Враг мой?..

Сцилла

      Включить мышцы в работу. Поджать живот, напрячь кор, податься чуть вперед. Руки, ноги, все аккумулировать. Перехватить устойчивее металл. Глубокий вдох, плавный рывок вверх. Подбородок над перекладиной. Замереть. Раз, два, три… Вниз.       Сцилла не сумела правильно опуститься — дрожащие от натуги мышцы подвели, и пальцы сами разомкнулись.       Приземление на задницу — не планируемая часть тренировки. Ауч.       Хорошо, что пол устлан матами.       Сцилла перевела дыхание и с трудом встала. Подтягиваться она научилась, это уже неплохо. А вот с приземлением стоит еще поработать.       Сцилла составила план. Впервые в жизни. Насколько правильный — хрен знает, ведь по сути она все равно ходила кругами: тренировки дара, тренировки тела, тренировки мозга. Но подход поменяла кардинально.       Она больше не позволяла себе иссякать. Как только улавливала отголоски усталости — сворачивала упражнения и шла восполняться. Есть, спать, медитировать на свежем воздухе. И с каждым разом циклы восстановления становились все длиннее, а наполнение ресурса занимало все меньше времени.       На тренировках Сцилла не позволяла себе доходить до крайностей, хотя очень хотелось порой дожать себя до переутомления, как раньше, чтобы даже ноги доволочить до спальни не получалось. Но Сцилла себя одергивала и шла восполняться.       Вместо чтения легенд, по сути бестолкового, Сцилла учила Устав. Зубрила каждый раздел на зубок и пересказывала себе перед зеркалом до тех пор, пока слова сами не отскакивали от языка, а осознание прочитанного не укладывалось ровной стопочкой в ментальный архив.       Сцилла честно, регулярно и полноценно питалась. Даже если не была голодна. Не позволяла себе упираться и даже мыслей не допускала о том, чтобы походить голодной. Хотя очень хотелось.       И делала это все в абсолютном, тотальном одиночестве.       Не беспокоила ни Талу, ни Ремиля, ни Иолая. Она должна справиться в этот раз сама. Иначе все это не будет иметь смысла.       Сцилла осознала одну крайне неприятную вещь: несмотря на упрямые заверения самой себя в самостоятельности, она раз за разом искала себе спасателя. Вцеплялась клещами в каждого, кто хорошо к ней относился, и перекладывала ответственность за собственное благополучие на него. Не специально, но так и получалось. Ведь полное погружение в того, кто рядом, и попытки «спасти» его позволяли не копошиться в себе.       Этот силок Сцилла больше ставить не собиралась.       «Помоги себе. Это будет лучшая помощь нам обоим».       Этим Сцилла и занималась.       И эта вынужденная самоизоляция, в которую ее затолкал Эрион, приносила свои плоды.       По крайней мере, к Сцилле вернулось чувство контроля над собой и своей жизнью, потому что она неукоснительно контролировала свой распорядок дня и поставленные перед собой задачи. А задачи она себе ставила теперь регулярно.       Еще к Сцилле вернулась радость от маленьких побед. Она хвалила себя, искренне и честно, когда правильно делала упражнение, осваивала новую технику или с первого раза пересказывала отрывок. И это немного поднимало самооценку.       Помогало ли это справиться с остальными чувствами?..       Очень вряд ли. Но Сцилла каждый раз, когда что-то кололо в груди или скреблось в сознании, останавливалась и дотошно изучала возникшее ощущение. Пыталась понять, откуда оно взялось и с чем связано. Иногда даже записывала и перечитывала, чтобы разобрать на запчасти. Не всегда удавалось, но Сцилла себя хвалила за попытки.       Поначалу ей это все казалось очень глупым, и она недовольно фыркала на каждую возникшую идею и всеми силами саботировала ее реализацию. Но заставляла себя пробовать. Через силу. Через «не хочу». Через «это чушь полнейшая», что так любил твердить внутренний голос.       