Grand Pas

Песня к главе: Зимавсегда - Запуск сердца

Это было странное время. Время безвременья. Максим как будто был, а будто бы и не был, как будто жил, но все не мог ощутить себя живым. Его единственной опорой и связью с реальностью оставалась боль. Боль сопровождала все его существование, каждый миг с момента пробуждения до погружения в сон, и в те моменты, когда боль приглушалась лекарствами, Максим боялся, что это конец. У него не было ни амнезии, ни растерянности, ни заблуждений: он знал, где находится и почему. От его сознания ничего не ускользнуло, кроме, разве что, тех событий, где сознание не участвовало. Он приехал на дачу Марата Цепакина, и тот едва не убил его в лесу. Он жив благодаря Филиппу и Ромаше, которые успели привезти его в больницу. Очнувшись после операции и кое-как совладав с калейдоскопом из окружающих его предметов, Максим заторможено сообразил, что находится в палате, вот только вместо государственной палаты она напоминала декорации американского сериала про врачей. «Если я умер и попал в телешоу, пусть это будет “Доктор Хаус”, а не “Клиника”», — взмолился в тот момент Максим. Когда зрение восстановилось и картинка перед глазами перестала мельтешить, Максим заметил надпись, вышитую на пододеяльнике султанским золотым курсивом: «Клиника Медора». Утопив затылок в подушке, Максим произнес свои первые слова: — Да бля… Довольно скоро он выучил обстановку палаты в мельчайших подробностях, в основном потому, что все время проводил лежа, а мозг работал куда бодрее, чем тело. Тело было бетонным и ни на что не годилось. Максим уставал, даже когда разговаривал. Вокруг него суетились врачи и медсестры, они катали его по коридорам на анализы, интересовались его самочувствием, будто ничего другого их в целом мире не волновало, и просили оценивать любую хренотень по десятибалльной шкале. Максим же просил только об одном: дать его близким знать, что он в порядке. Мама, Света, Артем. Он не мог связаться с ними сам, он даже не знал, где его телефон и выбрался ли телефон из того леса. Сил не было никаких, но карябая левой рукой, лежа в койке, согласие на разглашение информации «А.В. Елисееву», он впервые ощутил, что идет на поправку. — Сколько я уже здесь? — спросил он однажды у медсестры. Казалось, что наливное лето за окном давно сменилось стылой вьюгой. Медсестра улыбнулась, поправляя подушку: — Пять дней. На шестой к нему пустили мать и Свету. Медперсонал был уверен в душещипательной встрече, ведь Максим так настойчиво спрашивал, сообщают ли родным о его состоянии. Однако дача Цепакина не повлияла на этот столп жизни Максима: любовь к семье у него куда лучше проявлялась на расстоянии. Он даже порадовался, что визиты ограничены до пятнадцати минут. Дольше он бы Светкину болтовню не вынес. Хорошо, что ей хотя бы не требовался вовлеченный собеседник. Она отлично справлялась сама, рассказывая о своих делах, муже Сергее, сыне Денисе или двух студентках, которым мать сдавала комнату Максима в квартире на Бассейной, и безучастных «Ага» и «Угу» от брата ей было достаточно. А еще она приносила домашнюю еду в пластиковых контейнерах, и Максим от этого одновременно веселился, смущался и умилялся. — На вот, я тебе тут суп сварила, куриный с лапшой, — заговорщически приговаривала Света, вынимая контейнер из-под полы. — Ложку принесла, надо? ­— Меня кормят, — отказывался Максим. — Да знаю я, как они кормят в этих больницах, — Света махала рукой. — Кашу кинут раз в день, хуже, чем в концлагере. Больным силы нужны выздоравливать, а они их голодом морят. — Свет, у меня свой стол, диета, — пытался объяснять Максим. — Мне специалист меню составил по анализам с учетом лечения. Это частная больница. Я тут как в зоопарке, меня с рук кормить нельзя. Но забота о пациентах в клинике «Медора» Светлану не впечатляла: — Да много они понимают, специалисты твои. Диетологи все шарлатаны, особенно в таких вот больницах. Деньги только стригут с дураков богатых. Суп домашний поешь. Он легкий, бульон один. Потом котлеты тебе принесу. — Свет… — Ну понюхай хоть. И он послушно нюхал Светкин суп в контейнере. Жаль только, что после дачи Цепакина он перестал чувствовать какие-либо запахи. Проблемы с обонянием он заметил не сразу. Поначалу внимания хватало лишь на боль и пустоту. По мере того, как боль поддавалась лечению, а пустота заполнялась, Максим стал ощущать неладное, нехватку чего-то важного и, наконец восстановив контроль над телом, догадался, что произошло. Врачи просили не паниковать раньше времени. Он, в общем-то, и не паниковал. Во-первых, на панику не оставалось сил. Во-вторых, по жизнеобеспечению он находился на уровне младенца: спал почти весь день, не мог встать на ноги и ел через трубочку. Отсутствие обоняния заботило его несколько меньше, чем эти трудности. Врачи утверждали, что из-за травмы головы пострадали какие-то связи, нервы или рецепторы. Максиму было сложно воспринимать информацию, поэтому он прямо спросил: — Это навсегда или нет? И не получил в ответ ничего конкретного. Свете и уж тем более матери знать такое было не нужно, поэтому Максим старательно отыгрывал восхищение ароматом сестриного супа и пытался утешать себя тем, что после травмы головы хотя бы не остался овощем. Дни ползли друг за другом, тягучие и вязкие, как каучук. Если улучшения и наступали, то незаметно, хотя врачи божились, что Максим невероятно быстро восстанавливается «для своего возраста». Может быть, в этом и заключалась суть частной