Du bist mein Licht

Если б не было тебя, Скажи, зачем тогда мне жить? В шуме дней, как в потоках дождя Сорванным листом кружить? Если б не было тебя, Я б выдумал себе любовь, В гуле сонма чужих голосов Узнать пытаясь голос твой И звук твоих шагов... Если б не было тебя, Я знаю, что не смог бы ждать, Разгадал бы секрет бытия, Только чтоб тебя создать И видеть лишь тебя...

      — Мы вовсе не шатались, хотя я и не считаю прогулки шатанием, а чтение — пустой тратой времени, — резковато ответил Фридрих, истыпывая некоторое облегчение, что гауляйтер не упомянул и, видно, не собирался упоминать о вчерашнем поединке, вернее, о его подобии.       — Фюрер действительно заботится о том, чтобы всем мальчикам нашлось бы дело, — добавил он.        Им решительно не приходилось скучать — целыми днями Фридрих и Макс, как и многие другие мальчики, трудились на благо родного города — разбирали развалины после бомбардировок, сажали деревья, иногда помогали старшим, расклеивали листовки с призывом для новых мальчиков и девочек присоединяться к молодежи фюрера, не говоря уже о периодических торжественных и неофициальных собраниях членов гитлерюгенд и выездах за город, на природу. А затем начались работа и тренировки по боксу, поэтому подросток сразу засыпал, стоило голове коснуться подушки. А если Альбрехт и сидел больше дома с книгой и сочинял стихи, в этом нет ничего предосудительного, у разных людей лучше получаются разные вещи, наверняка его мальчик учился в школе лучше, чем он сам, и мог помочь товарищам с учебой. Юноша тотчас же озвучил свои мысли, гауляйтер хмыкнул, не пытаясь скрыть иронии. Альбрехт украдкой послал Фридриху благодарный взгляд — во всем его самый дорогой человек пытается поддержать его, всегда защищает.       Анхен же, видя, что обстановка несколько накаляется, решила разрядить ее — вечно Хайнрих критикует сына, даже в присутствии его друга, лучше поговорить на какие-либо более нейтральные темы, хотя этот юноша и не производит впечатление человека, который заинтересовался бы типичной светской беседой. А лучше сейчас всем поскорее доесть суп и просто отдать должное этой замечательной рыбе, которую только сегодня выловили из реки, недавно запекли и подали на стол. Она энергично, но со своим постоянным изяществом зачерпнула ароматного золотистого супа и воодушевленным взглядом предложила всем последовать ее примеру.       — Давайте лучше обедать, — прощебетала женщина. — Ты всегда такое за столом скажешь, дорогой.       — А что, разве я не прав? — спросил Хайнрих, резко отставляя свою опустевшую суповую тарелку и потянувшись ножом к рыбе. — Я с юности считал, что лучше подростку работать, а не шататься по улице без толку. А то живут некоторые на всем готовом безо всяких забот и хлопот.       — Дорогой, не стоит сейчас об этом, пожалуйста.       — А разве это не так? — повторил Хайнрих, его голос сочился язвительностью. — Легко рассуждать тому, у кого с детства все было и кто пальцем о палец не ударил. Уж ты, Фридрих, точно должен понять меня.       — Я понимаю вас, герр Штайн. Только... — юноша старался подобрать слова, чтобы и любимого не обидеть, и самому высказаться откровенно. И Хайнриха юноша также мог отчасти понять, осознав природу его язвительности и обиды — очевидно, в детстве будущий гауляйтер нуждался как и он сам, и рад был больше погулять, но просто не мог себе этого позволить.       — У всех людей с детства разная жизнь, — продолжил Фридрих. — Думаю, если бы у меня была возможность не работать, я бы больше времени посвятил тренировкам.       — Похвально.       — Спасибо. И все-таки у всех лучше получаются разные вещи. Я вот иногда очень жалею, что мало читал в детстве.       — Но ты развивал физическую выносливость, а сейчас можешь наверстать свои знания, — примирительно произнесла Анхен. — И наш Альбрехт может помочь тебе в этом.       — Конечно, он очень помогает мне.       