Сцилла назвала его Джеком, — просто потому, что терпеть не могла это имя благодаря особенно задиристому мальчишке в приюте, — и каждый раз, когда внутренний голос начинал нудеть, какая она никчемная, слабая и неполноценная, она подходила к зеркалу, произносила вслух с самым серьезным видом: «Заткнись, Джек!» или: «Пошел нахер, Джек!». И шла осваивать турники. Или зубрить очередной раздел. Или есть, в конце концов. Ее веселило посылать Джека, это каждый раз поднимало настроение своей абсурдностью и идиотизмом. А когда Сцилла пребывала в приподнятом настроении, Джек нудел куда меньше.       И даже порой удавалось забыть ненадолго, насколько Сцилла соскучилась по Эриону.       Уже наступил апрель. А разведотряд так до сих пор и не вернулся.       Но каждый раз, когда хотелось свалиться в пучину тревоги, отчаяния и тоски и начать чрезмерно волноваться — что было опасно тем, что дар потянется к Эриону и проломит его щиты, а Сцилла подозревала, что он вполне теперь на это способен — она смещала фокус на себя и разбиралась, почему испытывает то, что испытывает. И занятие это было настолько утомительным и концентрированным, что потом проще было себя успокоить логичными доводами разума.       «Помоги себе. Это будет лучшая помощь нам обоим».       И Сцилла помогала. Кажется, у нее даже получалось.       — Ты там долго еще? — проворчал Рой, сунув голову в проем.       Сцилла обернулась и хмыкнула.       — Можешь идти, — обронила она. — Тебе совсем не обязательно за мной таскаться по пятам.       — Обязательно, — скрестил он предплечья на груди. — А иначе Ремиль мне выговор влепит.       Сцилла закатила глаза и фыркнула.       — Значит, стой за дверью и не гунди.       Ремиль к ней, оказывается, приставил охрану. И Сцилла этого долго не знала, потому что они действовали скрытно. До тех пор, пока она не заметила слежку и с перепугу не размозжила Рою нос.       Она, конечно, возмутилась Ремилю по этому поводу, но он оказался непреклонен, — собственно, как всегда, — и Сцилла решила, что спорить с ним бесполезно. Да и бессмысленно. Ей парочка телохранителей не мешали, а тратить силы на ругань с главнокомандующим Убежища — занятие сомнительное. И по Уставу, и по существу. Можно эту энергию пустить на какое-то благо.       Так Сцилла и поступила. И впервые подняла ментальный щит. Научилась его создавать и устанавливать. И это настолько воодушевило, что Ремиль с его скрытностью и контролем перестал интересовать вовсе.       — Так долго или нет? Мила сегодня яблочный пирог печет, мой любимый, с корицей!.. — простонал Рой.       — Да чтоб тебя… Недолго, недолго! — фыркнула Сцилла. — Но только если завтра пирогом угостишь, — бросила она через плечо с хитрым прищуром.       — Естественно, — усмехнулся Рой и скрылся в коридоре.       — Так, — хлопнула Сцилла в ладоши. — Еще раз — и ужинать.       Сцилла в какой-то момент с ужасом обнаружила, что не знала даже, что любила есть. Ну, кроме молока, сырников и блинов — это она любила с детства. И то, только потому, что Дрейд ей готовил это по воскресеньям. Ее тоже пытался научить, но у нее все блины были комом, а все сырники горели, и Дрейд со смехом заключил, что она не создана для кухни и ей стоит подыскать в мужья повара. Как будто она собиралась замуж.       Сцилла всегда выбирала то же, что и Эрион, и особо не озадачивалась тем, чтобы распробовать вкус, заталкиваясь едой побыстрее, а посему решила восполнить и этот пробел.       Итак, Сцилла перепробовала все, что подавали в Убежище, дотошно пережевывая каждый кусочек. Изучила меню и постановила, что больше всего ей нравятся блюда из картофеля, — особенно запеченного, — свежие салаты и нежирное мясо. И все виды морепродуктов. И сегодня на ужин как раз картофель с рыбой, и только от этого живот требовательно заурчал, а рот заполонила слюна.       Но это не помешало в последний раз на сегодня подтянуться. И даже почти удачно приземлиться. По крайней мере, не на задницу, за что Сцилла себя и похвалила.