клиники: почаще пороть позитивную чушь? По ночам Максиму снилась Карелия: укромный лес, уют согретого любовью дома среди подернутой прохладой тишины, журчанье чистых водопадов, лодчонка, шелест по листве и солнечные нити, переплетавшие рассыпчатые кудри с золотом. Карелия стала его наваждением, спасительной фантазией, где он всегда был рядом с Артемом, не имея возможности и сил быть с ним наяву. Идиллии мешало только все то же отсутствие обоняния. Наверное, реальный опыт переносился в сон. Наверное, врачи в два счета объяснили бы, в чем дело. Но Максим решил не поднимать эту тему, слишком интимную для него. Он лишь печалился и куда больше хотел ощущать в полной мере жизнь там, а не здесь. Ночь, ставшая затем памятной, начиналась так же, как предыдущие. Даже карельские пейзажи были привычными. Однообразие больницы навевало на Максима скуку, зато одинаковость природных панорам дарила приятное чувство безопасности. Ему нравилось гулять с Артемом по вдоль и поперек исхоженным тропинкам, держать его руку в своей и ласково поглаживать отзывчивые пальчики, вести тихие разговоры, суть которых он никогда не запоминал, и привлекать Артема ближе, чтобы с замиранием сердца вдыхать жасминовую беззащитность его парфюма… Стоп. Максим втянул носом воздух и ничего не почувствовал: ни хвойной мшистости, ни сыроватости земли — ничего, чем должен пахнуть лес. Вокруг витал лишь аромат жасмина, который вызывал прилив гормонов счастья. Такой вот странный условный рефлекс любви. А может, и не странный вовсе. Обрадовавшись, Максим вдохнул поглубже, с шумом и старанием, но, видимо, увлекся чересчур и оттого проснулся. Пропала солнечная беззаботность, а вместе с ней и легкость в теле. Максим с трудом разлепил веки, возвращаясь в палату, куда задернутые жалюзи нагнетали тревожный тенистый сумрак. Вот только эндорфины не угасли и аромат жасмина не исчез. В своей аморфной полудреме Максим сперва решил, что бредит, и лишь пару минут спустя рассеянный взгляд распознал в наизусть изученной палате изменения. У постели сидел Артем. Сердце заполошно встрепенулось, но не смогло придать энергии остальному телу, так что Максим, представляя, как ошалело подпрыгивает и сжимает Тёму в объятиях, на деле не мог даже шелохнуться и лишь наблюдал за ним из-под абсурдно тяжелых ресниц. Артем еще не знал, что Максим проснулся. В палате было слишком темно, чтобы сразу это понять. Склонившись к здоровой левой руке Максима и бережно держа ее в своей, Артем застыл, будто дремал или молился в позе умирающего лебедя. От этой картины внутри Максима растекалась нежность, и он был счастлив, что наконец испытывает чувства сложнее базовых. Так не хотелось нарушать мгновение, но и терпеть одиночество больше не было сил. — Тём… Это был глухой хрип на грани нелепости, ничего общего с романтическим зовом после долгой разлуки. И на имя получилось не похоже, и вообще на слово. Просто кашель. Артем вскинулся так легко и пружинисто, словно его мышцам никто не объяснил про затекание. Рыжий отблеск ночника придавал его глазам горький цвет жженого сахара. Словно не веря, что видят друг друга на расстоянии вытянутой руки, Артем и Максим на миг застыли, а после Максим позвал снова, уже мелодичней: — Тёма… — Макс, слушай, — Артем остановил его и, полный решимости, подался навстречу. Порыв был таким внезапным, что Максим растерялся и занервничал. Вдруг Артему угрожает опасность? Вдруг Цепакин стоит за дверью? Вдруг за время, что Максим учился сидеть, произошло нечто ужасное? Артем выглядел встревоженным и хотел как можно скорей о чем-то сообщить. И сообщил: — Я понимаю, что ты можешь быть мне не рад. Максим опешил. Что? Не рад?.. — Ты здесь из-за меня, — Артем испуганно осекся, но ему было важно довести мысль до конца, поэтому, собравшись с духом, он затараторил дальше. — Я даже не надеюсь, что ты меня простишь. Такое не прощают. Просто позволь мне… — он с шумом вытолкнул ком из горла. — Если ты не хочешь меня знать, если я тебе противен, если ты меня ненавидишь, если эта встреча последняя, то просто знай, что я… — он запутался, запнулся, всхлипнул, зажмурился на миг и потянулся протереть глаза ладонью, забыв, что держит в ней ладонь Максима. — Просто знай, что я тебя очень люблю. И буду любить всегда. Что бы ты обо мне ни думал. Я заслужил твое наказание, я знаю. Я выдержу. Ты не волнуйся ни о чем, ладно? Лечись спокойно. Ты ни в чем не будешь нуждаться. Я к тебе больше не приближусь... — Ты меня бросаешь? — оторопел Максим. — Кто, я? Нет, конечно, — Артем замотал головой, крепче сжимая руку Максима. — Я думал, это ты меня бросаешь. — Ты хочешь, чтобы я тебя бросил? — Максим ничего не понимал. Голос Артема судорожно дрогнул: — Н-нет… — Тогда почему ты так думал? — Потому что ты в больнице из-за меня, — прошелестел Артем и, затаившись от волнения, спросил: — Ты разве не злишься? Он, который снился Максиму каждую ночь и спасал его одним лишь призвуком своей любви, весь сотканный из чистого искусства, смотрел с изножья кровати стыдливо, украдкой, испугано, робко — он ждал обвинений и претензий, готовый к тому, что его выгонят из палаты с позором и навсегда. Максим этого не вынес и просто раскрыл для него объятие, вернее полуобъятие левой рукой: — Иди сюда. Облегчение рухнуло Артему на плечи, и он, весь разом обмякнув, так пылко кинулся Максиму на грудь, что тот невольно шикнул от боли: — Тише-тише… — Прости, — Артем засуетился отстраниться. — Прости, пожалуйста. Что же я… — Все