smear the king

На вечере Сонхва выполняет все свои угрозы. Для начала он напивается — не настолько, чтобы потерять контроль, но достаточно, чтобы как-то пережить мероприятие. Потом он изо всех сил мешает Хонджуну, который сидит за столом и ведет очень важные беседы с очень важными людьми: садится к нему на колени, кусает за ушко и громким шепотом называет папочкой. Партнеры господина Кима, не ожидающие подобного распутства, либо смущаются, либо злятся, чем очень веселят Сонхва. Увы, Хонджун совершенно не возражает против такого поведения. Наоборот, он охотно приобнимает Сонхва, чтобы тому было удобнее сидеть на коленках. Когда Сонхва надоедает, он делает круг по залу, собирая все самое вкусное и самое крепкое со столов. Люди, даже крайне богатые, все равно в первую очередь хотят поесть. От столов с закусками толпа равномерно распределяется по залу: как сказал Хонджун, именно на таких не совсем формальных встречах принимаются самые важные решения. Сегодня, похоже, весь мир решил встать в очередь на личную беседу с Ким Хонджуном: Сонхва замечает, что он общается с двумя другими пожилыми бизнесменами и, судя по страдальческому выражению лица, совершенно не рад их компании. Сонхва не здоровается с ними, наоборот, нарочито игнорирует под их и льнет к Хонджуну на грани всех приличий. Одного из бизнесменов перекашивает от отвращения: он явно не одобряет отношений между мужчинами и с трудом сдерживается, чтобы не сказать какую-нибудь грубость. Сонхва звонко целует Хонджуна в щеку. Бизнесмена, судя по гримасе, начинает тошнить. Не желая стать свидетелем коллапса пожилого человека, Джун уводит Сонхва подальше от партнеров, извиняясь на ходу — молодость, страсть, что поделать, ему очень жаль. — Как ты вовремя, — выдыхает Хонджун, которому на самом деле ничуть не жаль. — Они меня уже достали. Считают, что если я моложе, то поведусь на их дурацкие уговоры. Всем нужны мои деньги, представляешь? — О, я-то представляю, — криво улыбается Сонхва. — А, ну да, — Хонджун прячет смешок, прикрывая рот ладонью. — Но на тебя хотя бы приятно смотреть. Фиолетовый бархатный костюм Сонхва очень идет. Он хорошо гармонирует с серыми волосами и с бриллиантовой серьгой. Сонхва уже придумал, в каком ломбарде сможет ее заложить. Хонджуна опять отвлекают, и тот убегает, оставляя Сонхва в одиночестве. Сонхва берет себе очередной бокал и ловит с подноса канапе. В отсутствие Хонджуна ему крайне некомфортно: на него смотрят, но не в упор, а искоса, и это еще хуже. Сонхва мог бы устроить разнос тому, кто пялится слишком явно, но когда смотрят тайком, обидчиков не найти. Взгляды прожигают его сквозь бархат. — Сонхва-хен! Сонхва-хен, это правда ты? Сонхва оборачивается так резко, что чуть не теряет равновесие. Красные волосы. Крупный нос. Вечно пересохшие искусанные губы. Слишком знакомое лицо, которое совсем не хочется видеть здесь. — Хен, а нужно рисовать усы? — спрашивает Уен, вертясь перед зеркалом. Это его первая сессия pet play и их первый парный перформанс. — Мы же не на детском утреннике. Уен хихикает; от смеха его рука дрожит, и стрелка на глазу получается неровной. Уен ругается и принимается стирать подводку. — Интересно, что нас заставят делать. Что просят чаще всего? Сонхва пожимает плечами. — Смотря кто будет смотреть. Иногда достаточно просто раздеться и пройтись, потрогать, принять всякие позы. Иногда нужно станцевать. Если клиент импотент, заставит трахнуть друг друга. Уен оборачивается к нему и закрывает глаза. Похоже, он даже не слушал. — Хен, посмотри, ровные? — Как будто кто-то будет смотреть на твои стрелки, — ворчит Сонхва и сам подрисовывает хвостик линии от уголка глаза. Администратор поторапливает их. Уен надевает ободок с красными лисьими ушками. Сонхва — уздечку, на этот раз декоративную: по сути, это просто кожаные ушки и пара ремешков через лицо. Уен, не смущаясь старшего, наклоняется и поправляет плаг с пышным хвостом, тихонько вздохнув. Его это еще заводит, кажется игрой, за которую еще и платят. Ничего, скоро это пройдет. Они на небольшой сцене, окруженной оградой из прутьев, имитирующей клетку. Они же звери, хищная лиса и породистый конь. Перед ними — три человека. Всем троим сильно за 60, запах алкоголя и лекарств доносится даже до сцены. — Пусть лошадка пройдется по клетке, — приказывает один. Сонхва неторопливо идет по периметру клетки, громко цокая подкованными туфлями. — Нагнись, — командует другой. Сонхва наклоняется и выгибается, демонстрируя туго обтянутую шортами задницу. Между прочим, в его обуви, имитирующей копыта, любое движение превращается в акробатический трюк, но он умудряется нагнуться относительно изящно. — Теперь подойди к лисе и потяни за хвостик, — глумливо требует третий клиент. Первые просьбы всегда простые. Они