Однажды в декабре

      Исправлять давно минувшее очень легко, надо просто вовремя подумать о будущем.

Э. Юдковский

      Она бежала с кремовой булочкой в одной руке и баночкой бананового молока в другой. Времени было в обрез. Она уже нарядилась в леотард и обвязала вокруг пояса юбку, выбеленные волосы собрала в гульку и закрепила розовым скранчем. Сбоку болталась спортивная сумка с пуантами и одеждой. Тренировка должна была начаться вот-вот, но ей нужен был этот перерыв, нужна была эта дверца.       Зелёная дверца со стеклянной витриной и высеченным на ней золотым ковшом, и такими же золотыми буквами, складывавшимися в название «Большая Медведица».       Волшебная дверца. Дверца из её мира в его мир. Менее изящный, менее утончённый, менее… придирчивый. Колокольчик звякнул, когда зелёная дверь с шумом распахнулась, и в библиотеку-кафе влетела расторопная, дышащая паром и разрумянившаяся после бега на морозе посетительница. Тут было тесно, все немногочисленные места оказались заняты, как обычно. Но никто не спешил, никакой официантской суеты и излишнего шипящего шума со стороны кухни. Посетители, окружённые стеллажами книг, ютились в креслах за столиками с чашками какао или кофе и занимались кто чем, пока за двумя небольшими имевшимися в кафе окошками иссякал официально самый морозный день в году. Снежок шёл едва-едва и обещал скоро совсем прекратиться. Улицы были покрыты тонким полупрозрачным полотном. — Где он? — сквозь одышку проговорила Розэ, забираясь за барную стойку. — Сегодня его смена.       Барменша, Ли Хэи — тридцать четыре года, разведена, есть сын семи лет, опасности не представляет — окинула посетительницу беглым взглядом и вернулась к приготовлению своего «сникерсного» капучино. Эта штучка в последнее время вскружила тут всем головы; Хэи в готовке кофе могла сравниться с ведьмой с котлом и вообще в своих барных угодиях превращалась во властную фигуру, чересчур отлично знавшую своё дело и чересчур отлично об этом осведомлённую. — На раздаче, ждёт заказ, — ответила Хэи сиплым голосом курильщицы, — опять его отвлекать пришла? — Хэи, я тебя умоляю, — Розэ уже вовсю жевала свою кремовую булочку и пыталась проткнуть трубочкой крышку из фольги на бутылочке молока, — у меня буквально десять минут, просто забежала спросить, как у него дела. — Как у него могут быть дела? Он работает, как обычно. Я передам, что ты заходила. — Ты что, почтовый голубь? Спасибо, конечно, но я сама у него спрошу, — активно жуя, посетительница скорчила барменше недовольную мину, — мне бы это от него хотелось услышать!       Хэи вздохнула, поставила готовую чашку на блюдце, чтобы её позднее забрал официант. На капучино был изображён ковш из семи звёзд. Один из стандартных здешних рисунков. Ещё Хэи иногда изображала снежинки, лебедей, лошадей — какую угодно флору и фауну. Вдруг она гаркнула: — Мой «сникерс» забабахать тебе? — ох, если бы ещё не эта её сельская манера. — Пока у меня вдохновение, а то скоро он мне уже надоест.       Жадно жуя с набитым ртом, Розэ активно покивала головой. Барменша снова испустила ленивый вздох и принялась за приготовление очередного шедевра. Ровно в этот миг из зоны раздачи выбежал белокурый мальчик в чёрном фартучке и с подносом в одной руке. — Ты просто прелесть, — торопливо выпалил он Хэи, хватая готовый капучино и водружая его на поднос к другим тарелочкам, как вдруг заметил посетительницу и тут же притормозил, — о, ты здесь!       Розэ всё ещё жевала. Бесшумно посмеявшись и неловко прикрыв губы, она снова покивала. Потянулась к банановому молоку, чтобы запить. Чимин, безо всяких усилий держа на пальцах одной руки поднос, полный блюд, осматривал подружку с головы до ног. Прошёлся глазами по её длинным ногам в тонких белых колготках, торчавшим из-под пуховика худыми палками, по голой светловолосой голове безо всяких головных уборов, по беспардонно расстёгнутому вороту куртки, оголявшему шею и ключицы — и неодобрительно нахмурился. — Хоть бы куртку сняла, прежде чем жевать садиться! — цокнул он. — Ты на репетицию?       Активные кивки. Вместе с тем посетительница пила молоко из трубочки. — Почему раздетая?       Безразличный мах ладони. — Приготовить тебе пасту? У нас креветки остались, шеф с удовольствием…       Яростные отрицательные махи головы. Объедаться под завязку перед репетицией — плохая идея. Ким Дженни — малиновая помада, полчище поклонников, наигранный смех и умение стрелять глазками, «слава богу, не знает, кто такой Пак Чимин» — только и ждала, чтобы прима школы допустила какую-нибудь ошибку. — Как хочешь. Я сейчас приду. Хэи, приготовишь ей свою штучку? — наклонив голову, чтобы видеть барменшу из-под висевших вниз головой пухлых бокалов для красного вина, попросил Чимин. — Ей такое понравится. — Я уже, — коротко ответила Хэи, орудовавшая над напитком спиной к стойке. — Правда?! Я люблю тебя! — обрадовался Чимин и бросился исполнять заказ.       