хорошо, — Максим его не отпустил, и Артем, упершись в матрас по обе стороны, рассыпал по лицу любимого стремительные поцелуи. Максим едва не заурчал. В своей новой жизни он впервые испытывал восторг. Но Артем чувствовал иное. — Я так за тебя испугался, — горячечно прошептал он, прижавшись лбом к ключицам Максима. — Так хотел тебя увидеть, так просил врачей, так соскучился… Макс… — губы его припали к открывшейся на выдохе ямочке. — Ни одной ночи толком не спал, все как в бреду… — Прости меня, — Максим осторожно обнял Артема. — Я не должен был к нему ездить. Я не думал, что он… настолько. Артем еще немного полежал у Максима на груди, а потом, легонько чмокнув в подбородок, вновь завозился отстраняться: — Тебе больно. — Нет, — соврал Максим. — Ты моя анестезия. — Да блин, перестань, — Артем зарылся носом ему в шею, а Максим с улыбкой тронул губами спутанные мягкие вихры. Минуту спустя, чувствуя, что ветерок на коже стал ровнее, а гипсовые лопатки под рукой перестали так беззащитно вздрагивать, Максим решился спросить: — Марат к тебе не приближался? Ничего тебе не сделал из-за меня? Артем мотнул головой, и у Максима отлегло от сердца. — Он не звонил и даже не писал, — глухо добавил Артем. — Я ему стал не нужен. — Не нужен? — удивился Максим. — С чего вдруг? Но вместо ответа Артем запыхтел что-то смущенно-нечленораздельное и, мягко скатившись с Максима, прибрежной волной приласкался к нему под бок: — Давай не будем. Он и раньше избегал обсуждений Марата, колыхаясь осиновым листком от одного лишь упоминания этого имени, но сейчас было как-то не так. Максим пока затруднялся с объяснениями, но чувствовал, что застенчивая просьба Артема не бередить рану означает прямо противоположное: он наконец хочет открыться. — Все в порядке, Тём, правда, — аккуратно подбодрил его Максим, боясь как-нибудь ненароком спугнуть. — Он наговорил мне всякого, но я на твоей стороне. — Ты не считаешь, что я… — Артем помедлил, подбирая слово, и подобрал хуже некуда: — грязный? У Максима рука зачесалась встряхнуть его как следует, но Тёма переживал всерьез, для него эта травма была реальной, он винил себя за действия Марата, страдал от бессилия и стыда и долго-долго копил в себе боль, страшась обмолвиться о ней хоть единым словом. — Я люблю тебя, Тёма, — отозвался Максим. — Даже больше сейчас стал любить. Артем медленно поднял к нему взгляд, одновременно недоверчивый и освещенный простодушной надеждой: — Серьезно?.. Максим кивнул. — Из жалости? — насторожился Артем. Какой же он красивый, когда вот так хмурит брови… — От восхищения, — ласково поправил Максим. — То, что ты пережил, многих бы сломало. Но ты выстоял. И хотя Марат сильнее физически, это ты его победил. Он не смог тебя подчинить. Ты ему не сдался. У тебя нормальная полноценная жизнь. У тебя есть друзья, балет, — Максим провел кончиками пальцев по завитку, упавшему Артему на лоб. — У тебя есть я. Артем откликнулся на этот жест трепетом. — Ты очень сильный, Тём, — шепнул ему Максим. — Теперь позволь тебя защитить. — Ты правда не ревнуешь? — все еще не в силах поверить, спросил Артем. Максим качнул головой: — Не ревную. — И не сердишься, что я молчал? — Не сержусь. Щеки у Артема заалели, и от вспышки счастья он едва смог выдохнуть: — Макс… — Я не буду ни о чем тебя спрашивать, тревожить лишний раз и ворошить прошлое, но, если захочешь чем-то поделиться, я рядом. Я люблю тебя, я его не боюсь, и мы с ним разберемся. — Спасибо, — едва слышно обронил Артем. — Ты лучше всех. — Уж я надеюсь, — хмыкнул Максим, а после мягко взял Артема за подбородок и наконец приник к дрогнувшим от предвкушения губам. В груди порывом ветра вспорхнула легкость, и, передавшись Артему, подтолкнула его навстречу Максиму. Хотелось стиснуть его в руках, укрыть, объять собой, чтобы он весь был в его власти и под его защитой, чтобы не смог и шелохнуться, чтобы ни единая искорка его эмоций не отскочила мимо. Хотелось стать с ним одним целым. Артем растекался от ласк, и хрупкий мрамор его тела под пальцами Максима проминался, словно податливая глина. Неторопливость и нежность поцелуя ничем ему не угрожали, даря лишь безопасность и тепло, и он открывался, позволяя Максиму чуть больше, и больше, и больше… От первого соприкосновения языков Максима повело. Он и представить не мог, что так сильно соскучится. Как будто в самый первый раз, в той мартовской арке на улице Зодчего Росси, он заново проживал эйфорию взаимности и, еще неопытный, волновался, хорошо ли его Артему. Артему было очень хорошо. Он отвечал Максиму, подавался к нему ближе, прерывисто дышал и покрывался мурашками от переплетенья их языков в плавном танце. Застенчивый и бесстыдный, он был самым прекрасным на свете, и Максим верил, что только так, заставляя его вибрировать от наслаждения, сможет залечить жестокие раны, нанесенные ему Маратом. Отстранившись, Артем положил ладонь Максиму на грудь и, чуть смущенный от причин своего сбившегося дыхания, произнес: — Марата привлекала моя невинность. Теперь он потерял ко мне интерес. От подобных размышлений Максима бросало в гневную дрожь, а желание придушить Цепакина голыми руками накалялось до одержимости. Он никак не мог принять то, что происходило за закрытой дверью цепакинской спальни, к чему этот мудак принуждал Артема, что вытворял с ним, чего добивался и зачем, сволочь, «растил для себя». Окажись Марат сейчас здесь, в больнице, Максим бы снова на него набросился, как там в лесу, и плевать на последствия. Цепакин