настраиваются на нужный лад, пробуют свои возможности, решают, что именно хотят увидеть, и наслаждаются своей властью даже в мелочах. Сонхва подходит к Уену и гладит его по бедру: тот довольно мурлычет и льнет к старшему, томно вздыхая, когда Сонхва слегка тянет за хвост, сдвигая пробку внутри. Ему даже нравится, что на него так пристально смотрят. — Хорошо. А теперь ударь лису. Уен непонимающе моргает. Переход от ласки к грубости происходит слишком быстро, ему требуется время, чтобы осознать, что разминка закончена и теперь требования будут только эскалировать. — Ну же. Сонхва медлит. Уен видит беспокойство в глазах старшего и понимает, что им придется подчиняться. — Давай, хен. Так нужно, я знаю, — шёпотом говорит Уен. Сонхва шлепает по щеке, жалея младшего; звук получается громкий, но силы в ударе нет. — Еще раз. Ударь его по-настоящему! Чтобы было больно, — приказывает клиент. Сонхва одними губами произносит «Прости» и бьет. Голова Уена откидывается в сторону от удара, он сам еле-еле удерживает равновесие и невольно хватается за щеку. — Так-то лучше. Еще раз. Уен, оглушенный ударом, силится улыбнуться и шепчет ему: «Сто тысяч вон, хен!», он подсчитывает каждый удар и утешает себя тем, как растет счет. — Разбей ему губы, — советует второй. Сонхва бьет снова, чувствуя, как удар отдается в руке. Он всеми силами старается задержать ладонь, чтобы замах казался больше, а сам удар — слабее, но Уену все равно больно. Кожа на сухих губах расходится, и младший торопливо слизывает кровь. — Поцелуй лису. — И укуси. Две команды одновременно давать нельзя. — По очереди, господа, — откуда-то из угла напоминает администратор. — Ну хорошо, поцелуй И укуси лису. Дружный смех. Сонхва берет лицо Уена в ладони и целует; сначала нежно, бережно, чтобы не травмировать губы еще больше, но сбоку от него звучат новые команды, и он слушается, кусает младшего за нижнюю губу так, чтобы растравить рану еще больше. Уен хватается за него, тянет за ремни портупеи, мычит от боли сквозь поцелуй. Кровь стекает по его подбородку, пачкая и лицо Сонхва, во рту вкус железа, от которого тошно, но Сонхва не решается разорвать поцелуй. Краем уха он улавливает характерный звук расстегиваемой молнии. — Лисичка, ударь лошадку в ответ. После той сессии они вернулись в комнату Сонхва, поддерживая друг друга. Уен плакал. «Пожалуйста, хен, пожалуйста, прости меня, я не хотел…» Он все повторял и повторял эти ненужные извинения, уткнувшись в шею Сонхва, а тот гладил его по спине, не находя слов для утешения. На следующий день Уен сбежал из салона, оставив лисьи ушки и кучу долгов. Больше они не виделись. Это и правда Уен. — Хен! Хен, подожди! Уен ломится к нему сквозь толпу, наступает кому-то на ноги и забывает извиниться. Он виснет на Сонхва и звонко целует в щеку. — Хен, я так рад тебя видеть. — Что ты здесь забыл? — вместо приветствия спрашивает Сонхва и пытается отлепить от себя младшего. Это не так просто, как кажется. — Меня пригласили! Я теперь…В общем, я больше этого не делаю, — Уен запинается, не решаясь сказать это вслух. — У меня теперь все хорошо, хен! Продолжить разговор им не дают: за спиной Уена вырастает высокая плечистая тень. Почувствовав чужое присутствие, он на мгновение меняется в лице, но тут же снова растягивает губы в улыбке. — Сани! — радость при произнесении имени тени настолько велика, что никаких сомнений в ее неискренности не остается. Названный Саном очень красив. Костюм облегает его тело, подчёркивая фигуру; рубашка с трудом выдерживает напор грудных мышц. Интересно, как он дышит, если так туго затянут в ткань. — Представишь меня своему другу, Уени? — Это Сонхва, он мой хен! А это вот Сан. Он меня спас. Сан кланяется. Пуговицы рубашки вот-вот оторвутся. — Чхве Сан, очень приятно. Он выпрямляется и улыбается — улыбка хорошая, с ямочками. Так и не скажешь, что этот милый молодой человек — один из главных поставщиков дешевой рабочей силы в Корею и торговец людьми. Сонхва представляется и кланяется в ответ. Сан вежливо кивает, как будто имя Хва ему о чем-то говорит; это тоже часть этикета. Его рука, вся в кольцах, обнимает Уена за талию, поглаживает по боку. — Чем вы занимаетесь, господин Пак? — интересуется господин Чхве. От обращения «господин» хочется расхохотаться в голос. — Я шлюха Ким Хонджуна, — в тон ему отвечает Сонхва. Уен давится воздухом и начинает кашлять. Чхве Сан приподнимает брови. — Ким Хонджун? Он тоже здесь? Хватка на талии Уена становится крепче: Сонхва видит, как побелели костяшки унизанных кольцами пальцев, как кривится от боли младший. — Само собой. Велел, кстати, передать вот это. С этими словами Сонхва выплескивает вино в лицо господину Чхве, а затем демонстративно разжимает пальцы, позволяя бокалу упасть на пол и разбиться.