Розэ невольно нахмурилась, бросая ему в спину неопределённый взгляд. «Что за привычка: произносить такие серьёзные слова направо-налево?» Она развернулась обратно к стойке, положила рядом пустую этикетку из-под булочки и хлебнула ещё молока. Казалось невозможным, чтобы кто-то из них говорил подобные слова друг другу. Вернее, возможным, но именно в таком смысле, в котором они прозвучали только что. Безлико и простодушно. Но всё же не всегда было так?       Тогда, у ёлочки в его скудно обставленном номере между ними определённо пролетела искра. Она витала ещё какое-то время и уже в Сеуле, когда они встретились в парке в Итэвоне. У неё были каникулы, разве что приходилось лепить вазы и продолжать ходить на верховую езду и балет, а он скитался с подработки на подработку и, как выяснилось, едва оплачивал себе курсы для поступления в университет. Свободное время они проводили вместе.       Искра потухла с первого же дня, как ей пришлось возвращаться в школу. Тогда стало слишком очевидно, до чего они разные. Она рассказывала ему о её соревнованиях с Ким Дженни из балетного кружка, о ворчливой маме, холодном папе и капризном брате, а он делился с ней изнурительными, безвылазными трудностями и неважными успехами в поисках Пак Хиджин. Вернее, женщины, представившейся как Пак Хиджин: она отдала Чимина в приют, когда он родился. Никаких документов не было: молодая мать не хотела, чтобы её узнали. Но имя сыну дала сама, его люлька была подписана.       Два мира, две реальности — крысиные трущобы и надзвёздная вышина.       Они стали убираться друг к другу из своих повседневностей, когда те чересчур изматывали. Мама Розэ знала про Чимина, и ему всегда были рады в доме Паков, даже Дасон проникся к «дружку Чеён» уважением. Как-то раз, когда у Чимина появилась подработка, связанная с перевозкой груза в Пусан, а также шабашка на целых две недели там же, в порту, Розэ взяла его кота к себе домой на передержку. Когда Чимин вернулся в Сеул и пришёл за пушистым другом, Дасон устроил истерику: он успел привязаться к животному. Про «Рози» тоже знало большинство из окружения Пак Чимина. Она прилетала белой птицей, воздушная и одухотворённая, раздавала бесплатные билеты куда-нибудь, дарила вазы, салатницы и прочую посуду, которую делала сама на гончарном кружке. Повара её кормили, бармены готовили «сникерс», прорабы угощали дешёвым растворимым кофе с печеньем или хот-догами, маникюрщицы в салоне красоты обновляли ей ноготки (в салоне Чимин работал массажистом… как-то раз Розэ проверила его умения на себе, целый час она провела в нервном напряжении, пока он мял ей ноги).       С их знакомства прошёл целый год, и ветер задул искорку давным-давно, но в сердце Розэ по-прежнему колотилось неуёмное чувство к Чимину, с которым она ничего не могла поделать. Она любила его непоколебимый труд и его непоколебимую улыбку. Конечно, спустя год дружбы, спустя все подстраховки друг друга в трудную минуту, срывы, слёзы и разделённые откровенности она знала, что улыбка эта стоила ему огромных усилий, но силы у него были всегда. Пак Чимин был очень сильным. Она его безмерно уважала, а он о ней безмерно переживал. Она излишне внимательно разглядывала оливку, которую он обсасывал губами после выпитого мартини. А он следил, чтобы она надевала под свои казаки тёплые шерстяные носки, потому что в этих свободных сапогах якобы слишком гулял ветер.       Как-то в июле, после пышного званого ужина в её день рождения, с которого она сбежала, утащив бутылку Дом Периньона и канапе двух видов: с икрой и с креветками, — они сидели на вершине ступенек в очень крутом проулке, и он со смехом осыпал её причитаниями об ужасном, ужасном свидании, с которого только что увильнул. Таких у него бывало немало, и Розэ обо всех знала, но в деталях он ей рассказывал только о плохих. О хороших, тех, которые переходили во что-то большее, Чимин почтительно умалчивал, ограничивался только скупой непосредственной информацией, что они были. Успешные связи случались у него нечасто, за те полгода их было всего две — это на три неудачные попытки познакомиться. Но и двух ударов ножом по сердцу вполне достаточно, чтобы то истекло кровью. Некто третий обещал появиться в любую секунду, и Пак Чимин этого третьего перманентно искал.       