Эрион

      Эрион поплескал ледяной водой в лицо и с шумом выдохнул — все еще промозглый весенний воздух холодил обнаженные торс и плечи, на которые попали брызги. Подняв взгляд, Эрион уставился в походное зеркало, повешенное на дерево, и уперся ладонями в края бадьи с водой.       — Во что ты превратился, старик? — пробормотал он сам себе и потянул за отросшие почти до плеч волосы. Затем взлохматил нестриженную уже невесть сколько всклокоченную бороду и нахмурился. — Пора бы что-то поменять…       Эрион покосился на бритву и ножницы, лежащие на краю пня, служившего им в походе туалетным столиком, и впервые за много лет задумался о том, чтобы избавиться от прежнего, привычного образа.       Эрион носил бороду с тех самых пор, как попал в Убежище — а это почти десять лет. И прическу не менял столько же. Сейчас вдруг, на контрасте с изможденным, уставшим от двухмесячного проживания в полевых условиях лицом они начали непомерно раздражать.       Недолго думая, Эрион подхватил ножницы.       — Нахрен это все, — фыркнул и без сомнений срезал первую прядь.       К ногам сыпалось все больше волос, а отражение все больше округляло глаза. Парень в зеркале теперь казался совсем незнакомым.       Покончив кромсать некогда буйную шевелюру, Эрион взялся за бороду. Рука немного дрожала, ведь он себя таким не видел очень, очень давно.       Вместе с жесткими вихрами с Эриона, казалось, десяток лет ссыпался.       Гладко выбрив лицо, Эрион скептично окинул себя взглядом. Непривычно. Странно даже. Но как-то… Легко, что ли.       Обнаружив, что голова пестрела клочками разной длины, Эрион попытался исправить ситуацию, но сделал только хуже. И, бранясь под нос, задавался вопросом, не прихватил ли кто с собой машинку для стрижки, но помощь пришла сама откуда не ждали.       — Эдак ты себя сделаешь похожим на плешивого пуделя, — заглянул в отражение Стелз. — Помочь? — щелкнул он машинкой по дереву.       — Буду признателен, — усмехнулся Эрион и только теперь вспомнил, что у него есть ямочка на щеке.       Когда-то в детстве мама считала ее очаровательной, но после смерти сестры на дух не переносила, ведь у Аурелии была такая же. Потому Эрион крайне редко улыбался. Сначала — при маме, а потом — в принципе. И начал отращивать щетину, как только появилось, что отращивать.       Стелз придвинул стул и хлопнул по плечу. Эрион послушно сел и доверился умелым рукам Стелза.       — Что это на тебя нашло? — поинтересовался тот, подравнивая затылок. — Я тебя отродясь таким не видел.       — Я тоже себя таким еще не наблюдал, — вздохнул Эрион, разглядывая свое озадаченное отражение. — Я и сам не знаю, что на меня нашло. Просто… захотелось.       — Тебе идет, — улыбнулся Стелз, и Эрион хмыкнул.       — Надеюсь, — отозвался он и склонил голову, чтобы Стелзу удобнее было орудовать. — Потому что я в шаге от того, чтобы пожалеть об этом опрометчивом поступке.       — Никогда не жалей о содеянном, — протянул Стелз, перебираясь на височную часть. — К чему бы это ни привело, назад уже не воротишь, зато можно извлечь выгоду.       — Кому как не тебе знать, что порой это приводит к катастрофе, — выдохнул Эрион, и Стелз бросил на него короткий цепкий взгляд.       — И катастрофа — это тоже опыт, — обронил он. — Но мы ведь уже не о твоей прическе говорим?..       — Мы рассуждаем об абстрактном, — усмехнулся Эрион, а на душе скреблись кошки.       Не спровоцировал ли он катастрофу, когда ушел?.. Ушел от Сциллы. Оставил ее одну. Так надолго…       Эрион не решался спрашивать о ней у Ремиля во время редких переговоров по коммутатору. Не хотел душу бередить. Ни себе, ни ей. И, по правде сказать, ужасно боялся услышать, что она снова выгорела дотла. Или еще чего похуже…       — Ну, если твое абстрактное тебя не убивает, то есть шанс его исправить, — вклинился в мысли Стелз.       — Абстрактное вполне способно убить себя, а это уже исправить невозможно, — выдохнул отрешенно Эрион.       — Абстрактное на то и абстрактное, чтобы быть воплощением хаоса и разрушения, — вымолвил Стелз, очень аккуратно выводя машинкой на голове Эриона замысловатые узоры. — Но не стоит забывать, что в хаосе кроется порядок. Своеобразный.       Эрион недоуменно нахмурился. Завуалированный разговор вышел за пределы его понимания.       — Каким образом в хаосе может быть порядок? — прищурился он, следя за манипуляциями Стелза.       — Ты когда-нибудь наблюдал за ураганом? — спросил Стелз и оперся на плечо Эриона, который растерянно моргнул. — Знаешь, в Южном кантоне, куда меня часто забрасывал Инсанаполис, бури и ураганы — явление настолько привычное, что поддается расписанию, ведь приходит в одно и то же время. Но я не об этом, — отмахнулся Стелз. — Если смотреть на ураган как на катастрофу, коей он по сути и есть, то видишь лишь разрушение, которое он причиняет. Хаос в чистом виде — мечется везде и всюду, сносит все на своем пути. Но, если присмотреться, — понизил голос Стелз, — то обязательно заметишь повторяющиеся закономерности. Вихри движутся в одним им понятном порядке, с одной цикличностью, одной скоростью, и, как я уже упоминал, приходят в одно и то же время. Упорядоченность в хаосе. И так с любым стихийным бедствием.       — Любопытно, я об этом прежде не задумывался, — пробормотал Эрион. — То есть, по-твоему, хаос разрушителен для всех, кроме самого себя? — приподнял он бровь.       — В том числе, — кивнул Стелз. — Но не только. Хаос ведь не только разрушение несет, но и созидание. — Эрион скептично приподнял бровь, на что Стелз довольно усмехнулся. — Взять вот те же стихийные бедствия, — обронил он, подравнивая верхушку. — Я здесь чуть длиннее оставлю, чтобы форму придать, — уточнил он, и Эрион кивнул. — Смотри, после наводнений, например, почва напитана влагой и удобрена. Так? — Эрион, поразмыслив, согласился. — Пожары уничтожают только старые, сухие деревья, дают место новой жизни.       — Избирательное разрушение, — хмыкнул Эрион.       — Именно, — закивал Стелз. — Извержения вулканов создают новые острова. А те же ураганы разносят семена на дальние дистанции. Ломают то, что поддается разрушению, но не могут уничтожить что-то действительно прочное.       — Хочешь сказать, что стихийные бедствия настолько же полезны, насколько разрушительны, потому что обновляют экосистему? — протянул Эрион.       — Хочу сказать, что одно конкретное стихийное бедствие под именем Сцилла перешло от разрушения к созиданию и заполонило цветами весь холм, — подмигнул Стелз, и Эрион поперхнулся.       Сердце сжалось и заныло от одного упоминания ее имени.       — Откуда ты знаешь? — выдохнул Эрион.       — То, что ты решил о ней не спрашивать у Ремиля, не значит, что не спрашиваю я, — пожал плечами Стелз.       — Вот это ты завернул философию, чтобы подвести к важному… Не зря тебя прозвали душевным лекарем, — проворчал Эрион после минутной паузы, и шум машинки стих.       — Готово, командир, — обронил Стелз и отошел с улыбкой.       Эрион придирчиво оглядел свое отражение и удовлетворенно кивнул. Гораздо лучше, чем было.       Снова умывшись, Эрион окатил водой теперь и торс, а после — окунулся головой в бадью, задержав дыхание. Проторчал там до тех пор, пока под закрытыми веками не заплясали белые точки, а горло не начало саднить.       И вынырнул будто совсем другим человеком.       — Эрион! — позвал Сэм из связной. — Ремиль.       И этому другому человеку теперь было крайне любопытно узнать не только о рабочих моментах.       Эрион отряхнулся от воды, как пес, накинул на плечи полотенце и направился к Сэму, лицо которого по мере приближения все больше вытягивалось.       — Обновился так обновился, — протянул он. — Если бы я тебя не видел до того, как ты отпустил бороду, ни за что бы не узнал и потащил на допрос как шпиона, — хохотнул и ткнул в бок.       — Да пошел ты, — беззлобно хмыкнул Эрион и откинул полог связной.       Компактное пространство палатки встретило дребезжанием техники, миганием лампочек и гулом радаров. Коммутатор светился красным и издавал едва заметный треск. Эрион рухнул на складной стул и подхватил переговорное устройство.       — Артофон на связи, — отчеканил он полагающуюся для начала разговора реплику и отпустил кнопку, ожидая ответа.       — Стегмар принял, — раздался искаженный помехами голос Ремиля. — Докладывай.       — В период радиомолчания было перехвачено еще три группы дезертиров и ликвидирован один сторожевой патруль. Крысы бегут с корабля, но причину выяснить так и не удалось.       — Без ликвидации обойтись было нельзя? — недовольно фыркнул Ремиль.       — Нельзя, они нас засекли. Пришлось действовать и менять дислокацию, — бросил Эрион и забросил ногу на подлокотник.       — А что по поводу дезертиров?       — Планируется вылазка на территорию Аутфорда и небольшая диверсия для проверки теории, — произнес Эрион.       — Подробнее.       — Дезертиры все выходят из одной точки и ссылаются на нее же при допросах, но их речь закодировали так, чтобы они не проболтались властям. Шифр взломать мне не удалось, и не вижу смысла тратить на это время, когда можно внедрится и узнать все по месту.       — Одобряю. Действуй, — сказал Ремиль. — Вопросы?       — Как там… — замялся Эрион, подбирая слова, и выругался на собственное косноязычие. — Как там Колючка?       — Я уж думал, не спросишь, — хмыкнул Ремиль. — Сломала охраннику нос, занялась озеленением холма и всего лишь единожды возмутилась мне в лицо.       С плеч будто свалился огромный груз, и Эрион тепло улыбнулся, прикрыв веки.       — За что пострадал нос охранника? — усмехнулся он.       — За то, что конспиратором он оказался хреновым, — хохотнул Ремиль. — Я ведь приставил к ней охрану втихую.       — Полагаю, из-за этого она и возмутилась, — обронил Эрион.       — Да, — согласился Ремиль. — После того, как заметила слежку и вмазала охраннику так, что мало не показалось. Сама же потом кости сращивала и залечивала нос. И мне претензию предъявила, но весьма деликатно.       — Она снова лечит? — с замиранием сердца спросил Эрион.       — Редко. Она вообще мало взаимодействует с окружающими.       Эрион нахмурился. Это его растревожило.       — К работе вернулась? — спросил он, напряженно сжимая коммутатор.       — Нет, — отозвался Ремиль. — Она занята другими делами.       — Это какими же? — недоуменно обронил Эрион.       — Тренировками и дотошным исследованием блюд в столовой.       Эрион опешил и сполз по спинке стула.       — С каких это пор ее интересует… еда?.. — пробормотал он.       — Вернешься — сам у нее спросишь.       — А тренируется она с кем? С Иолаем? — предположил Эрион.       — Нет. Сама. Иолай говорит, она хочет в себе разобраться самостоятельно. Погоди, — замолчал он ненадолго. — Еще Иолай говорит, что упрямая маленькая человечка отлично справляется, потому что научилась поднимать щиты, которые даже он обойти не может.       Эрион ошарашенно выдохнул, и в груди затрепетало облегчение.       Она справилась.       — Не знаю, что там у вас произошло и из-за чего ты сорвался на миссию, но ей это явно пошло на пользу.       Отсутствие Эриона пошло ей на пользу. Эта мысль, которая должна бы отдавать исключительно радостью с привкусом победы, вдруг слабо загорчила тоской. Но Эрион не позволил себе распробовать ее вкус.       Потому что ради этого все и затевалось. Сцилла должна была научиться обходиться без Эриона. Во имя себя самой.       И Эрион тоже должен этому научиться. И смириться с мыслью, что он не нужен Сцилле для борьбы за себя.       Он лишь надеялся, что окажется нужен ей… в принципе. Не как костыль, наставник или буфер. А как Эрион.       Потому что Сцилла нужна ему до боли. Как воздух. Как вода. Как солнце. И он не хотел ее терять.       — Это точно, — выдохнул Эрион с улыбкой. — Конец связи.       Отключил коммутатор и сбросил с плеч напряжение.       Она справилась. Одна. Ну и что, что без него.       Это же, наоборот, замечательно!       — Умница моя, — выдохнул Эрион и по привычке потянулся к волосам, но сжимать оказалось нечего, и он тихо рассмеялся.       Все теперь по-другому. И будет меняться и дальше. Но главное — что Сцилла справилась. И это сделало ее сильнее.

Сцилла

      Ночами бывало тяжело. Ночами былые страхи поднимали свою уродливую голову и клацали челюстями в попытке запугать, сломать, разрушить.       Иногда им это удавалось. И трещины, которые Сцилла так усердно латала днем, вскрывались и начинали нарывать.       Звон в ушах. Красные вспышки. Боль во всем теле. Хруст костей. Кувырки, кувырки, кувырки. Сцилла летела вниз по бесконечно длинной лестнице, расшибаясь в прах на каждой ступеньке, и до ужаса боялась оказаться у ее подножия. Потому что там ждала боль. Там ждало унижение. Там ждало осквернение.       Но плитки пола коридора, окрашенные сигнальными лампами, слишком быстро приближались, и Сцилла готовилась к неизбежному. Ведь знала: в этой битве победить не сможет.       Уже не смогла.       Придавило. Нечем дышать. Воняет пылью, потом, чужим немытым телом и перегаром. Липкие руки шарят по телу, стаскивают штаны, рвут кофту.       Нет-нет-нет, не надо, пожалуйста!..       Сцилла брыкается в попытках сбросить с себя мучителя, но тщетно. Она знает, что не справится. Но не может прекратить сопротивляться, дурея от паники.       Эрион, где ты? Где ты, когда так нужен?!       Нет, даже в мыслях она его не коснется. Не затащит снова в разрушительный водоворот, из которого они оба не смогут выбраться.       Его здесь нет. И не будет. Он ушел. Сцилла его обидела, разбила, оттолкнула. И сама должна пройти через это. Должна справиться.       Но она уже не справилась.       Давление усиливается. Больно. Больно. Больно.       