Жизнь (с) Мадлен

После завтрака Эрик и Густав пошли в сад — мальчик попросил его помочь со строительством беседки. И пока они отыскали место, где лучше всего будет строить и отмеряли длину и ширину для будущего каркаса, Эрик спросил: — Это ты попросил маму сблизиться со мной? Густав улыбнулся. — Нет. Я не тот, кто скажет тебе, что происходит. Дай своей маме время, и она всё тебе объяснит. Только знай, не ищи подвоха в её словах и действиях. Она искренно гордится тобой. Эрик с трудом подавил слёзы. Мама на самом деле им гордится. Это прекрасно, но как же сложно поверить.

***

Был уже вечер, когда Кристина шла по коридору, и вдруг увидела Эрика. — Куда ты идёшь? — спросил мальчик. — Я иду спать, к себе в комнату, — ответила девочка, указав на дверь своей спальни. Эрик замер и округлил глаза. — Твоя комната здесь? — Да, я же только что это сказала, — хихикнула Кристина. — А что? Он подошёл ближе и открыл дверь бывшей гостевой. — Это — моя комната, — просто сказал он. — Так твоя новая спальня совсем рядом с моей! — воскликнула она. — Верно… — Эрик, словно в бреду, шагнул к себе, дойдя до стены, что разделяет их комнаты, опустил ладонь на стену с особым трепетом. — Там… мы совсем близко… Кристина засмеялась уже в полный голос. — Да. Ну и что? Ты говоришь так, словно нам нельзя заходить в комнаты друг друга. Это было лишь секундное наваждение. Ведь в самом деле, им можно заходить в комнаты друг друга, можно видеться, а главное — Кристина вовсе не против общения с ним. И то, что их спальни разъединяет всего лишь стена — не так уж важно. Эрик обернулся к девочке, улыбнувшись — её улыбка и смех заразительны.