Розэ тогда, июльским вечером смаковала во рту шампанское и смотрела в исход улицы в самом низу, молча слушая рассказ Чимина. Дома творился ад в виде друзей родителей и их детей, большинство из которых были одноклассниками Розэ или учениками её школы. Всё бы ничего, если бы не вишенка на торте в виде Ким Дженни. Как только эта звёздочка появилась на пороге дома Паков, вся с макушки до пят в Шанель, чтобы никто не забывал, чьим амбассадором она стала в девятнадцать лет, празднество завертелось вокруг неё, точь-в-точь вихрями конфетти. Розэ долго сидела на диванчике в углу, в компании Пак Джихё и Ю Чонён, школьных подружек, прежде чем убраться к Чимину. Джихё, мама-утка компании, сердобольно уговаривала её хоть что-нибудь съесть, а Чонён, отгородившись от мира наушниками, играла в Пабг на телефоне. Это было уныло, не в их духе. Джихё больше волновали проблемы желудка, чем проблемы душевные, а Чонён шла на Корону, ей было не до всего этого.       Убегая с Дом Периньоном и закусками, Розэ лелеяла в сердце вечер, который проведёт со своим знакомым золотистым ретривером. Но тот, как обычно, варварски отступал от сценария, который она себе нарисовала. При этом он пребывал в таком святейшем неведении, что было непонятно, хочется ли зарядить ему в его ухмыляющуюся физиономию или оставить же на ней кучу следов помады. «Что я за дурочка, — колыхалось в её уме, — может, сдаться?»       Когда Чимин умолк и тоже принялся смотреть перед собой, потягивая напиток и приятно жмурясь, Розэ произнесла только: — Я сегодня перекрасила волосы в белый, — она опустилась локтями на колени и протянула вперёд руки, — а ты даже не заметил. — Почему это? Заметил, конечно. Решила закосить под меня? — Вообще-то, да. — Тебе очень идёт. Да ты и всегда была красавицей. Всё-таки официально сменила имя, кстати? Я видел в соцсетях, но там вообще какая-то каракуля с ударением на «е». — Шум поднялся уже сейчас, представляешь? — хмыкнула Розэ. — Родственники удивляются, как это так: не Чеён, а Розанна — как будто и не знали, что это моё новозеландское имя. В соцсетях я сменила всё на Розэ, — это псевдоним и нейтральное короткое имя. — Вот я про него и говорю, ага.       Он ненадолго умолк. И она отлично знала, о чём он думает в эту самую секунду. «Ну и причуды у вас, богатеньких». Это вызвало у неё невольную улыбку. Ей нравилось, что облачко мыслей, клубящееся над его макушкой, не представляло из себя никаких шифров и было крайне простым для понимания. Никакая телепатия не нужна, чтобы проникнуть в эту голову. — Ну, для меня разницы никакой нет, Чеён или Рози, — игриво подначил Чимин, — вот только этим смешным пафосным именем с блога я тебя звать не собираюсь.       Она ответила ему медленным, нарочито снисходительным взглядом. Вообще-то, родители тоже не поняли, что это за Розэ такое. К слову, «богатенькие» с её решения избавиться от корейского имени недоумевали не меньше, если не больше, но ей было всё равно. В этот же раз она вздохнула, мотнула плечом и сказала: — Зови меня, как хочешь.       «Тебе можно». — Я хотел тебя развеселить, — бодро отрапортовал Чимин, вдруг подскакивая на ноги, — чтобы поднять тебе настроение немного перед моим сюрпризом. Но раз уж ты всё равно кислая, ничего не поделаешь. Пошли так. — Куда? — удивилась Розэ, но вместе с тем тоже стала медленно подниматься, прихватывая бутылку. — Какой сюрприз? — День рожденческий, конечно же. Не думала же ты, что я ничего не подготовил? — Ты же сказал, что забегался и забыл… и подаришь чуть позже… — И ты поверила? — он игриво ухмыльнулся. — Давай сюда сумку и бутылку, и идём.       Только Розэ решила, что день испорчен бесповоротно, как Пак Чимин вновь вдохнул в него жизнь. Заражаясь его воодушевлённой улыбкой, она последовала за ним. Вдвоём они побежали в неизвестном направлении. Она шла беззаботно и беспечно, не разбирая улиц и доверяя фигуре перед собой. Воздух был тёплый и разнеженный, как мёд, и у неё приятно горели щёки.       С самого начала Розэ ужасно обиделась на Чимина. Он заставил её тащиться чуть ли не в другой конец города, потому что в этом самом квартале у него якобы проходило свидание. И это в её день рождения — идти туда, где он развлекался с другой, подстраиваться под какую-то незнакомку. Пока ехала сюда, она чуть не плакала. Пока слушала рассказ о свидании — поняла, что сил не осталось даже для слёз. Но Чимин, как обычно, просто не мог дать ей повод разочароваться, это был бы не он. Разумеется, он заманил её в этот квартал под выдуманным предлогом, чтобы на самом деле показать сюрприз, который готовил.       