должен ответить за весь тот ужас, которому подверг Артема. Да и не просто подверг — подвергал каждый, сука, день с тех пор, как Артем был еще подростком. Максим постарался успокоиться. Тёме его ярость ни к чему. Тёма нуждается в заботе. Поэтому, подавив приступ злости, Максим, словно мягким карандашом, очертил взглядом любимые черты и потянулся к Артему за новым поцелуем. Марат сядет. Во что бы то ни стало. Вопрос лишь в том, как это провернуть. Очевидно, что Артем не будет давать показания против опекуна, к которому до сих пор, вопреки объективной реальности, испытывает детскую привязанность. Да и вряд ли уже найдутся доказательства связи Цепакина с несовершеннолетним воспитанником. К тому же, Максим меньше всего на свете хотел заставлять Артема вспоминать пережитой кошмар. В теории Цепакина можно и нужно было привлечь за криминальную деятельность, но, раз он по-прежнему разгуливал на свободе, этот вариант был утопией. Последней лазейкой для Максима оставались его собственные тяжкие телесные. Если удастся доказать похищение и нападение в лесу, Марат точно сядет. Идея казалась здравой. Марату не отвертеться. Ну как он отвертится? Все знали, что Максим поехал к нему на дачу. Это может подтвердить любой коллега из CosySmart, это можно проследить по дорожным камерам. Через несколько часов Максима привезли из леса в критическом состоянии, с травмами, характерными для избиения. Это зафиксировано у врачей. Ну и нельзя забывать о «Солярисе», который Марат взорвал внутри своих угодий. Если прошерстить район дачи, останки бедной машины или признаки расправы над ней наверняка обнаружатся в два счета. Максим решил заняться делом и подключить полицию, как только более-менее окрепнет. Он бы не поднимал эту тему с Артемом и не мучил его разговорами о Цепакине, когда можно было использовать отведенные пятнадцать минут куда приятней, но совесть не давала отмалчиваться. Хватит уже тайн. Цепакин единственный Тёмкин родитель и, каким бы он ни был чудовищем, Артем имеет право знать о планах посадить его в тюрьму. Вот только сперва нужно было найти в себе силы объявить такое прозрачной умиротворенности его янтарных глаз, где тихонько, словно свеча зимней ночью, рябилось счастье, что все плохое позади. Максим далеко не сразу собрался с мыслями. После первого свидания с Артемом ему потребовались еще сутки на разгон. Увидев Тёму в дверях палаты на следующий день, Максим обратил внимание, что он по-прежнему использует костыли, а его травмированный голеностоп скован давящей повязкой. С того сценического падения прошел почти месяц, а улучшений как будто и не было. Максим забеспокоился насчет осложнений, стал задавать вопросы, но Артем свернул диалог, ненавязчиво заверив: «Меня лечат». Максим бы так просто не сдался, но тут Артем, шаловливо сощурившись, забрался к нему в постель и мастерски отвлек и от своей травмы, и от намерений обсудить Марата. Несмотря на головокружительные ощущения, физические возможности Максима еще не пришли в норму, поэтому, чувствуя, как посреди беспорядочных поцелуев и перепутанного жаркого дыхания тонкие пальчики невинно и проворно скользят к низу живота, Максим был вынужден их остановить. — Прости, — шепнул он на немой вопрос Артема. — Пока рано. Тёма понимающе кивнул и, повременив с приставаниями, прильнул к Максиму под бок. Вчера он принес ему телефон, который все это время хранился у медперсонала, и они полночи обменивались голосовыми. Так Максим узнал про Париж, увольнение Филиппа и переезд Ромаши к Леону Ифре, а еще про то, что Артем подружился с Василем. — Стоило мне чуть не умереть, как все проблемы решились сами собой, — засмеялся Максим, а Артем в ответном сообщении выразительно цокнул языком. Потом выяснилось, что это был Филипп. Почему Филипп вообще присутствовал при разговоре, Максим решил уже не уточнять. Сейчас, обнимаясь под одеялом, они продолжали болтать о ерунде, о том, как Артем бы обязательно принес Максиму Ромину шарлотку, если бы не строгая больничная диета, о том, как Ксюша во время гастролей бегала по центру Вены от алжирца, который настойчиво хотел с ней познакомиться, и о том, как Василя приглашали играть в джазовую группу, но он отказался. — А Василь ко мне, кстати, зайти не планирует? — как бы мимоходом поинтересовался Максим. Артем ревниво нахохлился, впрочем не всерьез. И в этой безмятежности уюта и долгожданного уединения Максим должен был повернуть разговор к чертовому Цепакину. Должен был. Надо. Давай. — Тём? — наконец собравшись с духом, позвал он. — Я хочу заявить на Марата за то, что он со мной сделал. Вся беспечность Артема рассыпалась крошевом. Он так и застыл у Максима под рукой. Можно было обвинить его в наивности: он разве не подозревал, что за избиение одни люди подают на других в суд? Но Максим уже достаточно знал и Артема, и принципы его семьи. Артем не подозревал, что люди подают в суд на Марата. — Это… — Артем хрипнул и кашлянул, возвращая контроль над голосом. — Да, это… разумно с твоей стороны. Ты имеешь на это право. Он изо всех сил старался не выдать смятения и держаться рационально, но у него настолько не получилось, что Максим даже умилился. А потом Артем сказал: — Мы можем договориться с ним до суда. И прозвучало предложение так, будто Артем его не только что придумал. — То есть договориться до суда?.. — изумился Максим. Поняв, что нежности кончились и начинается что-то неприятное, Артем расстроенно отстранился от Максима и перебрался на стоявший возле