Grand Pas

Песня к главе: Avril Lavigne - Sk8er Boi

Филипп раньше много думал о любви: пытался разгадать ее загадку, понять, на что она похожа и как узнать ее среди всего многообразия чувств, которые испытываешь к человеку. Любовь была для него неизвестной волнующей сферой, о которой он мечтал и к которой его отчаянно тянуло. Мысли о любви то и дело роились в его голове, когда он был одинок. Сейчас Филипп без труда мог ответить на свой вопрос: любовь — это добровольно сидеть под мостом, просто чтобы побыть с тем, кто тебе дорог. Завернутый в три слоя шарфа Василя, в его же «сникерсах», которые он отдал, потому что «слишком белые», в длинной ветровке, чтобы уж точно не продуло, и с термосом под мышкой, Филипп наблюдал с невысокой трибуны, как его Волчонок, озабоченный теплом, комфортом и безопасностью, опять навернулся со скейта, пытаясь сделать трюк на рампе. Каждый раз от грохота по железу Филипп вздрагивал и стискивал термос, но, ловя восторженные взгляды Василя, приветливо улыбался в ответ. Вот именно поэтому он и не хотел ничего знать о его увлечении скейтом. Катался Василь давно, лет с четырнадцати, делал это классно, уверенно и бесстрашно, а на прямых участках набирал просто бешеную скорость, что Филипп уже вдоволь оценил, пока Василь выделывался перед ним все полтора километра аллеи от метро «Крестовский остров» до «Зенит Арены», возле которой под мостом и находился скейтпарк. Он умел подпрыгивать со скейтом, виртуозно подбивая его ногой, и со знанием дела называл это олли, нолли, шмолли — Филипп не особо запомнил. Прыгать, меняя направление движения или проворачивая под собой скейт, Василю было мало, поэтому нынешним летом он взялся осваивать трюки на рампе и перилах. Филиппа поражало, как Василь все успевает. Помимо работы, уличных выступлений, репетиций с Максом и Богданом и андеграундных концертов Василь бегал по утрам, периодически боксировал в зале, помогал бабушке в музыкальной школе, готовил ну и, кстати, не забывал проводить время с любимым человеком. На прямой вопрос, когда он еще и скейтом занимается, Василь пожал плечами: — Я не сижу в соцсетях. Филипп поддерживал увлечение своего Волчонка, но не был готов ехать в скейтпарк, видеть жесткие приземления и чувствовать себя обнесенной школьницей на свиданке со старшеклассником. Скейтбординг ему нравился с безопасного расстояния. Однако после той ночи, когда он капал корвалол Нине Георгиевне и мерил у нее давление, стыдясь задать вопрос, знает ли она еще каких-то друзей Василя, с которыми он может сейчас быть, Филипп решил в корне изменить подход. Они с Василем скоро полгода вместе, а между ними до сих пор провалы. С той ночи прошла неделя, а Филипп так и не простил себя за равнодушие к жизни Волчонка. Поэтому он был здесь: кутался в шарф, пил горячий чай из термоса, подбадривал Василя улыбками и чувствовал себя обнесенной школьницей на свиданке со старшеклассником, потому что его скейтер катался круче всех. Хотя Василь был увлечен процессом и собирался сражаться с рампой до победного финала, иногда он подъезжал к Филиппу поинтересоваться, как дела, не замерз ли он и не скучно ли ему тут. В ответ Филипп совал Василю чай в крышке от термоса, чтобы срочно заткнуть ему рот чем-то вместо поцелуя. Здешним приятелям Василь представил его как друга, но Филипп все равно беспокоился, вдруг кто-то из хулиганского вида скейтбордистов заподозрит истинную суть дела. Не хотелось, чтобы вечер закончился скандалом, мордобоем и поножовщиной. Другого варианта развития событий Филипп не предполагал: сказывалась недавняя ночная история. Однако несмотря на вызывающую внешность и агрессивное музло, которое орало из портативной колонки и распугивало мамаш с колясками на линии горизонта, Васины знакомые вели себя нормально. Филипп ожидал меньшего. Сильно меньшего. Уже через полчаса в компании скейтбордистов он понял, что мыслит о них стереотипами и это не совсем правильно. Хотя Филипп очевидно не вписывался в тусовку и чувствовал себя белой вороной, его приняли без проблем: парни запросто приближались к его трибунке, чтобы познакомиться и обменяться парой слов. Филипп даже забыл, когда последний раз вот так контактировал с людьми вне балета. Его круг общения ограничивался танцовщиками и теми, кто с ними связан. В большой мир Филипп, как и многие другие артисты, практически не выходил. Впрочем, едва Филиппа спрашивали, чем он занимается, а это был примерно второй или третий обращенный к нему вопрос, разговор тут же нырял в балет с фонтаном восторженных ахов. Для парней в татухах, рассекающих на доске по скейтпарку, Филипп был экзотическим созданием. Они для него тоже, так что он их не винил. Больше всего Филипп переживал, как бы приятели Василя, удаленные от балета на несколько световых лет, не додумались до комментариев про мужиков в колготках, но, к счастью, они оказались выше этого. В балете они совершенно не разбирались, на спектакли не ходили и не планировали, но никто не брякнул, что танцы не мужская профессия, а в балете одни геи. Никто даже не назвал Филиппа балеруном. Его приятно поразил уровень петербуржской культуры. Ну или авторитет Василя, мониторившего общение приятелей с Филиппом молча, но доходчиво. Они провели в скейтпарке часа два. За это время Василь успел навернуться со всех возможных поверхностей, но после наверстал упущенное, когда лихо подлетел над рампой, описал изящный полукруг и аккуратно приземлился на скейт под аплодисменты и свист. Сделав внизу победный прыжок, Василь украдкой послал Филиппу гордый взгляд, чтобы другие не видели, и Филипп спрятал влюбленность где-то в теплых складках шарфа. Возвращаться прежним путем не хотелось, поэтому они решили отправиться в Парк 300-летия через пешеходный Яхтенный мост. Налитое спелостью солнце, будто созревший за лето плод, клонилось под тяжестью веса к закату, и рыжие мазки бликовали на водах Финского залива, как листья на тротуарах после осеннего дождя. Филипп любил переходить здесь с одного берега на другой. От видов, открывавшихся глазам, от широты и мощи, что рвалась из берегов за горизонт, всегда екало сердце. Филипп поморщился от налетевшего ветра и туже затянул спасительный шарф. Василю, наоборот, было совсем не холодно. Он даже куртку не взял и бодро ехал на скейте в одной толстовке. — Попробуешь? — весело предложил он Филиппу, затормозив рядом. Филипп тоже затормозил: — Что попробую?.. — Прокатиться, — Василь соскочил со скейта и подтолкнул его к Филиппу ногой. — Это прикольно, попробуй. До нынешней минуты Филиппу и в голову не приходило, что он вообще-то тоже может встать на доску. Во-первых, это были владения Василя, такие же, как музыка, и Филипп туда не лез. Во-вторых, желания лезть как-то тоже не возникало. Но Волчонок смотрел до того обнадеженно и светло, и гранатовые сполохи так ласково переплетались с его волосами, и взгляд искрился таким доверием, что Филипп просто не смог отказать. Ну как отказать любимому человеку, который делится чем-то милым и сокровенным? Это разобьет ему сердце. — Так, только никуда от меня не отходи, — велел Филипп, аккуратно занося ступню над скейтом. — Я боюсь эту штуку. Василь усмехнулся. Ладно, держать равновесие у Филиппа более-менее получалось, а ехать по прямой оказалось совсем не так сложно, как он представлял. Василь был рядом, готовый, если что, спасать свою Музу от позора, и рассыпался в похвалах, какой Филипп молодец и как никто с ним даже не сравнится. — Пиздишь как дышишь, — сощурился в его сторону Филипп, но, замотивированный успехом, толкнулся от асфальта посильней. Скейт послушно набрал скорость. Филипп толкнулся еще разок. Встречный воздух сдул с него тяжесть. Ого, вау. И правда прикольно. Надо разогнаться как следует и… — Там дальше под горку, осторожней! — крикнул ему вслед Василь. Какое под горку?! Филипп тут же ощутил, как доска начинает коварно ускоряться и еще колесиками подхихикивать. Так, это уже нихера не прикольно, к этому его жизнь не готовила. Что делать, Филипп понятия не имел, поэтому просто соскочил со скейта, чудом не грохнувшись на асфальт. Василю пришлось догонять убежавшее транспортное средство. — Ты в порядке? — вернувшись к Филиппу, который надулся