Пока они бежали, то ускоряя, то замедляя ход, глаза Розэ снова стало пощипывать, на этот раз от переизбытка чувств и от шампанского. Чимин привёл её к крохотному коттеджу, который, как выяснилось, он арендовал. Внутри ждали Чонён и Джихё, с самого начала подозрительно мало поддерживавшие её негодования по поводу званого ужина. Розэ должна была догадаться. Стены были стилизованы под пляж, всюду стояли шезлонги, тут даже была картонная статуя загорелого сёрфингиста в одних плавках и с прессом. Плакат над небольшим столом с едой гласил: «Типа Гавайи». — Мы уже полгода знакомы, — хохотнул тогда Пак Чимин, — и ты всё рвёшься на свои несчастные Гавайи. Сначала Лиллехаммер и мой Пак Сэхён, потом наказание от твоих родителей и целые каникулы дома. Я решил, что надо организовать тебе твои Гавайи на день рождения, хотя бы такие!       Розэ оббежала место, озираясь на каждую чудную деталь, и зашлась очумелым смехом: немного пьяным, но очень искренним — и слёзы всё-таки заполонили ей глаза. Она бросилась на шею Чимину, наконец решая окончательно и бесповоротно, что это оно, то самое, о чём сложено столько песен и написано столько книг. Прежде он был маленьким секретом её девичьего сердца, и она только изредка приоткрывала эту шкатулку, чтобы взглянуть на своё чувство одним глазком. Теперь же оно сияло во всю мощь, уверенное и непрошибаемое, как ослепительный столп света.       В детстве, в Мельбурнской школе Розанна Пак была известна как самая популярная и самоуверенная девочка в округе. Как-то она просто подошла к нравившемуся ей тогда мальчику, звонко заявила о своих чувствах, и всё было готово. Теперь Розэ решила, что та девочка возвращается. Они провели её восемнадцатилетие на Типа Гавайях, шутя, разговаривая и плескаясь в бассейне, и она вернулась домой под утро, с не унимающейся шальной улыбкой на губах. За пазухой был спрятан подарок: винтажная музыкальная шкатулка с маленькой балериной, танцующей под «К Элизе» — а на уме укреплялось твёрдое намерение заставить своего золотого ретривера обратить наконец на неё внимание. Она, как помнилось, думала о чепухе, составляла «план соблазна». С этой мыслью она прошла в комнату, поставила шкатулку на трельяж и уселась перед зеркалом, чтобы стянуть ювелирные украшения.       Строгая женская фигура появилась на пороге её комнаты незаметно, как тень. Заметив её в отражении, Розэ вздрогнула, но быстро спохватилась и продолжила расстёгивать серьгу. — Где ты была? — спросила Санри скорее устало, чем строго. — С Чимином, Чонён и Джихё, они подготовили для меня сюрприз. — Ты ушла никого не предупредив, — в голосе матери зазвучал металл, — представляешь, каково мне было, когда гости стали спрашивать, куда ты подевалась, а я не смогла им ответить? — Я должна была предупредить, — Розэ стянула серёжку и отправила её в шкатулку, — наверное, я забыла. Извини.       Она потянулась ко второму уху. — Нет, ты не забыла. Ты знала, что я никуда тебя не пущу, и потому предпочла уйти молча. Иногда ты бываешь капризной, упрямой и эгоистичной, да, но это было чересчур даже для тебя.       Пальцы Розэ застыли на застёжке серьги. Она невольно помрачнела, смерила мать холодным взглядом через отражение. Та, в свою очередь, тоже стояла ощеренная. Нет, Розэ вовсе не собиралась выслушивать нотации. — Здесь была моя главная дублёрша, Ким Дженни, — звонко клацнула она, — уверена, она отлично справилась с моей заменой. — Ты знаешь, что я не могла не пригласить её. Мы дружим с её родителями, это было бы невежливо. Тебе я тоже рекомендую не кичиться так и дать девочке шанс. Она не виновата, что она так хороша. Зависть — смертный грех, Розанна. — Она лучшая не во всём, — прорычала Розэ, — будь она лучшей во всём, примой была бы она, а не я. И ей не пришлось бы так плотоядно на меня смотреть, ждать моего провала, как манны небесной! — Это просто школьная постановка балета! Вырастешь ты наконец или нет? Она спрашивала, где ты, приготовила подарок! — Прилюдно, скажи же? Намеренно подошла и во всеуслышание спросила, куда я делась? Ха! Ты правда не понимаешь или придуриваешься? В самом деле не замечаешь клыков под этой овечьей шкуркой?       Санри заставила себя сделать глубокий вдох и стояла молча, а Розэ вернулась к своей серьге. — Где ты была с Чимином? — На Типа Гавайях. — Что?       Вспомнив об этом, Розэ задумалась и в конце концов снова невольно усмехнулась. Она даже как-то вдруг подрастеряла пыл. Перед глазами возникали недавние сцены из коттеджа, мокрые белые волосы Чимина, его пухлые губы совсем близко, пока он помогал Розэ достать из волос запутавшуюся в них подвеску в виде маленького ангелочка. — Он снял коттедж с бассейном, и мы притворились, что это Гавайи. Джихё и Чонён тоже участвовали, мы там были все вместе, — у неё на душе вдруг стало так тепло, что ссориться расхотелось. — Слушай, мам, извини, что так обошлась с твоим ужином. Но я так здорово повеселилась там! Это было для меня, а не для остальных, ты понимаешь. Ты бы меня не пустила, а мне это было надо.       