постели стул. — Марат выплатит тебе компенсацию, — сообщил Артем с призвуком совершенно не свойственной ему деловитости. Как будто опекуна своего процитировал. — И нахера мне его компенсация? — огрызнулся Максим чуть более раздраженно, чем хотел. Ощутив его настроение, Артем с тревогой затеребил рукав бадлона: — Он полностью оплатит твое лечение, возместит стоимость «Соляриса» и покроет моральный вред. Он согласен. Максим похолодел: — Ты же сказал, что больше с ним не общаешься. Пальчики задвигались беспокойней, угрожая деликатному кашемиру. — Мне пришлось с ним связаться, — спустя минуту страданий покаялся Артем. — Я хотел, чтобы он извинился перед тобой, чтобы не оставался в стороне, чтобы… блин, да хоть что-нибудь сделал! — Ты с ним виделся? — Максим не заметил, как сжал левую руку в кулак. Артем замотал головой: — Нет, только звонил неделю назад. — Мне ничего не нужно от Цепакина, — отрезал Максим. — Я знаю, знаю, прости, — зачастил Артем, боясь, что на него сейчас обрушится весь гнев небес. — Я лишь хотел добиться справедливости, — в этот момент охряные глаза вскинулись на Максима в мольбе и отчаянии, от которых защемило сердце. — Я хотел тебе помочь… Максим верил в его благие намерения, но не мог их одобрить. — Я правильно понимаю, что Цепакин сперва избил меня до полусмерти, а теперь собрался оплатить мое лечение? — уточнил Максим. Артем кивнул, пряча взгляд. — Оплатить лечение твоего любовника? — Он не хотел насилия, — словно против воли, выпалил Артем и тут же закрыл руками полыхнувшее стыдом лицо. — Он хотел поговорить. А потом вспылил. Аффект. С ним такое бывает. — Бывает?! — у Максима так и челюсть рухнула. Артем безвольно опустил ладони на колени: — Он перегнул палку и знает об этом. Ты не обязан его прощать, но он раскаивается. Искренне. Он готов пойти навстречу. Готов восстановить справедливость. — Справедливость настанет, когда он сядет, Тём. Артем заерзал по стулу, словно тот под ним раскалился: — Макс, пойми, он больной человек. Больной на голову. И физически тоже. Ему почти пятьдесят, у него есть проблемы со здоровьем. Ему нельзя в тюрьму. — А мне в больницу, значит, можно? — Я другое имел в виду, — Артем схватил Максима за руку, ища поддержки. Пальцы его были совсем ледяными, и Максим невольно сжал их, чтобы согреть. — Я понимаю, как это все звучит. Это ужасно. Прости меня, — затараторил Артем. — Я на твоей стороне. Он не выйдет сухим из воды. — Это значит, что он должен сесть, — твердо повторил Максим. Он видел, что Артему тяжело, и догадывался, что он начнет защищать Цепакина, но все равно взбесился. — Макс, услышь меня, прошу, — Артем подался вперед, стиснув ладонь Максима в своих. — Если мы все решим миром, Марат успокоится и отстанет от нас. Я ему не нужен. Я это чувствую. Он дал понять, что я ему неприятен. Он привязан ко мне как отец. Вот и все. Если ты примешь его извинения, он выплатит тебе компенсацию и мы наконец заживем спокойно. Но если ты подашь в суд, он рассвирепеет и станет неуправляемым. Макс, не смотри на меня так. Я знаю, о чем говорю. Марат ко мне и пальцем не притронется. Я уверен. Я никогда ни в чем не был так сильно уверен. Пожалуйста, ради меня, оставь это все. Не тычь медведя палкой, просто забудь о его существовании. И я забуду. Максим медленно вытянул руку из дрожащих рук Артема, и тот, не успев помешать, осунулся: — Макс… — Ко мне сейчас врач придет. Пятнадцать минут давно истекли. Ему надо было побыть одному. — Просто подумай над тем, что я сказал, хорошо? — робко попросил Артем, укрывая Максима одеялом. Он был испуган размолвкой и ее причинами. — Решать тебе, я лишь считаю, что… — Я понял, что ты считаешь. — Ладно, — подавшись вперед, Артем бережно коснулся губами виска Максима и, шепнув напоследок, что примет любой итог, через пару минут ушел. На будущий день он не отважился заглянуть в «Медору», зато прислал вместо себя парламентера. — Привет, живой? — Филипп приоткрыл дверь палаты и, убедившись, что Максим не спит, просочился внутрь. В руках у него была авоська апельсинов, и это рыжее пятно посреди осточертевшей невзрачности резануло Максима по глазам, точно июльское солнце. — Апельсины-то зачем? Я вроде не в роддоме, — добродушно проворчал Максим вместо приветствия. — Значит, мне, — не растерялся Филипп. Закатав повыше жалюзи, он кинул авоську на тумбочку под плазменным телевизором и, глянув на скромный стульчик у постели больного, подкатил с другого конца палаты офисное кресло, в котором обычно сидел врач. — Ну ты как тут? — опустившись в кресло, спросил Филипп. — Напугал ты нас пиздец, конечно. Максим виновато поджал губы: — Прости. — У меня что, правда всего пятнадцать минут? — Филипп с презрением покосился на дверь палаты, словно за ней стояли часовые. — Какая-то тюрьма, а не больница. Сперва не пускали две недели, теперь это. Может, и передачки надо в жопе проносить? Максим расплылся в улыбке, откидываясь на подушку: — Я рад тебя видеть. Кроме беззлобных подколов, которые поднимали Максиму настроение, Филиппа интересовали прогнозы врачей и ход лечения. Он довольно обстоятельно расспросил Максима о том, как травмы повлияли на его здоровье, будут ли долгосрочные проблемы и сколько придется наблюдаться после выписки из больницы. Даже Артем задавал меньше вопросов. Возможно потому, что боялся знать правду, а может, узнавал ее из собственных источников. Филипп кивнул на койку: — Встаешь уже со своего траходрома? Кровать была куда просторней и комфортней