на весь мир, спросил Василь с небольшой одышкой. Он с трудом удерживал смех. — Вообще-то я мог упасть и что-нибудь себе повредить, — заворчал Филипп. — А я танцовщик, к твоему сведению, и мне нельзя подвергать себя таким рискам. — Конечно, нельзя, — поддержал Василь, вновь катнув скейт к Филиппу. — Еще разок? — Само собой, — фыркнул Филипп и запрыгнул на доску. Мост был построен с небольшим уклоном, так что первую часть пути приходилось подниматься в горку, зато потом усилия окупались и панорамой Финского залива, и приятным спуском. Филиппу понравилось катиться вниз, особенно когда он скоординировал тело и начал крепче держаться на ногах, лишь немного балансируя руками. В умиротворенном шуршании скейта ощущалась наивная подростковая беспечность, а в твердости доски — надежность. Хотя Филипп не нуждался в помощи, Василь был рядом, следил, чтобы ничего не случилось, и поддерживал свою Музу под локоть. Это Филиппу тоже нравилось. Он демонстрировал Василю сильное и независимое выражение лица, но сам при этом нарочно покачивался, чтобы Волчонок взял его и за второй локоть тоже. О прохожих Филипп в эти минуты не беспокоился. Пусть думают что хотят. В отличие от скейтбордистов на рампе, с которыми Василю еще общаться, до незнакомцев Филиппу уж точно дела не было. Позже они сидели на высоком гранитном уступе, который тянулся вдоль пешеходной набережной и отделял ее от пляжа внизу, и, свесив ноги над чернеющим песком, провожали последние краски заката. — Волнуешься перед завтра? — негромко спросил Филипп. Василь повел плечами: — Так, чуть-чуть. Мне больше странно. Филиппу тоже было странно. Он до сих пор не верил, что с завтрашнего дня они с Василем смогут звать друг друга страшным словом «коллеги». Причины, заставившие Василя изменить мнение насчет работы в Театре русского балета, он скрывать не стал и еще в тот день, когда Филипп случайно выяснил правду от его бывшей напарницы в магазине «Мелодия», признался, что просто хотел больше зарабатывать и помогать Филиппу, пока тот на мели. — То есть остальная тысяча подработок была по этой же причине? — впал в ступор Филипп. — А не только потому, что ты меня избегал и пытался разобраться в себе? — Да, — простодушно кивнул Василь. Ну пиздец. — Ну пиздец, — озвучил Филипп, следом также озвучив, что никаких денег от Василя не примет. Тот отреагировал спокойно: — Я знаю. Пусть пока полежат. Филипп всегда мечтал влюбиться в пианиста и представлял его за инструментом в Театре: вот он играет на утреннем классе и с неуловимым лукавством подмигивает тому единственному танцовщику, для которого старается, вот он аккомпанирует ему на репетиции, обязательно сольной, чтобы вдвоем у них получился идеальный тандем, вот он идет по коридору Театра с нотами под мышкой, серьезный и строгий, будто спешит по важному делу, а на самом деле это Филипп ждет его в укромном месте на свидание, вот они выходят из Театра вдвоем, едут вместе домой… Филипп обернулся к Василю, который задумчиво скользил глазами по горизонту, словно кисточкой растушевывал багряные мазки. По ребрам колючим снегом пролетела тревога и тут же растаяла, окутав сердце весенним теплом. — Вась, — приглушенно позвал Филипп. Тот отвел взгляд от неба: — М? Филипп накрыл его руку, упиравшуюся в гранит: — Я счастлив. Василь не удивился его порыву, не стал задавать вопросов, не отпрянул, чтобы прохожие не подумали лишнего. Он только улыбнулся ему и шепнул в ответ: — Я тоже. Первый день нового сезона определенно вошел в личный топ Филиппа по безумию. Прежде всего потому, что этот день вообще состоялся. После провального, так и не случившегося Красса Филипп только и делал, что прощался с Театром до самых европейских гастролей, а это, на минуточку, три месяца. Он сжился с мыслью, что встретит осень где-то в других стенах, ну или под открытым небом на помойке, поэтому до самого обеда бродил по Театру как дурной, пытаясь осознать, что не спит. Во-вторых, по этому же Театру бродил Василь. Ночевал он накануне дома, чтобы побыть с бабушкой и разделить с ней утренние сборы на работу, о которой она так мечтала, но потом Филипп забрал его из Песков на каршеринге. Василь оделся в нейтральный синий бадлон с прошлой своей работы и бросил на заднее сиденье машины привычный глазу рюкзак, поэтому казалось, что все как всегда. Вот только по дороге Филипп с Василем молчали, не решаясь даже обмениваться взглядами, и в голове у обоих крутился лишь один вопрос: «Что, нахрен, происходит?». В Театре им сразу пришлось разлучиться, и до самого вечера Филипп Василя не видел. Он-то, наивный, считал, что Васю сразу отправят играть им класс, а после еще и репетиции. Не тут-то было. Оказалось, что первое время Василя к инструменту вообще не подпустят. Он будет «стажироваться» у старшего концертмейстера Людмилы Федоровны, то есть ходить за ней хвостом и вникать в суть работы. Потом он сдаст ей какой-то теоретический экзамен по концертмейстерскому делу, и вот уже потом ему дадут играть: в паре с кем-нибудь из старших коллег и наконец самостоятельно. Когда вечером Василь закончил пересказывать всю эту муть, Филипп расплылся в лучезарной улыбке: — Добро пожаловать в Театр русского балета. Ну и конечно, фантастическим для Филиппа был новый статус солиста. Перед утренним классом ему выдали пропуск, где должность была безвозвратно отпечатана черным по белому, и провели в гримерку. Минуя общую мужскую раздевалку, Филипп чувствовал себя героем собственного байопика. Мышечная память упорно предлагала свернуть к привычной двери, но Филипп, крепче перехватив спортивную сумку, эти позывы гордо игнорировал. Нечего прибедняться. Он первый солист этого театра, и он заслужил свою личную гримерку. Ну ладно, гримерка оказалась не совсем личной. Личных, именных, удостаивались лишь балерины и премьеры. Филипп гримерку делил с соседом, который пока отсутствовал и должен был вернуться через пару недель, когда его выпишут с больничного. Зайдя внутрь просторной, залитой светом комнаты с двумя трюмо, плюшевым диваном, гардеробными шкафами и рейками, телевизором, на котором транслировалась сцена, собственным мини-холодильником и даже душевой, Филипп натурально ахнул. А после увидел на одном из трюмо золотую пирамидку конфет Ferrero rocher и записку, накарябанную родным почерком: «Оставь мне левое! Там свет лучше падает на мою рабочую сторону) Скорей бы уже к тебе, люблю, целую <3». Артем сам был как золотая конфета. Гримеркой Филипп в первый день похвастался только Ксюше да и на утреннем классе общался с ней одной. Больше никого не было: Артем долечивал ногу, Ромаша уволились. Все это с трудом укладывалось у Филиппа в голове. Прежде чем переехать во Францию, Ромаше и руководству труппы Леона Ифре предстояло решить нечеловеческое количество вопросов с оформлением трудоустройства, визами и прочей ерундой. Филипп думал, что Рома, как Золушка от прикосновения палочки Феи-крестной, за секунду обернется принцессой. На самом деле Ромаша оставались в Питере аж до Нового года. С одной стороны, это всех обрадовало. Скорая разлука стала бы мучительной, особенно для Артема в его размотанном состоянии. За четыре месяца все-таки можно было как следует проститься и проводить Ромашу. С другой стороны, в эти четыре месяца им обоим надо было чем-то заниматься и где-то работать. Рома разобрался с проблемой быстро и безболезненно. Недалеко от дома Артема на Крестовском острове находилась частная студия классического танца для всех желающих. Желающими были, ясное дело, богатые местные жительницы со своими детьми. Директриса студии, бывшая балерина, жила в том же доме, что Артем, и была шапочно знакома с ним через Марата. Узнав о том, что Ромаше надо куда-то устроиться, Артем сразу же позвонил и порекомендовал ей «блестящего педагога, изумительного танцовщика, личного ассистента Леона Ифре, который будет свободен лишь четыре месяца перед окончательным переездом в Париж». Директриса была сражена регалиями и мгновенно взяла Рому к себе, так что теперь он практиковался в преподавании классического танца на юных отпрысках Крестовского острова и отчаянных домохозяйках да еще и получал столько, сколько Филипп в лучшее время еле-еле наскребал с