Санри не ответила, молча наблюдая, как серёжка отправляется в шкатулку, а дочь тянется к застёжке цепочки на шее. — Разве Чимин не знал, что у тебя званый ужин? — наконец вздохнула мать. — Знал, он меня и ждал гораздо позднее, я же сама к нему ушла. А так, я ему ещё давно обещала, что мы встретимся во что бы то ни стало, даже если будут планы. Он думал, что всё в порядке. — Да, он хороший мальчик… знал бы, что подставляет меня, и не дал бы тебе улизнуть. — Вот уж извини, — хмыкнула Розэ, снимая цепочку, — но я ему важнее.       Наступила очередная молчаливая пауза. Розэ с мягкой полуулыбкой смотрела на крохотного серебряного ангела в своих пальцах, а мать пристально всматривалась в её мечтательное лицо через отражение. Какое-то время она не решалась, но всё-таки наскребла смелости и заговорила: — Знаю, я слишком много раз задавала этот вопрос. Но на всякий случай удостоверюсь ещё раз. Ты ведь будешь умницей и в один прекрасный день не заведёшь с ним интрижку, правда?       Розэ оторопела. Пальцы на подвеске невольно сжались, хватка отвердела. Она бросила матери резкий взгляд. И вправду, этот вопрос звучал очень часто, до того часто, что начинало действовать на нервы. Обычно в ответ Розэ беззастенчиво врала, чтобы избежать скандалов. Но что-то щёлкнуло в ней в тот день, что-то важное. Она решила больше не прятать своё чувство ни от себя, ни от мира. Утвердить его, вынести за пределы тайного осознания, сделать реальным. А потому на вопрос матери она не ответила и принялась укладывать цепочку в шкатулку. — Чеён? — голос Санри тут же стал натянутым, в нём появилось напряжение. — Розанна. Что до твоего вопроса… сдаюсь, ты меня подловила. Всё серьёзно, даже очень.       По вздымающейся груди матери она поняла, что дело плохо. Лицо той было искажено тревогой, некрасивой, невежливой тревогой. Такой, какую ангел вроде Пак Чимина уж точно не заслуживал. — Пожалуйста, не говори, что вы уже… — Нет, — перебила Розэ, — он ничего не знает. У меня это к нему… не взаимно. — Я знала, что рано или поздно этим кончится, — Санри прошла в комнату и стала беспокойно вышагивать туда-сюда, — знала, что одной дружбой тут не обойдётся. И какая может быть дружба, когда он так красив! Надо было рубить это на корню.       Розэ развернулась к ней на пуфике, обращаясь в такую суровую злость, какая даже с ней случалась крайне редко. — Вот тебе и «хороший мальчик», да? — закипая, прогудела она. — Как некрасиво, мама. — Прекрати паясничать. Ты прекрасно знаешь, что у вас не может быть никакого будущего. Ещё год назад ты сама говорила, что за человека ниже своего круга замуж ни за что не пойдёшь. — Во-первых, я и не думала о замужестве! Мне только исполнилось восемнадцать лет! Во-вторых, он лучше любого из моего круга, эти дети ему и в подмётки не годятся!       Санри схватилась за голову и пронзительно охнула, продолжая ходить взад-вперёд. Дочь не соврала, всё действительно было серьёзно. — Да откуда же ты знаешь? — простонала мать наконец, становясь перед ней. — Ты на них и не смотришь! Надо было сразу понять, предотвратить, — она пустилась наворачивать круги. — Я пригласила столько симпатичных молодых парней на её день рождения, а она кинулась к нему…       Розэ скривилась. Что ей были эти мальчишки с альбомными улыбками и трастовыми фондами? Они ничего не смыслили в настоящей жизни. В глазах у них было плоское мелководье, в которое никак не нырнуть, а если уж и нырнуть, то тут же расшибиться — совсем не то, что глубокие чёрные глаза Пак Чимина. Они выдавали в нём с потрохами серьёзного мужчину, сколько бы он ни рядился в робу простачка и сколько бы ни прятался за шутливой ухмылкой.       У этих же сынков под копирку была одна и та же история. Все они горевали от медленно завязывающейся вокруг шеи петли в виде ответственности за дело родителей, все для утешения курили травку и занимались другими непотребствами, все ненавидели своих папаш.       Пак Чимин, он был другой. У него вместо прошлого были сплошные непроходимые баррикады — он бродил по ним, точно заблудившийся котёнок, взывал в непроглядный туман прошлого: «Кто я такой?» — и даже не понимал, что он безо всяких ответов уже был кем-то. Кем-то очень ей дорогим. Кем-то замечательным. Как бы ей хотелось, чтобы в своих поисках он просто вдруг причалил к её берегам, чтобы упал в её руки и наконец почувствовал себя дома. Почему нет?       Разве она плоха? Чем она так уж плоха? Чем она плоха?       