койки в ее привычном понимании, так что Филипп, конечно, не затруднился подобрать термин. Максим усмехнулся: — Так, понемногу. Он не мог ему сознаться, что каждая разлука с постелью сопровождается адской болью, от которой хочется орать в окно, а лучше туда сразу выйти, и что медсестрам приходится по полчаса уговаривать его, взрослого мужика, побродить по палате хотя бы пять минут. — Я думал, ты Василя захватишь, — с вопросительной интонацией произнес Максим. Филипп закатил глаза: — Да придет твой Василь ненаглядный. — Он вообще-то твой, — Максима немного смутило, что его желание повидаться с Василем столь очевидно. И что его вообще заботит, почему Василь до сих пор не пришел, не позвонил и даже не написал. Но они же вроде как друзья, нет? Заметив, что Максим в растерянности, Филипп, который разбирался во вселенной под именем Василь гораздо лучше, расщедрился на пояснения: — Макс, у него почти нет близких. Он очень привязан к каждому из них. Он потерял маму и теперь почти потерял тебя. Давай ты будешь к нему снисходительней и, когда он все-таки наберется сил прийти, покажешь дружелюбие вместо обидки. Окей? Филипп попросил это скорее откровенно, чем укоризненно, и тем полоснул по сердцу глубже. Максим никак не думал, что его поставят в один ряд с мамой… — И еще, — не дав Максиму опомниться, продолжил Филипп. — Не знаю, что вчера произошло у вас с Артемом, но он рыдал всю ночь. — Рыдал всю ночь?.. — беззвучным эхом­ повторил Максим. — Он ничего толком не рассказал, но я знаю, что вы обсуждали Марата. — Обсуждали, да, — все так же глухо подтвердил Максим. А затем сообщил Филиппу, что собирается отправить Цепакина за решетку и что Артем сочиняет планы-капканы, как бы этого избежать. Максим хотел выговориться, он не рассчитывал на поддержку Филиппа. Филипп, само собой, примет сторону лучшего друга и попробует сгладить конфликт. Тоже заявит, что Марат бешеный, что его нельзя провоцировать, что лучше принять извинения, взять деньги и жить дальше. Марат слишком сильно проебался, и это его точно отрезвило. — Ты прав, Макс, — отсек Филипп. ­— Надо сажать ублюдка. Максим ахнул: — Что?! — Марат потерял к нему интерес? Да щас, — Филипп с отвращением фыркнул. — Я куда больше верю в то, что он потерял моральные ориентиры. Раньше Артем был для него святым, которого нельзя трогать, а сейчас он для него шлюха, с которой можно делать все. Максим только кивал от шока, как болванчик: Филипп буквально озвучил его собственные худшие опасения. — Блять, меня аж трясет от того, какая он мразь, — с ненавистью выдохнул Филипп. Максим ободряюще накрыл его руку своей: — Мы его посадим, Фил. Такой человек просто не может оставаться на свободе. — Как сделать так, чтобы Тёмкина башка это поняла? — спросил Филипп с риторической безысходностью. Максим пожал плечами: — Пока не знаю. Но я рад, что ты со мной. Улыбнувшись ему приветливо и слегка печально, Филипп дружески сжал его ладонь, и от этого соприкосновения, от какой-то его сверхъестественной инстинктивной понятности, Максима прошибло таким доверием, что он даже охнул. Рука Филиппа, уверенная, твердая и теплая, была знакома его руке до малейших изгибов, до каждой шероховатости и выступающей вены. За эту руку Максим что есть сил хватался на краю пропасти все то время, пока Паша гнал в больницу по ЗСД. Эта рука, словно последний мостик в реальность, не давала Максиму сгинуть во мраке. Он спасся, держась за эту руку, и навсегда запомнил, что эта рука не отпустит его в беде. Максим потрясенно шепнул: — Фил… — Ты тоже чувствуешь, да? — хмыкнул Филипп. — Может, пососемся? — Ну вот ты умеешь испортить момент. Филипп ухмыльнулся и дернул плечом: — Со мной все моменты лучше, это факт. Это и правда был факт, чего уж. В тот же день Максим получил еще одну весточку с большой земли. Коллеги из CosySmart прислали ему букет странных, похожих на рюмки алых цветов, в которых Артем по видеосвязи без труда опознал каллы. Медсестра с удовольствием водрузила вазу на окно и с таким же удовольствием сообщила, что у Максима нет на цветы аллергии и можно на этот счет не беспокоиться. А вот апельсины она забрала: такие вольности пока запрещались. Если честно, Максима немного пугал объем информации о его организме, доступный медперсоналу «Медоры». Как и наличие собственной медсестры, которая дежурила при нем круглосуточно и заботилась обо всех его нуждах. Медсестра занималась не только прямыми обязанностями. Она исполняла функции личного помощника пациента: могла по его желанию делать звонки, составлять расписание посещений, заказывать одежду и предметы гигиены, вызывать парикмахера — в общем, Максим с его аккуратно вложенным в паспорт полисом ОМС был к такому не готов и боялся даже думать, сколько это все стоит и кто за это платит. А личных медсестер у него, кстати, было три, они работали по сменам. К букету от коллег прилагалась открытка с шаблонными пожеланиями скорейшего выздоровления, а еще письмо от ребят из отдела продаж с неожиданно душевными словами поддержки. Максим неплохо общался с другими продажниками CosySmart и даже периодически выбирался с ними в бар, но никогда не назвал бы их близкими друзьями. Близкие друзья у него были другие. Которые даже не написали до сих пор. Так, все. Сколько можно? Оставь пацана в покое. Письмо заканчивалось так: «Мы чуть не поседели, когда узнали об аварии. Слава богу, что обошлось! Скорей возвращайся к нам, Макс! Мы по тебе скучаем». Ну да, логично, что до официальных