Репетитор французского

Клуб жил своей жизнью, захлёстывая всех, кто осмеливался войти, в горячую, пульсирующую волну. Музыка здесь была не просто фоном – она была плотной, осязаемой, давящей на грудь с каждым басом. Вибрации гуляли по полу, пронзали стены, заходили под кожу, словно второе дыхание, вынуждая тела двигаться, подчиняясь этому ритму, этому безостановочному безумию. Свет, рваный и неоновый, вспыхивал в темноте, выхватывая из полумрака чьи-то полуобнажённые силуэты, тонкие запястья, выгнутые спины, тени на влажных шее и ключицах. Кто-то двигался плавно, словно растворяясь в музыке, кто-то резко, жадно, будто теряя себя. Пьяные улыбки, лёгкие касания пальцев по чужим рукам, шёпоты, теряющиеся в оглушающем гуле. Запахи были такими же насыщенными, как всё вокруг. Горячий воздух с пряным ароматом разлитых коктейлей, дым сигарет, тяжёлый, терпкий запах тел, слипающихся в танце. Духи, алкоголь, жара – всё это смешивалось в пьянящий коктейль, которым невозможно было не надышаться. Но. За этим вихрем хаоса была другая комната, словно вырезанная из иного мира. Там музыка звучала приглушённо, как далёкий отголосок ночи, рождённой за закрытой дверью. Звук здесь был не властелином, а тенью, лёгким гулом на заднем фоне, который не мешал, а лишь подчёркивал атмосферу. Свет был мягким, ленивым, будто вязкий мёд, пролившийся на кожаные диваны, деревянный стол и стеклянные бокалы. Неоновая лихорадка сюда не проникала, оставляя место только приглушённому полумраку и тёплым бликам настенных ламп. Здесь не было места случайным людям. Не было криков, не было хаотичных движений, не было ощущения, будто тебя вот-вот подхватит водоворот и утянет в гущу событий, где нет ни прошлого, ни будущего. Здесь всё было медленным. Движения – ленивыми, взгляды – тяжёлыми, воздух – густым и наполненным только одним запахом. Виски. Чистый, терпкий, с нотами дуба и карамели. Здесь алкоголь не смешивали с соками, не заедали вишенками и лимонными дольками. Его пили неторопливо, с наслаждением, пока золотистая жидкость неспешно растекалась по горлу, оставляя тепло на губах и под рёбрами. Здесь всё происходило иначе. Мужчина кивнул, принимая ответ как должное, и перевёл взгляд обратно на бумаги. Между пальцев он лениво покручивал тонкую золотую ручку, но в этом жесте не было рассеянности – скорее, лёгкая демонстрация того, что он никуда не торопится. Из тех людей, которые держат ситуацию под контролем до последнего. — Итак, если говорить конкретно, сумма первоначального взноса остаётся неизменной? - голос у него был ровный, без лишних интонаций, как будто сделка не имела для него особого значения, хотя Рома знал, что это не так. — Да, как и обговаривали ранее. Двадцать процентов от общей суммы сделки, перевод в течение двух рабочих дней. — Два рабочих дня. - повторил мужчина, склонив голову набок. — Сжатые сроки. — Это стандартная практика в рамках подобных соглашений. — Хм… - он провёл пальцами по гладкой поверхности листа, задумчиво постукивая ногтем по верхнему углу. — А сроки завершения? — Ориентировочно первый квартал следующего года. - без пауз ответил Рома. — Ориентировочно? — Да. Мужчина поднял глаза, прищурился – явно ожидая, что Рома продолжит объяснение. — Зависит от множества факторов. Производственные мощности, логистика, бюрократические моменты, но мы будем придерживаться заявленного графика. — Иными словами, гарантий нет? — Есть. - Рома легко выдержал его взгляд. — Полный пакет стандартных юридических гарантий, плюс обязательства, закреплённые в контракте. Тот медленно кивнул, переворачивая страницу. — Контракт... Пауза затянулась. Мужчина читал внимательно, не пропуская ни одного пункта. Он не просто пробегался по строкам – вчитывался, подмечал детали, возможно, даже уже искал лазейки или слабые места. Рома молчал. В таких переговорах молчание было так же важно, как слова. — Если что-то пойдёт не так? - наконец раздался голос собеседника. — Тогда вступают в силу штрафные санкции. Если с нашей стороны будут задержки – компенсируем. Если с вашей – условия остаются в рамках обсуждаемого. — Штрафные санкции... - мужчина чуть покачал головой. — Достаточно серьёзные. — Это серьёзный контракт. — Возможно, слишком. Он приподнял бровь, снова касаясь пальцами бокала