По ту сторону удачи и неудачи

      В этот вечер всё пошло не как всегда…       Пожалуй, началось с того, что первым захмелел Масамунэ, обычно бдящий и будто беды какой ожидающий. Смотря на того, Канэцугу вообще пить перестал: им ещё до домов добираться и желательно в целости, для чего одному должно трезвость блюсти. К сожалению, алкоголь — благо что пиво выбрали — уже повлиял на его организм. Сквозь лёгкую дымку он продолжал наблюдать за тем, как Масамунэ пытается допиться до летающих над головой дракончиков, и не вмешиваться. А будь трезвее, раньше задумался бы над причинами такого поведения коллеги и друга.       Датэ же молча вливал в себя кружку за кружкой, преследуя какую-то важную цель. И явно её не догоняя, поскольку хмурился тем сильнее, чем больше пива в нём оказывалось.       А время шло…       Наконец — после пятой опустошённой Масамунэ кружки — Канэцугу понял, что для его коллеги и друга такое поведение никак не свойственно, из чего следует одно — случилось что-то. Вот только не понял, что узнать причину можно, задав крайне простой вопрос. А может, сквозь ту же лёгкую дымку увидел будущее, в котором Масамунэ яро не желает давать ответ. Ссориться под действием алкоголя являлось последним, чего хотел Канэцугу.       Однако небеса оказались всемилостивы, а кружки пива достаточно действенны. Масамунэ сам озвучил то, что его волнует:       — Я всё понять не могу… Как ты со мной водишься?       Это тоже было не как всегда, потому что о личном у них говорил обычно… никто! Иногда Наоэ. Ему бы опять же задуматься, да вот беда — шестерёнки если и двигались, то явно в обратном направлении, мешая вникать в суть. Он и вопроса-то не понял, за что оказался оглушён стуком кружки о столешницу. Впрочем погоды это не сделало…       — Канэцугу, если ты сейчас же мне на вопрос не ответишь, то кружка столкнётся далеко не со столешницей! — прорычал Масамунэ.       Как ни странно, но вот это уже починило шестерёнки.       — А… Я же отлично провожу с тобой время, — признался Канэцугу. — Мы и группы обсуждаем, и опытом друг с другом делимся, и просто говорим. А! — в кои-то веке его осенила догадка. — Если ты о том, как наше общение начиналось, то я сейчас на тебя совсем по-другому смотрю!       — И как же? — заинтересовался Масамунэ. Да настолько очевидно — и лоб разгладился, и голос тише стал, — что в пору было удивиться. Не как всегда же.       — Как на человека со своими любопытными привычками, — не задумываясь, выпалил Наоэ. — Многими из тех я сейчас восхищаюсь. А ещё как на человека с нестандартным мышлением, — продолжил палить он, не замечая, сколь внимательно его слушают. — Серьёзно, меня до сих пор поражает, как ты умудряешься находить решение в ситуациях, из которых выхода будто нет. Ну и конечно, как на человека с неожиданными познаниями. Я не знаю никого другого, кто бы мог рассказать о богах и традициях далёких стран. Вот!       Не то чтобы Канэцугу чего-то ждал, а всё-таки расстроился, когда Масамунэ вновь нахмурился. И даже напрягся, когда голова прояснилась настолько, что выдала вполне реалистичную гравюру, на которой изображён его коллега и друг, заказывающий очередное пиво. К счастью, обошлось. Масамунэ просто вновь озвучил то, что его волнует:       — На тебя же не действует моя харизма или что бы это ни было… Но ты всё равно не злишься, когда моё поведение или мои слова не согласуются с твоими взглядами на жизнь?       — Нет? — Канэцугу удивился своей неуверенности. — А… Как должно быть?       — Обычно люди говорят что-то типа «другому человеку я бы такое не простил, но тебе прощаю» или «мне тема вообще не нравится, но тебя интересно слушать». И вроде они комплимент хотят сделать… А вроде только настроение портят. Мне противно, когда люди зачем-то терпят. Я сам прямо говорю, если меня что-то не устраивает. Но… что поделать, если на них действует что-то моё, но от меня не зависящее? — Датэ вздохнул и склонил голову. — Ты же каким-то образом избежал действия этого чего-то. Наверное, всё-таки харизмы… Поэтому я хочу знать, не приходится ли тебе терпеть меня.       