трех обычных студий. С Пашей дело обстояло сложнее. Его бы, может, тоже взяли преподавать, но он себя в роли педагога совершенно не видел, по крайней мере пока. Пока он хотел только танцевать, причем, разумеется, в заглавных партиях, сколько бы ни прибеднялся, что сойдет любая работа. Филипп хотел позвонить Валере и попросить его взять Пашу в ЦС, так Паше это что-то не понравилось. Никакой театр не принял бы Пашу на четыре месяца, а прощупать Благовольского по старой дружбе он категорически отказывался. При этом Паша обязан был практиковаться: четырехмесячный перерыв серьезно подорвал бы его форму. Время шло, все ломали голову, Паша занимался самостоятельно в залах студии, где Филипп вел стрип, и между делом умудрился сняться в паре рекламных роликов. Решение нашлось неожиданно. Василь спросил бабушку, не знает ли она людей, которым нужен танцовщик балета, и, о чудо, она таких людей знала. Нина Георгиевна дружила с руководителем одной так называемой «сборной труппы», иначе говоря труппы танцовщиков-фрилансеров. Филипп слышал про эту тему, но всегда относился к ней пренебрежительно. Суть заключалась в том, что Сергеи Дягилевы местного пошиба набирали артистов без постоянной работы в театре, самостоятельно ставили с ними спектакли и зарабатывали на невежестве зрителей, которые не разбираются в балете. Такая труппа могла позволить себе пару-тройку действительно хороших танцовщиков, по какой-то причине оказавшихся в свободном плавании, но кордебалет у них был в лучшем случае полупрофессиональный, и за качеством они следили слабо. Афиши они оформляли так же, как крупные театры, гордо называли себя «Академическими балетными труппами», «Труппами русских сезонов» или «Феериями балета», но танцевали по факту кустарно. Такие труппы жили в основном за счет гастролей в регионы, где профессиональные театры ждать бесполезно, а балет посмотреть хочется. Странно, что действо пользовалось спросом и в Петербурге при его-то уровне балетной культуры. Филипп никогда не понимал, почему эти халтуры здесь работают и кто на них ходит. Ну, у него представился отличный шанс разобраться. Паша от безысходности присоединился к сборной труппе артистов-фрилансеров и на четыре месяца стал их главной звездой. До декабря в его репертуаре была примерно тысяча «Лебединых озер» и «Кармен». В первый день сезона новоиспеченный солист Театра русского балета Филипп успел не только оценить гримерку и сложные чувства, пробужденные переменами, но и встретился со своим педагогом. В отличие от кордебалетных танцовщиков и корифеев, с которыми работали разные репетиторы театра в зависимости от постановки, за каждым солистом и, тем более, балериной или премьером закреплялся личный педагог. С ним артист разучивал партии, разбирался в образе персонажа, оттачивал мастерство и раскрывал харизму. Индивидуальный подход помогал максимально развить потенциал танцовщика. Филипп мечтал о личных репетициях, воображал, как останется в зале наедине с педагогом, покажет ему все, на что способен, вызовет гордость и восхищение ну и почерпнет что-нибудь новое. Среди подопечных педагога он обязательно станет любимчиком, пусть только дадут ему возможность проявить себя. И эту возможность ему дали. Снова. Филипп вскочил с коврика и сделал поклон, когда в пустой репетиционный зал вошел Юрий Владимирович Мищенко. О том, что именно Мищенко взял его к себе, Филиппу сообщили заранее, но он как-то упрямо, по-детски не поверил. Он был убежден, что не оправдал ожиданий Мищенко, что недостоин его, что Мищенко теперь смотрит на него как на пустое место и на предложение еще раз вместе поработать, пожалуй, только посмеется. Мищенко работает с балеринами и премьерами. Филипп не премьер и даже не балерина. А после провала с Крассом и дальнейшего скандала Мищенко и подавно не захочет давать проблемному артисту еще один шанс. Они тут не в игрушки играют. Не умеешь вести себя профессионально — не надейся на внимание такого педагога. До Мищенко нужно дорасти и уважение его нужно заслужить. — Доброе утро, Филипп, — спокойно и доброжелательно, словно ничего этого не было, поздоровался Мищенко. Весенние репетиции «Спартака» отпечатались у Филиппа на подкорке. Он помнил их досконально, в мельчайших дотошных подробностях и без конца перебирал эти подробности, как гречку, пытаясь понять, в чем провинился и как мог все исправить. Он был зажат, нестабилен и робок на сцене, потому что боялся разочаровать Мищенко и жутко себя контролировал. С тех пор отношение и к сцене, и к себе самому у него изменилось. За три месяца Филипп благодаря Леону Ифре и выступлению на парижской сцене распрощался с челябинским мальчиком, который не заслужил сольных партий. Филипп заслужил всего на свете. Он был отличным танцовщиком, на голову выше всех, кто учил с ним «Ромео и Джульетту», он занимал свое место по праву, и сцена больше не поглощала его. Это он подминал под себя сцену. Вот только страх разочаровать Мищенко никуда не делся, и, увидев педагога в зале, Филипп вновь ощутил знакомую дрожь в коленках. Да твою же мать. Однако сценарий не повторился. Мищенко не бросил Филиппа в пекло и не стал с первой секунды разучивать с ним что-то, как весной. Он опустился на стул концертмейстера и вкрадчиво произнес: — Нам с тобой в этом сезоне предстоит непростая работа. Можно считать, что это твой самый сложный сезон. Он первый, все твои выходы будут дебютами, а репертуар у тебя обширный и разнообразный. Самое главное, что тебе сейчас нужно сделать, — Мищенко притронулся двумя пальцами ко лбу. — Понял? Филипп энергично кивнул. — У танцовщика сперва включается голова, а потом уже тело, ­— продолжил Мищенко. — Мне нужно, чтобы в голове у тебя все было по полочкам, чтобы ты каждый наш шаг понимал четко и ясно и чтобы никаких неопределенностей не оставалось. Времени у нас достаточно. Мы все спокойно разберем и проработаем. Не волнуйся и, если есть какие-то вопросы, сразу задавай. Это первое, о чем я тебя прошу. Хорошо? Филипп снова кивнул. — Язык, что ли, проглотил? — вдруг улыбнулся Мищенко, а Филипп едва совладал с подкатившими к горлу рыданиями. В голове у него не было ни единой полочки. Там порхали, как на крыльях, удивительные слова: «нам с тобой», «мы» и «не волнуйся». Ему больше незачем что-то доказывать Мищенко. Мищенко спустился к нему с Эвереста и протянул руку навстречу: идем, я тебе помогу. Вместо комбинаций Мищенко больше получаса объяснял Филиппу планы на сезон: тщательно и последовательно, не забывая о деликатных паузах, во время которых Филипп имел возможность задать вопрос. Но Филипп находился в таком шоке, что ни вопросы не мог формулировать, ни давать какую-либо адекватную обратную связь вообще. Так и таращился на Мищенко по-рыбьи, иногда вставляя идиотские кивки. Ему не верилось, что Мищенко в самом деле с ним общается. Не задает порядок движений, не оценивает исполнение, не интересуется, сколько осталось времени до конца репетиции, а общается. Речь Мищенко, обволакивая Филиппа, будто бы проявляла его, придавала ему форму и наконец-то делала видимым. В глазах педагога он из инструмента превращался в артиста. На открытие сезона изначально планировали «Ромео и Джульетту». Балет поставили недавно, собрать его после отпуска можно было быстро, а дать первым осенним спектаклем премьеру и вовсе представлялось фееричным. Благовольский у себя в голове уже почивал на лаврах. Но травма Артема имела долгоиграющие последствия. Если бы он вышел из отпуска вместе со всеми и сразу приступил к работе, то, скорей всего, успел бы восстановиться и подготовиться к спектаклю. Но во время операции Максима, напрочь забыв про голеностоп, он довел свое состояние до крайней степени: еще чуть-чуть, и он бы в сезон не вернулся совсем. Сейчас Артем мог передвигаться без помощи костылей, Филиппа, Максима и стен, но первые две недели сезона он пропускал уже точно. Дальше ему нужно было осторожно восстановить форму без резких авральных нагрузок. Это означало, что никакой спектакль на открытие сезона ему не светит, и ставило Благовольского перед выбором: перенести «Ромео и Джульетту» или заменить исполнителя главной партии. Подобные решения администрация принимала легко. Артистов