разбирательств знакомым сообщили другую, вменяемую версию произошедшего. Максим так и представил, как кто-то — кто, кстати? — приходит в CosySmart и начинает объяснять, что сотрудник немного побудет на больничном после того, как заказчик увез его в лес и чуть не убил. Неплохой такой прецедент в копилку компании. Ладно, пусть пока думают, будто Максим настолько кретин, что влупился в дерево на прямой дороге. На следующий день после Филиппа Артем Максима снова не навестил, сославшись на балетные дела и лечение голеностопа, зато заглянул тот, с кого по-хорошему надо было начинать всю эту историю. Может, у них мысли синхронизировались, но Богдан позвонил Максиму за минуту до того, как Максим собирался позвонить ему сам. Пока они договаривались о встрече, на заднем плане негодовала Ксюша, которую Богдан отказывался брать с собой. Во-первых, он хотел поговорить с Максимом наедине. Во-вторых, других опций «Медора» и не предлагала. К Максиму пускали по одному и ровно на пятнадцать минут. Да уж, Филипп был прав: самая настоящая тюрьма. Спасибо хоть, что обещали перевести со строгача на общий режим со следующей недели. Там разрешалось принимать посетителей группами и, наверное, даже есть апельсины. Не жизнь, а мечта. Богдан ворвался в палату быстро, пружинисто и, несмотря на фланелевую рубашку американского лесоруба, деловито, после чего закрыл дверь, мимолетно кивнул Максиму так, словно они уже виделись, и с печатью строгости на юном не по возрасту лице подтянул к постели стул. Максим переполз повыше на подушке, подсобрался и откашлялся. Впрочем, первый вопрос Богдан задал стандартный, фатический: — Ну ты как? Максим рассказал. И если Филипп во время этого рассказа задал тысячу вопросов, то Богдан слушал как истинный следователь: сосредоточенно и молча. Максим заметил, что он поглядывает на его гипс, но не решается ничего сказать. Еще никто не решился. Даже Артем. — Короче, Макс, мне придется сделать так, — Богдан сунул руку в один из бессчетных карманов широких вареных джинсов, выудил оттуда красные корочки с гербом и золотым тиснением «МВД России» и развернул их будничным жестом, который Максиму по неопытности показался эффектным. Удостоверение сообщало, что капитан полиции Богдан Ильич Макаренко работает на должности аббревиатуры из двадцати знаков. — Расскажи мне все, что тебе известно о Марате Цепакине, и все, что было на даче, — попросил Богдан, закрывая корочки. Но Максим до того стушевался от преображения Ксюшиного «пацанчика», что замешкался с показаниями. — Тут пятнадцати минут, боюсь, не хватит… Богдана это не смутило. — Ты, главное, не волнуйся. И не торопись. Начни с начала. Важна любая мелочь. Я буду здесь столько, сколько надо. И после этого они действительно общались два с лишним часа. Их никто ни разу не потревожил. Богдан периодически отходил к кулеру, чтобы налить Максиму воды, и пару раз вышел узнать, не нужен ли пациент для процедур. Остальное время он слушал его рассказ про Цепакина и дачные события. Максим старался быть кратким, но ничего не упускать. Повествование вряд ли можно было назвать объективным: Максим довольно часто акцентировал внимание на том, что Марат сука поганая. Но Богдан слушал внимательно, ободряюще кивал и, закинув голень одной ноги на колено другой, делал пометки в блокноте. Наблюдая за ним, Максим никак не мог избавиться от диссонанса. С одной стороны, Богдан выглядел как максимальный мент. А с другой стороны, не мент ни разу. Ладно, корочки определенно ему шли. Интересно было бы еще взглянуть на него в форме. Может быть, случай представится. Максим очень надеялся, что представится. Он вообще надеялся на Богдана. — Ситуация такая, — подал голос Богдан, когда Максим завершил свой рассказ. — Я тебе полностью верю. Поискал я инфу насчет Цепакина. Личность знаменитая. Ему бы на пожизненное присесть. У Максима аж кровь в ушах зашумела. — Он такими делами ворочает, что пиздец, — продолжал Богдан. — У него там целая мафия, достижений на пять томов. Макс, мне такое не раскрутить. Нужен штат оперов, важняк или старшие. Короче, это гораздо больше, чем возможности капитана Макаренко. Но! — встрепенулся он, заметив, как лицо Максима начало болезненно сереть. — Я не хочу оставлять все как есть. — Что мы будем делать? — подтолкнул его к сути Максим. Богдан наклонился ближе: — Когда я начал о нем расспрашивать, меня сразу завернули. Понимаешь, о чем я? Максим, к сожалению, понимал, но Богдан решил внести ясность: — Мне не дадут заниматься Цепакиным. Меня грохнет или он, или свои. — Блять, давай без… — Подожди, не ссы, — остановил Максима Богдан. — У нас есть дача, и я хочу выжать из нее все, что можно. — Ты же сказал, не дадут, — свел брови Максим. Богдан кивнул: — Поэтому нужен эпизод, которым я займусь сам. Если найду основания принять Цепакина, я приму, мне похуй. Дальше разберемся. Я не успокоюсь, пока эта тварь не сядет. Натянутое до предела напряжение внутри Максима лопнуло со звоном, отдавшим в голову, и он издал протяжный выдох то ли облегчения, то ли вселенской муки. — Макс, — привел его в чувства Богдан. — Я тебе верю. Но кроме слов, у нас ничего на него нет. Вообще. Официальная версия — авария. Машину твою нашли. По протоколу она загорелась после столкновения с деревом. Максим вылупил глаза: — Чего?! — Это Марат Цепакин, прости. Максим оторопело забормотал: — Но я же… Но камеры… И телефон мой… И характер травм… — Цапакину это раз плюнуть, — с толикой снисходительности посочувствовал