***

Прошла неделя. И за всю эту неделю Мадлен проводила время не только с Кристиной, но и с Эриком. И если девочка была рада обществу мамы, то мальчик не понимал, что происходит, и сторонился её, чувствуя себя напряжённо рядом с ней. Особенно во время уроков вокала — Мадлен теперь обучает их обоих. А точнее, уроки вокала были с Кристиной, а Эрик… Мадлен и Кристина любили наблюдать, как умело (хотя до появления Густава с дочерью, Мадлен уверена — Эрик никогда не бывал в музыкальной комнате и не прикасался к инструментам) он скользит по клавишам пианино, или поглаживая струны арфы, или вдохновенно исполняет мелодии на скрипке (в этом дети обычно соревнуются, так как Кристина тоже это умеет, им также несколько раз составил компанию Густав). Или как гордо она смотрела на то, как оба её мужчины строят беседку. День был жарким, они устанавливали решётки для беседки, и Эрик не знал, как реагировать, когда мама подошла к ним и принесла лимонад, который приготовила вместе с Кристиной. Или на то, как Эрик готовит. К концу недели он не смог терпеливо сносить внезапную заботу матери. Они сидели в гостиной, смежной с кухней. Эрик сидел на кресле, глядя на Мадлен, Густава и Кристину, что сидели на диване. — Я только хочу знать: что происходит? Почему ты вдруг добра ко мне? Тебя словно подменили, ответь, мама! Кристина было собралась что-то сказать на защиту матери и сына, но отец взял её за руку, взглядом объясняя, что всё в порядке. Мадлен растерялась. — Эрик… это… Её поведение было так незнакомо ему, непривычно, но желанно, и оттого было очень больно. И это его злило. — Объясни! Почему вдруг ты стала иначе ко мне относиться? Столько лет я был тебе не нужен, мама. Столько лет тянулся к тебе. Ты терпишь меня ради папы и Кристины? — Эрик! — это воскликнул Густав, в его голосе впервые прозвучала сталь, что удивило всю семью, что уставилась на него. — Что я тебе говорил? Немедля перестань! Ты не знаешь, что делаешь. Иначе ты пожалеешь. — Нет! Я не пожалею. А вот мама… И, верно, я не знаю. Так может, пора уже просветить меня? Мадлен, глядя на то, в каком отчаяньи находится Эрик, что её поведение сбило его с толку, решила всё рассказать. А Эрик внимательно, не перебивая, слушал. Про родного отца, у которого тоже не было близких, про то, как он погиб — узнал, почему родился с дефектами. Она сказала, что любила его, и в нём есть черты Шарля, что когда он родился, она благодарила небеса, что ребёнок жив. Эрик заплакал, а Мадлен продолжала. Она говорила, что Эрик был улыбчивым ребёнком, часто смеялся первое время, говорила, что пела ему колыбельные, держала на руках. Несколько месяцев подряд она боялась надолго расставаться с ним — хоть ему тогда не было и года, он был очень активным и смышлёным малышом. А уходить приходилось — приготовить еду, что-то купить или продать. Рассказывая, Мадлен и сама терпит тщетные попытки подавить слёзы. — Тебе было пять, ты сидел на полу — ты тогда отдыхал, потому что впервые сам обошёл весь первый этаж и сад. От одного взгляда на тебя, во мне проснулась злость, ненависть к тебе, мысль о том, что если бы тебя не было, мне было бы легче жить — ослепила меня. Я чуть не задушила тебя. Очнулась лишь когда подошла к тебе. Поняла, что пыталась убить своё дитя, которое ни в чём не виновато. Чуть позже дошло, что гнев на тебя может снова ослепить, и тогда некому будет остановить меня. Не нашла ничего лучше, как отправить тебя на чердак, а дефекты и маска были лишь поводом. Потому и злилась, когда ты выходил наружу — боялась, что гнев ослепит меня, боялась, что убью тебя. А совсем недавно я увидела, что ты очень самостоятельный, что я могла бы довериться тебе во многом, что ты был бы мне помощью. А благодаря Кристине узнала, что ты на самом деле гениален. И вот сейчас я пытаюсь снова видеть в тебе сына, а не проблему, — закончила Мадлен. И надолго наступила тишина, в которой звучали лишь всхлипы матери и сына. Эрик поднялся с кресла и подошёл к маме. — Это правда? Если это так, то можешь ли ты коснуться меня? — спросил он сквозь слёзы. Мадлен задрожала — столько лет она отталкивала сына, что такая просьба казалась ей необычной. Женщина взглянула на Густава с мольбой: — Разними меня с Эриком, если я вдруг нападу на него. Мужчина кивнул, а Кристина — единственная, кто даже после такой истории сохраняла оптимизм, улыбнулась, подбадривая Эрика и Мадлен к сближению: — Этого не будет. Я видела, что мама любит Эрика. Мать и сын глубоко вздохнули. Мадлен медленно протянула руки к Эрику, раздумывая над тем, как свести первое прикосновение к минимуму, но всё равно дать сыну понять, что его дефекты для неё ничего не значат. Определившись, она погладила и сжала худое плечико Эрика, отчего мальчик вздрогнул и задохнулся, уставившись на её ладонь, что действительно прикоснулась к нему. Он привык к прикосновениям от Густава и Кристины, но это касание показалось ему чужим. И всё же, приятным. — А я… могу тоже прикоснуться к тебе, мама? — робко спросил мальчик. Мадлен с трудом отыскала силы для кивка — всю энергию забрали слёзы. У Эрика тоже поэтому было мало сил, отчего он смог только взять её большую ладонь в свою, сжав длинными пальцами.