с виски, но не делая глотка. Напряжение в воздухе стало чуть более ощутимым, но Рома не поддавался этому. — В таких вопросах лучше перестраховаться. - спокойно ответил он. — Наша сторона принимает такие же риски, как и ваша. — Вы уверены, что сможете гарантировать всё, что заявлено? — Если бы не был уверен, этот контракт бы даже не обсуждался. Мужчина вновь посмотрел на бумаги, поджал губы, словно взвешивая что-то в уме. Видимо, его смущали какие-то детали, но суть оставалась одной – это была важная сделка, и просто так от неё он отказываться не собирался. Рома терпеливо ждал. Дверь в комнату распахнулась, и врывающиеся звуки музыки на мгновение прорвали уединённую тишину, заполнив пространство ритмичным, гулким басом. Воздух задрожал, напитавшись вибрацией, но шум резко стих, стоило двери закрыться вновь. — Mon amouuur... - голос, мягкий, певучий, полный тёплой кошачьей ленцы, разлился по комнате, как капля ликёра в шампанском. Она появилась легко, будто утренний ветерок, будто мотылёк, запорхнувший в открытое окно. Шаги невесомые, движения плавные, словно танец, в котором не было никакого надрыва – только естественная, непринуждённая грация. Девушка приблизилась к мужчине, сидящему напротив Ромы, и, не задумываясь, мягко опустила ладони ему на плечи, а затем медленно скользнула руками к его шее, легко, с едва уловимым игривым намёком. — Et le frère est arrivé... - её голос зазвенел сладким, ласковым напевом, как будто она не просто говорила, а чуть слышно мурлыкала каждое слово. Она наклонилась чуть ниже, её длинные белоснежные волосы дрогнули, мягко спадая волной, и несколько прядей невесомо коснулись спинки дивана. Казалось, они пахнут ванилью и чем-то цветочным, как утренний воздух в саду где-то на юге Франции. Зелёные глаза вспыхнули мягким светом, в них жила насмешливая нежность, лёгкое, ни к чему не обязывающее кокетство. В её улыбке не было ничего нарочитого – только эта природная, воздушная женственность, изящность, которой не научишься. Чёрное платье с тонкими спущенными рукавами придавало ей хрупкости, подчёркивая тонкие ключицы, но в ней самой не было ничего слабого. Напротив, в её лёгкости ощущалась какая-то особая уверенность, не требующая силы – лишь одной улыбки, лишь взгляда из-под длинных ресниц было достаточно, чтобы мир вдруг становился чуть теплее, мягче, слаще. Рома не сразу понял, что именно его так зацепило, но чем дольше он смотрел на неё, тем отчётливее ощущал: перед ним Антон. В женском обличье, но всё же Антон. Эти волосы, белые, мягкие, будто струящиеся шелком. Эти глаза, зелёные, как весенний лес, ясные, цепкие, с лёгким прищуром, в котором пряталась тень насмешки. Эти движения – грациозные, невесомые, но без нарочитой женственности, скорее игриво-хищные, почти кошачьи. Голос… Даже голос. Мягкий, чуть бархатистый, с той же лёгкой, еле заметной ленью в интонации, будто каждое слово можно было растянуть, сделать ещё чуть более приятным на слух. И, конечно, энергетика. Свобода, естественность, лёгкость, граничащая с чем-то неуловимо хитрым, игривым. Эта девушка не просто была на Антона похожа – она казалась его зеркальным отражением в женском теле, настолько же невесомым, настолько же манящим, но оттого только более сбивающим с толку. Рома резко выдохнул, заставляя себя оторвать взгляд, но это не помогло. Французский. Боже, где он вообще слышал французский за свою жизнь? Разве что в кино, разве что мельком в каких-то разговорах. А теперь он его окружал, звучал так, будто заполнял собой пространство. Сначала Антон, теперь эта девушка, и даже мужчина напротив начал говорил с лёгким, но уверенным акцентом. — Tu vas appeler? - мужчина легко улыбнулся, касаясь её запястий поверх обвитых вокруг его шеи рук. Хотя Рома в акцентах не разбирался, но почему-то ему казалось, что этот французский звучал правильно, гладко, почти идеально. — Et si je peux? - с лёгкой, почти ленивой игривостью протянула она, склоняясь ближе, сжимая его, отчего ткань костюма чуть натянулась. И вот теперь Рома почувствовал себя лишним. Эта атмосфера – не для него. Здесь всё будто выталкивало его, обволакивало сладким, медленным течением чужого языка, от которого становилось только хуже. Ни единого слова он не понимал, но смысла и не нужно было знать – по глазам, по интонации, по тому, как они переглядывались, всё было ясно и без перевода. А французский… Французский звучал до отвратного романтично, добивал, окончательно разбивая этот момент на две части: те, кто здесь, внутри него, и тот, кто здесь не должен быть. Он был не просто чужаком, он был помехой, лишней деталью, человеком, которому здесь не место. — Appelle-la, bien sûr, mon trésor. - мужчина улыбнулся шире, голос его стал мягче. Девушка, радостно улыбнувшись и прикрыв глаза, сильнее сжала его шею, будто в благодарность, а затем резко разжала руки и отступила. Она будто светилась от предвкушения – не скрываясь, не сдерживаясь, почти вприпрыжку направилась к двери, её лёгкие шаги не потревожили тишину комнаты, только белые локоны вспыхнули в приглушённом свете, когда она скрылась за дверью. Несколько секунд тишина висела в воздухе, натянутая, липкая. Рома не знал, что с этим делать. В голове крутилась эта фраза, этот мягкий голос, этот чертов французский. Он чувствовал себя посторонним настолько, что почти ожидал, что его просто выведут из комнаты за ненадобностью. Но, справившись с этим дурацким ощущением, он решился спросить: — Вы знаете французский? Мужчина отвёл взгляд от дверей, как будто только что вспомнил о его существовании, и чуть лениво, почти мечтательно ответил: — Да, пришлось… Вот ради Оленьки подучить. - в его голосе было что-то тёплое, какое-то особенное умиротворение, от которого становилось не по себе. — Что не сделаешь ради любимого человека. Он вздохнул и снова потянулся к бумагам, но, не успев толком их рассмотреть, вдруг положил обратно, откинувшись на спинку дивана. Движение было расслабленным, но при этом полным какого-то намеренного спокойствия, будто он в один миг решил, что контракт сейчас не важен. Распластав руки вдоль дивана, он чуть склонил голову набок и, наконец, сказал: — Давайте отложим немного контракт, хорошо? Буквально минут двадцать. Рома медлил с ответом ровно секунду – не потому что не знал, что сказать, а потому что опять боролся с собой. — Без проблем. И снова, чёрт возьми, стелится. Подлаживается. Делает, как удобно другому, хоть внутри всё и скрипит от раздражения. Но иначе с таким человеком нельзя. В комнате повисло молчание. Рома не двигался, мужчина напротив лениво смотрел куда-то в сторону, явно не торопясь возвращаться к разговору о контракте. Единственным звуком оставалась музыка, доносившаяся из клуба – приглушённые басы, словно далёкие удары сердца, вибрировали сквозь стены, создавая странное ощущение нереальности происходящего. И вдруг – снова хлопок двери. На этот раз резче, громче. Волна клубной музыки ворвалась внутрь, ударила по ушам, а затем вновь схлынула, оставив лишь остаточные вибрации в воздухе. Рома перевёл взгляд – и едва не подавился собственным дыханием. За руку названная"Оленька" вела… Антона. Он. Здрасьте, приехали. Секунда назад он просто пытался не выделяться, не привлекать к себе внимание. А теперь его будто шарахнуло током. Рома замер, весь сжавшись внутри, тело словно инстинктивно пыталось слиться с диваном. Антон выглядел так, будто его только что буквально вытащили из шумной толпы. Белые волосы чуть растрёпаны, взгляд чуть расфокусирован – но при этом всё такой же он, такой же дерзкий и одновременно воздушный, будто живой мираж. Антон. Здесь. В этом месте. Со всеми этими людьми. С ней. Они стоят рядом – и Роме даже не надо напрягать воображение, чтобы увидеть их схожесть. Чёртовы копии. Близнецы, разделённые разными жизнями. Те же лёгкие движения, та же грация. Та же энергия в каждом жесте. Только у неё – женственность, игривость, сахарное очарование, невесомость. А у него – дерзость, насмешка, скрытая под маской вежливости, что-то хищное в зелёном взгляде. Но даже голоса их звучат похоже. Рома хотел сбежать. Тут же, немедленно. Или хотя бы спрятаться. Он буквально готов был втянуть голову в плечи, будто это могло сделать его невидимым. Как чёртов хамелеон, который пытается слиться с чёрным кожаным диваном. Только бы Антон его не заметил. — Здравствуйте, Виктор Сергеевич. - сказал он спокойно, так будто они встретились на каком-то официальном приёме. Рома невольно посмотрел на мужчину напротив – тот слегка кивнул, протянув руку. — Здравствуй, Антон. - рукопожатие – лёгкое, но уверенное. — Не знал, что ты в Москве. — Да я давно тут. Антон коротко посмеялся – и в этот момент их взгляды пересеклись. Рома не был готов. Не был готов к тому, что этот взгляд ударит в него, как вспышка света в темноте. Он отвернулся первым. Чёрт. Антон заметил. Но не прокомментировал. Не сказал ничего, не сделал никакой выраженной эмоции. Только коротко улыбнулся – чуть приподнял уголки губ, так вежливо, так… просто. — Мы вам не мешаем? - голос Антона был ровным, чуть ленивым, но вежливым. Он стоял расслабленно, как будто это не имело для него особого значения, но всё же задавал вопрос, внимательно наблюдая за мужчиной. — Что ты, нет. - ответил тот с лёгким смехом, как будто хотел развеять любые сомнения. Но этот едва уловимый оттенок непринуждённости и вежливости мгновенно рассыпался, стоило в разговор вмешаться Оле. — Mon chéri, viens avec nous! - воскликнула она. Голос её был звонким, почти детским, с мягкими переливами, словно она вот-вот рассмеётся. Она подошла к дивану быстрыми лёгкими шагами, опустилась рядом с мужчиной, заглянула в его лицо, её глаза вспыхнули в тусклом свете комнаты. Она прижалась чуть ближе, ухватившись за край его пиджака, словно играючи, но в этом движении было что-то слишком отработанное, слишком выверенное. — Mais non, mon soleil, j’ai du travail. - голос мужчины прозвучал мягко, но в то же время твёрдо, и в этом было какое-то странное противоречие – как будто он не просто отказывался, а делал это с долей игры, давая ей понять, что если бы не обстоятельства, он бы пошёл. Его рука легко коснулась её плеча, скользнула по тонкой ткани платья, едва заметным движением поправил выбившуюся прядь белых волос. Рома не понимал почти ни слова. Но смысл был ясен без перевода. Оля ему, Роме, не нравилась. Что-то в ней раздражало с первых секунд – в её слишком лёгкой манере держаться, в грациозности, которая казалась неестественной, слишком подчёркнутой. Её движения были плавными, мягкими, но в них чувствовалась искусственная непринуждённость, как у актрисы, которая не просто живёт, а играет роль, причем постоянно. Она делала всё слишком очаровательно: её голос был слишком нежным, её взгляд слишком искренним, её жесты слишком идеально вписывались в образ воздушной, почти сказочной девушки. Её детскость выглядела наигранной. Она не была настоящей, не могла быть. Она создавала вокруг себя ауру лёгкости, но эта лёгкость была продуманной, рассчитанной. В ней не было той естественной небрежности, которая бывает у людей, действительно живущих в своём беззаботном мире. Оля будто всё время балансировала на грани: быть милой, но не слишком глупой, быть кокетливой, но не вульгарной, быть нежной, но не слабой. Роме было не по себе. Он перевёл взгляд на Антона – и вдруг заметил его выражение. Антон смотрел на Олю. И в его взгляде было что-то странное. Не насмешка, не заинтересованность, даже не равнодушие. А что-то другое. То ли лёгкое разочарование. То ли едва уловимое раздражение. Но он ничего не сказал. Лишь негромко вздохнул, прикрыл глаза на секунду, словно отметая ненужные мысли, а затем отвёл взгляд, больше не глядя в её сторону. — Mais mon amour, tu peux le remettre à plus tard, non? - с лёгким капризом протянула Оля, склонив голову набок, как будто действительно не понимала, почему он отказывается. Она встала, шагнула ближе, потянула мужчину за руку, её пальцы мягко скользнули по его запястью, цепко обхватывая. — Viens t’amuser, tu travailles trop. - её голос стал ещё теплее, ещё нежнее, но в нём сквозила та нота настойчивости, против которой сложно было возразить. Мужчина слегка приподнял брови, но не сопротивлялся. Он легко улыбнулся и позволил ей увлечь себя за дверь. Рома наблюдал, как они скрываются за порогом, как хлопает дверь, снова впуская в комнату короткий взрыв музыки, прежде чем вновь отрезает её, оставляя только глухую тишину. Воздух вдруг стал каким-то… неподвижным. Как будто он застыл. Как будто его плотность выросла вдвое, заполнив всё пространство между ними с Антоном, давя, давя, давя. Рома чувствовал это буквально кожей. Ещё секунду назад он был раздражён до чёртиков, но хотя бы мог спрятаться за роль безмолвного наблюдателя. Просто сидеть в своём углу, пытаться раствориться в обивке