меняли как перчатки, особенно если на кону стояла судьба балета. Филипп знал об этом как никто другой. Но на этот раз администрация колебалась. Во-первых, Артема выбрал Леон Ифре, и заменить его без согласия Ифре они не могли. Во-вторых, им мешало что-то еще. И этим «еще» был главный спонсор Театра Марат Цепакин. Такое не афишировали, Артему тоже ничего не говорили, а спрашивать Марата напрямую он не собирался, но среди артистов ходили слухи, будто Марат пригрозил свернуть помощь Театру, если Артема заменят в партии Ромео. Все это происходило после европейских гастролей, когда Марат уже узнал об отношениях Артема и Максима, всех проклял и отрекся от воспитанника. Артем не хотел верить слухам, но в конечном счете премьеру балета перенесли на тридцатое ноября — случайно так совпало или нет, это был день его рождения. А сезон решили открывать «Жизелью». — Леонид Евгеньевич планировал дать тебе партию Ганса, — сообщил Мищенко, и сердце у Филиппа заколотилось от тревоги перед неизбежным «но». По сюжету балета Ганс был лесничим, другом деревенской девушки Жизели, которого она упорно френдзонила. Весь первый акт Ганс пытался предупредить Жизель, что приехавший к ним в деревню молодой крестьянин по имени Альберт на самом деле никакой не крестьянин, а благородный сноб, который решил позабавиться с простолюдинками. Но поскольку голову у Жизели напрочь обнесло от любви, она ничего не видела и не замечала, гадая со своим благоверным на ромашке и танцуя с ним милые вальсы, пока в деревню не явились после охоты другие благородные и не опознали в Альберте сородича, причем по ходу дела выяснилось, что парнишка еще и помолвлен с одной из них. Жизель от горя сошла с ума и даже умерла, но на этом история, как уж заведено в балетах, только началась. Поскольку Жизель умерла до свадьбы, ее дух пополнил ряды таких же несчастных девушек — виллис. Виллисы обитали на кладбище и развлекались тем, что убивали заблудших туда ночью мужиков. В начале второго акта Ганс пришел почтить память Жизели, и виллисы расправились с ним быстро и безжалостно. Следующим на могиле объявился Альберт. Разумеется, ночью. Виллисы собирались и его заставить танцевать, пока не умрет от разрыва сердца, но тут за него вступилась новенькая — Жизель. Она упросила повелительницу виллис Мирту самой танцевать с Альбертом. Ей разрешили, поэтому вместо жесткого кардио Жизель придумала для возлюбленного нежные адажио. Они танцевали всю ночь, Альберт совсем выбился из сил, едва не умер, но сумел протянуть до рассвета, и с первыми лучами солнца виллисы исчезли. Жизель спасла своего любимого. Филиппа в этом слащавом балете бесили все. — Но партию Ганса мне не дадут, так? — он подал голос впервые с начала репетиции. Мищенко пояснил: — Я считаю, что вводить любого артиста в сольную работу нужно постепенно. Партия Ганса большая, сложная и, более того, очень игровая. Как твой педагог я не хочу давать тебе такую нагрузку сразу на старте. «…как твой педагог…» — эхом пролетели по Филиппу мурашки. — Да и согласись, ты совсем другого типажа, чем Ганс, — развел руками Мищенко. — В будущем я вижу тебя Альбертом. Но сейчас на открытии сезона ты выйдешь в крестьянском па-де-де. И прежде, чем ты возмутишься, — добавил Мищенко, хотя Филипп и не думал возмущаться, — мое решение связано с тем, что я отношусь к своим артистам бережно. Ты попробуешь сцену в новом статусе, освоишься. Дальше будем расширять твой репертуар, чтобы в ноябре ты спокойным и подготовленным вышел уже на Тибальта. Работу они начали в тот же день. Крестьянское па-де-де, в общем-то, не было для Филиппа сложным. Еще учась в Вагановской академии, он танцевал его на всероссийском конкурсе в Москве и выиграл вместе с партнершей диплом первой степени. Это па-де-де в обиходе называли «вставным», потому что оно не имело никакого отношения к основному сюжету «Жизели». Посреди первого акта в деревне, где разворачивалось действие, женилась какая-то парочка, и создатели балета решили, что надо уделить этому событию минут десять. После па-де-де сюжет продолжался как ни в чем не бывало, а крестьянская пара больше не появлялась. Можно было спокойно обойтись без нее, но без нее никогда не обходились. Крестьянское па-де-де стало своеобразным талисманом «Жизели», а танцевавших его артистов зрители ждали с таким же интересом, как и главных героев. На постановочной репетиции Мищенко даже не пришлось особо объяснять хореографию: он задавал первые движения комбинаций, а дальше мышечная память сама подсказывала Филиппу порядок. Поработав над мужской вариацией с Мищенко и самостоятельно, после обеда Филипп пришел разбирать адажио. Партнершей ему поставили первую солистку Машу Иванову. Филипп знал о ней два факта: она была одноклассницей Артема по Вагановке, а в Театре сейчас ближе всего общалась с пугливой, как нимфа, Альфией, которая танцевала с Артемом Джульетту. Обе были истинным воплощением тех бестелесных одухотворенных балерин, с которыми Филипп старался не пересекаться. В первые полчаса репетиции Маша на него даже не смотрела и дергалась, когда он прикасался к ней без предупреждения или там, где она не ожидала по тексту адажио. Она была превосходной танцовщицей, исполняла заглавные партии вроде Никии в «Баядерке», а с Филиппом почему-то робела. Мищенко это тоже заметил, но никак не комментировал, видимо решив, что артистам надо приноровиться друг к другу. Филипп был бы рад приноровиться как-то поскорее. Его занимали собственные переживания по поводу нового статуса и долгожданной работы с любимым педагогом. Разбираться с тараканами партнерши ему не слишком хотелось. Чтобы разрядить обстановку, Филипп, в очередной раз опустив Машу с плеча, подмигнул ей: — Да не бойся ты, я ласковый. Стало только хуже. В перерыве Филипп лег под станком на спину, разъехался в поперечном шпагате по стене и, вытянув над собой руки с телефоном, обратился к опытному старцу: «Вот скажи мне как человек, который до 30 лет встречался с женщинами, как ты это делал?» Максим прочитал сообщение и, как обычно, ответил с задержкой в пять минут: «Успешно» Филипп фыркнул, закатив глаза. «Не то чтобы я удивлен внезапностью темы, но с чего это ты вдруг?» — поинтересовался Максим, пока Филипп искал среди смайликов оттопыренный средний палец. Пришлось вместо смайла объяснить ситуацию. «Дай ей время и веди себя спокойно», — посоветовал Максим. Но Филипп этим не удовлетворился и вечером собрал на Гривцова экспертную группу из Артема, Ксюши и Василя. — Ей просто нужно к тебе привыкнуть, — повторил слова Максима Артем, прицельно нанизывая на вилку кусочки сыра из греческого салата. — Не дави на нее маскулинностью. — Не давить маскулинностью?.. — Филипп отставил в сторону смузи и вопросительно глянул на Василя в надежде, что он пояснит за его маскулинность. — Это что еще значит? — Не пытайся с ней специально подружиться, шутить шутки и все такое, ее это пугает, — пришла на помощь Ксюша. — Будь пай-мальчиком первое время. Филипп издал протяжный отчаянный вздох. — Давай ты с ней перекинешься парой слов за меня, а? Скажешь, что я вменяемый? Между вами, девочками? Ксюша подняла глаза от телефона, где крутился обзор на корейские маски для лица: — Фил, я тебя люблю, конечно, но не настолько. Филипп снова повернулся к Василю: — Так, ты встречался с девушкой несколько лет… — Можно, я просто поем? — Василь залился краской и ушел от разговора в макароны с сыром. В течение первой рабочей недели Филипп привык показывать на проходной новый пропуск, перестал, сидя в гримерке, ждать, что его сейчас выгонят, и уже почти не хотел разрыдаться от счастья при виде Мищенко в репетиционном зале. Даже Маша стала к нему благосклонней. В глаза она ему по-прежнему не смотрела, но за руку держалась уверенней. Похоже, советы друзей и правда работали. Филипп никогда особо не беспокоился о душевном благополучии своих партнерш и взаимоотношениях с ними, попросту стараясь хорошо выполнять свою часть работы. Девчонки то и дело жаловались, что он сжимает им ребра до синяков и не заботится о спуске с поддержек, вечно занятый собой любимым, но вообще-то, если сравнивать с другими парнями, Филипп был одним из самых надежных, стабильных