Санри, судорожно размышлявшая над проблемой, решительно встала напротив дочери и выдала самым официозным голосом: — Рози, знаю, думать о будущем не хочется, когда в настоящем так хорошо и приятно, но рано или поздно вопрос всё равно встанет. Лучше ответить на него со всей честностью сейчас, чем тогда, когда ты привяжешься к нему бесповоротно, и станет по-настоящему больно его терять. — Я не хочу уроков по романтическим отношениям, — нахохлилась Розэ, — я сама знаю, что для меня лучше. Справлюсь без твоих наставлений. — Почему? — сокрушалась мать, всплеснув руками. — Почему бы и не послушать наставления? У тебя в этом больше опыта, чем у меня? — Потому что для нас с тобой одни и те же вещи значат разное! — рыкнула Розэ. — Я и ты — разные! — В некоторых вопросах не бывает никаких «я и ты», они фундаментальные и для всех работают одинаково. Посмотри на себя внимательнее. Украшения от Тиффани, платье от Валентино и туфли Маржела из ограниченной серии — вся ты, начиная с причёски и заканчивая последней ниткой на одежде обойдёшься ему в десять зарплат. Ты помешана на собирательстве обуви, привыкла проводить каникулы в зимнем домике, и ты, в отличие от меня, никогда даже не знала другой жизни, чтобы мочь осознанно выбирать. Думаешь, он сможет обеспечить тебе всё это? — Да о чём ты, в конце концов? — отплевалась Розэ, с негодованием морщась. — Я что, по-твоему, всю жизнь собираюсь сидеть в каких-то приживальщицах? Я сама себе всё обеспечу, и себе, и ему, если понадобится! — О, поверь, любовь, в которую женщина вкладывает больше, чем мужчина, обречена на провал.       Розэ вскочила с пуфика и двинулась к двери, шикая: — Не хочу больше слушать этот бред. Я не собираюсь мериться ни с кем, кто чего привносит больше, но даже если предположить, что я попыталась бы чересчур взвалить на себя груз, этот парень мне бы этого просто не позволил. За это я его и люблю — да-да, ты не ослышалась, люблю. Он старается просто так, а не потому что так надо, — она круто развернулась у порога, тем самым приглашая мать пройти к выходу. — Если понадобится, хоть сожгу всю свою коллекцию обуви. И на Гавайи больше никогда готова не летать, потому что на Типа Гавайях мне с ним намного лучше.       Санри смотрела на неё обречённо. Но в конце концов не нашла ничего лучше, чем просто направиться к выходу. Розэ закрыла за ней дверь и только после медленно и дрожа выдохнула, явно ощутив, как пульс колотится в лице. «Какой-то дым без огня», — подумала она. Чимин даже чувств её ещё не принял, а мать повела себя так, будто они назавтра собрались венчаться. Розэ прикрыла лицо руками — сложно, вот так открыто утверждать своё чувство было очень сложно, а ей, ко всему прочему, пришлось за него ещё и в словесной битве участвовать. Но она в ту ночь всё для себя решила, и перепалка с матерью только подогрела её пыл.       Так казалось в ту ночь, да… решимости было хоть отбавляй. Но прошло полгода, а воз был и ныне там. Теперь, шесть месяцев спустя Розэ сидела в «Большой Медведице» ровно в том же положении, в каком была. Чимин, срывая с себя фартук, уселся с ней рядом и кивнул: — Так, давай-ка с самого начала. Ты почему раздетая? — А ты мне не мамочка, — Розэ с важностью отпила только что подплывший к ней на блюдечке «сникерс», — мне не холодно, я закалённая. — Говоришь, репетиция? — Йес. — Жизель? — Йес. — Как там твои па? — Уже лучше. Ким Дженни перебьётся. Роль окончательно утверждена за мной.       Розэ сделала ещё один преисполненный картинной жеманности глоток. Чимин, наблюдая за ней, подозрительно сощурился. — Ты говорила вчера, да, — отрешённо пробормотал он и тут же добавил уже более резво, — чего рожи корчим? — Ты забыл про кое-что. — Про что?       Розэ демонстративно отпила кофе. Чимин безутешно рассмеялся. — Начинается лето в деревне! Говори давай, не испытывай меня! — Сегодня ровно год и одиннадцать дней, как мы знакомы. Можно сказать, круглая дата. А ты в ус не дуешь.       Чимин вытянулся в лице. Потупил глаза. Нахмурился. Немного потужил головой, как обычно. — Год и… — задумчиво пробубнил он, как вдруг его осенило, и он звонко хохотнул, — год и одиннадцать дней? Да ты сама забыла! — Что ж, я хотя бы вспомнила! — воскликнула она, впрочем, смягчившись до ответной улыбки. — И что, какие идеи? — А никаких, — аккуратный глоток кофе, — зачем, раз дата такая несущественная? — Рози, не беси меня. Ты знаешь, я не терплю, когда ты вот это своё начинаешь, — вопреки словам, он наклонился к ней, ухмыляясь во все зубы.       