дивана, сделать вид, что его здесь вообще нет. Но теперь… Теперь, когда они остались наедине, будто всё сузилось до этого момента. Он даже дышал осторожнее, глубже, размереннее – как будто если позволит себе резкое движение, всё тут же взорвётся. Но, наверное, самым паршивым было даже не это. Антон молчал. Не спрашивал, не комментировал ситуацию. Просто стоял. И от этого по спине Ромы снова медленно поползла волна напряжения, тягучая и липкая. Он отчётливо ощущал присутствие Антона, даже не глядя в его сторону. Чувствовал взгляд, который сначала задержался на двери, а потом, скорее всего, перевёлся на него. Не хотелось проверять. Не хотелось поворачиваться и встречаться глазами. Потому что если Антон смотрел прямо на него, если в этих глазах отражалось хоть что-то – вопрос, недоумение, раздражение или, что ещё хуже, насмешка – то Рома не был уверен, что сможет сохранить спокойное лицо. Он сглотнул. Выпрямился, машинально потерев пальцами костяшки, и заставил себя сделать ещё один размеренный вдох. Это ничего не значит. Антон молчит – ну и что с того? Может, просто не хочет говорить. Может, думает о чём-то своём. Но ощущение, что его, Рому, будто взяли и заперли в этом напряжённом молчании, не проходило. Дверь снова открылась, пропуская внутрь густой поток музыки. В проёме появилась Оля, сразу потянувшая за собой Антона, улыбаясь, словно героиня чёрно-белого фильма. Рома не успел даже раздражённо отвернуться, как Оля вдруг задержала на нём взгляд. В её глазах мелькнуло что-то быстрое, оценивающее, прежде чем она чуть склонила голову набок и с мелодичной лёгкостью произнесла: — Et lui, il ne veut pas venir avec nous? Французский лился как мёд, сладко и тягуче, но Рома не понял ни слова. И не особо хотел понимать. Но стоило ему только собраться с мыслями, как рядом раздался тихий, почти ленивый смешок. Антон. Рома не сразу повернулся к нему. Но он чувствовал – ощущал каждой клеткой, как тот смотрит. Как будто оценивает. Как будто дразнит. Как будто тянет тонкую, едва заметную сеть вокруг него, плетёт её из голоса, из взгляда, из энергетики, и Рома, чёрт бы его побрал, запутывался в этой сети с каждым днём всё сильнее. Антон не торопился переводить. Сначала он просто смотрел. Склонил голову чуть набок, взглядом медленно – слишком медленно – скользнул по Роме, по его напряжённой позе, по сжатым пальцам, по тому, как тот чуть дёрнулся, прежде чем соизволил посмотреть в ответ. И только тогда заговорил. — Она спрашивает, не хотите ли Вы пойти с нами. - произнёс он так легко, что голос его сам был словно воздух. Рома мгновенно внутренне напрягся. С ними? Куда с ними? Нет. Громкий клуб, алкоголь, липкие от жары и чужих тел стены, чужие руки, смех, слишком громкий, слишком проникающий под кожу… Нет. Это всё было не его, никогда не его. И он уже открыл было рот, уже набрал в грудь воздуха, чтобы отказать, как Антон вдруг подался вперёд. Совсем чуть-чуть. Положил руки на спинку дивана, на котором сидел Виктор Сергеевич. Чуть склонил голову, чуть прищурился, и тени на его лице легли глубже, мягче, а улыбка на губах – лёгкая, игривая – заискрилась чем-то новым. — Да не отказывайтесь Вы. - лениво бросил он, будто бы даже безразлично. — Будет весело. И Рома понял, что поспорить с этим невозможно. Потому что голос Антона звучал так… так, будто ему действительно всё равно. Будто он просто бросил фразу в воздух, на ветер, ни к кому конкретно, ни для чего конкретного. Но этот голос, эта интонация, это лёгкое дыхание слов – всё в нём было неправильным, нечестным, завораживающим, и Рома чувствовал, как его обволакивает что-то невидимое, тёплое, французское. И Антон смотрел. Смотрел так, что у Ромы пересохло во рту. А потом Антон ещё сильнее приблизился, склонился чуть ближе, над диваном, и добавил, медленно, по-кошачьи мягко: — Или слабо? Слишком небрежно. Слишком лениво. Рома почти почувствовал, как эти слова скользят по его коже, тёплым бархатом окутывают шею, оставляя после себя едва заметные следы, как следы от поцелуев. И его ударило воспоминанием. На одну короткую, дьявольскую секунду он снова оказался в школе. В том возрасте, когда такие слова – не просто слова. Где если тебе "слабо", значит ты лох, обоссанный слабак, и смыть это клеймо уже не получится.