Альбрехт же в течение всего этого диалога, в котором отец, конечно же, не упустил возможности снова уколоть его, только сидел, склонившись тихонько над своей тарелкой. Заметив это, Фридрих, который как раз доел суп, дождался, пока гауляйтер с супругой отрежут себе по куску рыбы, отрезал довольно крупный кусок от самой аппетитной ее части и положил на тарелку друга, а потом уже взял кусок и себе. Пища была восхитительна, как, наверное, всегда было в этом доме.       — Ешь, ешь и не думай обо всех этих приборах, — повторил хозяин дома. — Как приятно видеть людей со здоровым аппетитом. На некоторое время воцарилось молчание, все ели и думали каждый о своем. Фридрих и Альбрехт — о том, как прекрасно быть вместе и об очаровании этого ясного осеннего дня, Анхен — о том, какой интересный и симпатичный у них гостит юноша и что супруг точно хотел бы именно такого сына, Хайнрих — об очевидном и слишком бросающемся в глаза контрасте между сыном и его другом и о том, какой же несправедливой иногда бывает судьба. Ну почему ему, именно ему достался такой сын, за которого то и дело приходится краснеть?       — Твой отец, Фридрих, должно быть, очень гордится тобой.       — Отец? — юноша даже слегка поперхнулся от неожиданности. Что-то он не заметил, чтобы отец особенно гордился им и в последнее время интересовался его жизнью, а сейчас его точно хватил бы удар.       — Мой отец всегда говорил, что не нужно хвастаться тем, что ты имеешь, выставляя себя выше других. Что не нужного никого расхваливать, чтобы никто не зазнавался, — наконец после недолгого молчания произнес юноша.       — А ты, оказывается, при всех своих достоинствах еще и скромник, — произнесла мать Альбрехта, она явно заметила, что юноша понимает настроение супруга и то, какое впечатление производит на мужчину контраст сына и его друга. Фридрих же, пусть и не очень дипломатично в силу простодушия, но пытается сгладить острые углы. — Только если есть что-то, что ставит тебя над другими, почему бы не ценить это?       — Ценить нужно, только постоянно хвастаться не следует, — повторил юноша. — Мы с отцом иногда не понимали друг друга, но в этом я с ним согласен.       — Вот как? — мужчина поднял бровь. — Уверен, твоему отцу стоит больше ценить тебя, а не рассматривать все твои достоинства как должное. Любой отец гордился бы тобой.       — Давайте сейчас не будем об этом, пожалуйста, — отозвался Фридрих. — У нас с отцом... сложные отношения, но не стоит сейчас говорить об этом.       Юноше не терпелось закончить этот не совсем приятный разговор, ведь гауляйтер даже в простых, казалось бы, словах то и дело стремился подчеркнуть его превосходство и принизить собственного сына. Ему было не комфортно, что мужчина на все лады откровенно расхваливает его. Если бы вы только знали, насколько хватило бы вашего энтузиазма? Уверен, вы не бросились бы с таким рвением расхваливать меня!       Его мысли прервали очередные колкие слова Хайнриха.       — А что это ты копаешься в тарелке? — не скрывая досады, спросил тот притихшего сына. — Если бы ты соизволил с самого начала есть как следует, не был бы сейчас таким!       Альбрехт положил приборы и отодвинул тарелку — для впечатлительного юноши это было уже слишком. Он порывисто поднялся и, сказав Фридриху «извини», выбежал из столовой. Спустя несколько мгновений на лестнице послышались шаги — очевидно, задетый за живое юноша решил подняться в комнату и, должно быть, найти утешение в книге.       Фридрих тоже вскочил со своего места с твердым намерением вернуть друга и любимого за стол, ведь тот почти ничего не съел.       — Извините, я быстро.       — Фридрих, вернись за стол, — не терпящим возражений тоном сказал гауляйтер.       — Альбрехт слишком впечатлительный, он у нас часто так выскакивает из-за стола, — прощебетала слишком увлеченная обедом Анхен.       — Да, с ним это часто случается, — добавил ее супруг. — Оставь его, проголодается — тогда поест.       — Я быстро вернусь, — повторил Фридрих, сейчас ничто бы не могло удержать его, даже если бы на его пути возник внезапно сам вождь. Фридрих так бы и сказал — прошу, мол, прощения, мой фюрер, но мне нужно уговорить друга поесть, не принимать слишком близко к сердцу то, что говорят родители, а думать больше о себе. Юноша с сожалением бросил взгляд на свою тарелку и сделал было несколько стремительных шагов. Но, осознав, что родители Альбрехта, как ни в чем не бывало, снова увлеклись обедом, не удержался и произнес слова, которые некоторое время так и вертелись на языке, обращаясь к обоим родителям. В этот момент юноша испытывал к обоим резкую неприязнь, хоть они и принимали его радушно в своем роскошном доме.       — Вам бы постараться понять его и уделить ему больше внимания, Альбрехт такой впечатлительный и ранимый. А вы оба только раните его еще сильнее. И, не дожидаясь ответа, почти выбежал из гостиной. Хайнрих хмыкнул и пожал плечами.       — И что только он в нем нашел? Анхен слегка вздохнула.       — Знаешь, дорогой, иногда противоположности сходятся, — и женщина изящным жестом отправила в рот еще кусочек рыбы.       Фридрих был уверен, что Альбрехт точно в своей комнате и ему не придется искать задетого за живое и расстроенного друга по всему огромному дому и саду. Он почти взлетел по лестнице и громко постучал в дверь.       — Альбрехт?       Ответа не последовало, и тогда Фридрих решительно толкнул дверь и та поддалась, хорошо, что Альбрехт не запер ее. Юноша молча стоял у окна и смотрел вдаль, на видневшийся за лугом лес. Фридрих закрыл дверь и в нетерпении подскочил к другу.       — Малыш, ну что такое? Ты исчез так неожиданно. Пожалуйста, вернись за стол, — Фридрих положил руку на плечо хрупкого возлюбленного и просительно заглянул в глаза.       — Извини, у меня пропал аппетит.       — Понимаю, они наговорили тебе колкостей. Но ты не должен постоянно принимать так близко все, что говорят тебе родители, и должен подумать о себе. Пойдем.       — Ты иди, ты ведь хочешь есть, а я не вернусь, — упрямо повторил Альбрехт. — Мне лучше побыть одному. И я поем позже.       — Хочу, но без тебя не буду. Давай вернемся за стол, пока обед не остыл, — Фридрих решительно взял обе руки Альбрехта в свои и повлек его к двери. — Ты же почти ничего не съел, ты тоненький как веточка, иногда мне кажется, что ты почти прозрачный. Пойдем, мой дорогой. Ну пожалуйста, — последовал легкий поцелуй в щеку.       — Фридрих, пожалуйста, возвращайся, а я останусь. Я не могу быть там.       — Повторяю — без тебя я есть не буду, — уже резче произнес Фридрих. — Я знаю, какой ты упрямец, но не спорь со мной. Если не пойдешь, мне придется положить пищу на тарелку и бегать за тобой по всему дому, чтобы покормить, и придется кормить тебя с рук. Пойдем — ради меня. Аппетит вернется. И не обращай внимания на родителей. Пусть они совсем не любят тебя, это я уже понял, зато я тебя люблю. И всегда буду рядом. Альбрехт провел кончиками пальцев по мужественному лицу самого дорогого человека, словно опасаясь, что тот вот-вот растает в воздухе.       — Что бы я делал, если бы тебя не было, просто не представляю.       — Как я счастлив это слышать. Ну пойдем, пожалуйста.       — Хорошо, как можно отказать тебе.       И юноши спустились вниз и вернулись за стол, сели на свои места. Дальше обед проходил практически в полном молчании. Только Хайнрих резал рыбу с таким видом, точно бедное создание, еще недавно свободно плавающее в реке, а теперь запеченное и поданное на стол в качестве деликатесного блюда, чем-то провинилось. Анхен продолжала витать в своих облаках. А оба юноши чувствовали прилив воодушевления, один от того, что вернулся к вкусному обеду и уговорил своего мальчика поесть, другой оттого, что, несмотря на пренебрежение собственных родителей, рядом теперь друг и любимый, и ради одного этого стоило жить.