Розэ поставила чашку перед собой и с усердным вниманием уставилась на подплывший узор на пенке. Она чувствовала, как лицо начинает гореть. Вообще-то, у неё был план — выкинуть что-нибудь эдакое. Потребовать, чтобы он повёл её на ужин. Не романтический, конечно, но в ресторан, угу. И чтобы они оба были при параде. И чтобы музыка была живая, и чтобы свет приглушён — ну а что? Почему бы и не да. Развернулась бы и выпалила ему это со всей смелостью, чтобы по одним только её сверкающим глазам всё стало ясно.       «Как бы у него сейчас вытянулась рожа, — старалась про себя насмехаться она, но на самом деле при одной мысли о его реакции у неё темнело перед глазами, — нет, у меня кишка тонка…»       Если бы он сделал извиняющуюся мину, посмотрел бы на часы и объявил, что у него сегодня свидание, а напоследок скомандовал, чтобы она надела капюшон по дороге в хореографический зал, это бы её уничтожило. Конечно, едва ли возможно, чтобы такой беспокойный и заботливый человек, как Пак Чимин, отнёсся наплевательски к такому щепетильному вопросу, как её чувства, но всё отчего-то представлялось именно в таких мрачных тонах. И оттого она молчала. Как обычно. Всё летело в тартарары, потому что ей не хватало смелости. Очередной воображаемый сценарий, в котором между ними что-то загорается само собой: из невинных шуток во флирт и так далее — летел в печь вслед за «Мёртвыми душами». Нет, рукописи-то не горят, это да, но пылиться на самой дальней полке души они вполне себе могут, причём вполне себе и годами, и даже всю жизнь. С её рукописью, кажется, обещало случиться именно это.       Чимин не подхватывал волну её бледных игривых намёков, и становилось слишком ясно, что ей туда ход закрыт. Она теряла всякую смелость, робела и путалась в словах; собственные намерения вмиг казались ей смехотворными. Розэ испустила сдавленный вздох. — Время вышло, — объявил Чимин, после чего, к её недоумению, схватил её чашку, отпил из неё и поставил на место, — раз ничего не придумала, ответственный за годовщину — я. Всё равно я как раз собирался устроить кое-что.       Розэ покосилась на него с вялым удивлением. Чимин глядел на неё исподлобья с блестящими озорством глазами. Глаза-щёлки, хитрая широкая улыбка — нет, он не врал. Действительно что-то учудил. Она в ответ только нарочито нахмурилась. — Ну? Я тебя слушаю. — Мы летим, — объявил он. — Excuse me? — Туда, куда ты хотела, чтобы мы полетели вместе. Посмотреть кое-что, что ты хотела, чтобы я посмотрел. Кое-что, что ты тоже будешь ставить.       Она застыла, невольно вытягиваясь в лице. — Excusez-moi? — повторила Розэ по-французски, стремительно повышающимся от восторга голосом. — Да-да, угадала. Там как раз на этом языке говорят. Кроассон, всё такое. — Нет… не может быть… не может быть! — Не знаю, кто такие эти мои Паки, но у них, похоже, не бывает никаких «не может быть»… — усмехнулся Чимин, потирая пальцем кончик носа, — гены, что тут поделаешь!       Розэ взвизгнула и бросилась к нему в руки. Она уговаривала его съездить с ней в Парижскую оперу на «Жизель» месяцами. Он стойко отказывался, потому что ему это было не по карману, на слёзные молитвы оплатить всё за него так вообще оскорблялся. Всего два дня на перелёт туда и назад и один день там — они бы даже отель бронировать не стали, только пошатались бы по Парижу и сходили бы в театр. Балет, прогулка с круассанами и кофе по улицам и билеты на самолёт — вот и всё, чем она хотела его угостить, но он упёрся, как баран. — Ты что, согласен, чтобы я помогла?.. — не разнимая объятий и улыбаясь, спрашивала Розэ повышенным от удивления и радости голосом. — Ещё чего! Я сам накопил. Я уже купил билеты и для себя, и для тебя. Посоветовался с твоей мамой и одноклассницами, они мне сказали, когда у тебя свободный день. Мы вылетаем через шесть дней. Так что посмотрим твою «Жизель» на год и семнадцать дней. Годится в качестве извинения, что забыл?       Получалось, что он подготовил сюрприз на годовщину, даже не помня о той. В этом был весь Пак Чимин. Ему не нужны были никакие круглые даты. Розэ стиснула его в руках сильнее. Сердце у неё колотилось так громко, что, казалось, его слышало всё кафе. Вовсе не из-за «Жизель», а из-за того, что он такой невозможный. Она же заметила, что он больше работал весь последний месяц, даже сама его за это ругала. — Ну ты даёшь, дурачина! Зачем ты такой гордый? Это же дорого! — Слушай, блондиночка, у меня кроме тебя никого нет. Надо же тебя удерживать как-нибудь, а то убежишь.       Она бесшумно рассмеялась и, к своему удивлению, не разняла объятий. Улеглась у него на плече, лицом к его шее. Розэ была только на шесть сантиметров ниже Чимина, и она не уставала напоминать ему об этом бесконечными насмешками, но в этот раз кивать на то, что она не шибко ниже, совсем не хотелось. Она стиснула его и прижалась так сильно, что жест можно было расценить как двусмысленный. Какая безрассудная смелость — грохотало в уме. И давать заднюю было поздновато, да и руки не разжимались сами по себе. Стало страшно отрываться и смотреть в лицо напротив. Вдруг всё стало бы ясно? Она зажмурилась и спрятала лицо в его свитере.       