***

Прошла ещё одна неделя, которая была значительно лучше. Эрик больше не сторонится своей матери, хоть ему и трудно доверять ей, и проводит с ней время так, как давно мечтал. Эрику хотелось знать о том, какой была её жизнь, когда её родители — получается, его бабушка и дедушка, были живы (Мадлен ответила, что они были очень любящими, оттого было очень больно их терять), о том, как она выживала после (дети оба слышали это, и оба восхищались ею, хотя сама Мадлен ненавидит это время), о родном отце (вот уж где Мадлен было не остановить — даже её голос звучал влюблённо, она говорила о Шарле с такой теплотой, и Эрику нравится видеть маму счастливой, видеть её улыбку). Ещё он спросил: — А… если ты любила меня, то… у меня была детская? Я знаю, что комната Кристины — это бывшая детская для дочери. А у меня была такая комната? Мадлен улыбнулась. — Была. Правда, иногда я настолько боялась оставить тебя одного, что первые дни своей жизни ты спал в нашей с Шарлем спальне. А в своей детской ты провёл около трёх лет. Эрик слушал, но верил с трудом. Видимо, Мадлен заметила скепсис в глазах сына. — Это так. Если хочешь, могу показать её. Эрик согласился, и Мадлен привела его в маленькую заброшенную комнату, с открытыми нараспашку окнами. В середине стояла колыбель, и пусть она была в пыли, пусть очень шаткая к этому времени. Но Эрик отчётливо слышит мамины колыбельные, видит, как она склонилась над ним, и взгляд её полон любви. Видя, что сын побледнел, женщина погладила его по спине — с каждым днём она видит в нём своего сына, и узнаёт будто заново. — Что-то не так? — Н-нет. Мама, я вижу, как ты поёшь мне… Это… — Верно. Я нередко брала тебя на руки и, баюкая, пела, а ты, вместо того, чтобы спать, улыбался мне. Я садилась на подоконник, и мы вместе смотрели в окно. Если у тебя остались ещё вопросы, то в комнате для дочки не было кроватки, потому что Шарль собирался купить её в день своей гибели. А эта детская кажется маленькой, но первое время тут было очень уютно. — Мама… А мы можем навестить могилу папы? Он до сих пор спрашивает робко, ожидая криков от Мадлен. Но женщина печально улыбается. — Можем. Думаю, Шарль будет рад увидеть тебя. Он хотел мальчика больше, чем девочку, говоря, что мой бойкий характер вместе с его точно должны соединиться в мальчике, и он будет… ну, впрочем, Шарль оказался даже прав. Ты гений, Эрик, а я заметила это совсем недавно. И кажется, это Шарль добился того, чтобы ты родился — я переживала, что случится выкидыш, да и роды не дались для меня легко… — она вздохнула, сжав плечо сына. — И когда мы едем? — В воскресенье, можно?

***

В субботу Мадлен и Кристина собрались в город — купить продукты, пока Густав и Эрик окончат беседку. Но после завтрака Мадлен попросила девочку ненадолго оставить их с сыном наедине. Кристина кивнула и убежала переодеваться. Эрик напрягся, пройдя с матерью в гостиную. Ему казалось, что сейчас она выскажет то, как ненавидит его, и что терпит только ради Кристины и Густава. Сев вместе с сыном на диван, Мадлен бережно взяла его худые руки в свои, а взгляд у неё был виноватый. — Я так и не спросила: ты простишь меня? Я не жду, что ты ответишь «да», не после всего. Я просто хочу знать твой ответ. У Эрика слёзы навернулись на глаза. — «Простишь»… За что конкретно? — горько спросил он. — За то, почему родился таким, прощаю, ведь ты в этом не виновата. Простить за чердак… Нет. Никогда не прощу за это. Ты могла бы отыскать другой способ, не причиняя мне боль, и не окружая одиночеством. Но… Густав был прав. Я действительно жалею, что накричал на тебя в тот раз… Но даже так, всё то, что было, не смогло уничтожить мою любовь к тебе, мама… Больше он не сумел ничего сказать, чувствуя, что не в силах боле подавлять слёзы. Эрик бросился в свою комнату, к кровати, спрятав лицо в подушку — плач усилился, когда он понял, что не плакал уже несколько дней.