такое поглядеть - пошла бы в театр. - И то правда. Если говорить всю правду, я продумал за ночь все случаи. Их завершением всегда был поцелуй. - Получается, что не так уж это бесполезно. Я же поцеловала вас в лобик. - Да. Меня ещё утром туда же маменька поцеловала... - Вот видите. А вам хотелось всего и сразу? - Нет, я предполагал что вы не захотите. Будь я девицей... Я бы тоже, наверняка... - Благодарите Бога, что вы не девица. - Я не о том. Некоторые умники теперь пишут о том, что чтобы сохранить любовь в браке, супруга должна каждый день «изумлять». Чем угодно! Платьем, беседой, постель - последнее средство. Vous me pardonnerez, charmante dame, n'est-ce pas?  - Не беспокойтесь, я понимаю. Стало быть вы, как представитель «сильной половины человечества», с этим не солидарны? - Отнюдь. Я считаю, что или эти мужчины - малые дети, что постоянно нуждаются в развлечениях. Или они вовсе не видели женщин и ими не интересуются, что в наш прогрессивный век вполне возможно... Оба посмеялись. - Или они просто ненавидят женщин. - И это может быть. Так о чем я начал? Ах да! Эти господа искренне уверены, что женщина безобразна, если не затянута в корсет, не разряжена в тюль рублей на тысячу и не воркует по французски. Мой батюшка, царствие ему... А впрочем, к чёрту, кажется, был из таких. Я искренне уверен, что моя любимая для меня будет прекрасна всегда. - Про тюль за тысячи рублей вы очень верно подметили! Мы с маман говорили папá, что если мы возьмём на платье не муслин, а его подделку, то только выиграем. Дело в том что он хоть и очень быстро, но красиво выцветает. Если молодой человек по ткани считывает стоимость женского платья, то сам собою возникает вопрос о том нужна ли ему женщина вообще. И мало того что это полотно можно будет принять за новое платье, если только перешить. Им ещё можно будет прелестно обить подушки! - вдруг она оборвала речь и подняла на юношу виноватый взгляд - Вы извините меня. Я забылась... Вам же не слишком интересно ослушать о тряпках? - О ваших тряпках я могу слушать сколько угодно - Виля уже вновь начал двигаться к девушке - Мне интересно всё о чем вы думаете. Не бойтесь показаться мне глупой. Об умном успеем наговориться в письмах, а при встрече лучше говорить о важном, даже если это важное - домашние пустяки. - Так о чем это вы говорили? К чему тут были умники? - Не бойтесь, я не забыл. Из этого следует, что женщине стоит сильно постараться чтобы угробить своё здоровье и стать безобразной. В то же время безупречное здоровье мужчины не гарантирует ему привлекательность. Делаем вывод: женщина имеет право испытывать отторжение при слишком настойчивом внимании со стороны любого мужчины, ибо он не в состоянии достигнуть того уровня прекрасного, какого требует от неё самой. - Не соглашусь с вами. Тут не в красоте дело. Тут просто здравый смысл. На практике, если кавалер настойчив, то он и не настроен на отказ. Это просто выработано природой. Женщина всегда с некоторой настороженностью относится к вниманию. Поэтому девочек учат правильно выслушивать комплименты. - Вас учат и этому? - А то как же? Сперва нужно посмотреть на обстоятельства, возраст, чин, есть ли ордена, семья, земля, сколько душ крестьян, был ли за границей, штатский или военный - только потом ответить. - То есть вы и на мои комплименты... - О нет, вы - другое дело - девушка положила аккуратную головку ему на плечо. Виленька просиял. - Сударыня - Вильгельм с наслаждением прижался щекой к мягким волосам. Они ненадолго замолчали. Всё было сказано. Они только держались за руки и пытались узнать - не бьются ли сердца их в унисон... - Вильгельм Карлович, мне очень жаль, но мне скорее нужно назад. Наше свидание должно окончиться. - Конечно, сударыня - Вилли неохотно поднял голову и выпрямился. - Ближайшие дни мы свидеться не сможем. Пишите мне - девица поднялась со скамьи. В её голосе действительно звучало огорчение. - Буду с нетерпением ждать новой встречи. Благодарю за пряники. Я даже вряд-ли соглашусь делиться ими с товарищами. - Не жадничайте - мы ещё что-нибудь испечем - Алиса была польщена, что выразилось в обоятельном румянце, очень ей идущем - Так я побегу? - Позволите один поцелуй? Девочка засмеялась, крепко обняла Вилю и он почувствовал тёплые губки на своей щеке. Затем она отпрянула и что есть сил помчалась к дому в глубине сада. Виленька ещё успел разглядеть белую пену нижних юбок, мелькающие чёрные туфельки и сверкнувшие на него с крыльца серые глазки. Затем он сам направился к забору.