и техничных. Вместо ворчаний артистки могли бы хоть раз поблагодарить его за то, что заходят на поддержки, как мешки с картошкой, а Филипп поднимает их чистым весом, или что они разваливаются наверху, а Филипп их держит, или что их мотает во все стороны на вращениях, а он выравнивает им ось и накручивает за талию по шесть-семь туров в точку, создавая впечатление, будто всего лишь легонько страхует свою безупречную балерину — в общем, Филипп считал, что девчонки его недооценивают. Но с Машей, начав прислушиваться к ее состоянию, Филипп почувствовал что-то новое и неожиданное. Маша постепенно переставала восприниматься как обуза, и Филиппу захотелось ей помочь. Он ощущал, что на те десять минут, пока звучит музыка, несет за Машу личную ответственность как старший, главный и даже как мужчина. Если ей было неудобно, некомфортно или страшно, ему нужно было что-то предпринять. Поэтому он стал обращать внимание на свое поведение, спрашивал у Маши, все ли нормально, не делает ли он ей больно, и старался быть с ней аккуратным и бережным. Забота подкупала робкую Машу, показывала, что Филипп далеко не такой жуткий тип, как о нем шепчутся в Театре, помогала установить доверие и в итоге, что самое важное, улучшала танец. После одной из репетиций, когда Маша, сделав прощальный поклон, ушла, Мищенко подозвал Филиппа к себе и поблагодарил за взрослое уважительное отношение к партнерше. Филипп улетел на седьмое небо и в ту же секунду решил вести себя по-взрослому отныне и во веки веков. Было самое обычное утро перед самым обычным классом. С начала сезона прошло недели полторы. Навалившись на станок, Филипп болтал с Ксюшей о грядущей «Жизели», хотя Ксюша то и дело соскакивала с виллис на Богдана, с которым они на днях впервые объяснились в любви. Ничто не предвещало ничего. Вдруг дверь, ведущая в зал, распахнулась, и по толпе артистов пронесся потрясенный вздох. — Доброе утро, друзья! — услышал Филипп из-за спины обычный доброжелательный голос Мищенко. — Позвольте вам представить, у нас в Театре новый концертмейстер, Василь Островский. Имя Василь украинское, в нем на конце мягкий знак. Василь сегодня впервые играет класс, поэтому некоторые моменты я буду проговаривать для него, не обращайте внимания. Друзья, пожалуйста, давайте соберемся активней, у нас с вами всего час. Убираем коврики, встаем на поклон. Филипп обжегся о лукавые искорки в Ксюшиных глазах, прежде чем шальной юлой крутанулся на сто восемьдесят градусов. Он же говорил, что к инструменту его не подпустят, что ему надо сдать какой-то там теоретический… Господи боже, какой он красивый. Для такого места, как театр, Василь одевался сдержанно: сегодня на нем были темные джинсы, любимые «найки» и удобная светло-серая хлопковая футболка, которую он дополнил металлической цепью на шее. Ему разрешили не соблюдать деловой черный дресс-код, которому следовали остальные концертмейстеры, но он все равно демонстрировал, что согласен сотрудничать и подчиняться правилам. Вот только простота его внешнего вида была обманчивой, потому что на контрасте с ней в глаза сразу бросались и растрепанные винного цвета волосы, и рукав, до костяшек забитый гипнотизирующей вязью, и свирепый волк, который вот-вот раздерет клыками сонную артерию. Василь не был послушным мальчиком и уж точно не собирался им становиться. — Какие татухи… — ослабев от восхищения, выдохнула Ксюшина соседка. Новый концертмейстер пробудил эмоции далеко не только у нее одной. Среди артисток началось волнение. Девчонки растревожено поглядывали на Василя, одергивали шифоновые юбки, заправляли за ухо волосы, забыв, что волосы забраны в пучок, розовели, покусывали губы и перекидывались ахами, как горячей картошкой. Они привыкли, что за фортепьяно сидит Людмила Федоровна или какой-нибудь недотепа Мышеславский. К энергетике Василя балетные училища их не готовили. Филипп ревниво огляделся по сторонам. Но-но-но, дамы, контролируйте свои оргазмы. Молодой человек вообще-то занят и для вас, бедняжек, все равно слишком хорош. Тут Мищенко хлопнул в ладоши, призывая артистов к порядку, и те неохотно стали разворачивать ноги по пятой или первой позиции для поклона. Девчонки не переставали шептаться и строить Василю глазки, но Василь этого не замечал. Прежде чем сесть за инструмент, он должен был поздороваться с одним человеком, и Филипп, наблюдая, как Волчонок беспокойно ищет его взглядом по толпе, чуть не показал воздыхательницам язык. Ну ладно, с завтрашнего дня он точно начнет вести себя по-взрослому. Найдя Филиппа, Василь встрепенулся и крепче сжал черную папку с нотами. Филиппу пришлось себя одернуть, чтобы в ту же секунду не броситься к нему через зал. Ну чего ты, все хорошо. Я здесь, чтобы помочь, а не оценивать. Пока вокруг колыхался трикотаж, Филипп послал Василю ободряющую улыбку, и тот, поймав ее, потупился. — Он у тебя иногда такой трогательный, — расплылась от умиления Ксюша. Василь тем временем занялся подготовкой: обошел вокруг фортепьяно, воровато присел на царский плюшевый стул Людмилы Федоровны, поерзал для удобства, понял, что царский вайб ему не подходит, убрал стул, притащил от стены другой, расшатанный, старый и неказистый, попробовал посидеть на нем, удовлетворился его сутулостью, раскрыл перед собой папку и гордо глянул на Филиппа. Умница, подмигнул в ответ Филипп, и Василь от этого простого жеста, кажется, слегка расслабился. Когда все наконец были готовы, Мищенко объявил: — Пожалуйста, можно. Филипп до последнего не верил, что это случится. Что это правда случится. Что Василь это сделает. Что это не сон. Но Василь, набрав в грудь воздуха, вздохнул над инструментом кистью, и по залу, как ландыши по весне, чистейшей нежностью распустился préparation. По коже у Филиппа побежали мурашки. Девчонки артистки затрепетали. С пораженным «Вау…» дрогнула даже Ксюшина невозмутимость. Это фортепьяно никогда так не звучало. Оно было сонным, безликим, лишенным искусства. Он стояло здесь как подспорье, и никто не требовал от него большего. Вот только Василь понятия об этом не имел. Он хотел играть музыку, и фортепьяно отозвалось ему радостью. В начале класса артисты делали два поклона: педагогу и концертмейстеру. Уже познакомившись с порядками Театра, Василь не должен был удивляться, но, когда полсотни танцовщиков одновременно повернулись в его сторону, едва не сорвался с ритма. Обычно концертмейстеры тоже здоровались с артистами: кивали или добродушно улыбались. Были даже позеры, которые успевали снять руку с клавиатуры и приветственно махнуть, используя минуту славы по максимуму. Василь не знал, куда ему деться. Улыбаться и махать было тупо, всех игнорировать и таращиться в ноты невежливо. Когда девушки начали приседать на plié, а мужчины шагать в сторону для положенного кивка, Василь повернулся за помощью к Филиппу. Взгляды их соприкоснулись, и в то же мгновение зал растворился в приглушенный антураж, словно выключили свет, оставив только два софита. Исчезли и артисты, и Ксюша, и даже Мищенко. Был лишь Василь, готовый играть для своей Музы, и Филипп, готовый танцевать. Они смотрели друг на друга, и каждый читал в глазах напротив одно и то же обещание: я буду рядом. Филипп не стал делать шаг, как остальные. Вместо этого он сложил ладони под сердцем, покорно склонил голову перед своим концертмейстером, а, выпрямившись, увидел, что тот кивает ему в ответ. Они все решили, и на остальных им стало плевать. После вводного дня Василь больше не обсуждал с Филиппом работу, а тот и не спрашивал, уверенный, что концертмейстерские события под начальством Людмилы Федоровны не слишком остросюжетные. Как Василь оказался за фортепьяно на утреннем классе через полторы недели после начала сезона, еще предстояло выяснить. Сейчас Филиппа интересовал выбор музыки. Василя явно не устроят стандартные незамысловатые мелодии, которые считаются «удобными». А значит, шоу начнется через три, две, одну… — Demi и grand с рукой и port de bras по всем позициям, — задал первую комбинацию Мищенко. — На полупальцы встаем по самочувствию, кому позволяет форма. Комбинация простая, поэтому как следует прожмем, растянем мышцы. Василь, темп спокойный. Можно. Зазвучала музыка, и артисты, вздохнув