Тело будто становится все меньше, беспомощнее, сжимается до крошечной точки. До тех пор, пока перед носом не схлопываются силки.       — Нет!..       Сцилла подорвалась на постели, часто дыша, и схватилась за взмокшую футболку на груди. Эфемерные пальцы все еще сжимали горло, противными мурашками проносились по бокам и ягодицам.       — Это сон, — просипела Сцилла и прикрыла веки. — Это просто сон. Дэна здесь нет. Дэна вообще больше нет. Эрион от него избавился, — проговаривала Сцилла вслух успокаивающие факты.       И саднящая грудина заныла сильнее.       Ведь Эриона тоже здесь нет. А так хотелось прижаться к его боку, уткнуться в ложбинку между шеей и плечом — лучшее и самое любимое место на Континенте, и вдохнуть его. Наполнить легкие до отказа ароматами соли, моря, земли, хвои. Покоя, безопасности, дома. Обнять и оказаться стиснутой в ответ в крепких руках.       Сцилла старалась держаться, но не получалось. И она позволила себе всхлипнуть, и даже мокрые дорожки на щеках вытирать не стала.       Это тоже ее чувства, и раз она их испытывает, незачем их маскировать и пытаться проглотить. Для их возникновение есть причина.       И причину зовут Эрион.       — Я так соскучилась, — шепнула Сцилла в пустоту, холодную и звенящую, и выудила из-под одежды резной листочек плюща, который ни на миг не снимала с тех самых пор, как Эрион надел его на шею. — Мне так тебя не хватает… Ты нужен мне. Я люблю тебя, — произнесла на грани слышимости. Впервые с тех пор, как Дэн ее уничтожил. — Надеюсь, ты это знаешь…

Эрион

      Эрион мялся без сна и то и дело переворачивался с бока на бок, выискивая удобное положение в ненавистном уже спальном мешке. Впервые с тех пор, как ушел на миссию, он захотел домой, и эта тяга не давала сомкнуть век. Рациональность и понимание того, что нужно отдохнуть, ведь завтра трудный день, помахали рукой и с насмешкой покинули, и Эрион ворчал. Сам на себя и на бессонницу.       Думал о Сцилле. Разумеется, кто же еще мог спровоцировать желание вернуться домой?..       Эрион всегда думал о Сцилле, но сегодня в ином ключе. Он радовался за нее. Гордился ею. И содрогался от осознания, через что ей, должно быть, довелось пройти, чтобы справиться. Одной.       Да, это было необходимо. Для нее. И для Эриона тоже. Он совершил огромную ошибку, когда счел ее той, кому требуется защита. Возможно, тем самым оказал медвежью услугу. Ведь, хоть и учил ее, — в том числе самообороне, — тренировал, направлял в науках, но всегда незримой тенью был рядом. И Сцилла знала: если оступится, сможет на него положиться.       И Эрион искренне хотел быть для нее тем, на кого она может положиться. Тем, кто защитит, поможет, придет в любое время дня и ночи. Но обстоятельства показали, что Эрион не может всегда быть рядом, и Сцилла, сколь бы подкованной ни была, пострадала.       А Эрион продолжил гнуть линию обороны вокруг нее вместо того, чтобы предоставить ее самой себе и просто быть рядом, когда она сама того хотела.       И вот они оказались там, где оказались. Сцилла — одна в Убежище, а Эрион — в сотнях миль от него в неудобном спальном мешке без малейшего понятия, что делать дальше и нужен ли он ей теперь.       «Я не беспомощный котенок, мне не нужна защита!» — сказала ему когда-то Сцилла.       Но Эрион видел в ней ту, кого хотел защищать. И не потому, что она была беспомощной, вовсе нет — Сцилла могла за себя постоять, пусть и хаотичными всплесками. Все, что от Эриона требовалось — направить ее. Но он не сумел переступить через себя.       «Ты сильная девочка, сама можешь за себя постоять, знаю. Но это не мешает мне желать тебя обезопасить», — ответил он ей тогда, и все последующее время придерживался этой мысли.       Давал инструменты, но не позволял ими пользоваться.       Вручал оружие, но не пускал на поле боя.       Учил защищаться, но оберегал от любой опасности.       Контролировал.       Эрион только сейчас осознал, что на самом деле постоянно, неукоснительно ее контролировал.       Во благо, чтоб его.       Лгал во благо. Контролировал во благо. Недоговаривал во благо.       Сам показал Сцилле модель поведения, которой она не преминула воспользоваться. Сам же обозлился на отзеркаливание собственных поступков.       Молодец, Эрион. Можно похлопать феерическому педагогическому провалу.       Потому что любовь затмила в нем разум и здравомыслие, и это видели все, кроме самого Эриона, которому прежде любить не доводилось.       