Смотря на склонённую макушку, Канэцугу постепенно осознавал, какой же его коллега и друг на самом деле одинокий. И до того ему стало больно, что он, не сдержав чувств, шмыгнул носом. Это заставило Масамунэ вскинуть голову.       — Ответь же прямо и честно — ты меня терпишь? — тут же потребовал тот.       — Я тебя принимаю, — честно ответил Канэцугу. — Мне не всё в тебе, конечно, нравится, но по крайней мере, это теперь не раздражает меня. А важнее — того, что нравится, много больше. Ты замечательный человек. Я очень рад, что мы работаем вместе и вот так вот собираемся вдвоём, — на этих словах он широко улыбнулся. Без умысла — просто потому что хотел.       — Всегда ты улыбаешься так, что сердце замирает… — неосознанно проговорил Масамунэ. — О чём я? А! — нашёлся тот. — Мне тоже нравится проводить время с тобой. И я ценю твоё стремление к справедливости. Оно похвалы достойно. Ещё мне нравится твоя любовь к порядку. Это странно, наверное, слышать, но я тебе даже немного завидую, потому что сам всё по наитию делаю. Правду, видимо, говорят — противоположности притягиваются…       «Несомненно — притягиваются, — подумал Наоэ, любуясь раскрасневшимся то ли от выпитого, то ли от испытываемой неловкости лицом напротив. — Я сегодня, кажется, притянулся настолько, что влюбился».       А Масамунэ продолжал говорить:       — Вот же хрень! Прости, что такую тему неожиданно завёл. Мне на маршрут завтра выезжать, а я зачем-то представил, как ты выдохнешь, когда меня рядом не будет.       — Но я же выдохну, только когда ты вернёшься! — обиделся Канэцугу.       Сорвавшееся с губ признание отрезвило Масамунэ быстрее, чем могла бы ледяная вода, выплеснутая в лицо. Не последнюю роль, конечно, сыграл и красноречивый взгляд бармена, впервые отвлёкшегося от протирания кружек и стаканов, — голос Канэцугу, окрепший благодаря обиде, оказался слишком громким. Больше Масамунэ не показывал своей уязвимости, напротив, будто спрятал ту под прочным панцирем. Теперь к Канэцугу вернулся тот самый бдящий и будто беды какой ожидающий коллега, друг… и возлюбленный? Всё стало как обычно. Но радости это не принесло.       — Хватит нам сегодня пить, — кивнул сам себе Датэ. — Давай-ка по домам и отсыпаться. Ты сегодня как себя чувствуешь? Мне тебя проводить?       — Спасибо, всё в порядке. Я думал проводить тебя… — понадеялся Канэцугу.       — Не стоит. Мне трудно напиться пивом до такой степени, чтобы дорогу домой забыть или оказаться не в силах ноги волочить. Уж слишком быстро оно выветривается. Так что сейчас я такой же, каким сюда пришёл.       Отчего-то отказ Масамунэ вонзился в сердце ножом. Но несмотря на испытываемую боль, Канэцугу понимающе улыбнулся. Теперь уже вымученно. Пусть мысленно и говорил себе:       «Наверное, так лучше. У меня будет время подумать, действительно ли я влюбился».       Хотел же он до обидного простого — хоть немногим дольше побыть вместе с Масамунэ, пока тот не уедет. А так следующие две недели придётся думать ещё и над причиной отказа, непременно себя накручивать и с нетерпением ждать, когда можно будет наконец поговорить. Канэцугу всё бы отдал, чтобы время ожидания прошло по-другому. Но разве мог он заставить Масамунэ изменить своё решение?       Домой Канэцугу вернулся совсем уж понурый — благо, там смотреть на него некому, — переоделся, лёг в постель… и зачем-то начал думать!       «А почему мы сегодня решили посидеть не у кого-то дома? Может, Масамунэ и начал спрашивать, не терплю ли я его, потому что сам уже не в силах проводить время со мной? Может, он побоялся об этом сказать прямо и намекнул?» — одолевали его жестокие мысли.       Уснул Канэцугу только в третьем часу ночи. На влажной от слёз подушке.