кистями на затакт, поплыли вниз. Мищенко обычно сразу включался в процесс: уже в начале demi-plié начинал бродить вдоль станков, внимательно следя за исполнением движения, и сопровождал его комментариями. В этот раз Мищенко не двинулся с места и не нашелся со словами. Музыка оглушила его так же, как артистов. Филипп узнал мелодию, но не мог ее вспомнить. Она была витиеватой, изящной и воздушной. Под нее хотелось протанцевать даже такую ерунду, как plié по всем позициям. Народ вокруг Филиппа так и делал, неосознанно добавляя к положенному сопровождению рукой и корпус, и голову. Артистизм был редким гостем на утренних классах. Название песни, которую играл Василь, крутилось у Филиппа на языке, а наклоняясь к станку после grand plié по второй позиции, стоявшая впереди Ксюша обернулась и потрясенно шепнула: — Это что, «Богемская рапсодия»?.. Точно! Филипп чуть не хлопнул ладонью по палке. Вытянувшись за инструментом, как чинный маэстро, Василь с абсолютной невозмутимостью играл им одну из величайших песен группы Queen. Пришлось до боли закусить губу, чтобы не рассмеяться. — Ну вообще, — восхитилась Ксюша, стрельнув Василю глазами. Тот не заметил, сосредоточенный на мелодии, зато слегка придержал темп, когда Филипп замешкался внизу на port de bras по четвертой позиции. На протяжении всей комбинации Мищенко не сделал ни одного общего замечания. Он молча ходил вдоль станков и лишь иногда сворачивал к кому-нибудь на пару секунд. Все оживились, работали в полную ногу, обменивались беглыми улыбками, кивали на нового концертмейстера и перемигивались, что узнали мелодию. Народ всегда раскачивался чуть не до самых прыжков, а тут сон как ветром сдуло. Только когда комбинация завершилась и Василь снял руки с клавиатуры фортепьяно, Мищенко произнес в полный голос: — Я и не знаю, как вести урок при таком изумительном сопровождении. Браво. Артисты поддержали его мягким смехом и аплодисментами. Оценив возможность сигануть внутрь фортепьяно, Василь нашел глазами Филиппа, успокоился и буркнул что-то похожее на «Спасибо». После такой триумфальной презентации Василь решил дать танцовщикам отдохнуть, чтобы они не попадали от восторга в обморок. Словно никаких «Богемских рапсодий» тут и не бывало, для tendu, jeté и рондов Василь выбрал что-то простое и нейтральное. Филипп узнал отрывки из балетов, а мелодию для fondu им частенько играла Людмила Федоровна. Народ вроде начал приходить в себя, класс повернул в обычное русло, кто-то явно заскучал: Филипп видел, как Федя из кордебалета зевая переодевает тапки с одной ноги на другую, чтобы дыра с большого пальца переместилась на мизинец. А потом Мищенко задал им быструю комбинацию на frappe и petit battement — и понеслась. Филипп боролся до последнего, но, когда все вокруг запутались в ногах и засмеялись, пытаясь изобразить хоть что-нибудь, тоже сдался. Василь превратил в стаккато известную лиричную Don’t speak и бодро играл ее кругами, пританцовывая за фортепьяно. — Он же нарочно издевается, — усмехнулись парни позади Филиппа. Мищенко тем временем напоминал поверх Василя порядок комбинации, призывая артистов собраться и все-таки доделать злосчастные frappe с petit battement. Они честно пытались доделать, но комбинация была заковыристой и стремительной, а Василь остроумным и очаровательным. Дальше больше. За frappe последовало адажио с battement développé, и Василь, перелистнув ноты, изменил настроение с озорства на романтичность. Его исполнение было проникновенным, одухотворенным и чувственным, и девчонки вокруг Филиппа стали вздыхать далеко не от усталости. Судя по тому, с каким благоговением артисты слушали музыку и как допевали ее танцем, аккуратно выводя ногу с passe на a la seconde и подаваясь корпусом вперед после падения в tombé, они не знали мелодию. Зато Филипп ее узнал. Василь играл одну из его любимых песен, 7 rings Арианы Гранде. — Вот так, Филипп, постой еще, плечо в себя, молодец, — похвалил его Мищенко, следом обратившись к остальным. — Видали спину в арабеске? Девушки, ну что же вы, к вам это тоже относится. Пока Василь играл для него, Филипп мог простоять в арабеске хоть вечность. Во время минутного перерыва между экзерсисами у станка и на середине, пока артисты кто снимал, кто надевал болонь, в зал ворвалась старший концертмейстер Людмила Федоровна собственной персоной. Она именно что ворвалась. Филипп едва ли когда-то видел сомнамбулическую тетку в таком буйстве. Взмахивая полами белого пончо, как крыльями, Людмила Федоровна гусыней подбежала к Мищенко и начала что-то активно ему втолковывать. Мищенко покосился на безмятежно листающего ноты Василя. Так. Филипп ощутил назревающий конфликт пятой точкой, на которой сидел под станком, и переполз поближе. Во-первых, ему было жутко интересно. Во-вторых, в случае чего ему придется спасать Василя от театра или театр от Василя, смотря как пойдет. — Это недопустимо, — чуть ли не по слогам отчеканила Людмила Федоровна. — Ему никто не разрешал играть этот класс. Ах вот оно что. Теперь-то все встало на свои места. Филипп издал победный смешок и едва удержался, чтобы не потянуться к сидевшему рядом Василю и не подергать его снизу за край футболки, напомнив, кто его главный фанат. — Ну Людмила Федоровна, я же откуда знал… — отнекивался растерянный Мищенко, будто претензии сыпались лично на него. — У меня каждый день новый концертмейстер. Вы меня извините, но я в вашу работу так глубоко не вникаю. Да и признаться, юноша очень талантлив. Если бы он не уточнил, что это его первый класс, я бы и не подумал. Теперь Филиппу захотелось подергать Василя за футболку, чтобы он прислушался, а не повторял там свои ноты как помешанный. — Он безусловно талантлив, вы правы, Юрий Владимирович, — как-то даже с обидой подтвердила Людмила Федоровна, будто Мищенко обвинил ее в работе с неучами. — Но обманывать коллегу о расписании и играть за него класс, это куда годится? Филиппу пришлось лечь в складку к ногам, чтобы не заржать. А Людмила Федоровна все не унималась: — Сегодня должен был играть Степан Мышеславский, а Василя к самостоятельной работе должны допустить не раньше октября. — Октября, да вы что! — изумился Мищенко. — Ну не делайте из мухи слона. Степан Мышеславский никогда так не играл, как Василь. Зачем вам мучить юношу до октября месяца? — Есть порядки… — Людмила Федоровна, я вас умоляю, — перебил Мищенко. — Присядьте вон на стул и посмотрите, как мы начнем работать середину. У нас в стенах этого театра отродясь не было таких толковых пианистов, как Василь. — Так ведь я же не об этом, — вновь попробовала возразить Людмила Федоровна, но Мищенко хлопнул в ладоши и громко объявил, что перерыв окончен. Филипп разогнулся из складки, слегка потряс ногами, чтобы их размять, и выбрался из-под станка. В этот момент Василь наконец отвел глаза от нот и беспечно улыбнулся: — Доброе утро, Людмила Федоровна. В отсутствие Паши Филиппу не помешали занять центральное место в первой линии первой группы. Желающие наверняка имелись, но никто не отважился. Машинально разминая голеностопы, Филипп глянул в зеркало: позади него, там, где обычно стоял Артем, маячил премьер театра Леша Ключников. Сердце укололо печалью. Ничего, скоро Тёмка вернется, и Филипп никаких Ключниковых на его место больше не пустит. — Друзья, времени у нас катастрофически мало, поэтому давайте сделаем адажио и сразу перейдем к прыжкам, — Мищенко вышел перед артистами. — Если успеем, лучше покрутим пируэты в конце, хорошо? Артисты дружно кивнули. Мало кто любил занудное повторение всех комбинаций первой части класса, только без опоры. Мищенко объяснил порядок адажио, задал для Василя темп и, опершись на станок позади себя, попросил музыку: — Можно. И музыка была прекрасна. Пока работала первая группа, девчонки из остальных имели возможность таращиться на Василя без стыда и совести. Некоторые до того обнаглели, что просто легли на коврики и стали наблюдать за ним, как в зоопарке. По-хорошему Филиппу надо было запомнить их всех и при случае поставить выскочек на место, но он перестал чувствовать ревность. Девчонки со своими ахами казались ему забавными, нелепыми и даже по-своему милыми. Они ничем ему не угрожали, совсем. И