Он не умел любить. Не знал, как правильно это делать. Не видел примера перед глазами, ведь отношения родителей назвать любящими язык ни за что не повернется. Никогда и ни при каких обстоятельствах. В отношения друзей он по возможности не лез, лишь тихо радовался за них и мог подсказать что-то, в чем разбирался сам. Как человек или как опытный наблюдатель за другими. Навык понимать и читать людей, необходимый для разведки в частности и для подпольной работы в целом, порой оказывался неплохим подспорьем в пьяных разговорах со страждущим Сэмом, но никак не в отношении самого Эриона.       Да, прежде он понимал Сциллу лучше, чем она себя. Потому что, хоть эта книга поначалу и была заперта на семь замков, а текст в ней был зашифрован и пронзен острыми колючками, но, когда она распахнулась от правильно подобранного ключика, читать ее не составило никакого труда. И Эрион читал. Но считывал не то.       Сцилла хотела безопасности, и Эрион ее давал. Хотела поддержки — и Эрион на нее не скупился. Хотела понимания — и Эрион понимал.       Но не видел, что все эти желания, вполне очевидные и естественные, помножены на три, возведены в абсолют и продиктованы не силой, а слабостью. И он подпитывал эту слабость, хотя пытался дать опору для силы.       Они сам хотел понимать, защищать и поддерживать Сциллу. И его собственные желания схлестнулись с припрятанным между строк Сциллы и обратились не помощью, а вредительством.       Вместо того, чтобы закалить Сциллу, Эрион ее истончил. И теперь пожинал плоды своих стараний.       Уставившись в потолок палатки, колышущийся от бушующего снаружи ветра, Эрион глубоко вдохнул в попытке освежить затхлые мысли.       Вот и очевидный результат. Без него Сцилла справилась куда быстрее и эффективнее. Нашла опору в самой себе, а не в Эрионе. И он правда, искренне, от всей души рад за нее. И непомерно ею гордится.       Но не уверен теперь, что может быть для Сциллы чем-то большим, чем костылем.       Не знал, как. И не факт, что это нужно ей.       Само его присутствие может подкосить ее фундамент, а этого Эрион допускать не хотел.       Но как же хотел оказаться с нею рядом…       Эрион зажмурился и болезненно поморщился, восстанавливая то, что могло навсегда остаться только в памяти и покинуть его реальность. Сциллу.       От первого и до последнего проведенного с ней дня.       Это у Эриона отнять никто не сможет. Это навсегда останется с ним. И сюда Эрион будет возвращаться до конца своих дней, если не выпадет шанс создать новые воспоминания.       Эрион по инерции потер шею и усмехнулся, вспомнив степень своего ошеломления, когда грязная, мокрая, тощая девчонка с глазищами в пол-лица самого необыкновенного лазурного цвета рухнула ему на голову и литерально сбила с ног. Эрион, дежурящий тогда на одном из черных входов, растянулся на полу, бранясь под нос, а гостья, в свою очередь, растянулась на нем.       Эрион спихнул ее с себя, даже не представляя, что за существо и какого пола умудрилось обойти защиту Убежища и столь нахально свалиться на Эриона, да еще и придавить. Но, стоило присмотреться, сердце дрогнуло моментально.       Сцилла ненадолго потеряла сознание, видимо, от истощения. И Эрион недоуменно уставился на мягкие черты лица, пухлые губы, дрожащие густые ресницы, разметавшиеся по полу светлые пряди. Красивая. Совсем юная. Завораживающая. Неземная. Прекрасная настолько, что дух захватывало. Воплощение невинности, обряженное в огромные, слишком не по размеру подобранные мужские вещи.       И когда она распахнула глаза, Эрион едва не задохнулся от восторга.       Что-то екнуло уже тогда, как ни пытался он отмахнуться от непонятных ощущений и спрятаться за маской сурового стража-разведчика.       Сцилла сбила его с толку. Удивила. Очаровала с одного взмаха ресниц. И заставила улыбнуться. Вот так запросто, с первой встречи, с первой колючей реплики.       Колючка. Такой она предстала перед Эрионом. Колючей, кусачей, фыркающей.       А еще — вымотанной, запуганной, истощенной, надломленной.       И Эрион захотел позаботиться о ней сильно до того, как осознал, почему.       Но и «почему» не заставило себя долго ждать.       Первая улыбка, — робкая, осторожная, но искренняя — подогнула колени.       Первый смех — звонкий, настоящий, переливчатый — заставил обмереть.       Первое касание… Нет, не первое. Первое показало, насколько Сцилла травмирована — ведь от того, как Эрион обхватил тощее девичье предплечье, шарахнулась, вжалась в стену, посмотрела до того затравленно, что горечь осела на языке. И потянулась к кинжалу. Эрион до сих пор хранил этот тупой ножик для нарезки картофеля, которым Сцилла намеревалась защищаться.       