Однако странно, Чимин не стал вертеть руками в воздухе, как культяпками, и не одеревенел. Одна его рука уверенно и спокойно обхватила её за спину, чуть прижимая ладонью за плечо, а вторая опустилась ей на голову. — Совсем голая башка, — мягко и негромко рассмеялся он куда-то ей в волосы, при этом не касаясь их лицом, так что и не разберёшь, шелестит его дыхание в них намеренно или это просто такое положение, — надевай что-нибудь на голову, сколько раз тебе повторять?       Она не ответила и из противности стиснула его сильнее, чтобы не портил момент своими бабкиными причитаниями, и Чимин ласково рассмеялся. И, к её громогласному ошеломлению, поступил так же. Укрепил объятья, прижал её к себе увереннее. Его пальцы невесомо скользнули по её волосам. — Люди смотрят, особенно Хэи, — мягко прошелестел он куда-то мимо её уха, в голосе звучала полуулыбка, — не так нас поймёт.       Розэ осторожно отстранилась и тоже неумело изобразила улыбку. Посмотрела на него — он ответил заговорщическим подмигиванием. Окинул её ещё одним внимательным взором врача и постановил: — Вынесу шарф, обмотаешь им голову. И только попробуй снять на улице. Но что делать с этими ногами?. Они же просто голые… — Чимин вздохнул и двинулся в сторону стаффа.       По пути он оббежал небольшой зал и собрал грязную посуду, перекинулся парой словечек с посетителями, рядом с одним из столиков даже достал блокнот и что-то записал. К барной стойке он обещал вернуться только по завершении очередного официантского обхода. Розэ уселась назад и снова пригубила кофе, Хэи посматривала на неё, химича с новым напитком. В какой-то миг она усмехнулась и невнятно пробубнила сквозь губы: — И когда собираешься ему сказать? — Не знаю. Я работаю над этим. Не знаю. — Ты это уже год говоришь. Что ты с ним резвишься, как младший братишка? Включи женщину, я не знаю. — Это вообще что значит? — Розэ закатила глаза. — Где её включать? Где кнопка?       Барменша посмеялась. — Я ума не приложу, как он до сих пор не в курсе, — сварливо цокнула она, — в «Большой медведице» об этом знают все, даже некоторые посетители. А этому перед лицом поставь, и он будет смотреть сквозь. — Не надо об этом, Хэи, — вздохнула Розэ, — это плохой знак. Если он не замечает, значит, либо не может, либо не хочет замечать. И то, и другое — такой себе прогноз. Просто он не заинтересован, и всё. — Ну, я бы так не сказала. Ты ж единственная, кому оно надо, а это дорогого стоит. Когда он из Японии вернулся после ложного следа на своих Паков, его кто утешал? Он только и делает, что на курсах перебивается да на подработках пашет. Ты у него единственная отдушина.       Розэ поморщилась. Она вертела свою чашку на блюдечке туда-сюда. Подумав, она тихо пробубнила: — Это всё не то. — А что тогда то, если не это? — Стучит сердечко или не стучит, — чуть не прошептала Розэ себе в нос, — вот определяющий фактор. — Стучит, если он не дурак. А он не дурак, по-моему. — Что же он тогда молчит? — Это я, может, и догадываюсь. Он себя тебе не четой считает. Из-за ваших статусов.       «Глупость какая». Розэ рассмеялась. — Просто ты добрая, — отмахнулась она, — и меня слишком любишь.       Часто рядом с Пак Чимином она со своими проблемами в лице Ким Дженни казалась себе просто капризным ребёнком. Она была как они, как все те сынки, которых она порицала — вот в чём состояла проблема. Драмы её будней на фоне безутешной панорамы его повседневности были всё равно что разноцветные мыльные пузыри. Розовые бабочки на гойевских чёрных картинах. Но сам Пак Чимин неизменно утешал её, что в этом и суть, что это хорошо, а не плохо. Она была озорным ручейком в мергелевых пустошах его жизни. Как-то так, да, вот только во всём этом ей чудились мрачные материнские пророчества. Им не суждено было быть вместе.       Чимин вернулся, и Розэ завернулась в свой шарф. Она пообещала ему, что ещё расплатится за сюрприз, и ушла из кафе. А по дороге в хореографический зал радовалась и грустила — недуг, не оставлявший её с того самого дня, как она поняла, что неравнодушна. Всё непременно должно было однажды разрешиться, и она чувствовала, что разрешение это случится не в её пользу. Естественно, тогда она ещё не знала, что оно наступит совсем скоро, в самом ближайшем будущем, а ещё точно так же, как однажды началось — вместе с безумной, странной случайностью, перевернувшей всё вверх дном.