если погруженности Василя в нотный текст было недостаточно, то на адажио он выбрал еще одну нежно любимую Филиппом песню, You’re Beautiful, даже не скрывая, что играет для него и по нему. Темп, акценты, фразировка — для Филиппа все было комфортным. Ощущая бережную поддержку, он танцевал широко и свободно. Музыка помогала ему раскрываться, подчеркивала его позы, допевала и оформляла движения, словно оправка драгоценного камня. Остальным артистам приходилось подстраиваться под Филиппа. Василю они были неинтересны. Всем следующим группам Василь сыграл стандартную мелодию для адажио из тех, что дала ему вездесущая Людмила Федоровна. Сама старший концертмейстер при этом хмуро восседала над Василем, контролируя каждое прикосновение его пальцев к клавишам фортепьяно. Неизвестная мелодия ее триггернула, но, к счастью, обошлось поджатием губ. А вот на прыжках Людмила Федоровна уже не была так благосклонна, неожиданно узнав мотив It’s My Life, который Василь заиграл для одной из первых комбинаций. Взгляд старшего концертмейстера в сторону подопечного говорил сам за себя, но Мищенко не возражал против выбора материала, а труппа так и вовсе ловила от музыки кайф. Филипп даже не представлял, что на assemblé можно так отжигать. Ох Волчонок, да откуда все это у тебя в голове?.. Филипп трепетал от восторга и гордости. Василю явно нравилось впечатление, которое он производит и на артистов, и на Людмилу Федоровну. Если в начале класса он был зажат, растерян и постоянно искал глазами свою Музу для поддержки, то сейчас ощущал уверенность и к Филиппу поворачивался уже затем, чтобы лукаво подмигнуть. Сжалившись над Людмилой Федоровной, которая грозила надуться шаром от негодования, после assemblé Василь притворился хорошим мальчиком и для следующих прыжков играл пуританские сочинения. Народ от этого слегка взгрустнул. Чувствовалось, что в концертмейстерской битве они на стороне выскочки и хотят больше прикольных мелодий. Уловив настроение, Василь на больших прыжках грандиозно завернул им Штраусса. Артисты иронию оценили, заулыбались, а Мищенко аж за сердце схватился от великолепия. Филипп его отлично понимал. — Друзья, у нас есть пять-семь минут, поэтому, пожалуйста, вращения кто какие хочет, — Мищенко взмахнул руками, призывая артистов собраться в центре зала. ­— Туры по пятой, фуэте кто в пальцевых туфлях, мужчины гранд пируэты. Делимся на группы. Прошу в темпе. Василь, дайте любую коду. Василь пожал плечами и перелистнул ноты: кода так кода. В воздух взмыло бойкое вступление, артисты сели на толчковое plié, и Людмила Федоровна почти расслабилась перед завершением утренней пытки, когда мажорный рисунок, гарцующий вокруг основной темы, наконец раскрыл свою интригу. Девчонки под станками покатились со смеху. Филиппу пришлось забрать руками форс и выйти из пируэта в арабеск. Ксюша с ним рядом хохотала и крутилась одновременно. — Вася, блин, — Филипп упер ладони в бедра. С каждым шумным выдохом улыбка на его губах становилась шире. От усталости, которая наваливалась на артистов под конец класса, не осталось и следа. Пока одни бодро и дружно вращались, другие уже торопились занять их места, чтобы не упустить возможность сделать пару туров под исключительную для театра музыку. К вящему ужасу Людмилы Федоровны, Василь играл I Will Survive. — Офигенно, — засмеялась Ксюша, сойдя с вращений по пятой позиции. — На такие классы я даже готова не опаздывать. Зал шатало от веселья и анархии. Танцовщики активно подключались к пируэтам, пританцовывали друг с другом в стороне, дурачились и подпевали. Мищенко этому не препятствовал, сам забавляясь над «молодежью», а Василь, видя, что творится, получал от своей выходки явное удовольствие да еще и притворялся для багровой от ярости Людмилы Федоровны академическим пианистом, который попросту играет «любую коду». Когда народ стал выдыхаться, Филипп подошел к Мищенко и, тактично подождав, пока педагог обратит на него внимание, попросил дать ему минуту для круговых grand jeté. — Ты уверен? — свел брови Мищенко. После травмы Артема шпагатных прыжков в Театре русского балета побаивались и танцовщики, и педагоги. — Сезон только начался, у тебя скоро дебют в «Жизели». Слушай свое тело. Тело требовало повалить Василя на фортепьяно и заставить стонать в трех октавах, так что с такими советами Филипп был бы поаккуратней. — Я чувствую, что готов, — уверенно ответил Филипп. — До возвращения Артема хочу прийти в форму, чтобы помочь ему на этом круге. Мищенко понимающе кивнул: — Ты благородный юноша и верный друг. Странно, что раньше вас с Артемом не ставили в дуэты. Искренне недоумевая, он произнес это раздумчиво и прямодушно. Только поэтому Филиппа не задело. У Мищенко вылетело из головы, что раньше Филипп был корифеем и не мог танцевать с солистами. В «Ромео и Джульетте» Филипп прыгал jeté с левой ноги и двигался против часовой стрелки, но для отработки решил начать, как нормальный человек, с правой, поэтому сделал préparation в восьмой точке. Василя не предупредили, он не знал, что сейчас будет, а потому, стряхнув насмешливость, бросил на Филиппа тревожный вопросительный взгляд. Филипп в ответ успокаивающе кивнул, улыбнулся: «Все в порядке», а начав шпагатные жете, услышал в паре сорванных мимо текста нот, что Волчонку его прыжки понравились. Первый круг с обеих ног он прошел не слишком ровно, но, отдышавшись, на втором стал возвращать контроль. Девчонки поддерживали его аплодисментами, особенно Ксюша, парни фыркали и с тройным усердием вращали свои гранд пируэты на месте. В целом Филиппу было плевать, но, когда несколько человек, вдохновившись, присоединились, стало как-то приятно. Он по очереди прыгал шпагатные жете с Лешей Ключниковым и другими премьерами, а пока они восстанавливали дыхание, девчонки пролетали круг стремительными турами пике. Все это время Василь играл им Глорию Гейнор, и, собирая силы для сложнейших прыжков под I Will Survive, Филипп, честное слово, не знал, что может быть более бестолковым и шикарным одновременно. — Друзья, все, к сожалению, время, — наконец объявил Мищенко. Заключительный поклон артисты обычно не делали. Вместо этого зал потонул в аплодисментах. Кто-то в частном порядке с благодарностью поклонился Мищенко, а несколько девчонок, отправляясь на репетиции, задержались для кокетливого поклона концертмейстеру. Филипп тоже решил присоединиться к флэшмобу и, проплыв к фортепьяно, вальяжно о него облокотился: — Маэстро, вы так сексуально играете, можно с вами познакомиться? От громкости, с которой хлопнула крышка инструмента, все вздрогнули и на секунду умолкли. Василь в панике огляделся по сторонам, а Филипп приглушенно рассмеялся. Никто не мог их слышать: артисты расходились по делам, Людмила Федоровна вновь общалась с Мищенко. — Как тебе наш урок? — Филипп раздвинул губы в озорной улыбке. — Ты меня видел? Василь таращился в сцепленные замком руки. Он колебался между необходимостью скрывать свои чувства и желанием их распахнуть. Филипп его не торопил. Для себя он принял решение: пусть хоть все тут узнают, что они с Василем вместе. Но Волчонок свой выбор должен был сделать сам. Прошла, наверное, минута, и Филипп даже Ксюше махнул, чтобы не ждала, прежде чем Василь определился. — Я хочу играть все, что ты здесь танцуешь, — вполголоса признался он, сдавливая Филиппа в тисках своего взгляда. Ну вот и как слушать тело, которое не слушает тебя в ответ? Целый час заряжался энергией в зале, а ноги так и слабеют от этих топких глаз. Все волоски взволнованно приподнимаются. Да если бы только волоски… Забыв обо всем, Филипп подался к Василю, чтобы шепнуть: «Ты. Я. Гримерка. Сейчас», но в этот момент над фортепьяно прогремели литавры: — Василь, можно вас на пару слов? И Филипп остался ни с чем. Он вновь не видел Волчонка до вечера, не получил от него ни единого сообщения или хоть жалкого мема, жутко истосковался, а под конец репетиций и вовсе чувствовал себя брошенным. И это несмотря на собственную плотную занятость! Филипп не понимал, что с ним творится. Они общались несколько часов назад и ночевать сегодня будут вместе. Какого хрена он ведет себя как любимые Васины «педовки»?! — Ну вы просто флиртовали