А вот первое добровольное соприкосновение, когда Сцилла позволила ему согреть свои вечно ледяные крошечные ладони, отпечаталось в памяти нерушимой печатью. Тогда он помог ей побороть страх. И наслаждался ощущением ее кожи под пальцами, оттягивая момент разъединения как можно дольше. И держал бы ее за руки хоть всю ночь напролет, но отпустил.       Тогда он еще мог отпустить. Потом разучился.       Первые взаимные подтрунивания. Лукавый блеск самых невероятных в Ксинарии глаз. Попытки в флирт, быстро ставшие удачными. Разговоры, разговоры, разговоры…       Первые тренировки. Как же сложно было наблюдать Сциллу в спортивной форме и не позволять фантазии бродить дальше положенного. Очень скоро Эрион перестал справляться с этой задачей и сдался откровенному любованию хрупкой фигурой и плавными изгибами.       Первая ложь, когда Эрион не сумел, хотя очень старался, сказать ей о Дрейде. Не смог ее расстроить. Не смог причинить боль. Не смог сказать правду. И впервые откровенно, нагло, глядя в глаза солгал. Опустился до манипуляции под гнетом расхристанной совести и внутреннего раздрая. И возненавидел себя от того, как доверчиво глядела на него в тот вечер Сцилла.       Первое разоблачение. Когда Сцилла столкнулась с Дрейдом и разбилась на осколки не от самой встречи, а от осознания, что Эрион ее обманул.       Первый поцелуй. Порыв отчаяния и квинтэссенция чувств, которые Эрион не сумел облачить в слова. Поцелуй, который Эрион не собирался допускать в принципе, но который утвердил его в мысли: Сцилла тоже этого хочет. Который заставил бороться за нее. Снова заслуживать ее доверие. Осторожничать, отстраняться, быть деликатным.       Первая вылазка, едва не обратившаяся катастрофой, но которую Эрион никогда не забудет. Ведь тогда впервые его поцеловала сама Сцилла.       Первый осязаемый страх за ее жизнь, когда она иссякла от боя с торговцами и лечения Стелза. Горела на его руках и теряла сознание.       Первый откровенный разговор, едва не повлекший первый секс, когда Сцилла пленила его своей отзывчивостью, страстью и настойчивостью.       Первый более или менее конструктивный конфликт, когда Эриона ранило на задании, и он снова приврал о тяжести своего состояния. Но после которого они утвердили шаткий статус своих отношений.       Первые откровения от Сциллы на побережье.       Первое желание убить за нее.       Первый ужас, когда ее трепал кошмар, из которого Эрион не мог ее выдернуть.       Первая совместная ночь, в которой они просто спали в обнимку.       Первые честные слова о личном от Эриона, которыми он искренне захотел поделиться.       Первое свидание. Первый танец. Первая песня.       Первая разлука в статусе пары.       Первый разлом, спровоцированный гнидой Дэном…       Первая приобретенная Сциллой травма фактически рядом с Эрионом, в его отсутствие. Попытки Эриона помочь и все из этого вытекающее…       Первое расставание, на которое Эрион пошел добровольно. И хотел верить, что это «первое» не обратится «последним».       Как же он тосковал. Как же скучал. Как любил. Как хотел быть рядом. Пусть не вместе, но рядом. Видеть ее, осязать аромат, впитывать присутствие, ловить мимолетные взгляды…       Просто быть. Где-то поблизости. Где-то в зоне досягаемости…       Грудину пронзила острая боль, а затем там что-то разлилось. Эрион вскочил на постели и нахмурился, прислушиваясь к ощущениям. Проверил щиты — они были подняты, как и всегда в последние два месяца. Но в груди что-то пульсировало.       Эрион уложил ладонь на солнечное сплетение и прикрыл веки. Это что-то знакомое. Что-то такое он уже ощущал…       Когда они со Сциллой танцевали.       …Эрион не сразу понял, что стал тише дышать. Боялся спугнуть эту хрупкую, нереальную связь между ними, что будто струилась шелковой нитью из его грудины и находила отклик где-то в глубине Сциллы…       Тончайшая, переливчатая воображаемая нить вибрировала и дрожала, и Эрион замер, осязая ее методичные колебания.       Не тревожные. Не болезненные. Не пугающие.       Нить парила теплом, как остывающий после жаркого летнего дня песок на побережье. И от ее тончайших вибраций в ноздрях трепетал эфемерный запах. Моря, ветра, солнца. Еще — свежескошенных трав с легкой горчинкой полыни. Нежности, свободы, неги с послевкусием болезненной шероховатости…       Нить передавала ощущения. Очень узнаваемые, понятные, будоражащие. Необходимые.       Так ощущалось счастье.       Так ощущалась любовь.       Так ощущалась Сцилла.