друг с другом на классе, а потом он тебе не дал, — пожала плечами Ксюша, собирая перед уходом свои вещи, разбросанные по всей гримерке. Пока не было Артема, Ксюша решила поступить практично и заняла его место. Артема она спрашивать не стала. Как, в общем-то, и Филиппа. Как и всех экспертов, которые сразу решили, что она переехала к Филиппу, потому что спит с ним. Филиппа эти сплетни только веселили. Ну в самом деле, разве он может спать с богиней? Позже Василь объяснил, где пропадал весь день. Людмила Федоровна притащила его к Благовольскому и устроила разнос по поводу случившегося на классе. Василя отчитывали, как в школе: втолковывали про дисциплину, моральные стандарты и уважение к традициям. Популярные песенки можно играть в варьете, как выразилась Людмила Федоровна, но никак не в стенах классического балетного театра. Каким бы ни был пианист талантливым, он должен демонстрировать культуру воспитания, зрелость, достоинство и манеры, а не развлекать артистов шлягерами, как паяц и скоморох. — Твою мать, у Благовольского появился сильный конкурент, — восхитился Филипп. Заслушав пламенную речь Людмилы Федоровны, Благовольский побеседовал с Василем наедине и, если вкратце, предложил умерить пыл. — Я знаю, что вы умный человек, и говорить вам такое мне неловко, — оправдывался Благовольский. — Пойдите нам навстречу, тогда и мы пойдем навстречу вам. — Вы разрешили мне играть любой материал, — напомнил Василь. — Я знаю, но… — Либо так, либо никак. — Послушайте, Василь, ну мы ведь не можем выполнять все ваши прихоти и… — Верните мою трудовую книжку. Я не буду работать с пиздаболами, которые не выполняют свои обещания. Трудовую книжку Василю не вернули. Вместо этого ему запретили играть классы и выдали штук двадцать потрепанных нотных тетрадей, озаглавленных «А. Адан. Жизель. Переложение для фортепиано». — Твой первый срач с Благовольским, я так тобой горжусь, — растрогался Филипп, когда Василь поведал ему всю эту историю в машине. ­— Нужно отметить. Оставив каршеринг неподалеку от Дворцовой набережной, они взяли по бутылке дешевого пива в душном подвальном магазине с эпилептической вывеской «Продукты» и сидели на гранитных ступенях у Невы до самого развода мостов, прогоняя суровыми взглядами всех желающих им помешать. В следующие дни Филипп с Василем тоже встречался лишь до и после работы. В стенах театра они практически не пересекались. Василя держали в стороне и от общих классов, и от репетиций солистов. Ему вообще не полагалось играть самостоятельно, но теоретический материал он вместо положенных двух недель освоил за два дня, объявил Людмиле Федоровне, что ему все ясно, сдал экзамен и был готов к делу. На практике Людмилы Федоровны подобный случай стал первым, и она, в отличие от Василя, оказалась не готова, поэтому велела подопечному ходить хвостом то за одним коллегой, то за другим и чуть-чуть им подыгрывать. Чувствовать себя младшим братом, который донашивает вещи за старшими, Василю не слишком понравилось, но Людмила Федоровна обратила на него внимание лишь тогда, когда он от скуки припугнул беднягу Мышеславского и присвоил себе его утренний класс. В результате дальнейшего скандала Василю отдали часть репетиций кордебалета, где, в отличие от работы с солистами, не требовался индивидуальный подход. Филипп иногда замечал в коридорах, как мелькает за поворотом краешек рубашки, которую он сам бережно застегивал дома пару часов назад. Порой они переглядывались в столовой, где Василь обедал в компании концертмейстеров, а еще то ли музыкантов оркестра, то ли гримеров, то ли костюмеров — в этой части театра Филипп даже по лицам не всех знал. Еще Филипп периодически видел Василя за работой через стекло в двери зала, когда шел по своим делам. Ну в общем-то и все. Вот тебе и бок о бок. И ладно бы у них обоих не было ни единой свободной секунды, но ведь Василю ничего не мешало пересесть к Филиппу на обеде или хоть раз откликнуться на его сообщение и заглянуть в гримерку. Окей, без секса, так и быть, тем более Артем об этом попросил. Но просто побыть вместе можно? Чай там попить, например? Невинно пососаться на диване? Погладить друг друга под футболкой?.. После класса Филипп был уверен, что Василь сделал выбор в его пользу, но оказалось, это не так. Василь боялся огласки и потому, в точности как раньше Паша с Ромой, избегал Филиппа всеми правдами и неправдами. Ладно, думал Филипп, это его решение. Нужно отнестись с пониманием. Он не готов. Хорошо. Пускай. У них есть время помимо театра. Да и в театре Василь еще недавно. Постепенно он расслабится и станет смелей. Он уже впал в немилость руководства из-за своего независимого характера. Если выяснится, что он тут кое с кем встречается… Ладно, снова думал Филипп, надо быть терпеливым. Направляясь как-то после класса за кордебалетными девчонками на общий прогон первого акта «Жизели», Филипп столкнулся с Василем в служебном коридоре, который соединял гримерки и сцену. Василь, судя по всему, возвращался со сцены, но Филипп понятия не имел, что он там делал и куда теперь идет. Девчонки, шагавшие впереди, при виде Василя улыбчиво засмущались и нестройно защебетали: — Доброе утро… А одна даже сделала быстрый поклончик. Еще не привыкнув, что с ним все здороваются, Василь в качестве ответа дернулся и заспешил дальше. — Доброе утро, — проурчал Филипп, почтительно опуская глаза. Василь не отреагировал, и Филипп уже собирался возмутиться, что его игнорят даже в глухом коридоре, как вдруг на запястье сомкнулись стальные пальцы, и в следующий миг Василь втолкнул Филиппа за дверь ближайшей подсобки. — Ты что… — Филипп ахнул, но Василь вдавил его всем весом в стену и закрыл рот поцелуем. Больше вопросов у Филиппа не было. По телу волной раскатился жар. Филипп вскинул руки, чтобы проникнуть под мягкую рубашку туда, где горячо и твердо, но Василь, будто хищная кошка, которая видит в темноте, перехватил нетерпеливые кисти и с рыком впечатал их в стену у Филиппа над головой. Сухие губы царапнули шею. Филипп вздохнул, невольно отворачиваясь. Жилка забилась под поцелуями: продолжай… Сжимавшие запястья руки сорвались вниз, на пояс легинсов, грубо дернули с бедер, вырвав из груди Филиппа стон предвкушения. Теперь можно было трогать в ответ. Филипп хотел стащить с Василя рубашку, но вместо фланели пальцы провалились в ворох лохматых волос и вместе с ними рухнули вниз. Боже… Вдруг стало так влажно, что Филипп зажал себе рот рукой. Василь не был бережным, но Филиппу так нравилось. Закусив край ладони, чтобы не застонать, другую ладонь он положил ему на затылок и плавно надавливал: глубже, вот так, еще, не останавливайся, я уже, я почти, Вася… Но Василь не довел его до конца. За пару мгновений до пика жар резко исчез. Филипп протестующе охнул, даже на миг опомнился, и тут его, крутанув, притиснули грудью к стене. Тяжелая рука обвела обнаженные ягодицы, властно раздвинула ноги, и Филипп выгнулся в пояснице, покорно отдаваясь, прежде чем темнота подсобки рассыпалась на тысячи искр. Минувшую ночь они провели вместе, Василь знал, что Филиппа не надо готовить, и действовал смело. Филипп задыхался в тесноте, глушил стоны в руку, даже, кажется, ободрал ее о стену, прежде чем Василь дернул его на себя, обхватил поперек корпуса, не давая упасть, и толкнулся жестко и коротко. У Филиппа не было сил, чтобы шепнуть его имя. Он откинул голову ему на плечо, закрыл глаза и позволил делать с собой все, что угодно. Дыхание Василя обрушивалось на него метеоритами, Василь был сзади него, спереди, везде, и когда его рука вновь задвигалась у Филиппа в паху, он не продержался и минуты. Несколько долгих секунд после их общей разрядки Василь еще был внутри, медленно скользил, притрагивался к виску Филиппа благодарными поцелуями, гладил по груди шершавыми кончиками пальцев, прижимая к себе, а после аккуратно отстранился и шепнул на ухо: — Хорошего дня. Через мгновение он исчез, а Филипп, разом обмякнув, с обессиленным стоном подогнул ослабшие колени. Он был не способен даже натянуть обратно легинсы и просто лежал на полу без движения. Все тело подрагивало от коротких электрических разрядов. Из всех бонусов должности солиста этот определенно был лучшим.