Богдан. — Легенда такая. Ты поехал от Марата и зачем-то свернул с дороги в лес. Врезался в дерево. Сильно травмировался. Бросил машину и прополз какое-то расстояние. Оттуда связался с Филиппом. — Пиздец, — палата поплыла у Максима перед глазами. — Может, я еще и бухой был? Этот пидор предлагал мне выпить. Богдан усмехнулся: — По отчетам ты был трезвый. Это, кстати, странное решение с его стороны. Вариант был бы верный. Но Цепакин почему-то не захотел вешать на тебя двенадцать восемь КоАП. — Нет, ты серьезно? — Максим никак не верил. — Он серьезно все подделал?! — И очень правдоподобно, — развел руками Богдан. Его положение дел удручало не меньше, чем Максима, только по долгу службы он уже давно привык к несправедливости. — Получается, Марат реально бандит. Как в кино, — надежда Максима угасала с каждой секундой. — Ну и как нам быть? — Филипп сказал, что видел в лесу следы от протекторов, поэтому я бросился искать регистраторы, вдруг остались записи, — начал рассказывать Богдан. — Пришлось перелопатить кучу инфы и подергать ближайшее окружение Цепакина. Максим затаился: — И? — И нихера, — вздохнул Богдан. — Может, я долго возился и они успели все стереть. Может, с машинами не угадал. Короче, у тех, кого мы проверили, либо нет регистраторов, либо по записи алиби. — Короче, мы в тупике, — подвел итог Максим. Богдан не скрывал разочарования: — Если бы мы достали запись из леса, Цепакин бы сел как миленький. Других идей у меня пока нет, но Макс, я не брошу это дело, — в очередной раз нажал он. — Я не сдаюсь, и ты не сдавайся. Ладно? — Ладно, — бесцветно поддакнул Максим. Он искренне хотел сохранить присутствие духа, верить в лучшее вопреки всему и надеяться, что Богдан рано или поздно обнаружит рояль в кустах, благодаря которому все же запрячет в тюрьму всесильного криминального авторитета. Запала хватило на пару часов. Дальше силы стали иссякать. Казалось, будто в груди тоненькой иглой проткнули шар, и теперь оттуда спускает воздух и будет вот так спускать, пока он не выйдет весь. Максим лежал плашмя, таращась в потолок палаты. Едва ожившее после операции тело вновь наливалось чугуном. Он не был готов, что все закончится так быстро и бесславно. Зачем его тогда вообще спасали? Разве этот момент не должен все переломить? Разве недостаточно они настрадались? Разве Тёма не заслужил покой? Перевес должен быть на их стороне, они должны победить злодея, справедливость должна восторжествовать. Как это тупо и наивно. После всех своих подозрений, досье в толстой папке и личного знакомства Максим и близко не понял, кто такой Марат Цепакин. Это не злодей, они не в сказке, и Марат победил уже очень давно. Ну как бороться с тем, кто может подделать улики и переписать врачебные документы? Максим существовал в обычном мире, где работают законы логики, а Цепакин в мире, где хер знает что работает. Полиция бессильна. Здравый смысл тоже. Ну и как быть-то? Максим не знал. Хотелось сбежать из «Медоры». Клиникой владеет отец Артема, что, по сути, равно Марату. Марат имеет доступ ко всем процессам и может влиять на них как хочет. Врачи его покрывают. Помимо того, что это дичь, это еще и опасно. Сегодня Марат решил пощадить Максима и в бумагах написали, что он был трезвым за рулем. А завтра Марату взбредет в голову, что Максим много выебывается и надо бы ввести ему вместо лекарства яд. Свои врачи напишут, что умер от внезапной остановки сердца, какая разница? Нет уж, в «Медоре» оставаться нельзя. Полис в зубы и в государственную больницу по месту жительства. Максим бы прямо сейчас дал деру, но еле-еле стоял на ногах. Придется подождать какое-то время, в течение которого он либо окрепнет, либо сдохнет. Третьего не дано. Да неужели нет никакого способа избавиться от ублюдка?! Неужели он так и будет отираться около Артема?! Неужели придется идти с ним на мировую и молиться, чтобы он на самом деле потерял интерес к «шлюхе»?! Вспышка ярости застлала Максиму глаза, он что есть сил замахнулся здоровой рукой, и в следующий миг в палату влетела медсестра, перепуганная громким звоном. На полу валялись осколки фарфора вперемешку с красными каллами, а Максим, лежа на левом боку, смотрел на них отрешенно и равнодушно. Следующим утром Максим попросил никого к нему не пускать. Вообще никого. Телефон он тоже выключил. Ему нужно было побыть одному и придумать план действий. Находиться в подвешенном состоянии, да еще и в цепакинских клешнях, было невыносимо. Максиму мерещилось, что Марат наблюдает за ним через развешенные по «Медоре» камеры, словно через аквариумное стекло, и с ухмылкой ждет, когда он перестанет барахтаться и всплывет брюхом кверху. Все, Максимка, это конец. Тебе нечем крыть мои карты. Ты против меня бессилен. Ты просто мелкая сошка. Я разрешу тебе вылечиться. А может, не разрешу. Посмотрим на твое поведение. Из-за постоянной борьбы с этой паранойей Максим за весь день в сочинении плана не продвинулся и лег спать подавленный, разбитый, нервный и озлобленный. Уснуть не получалось. Бултыхаясь в кровати, Максим то выныривал из полудремы на поверхность, то вновь летел в удушливую черноту. Хотелось воздуха. Он переключил режим кондиционера, потом с грехом пополам выполз до окна, чтобы глотнуть ночной свежести. Ничего не помогало. Едва он начинал засыпать, как горло сдавливало спазмом и в груди песчаной бурей взвивался ужас. Промучившись так несколько часов, Максим решил позвать на помощь медсестру, но в этот момент дверь его палаты внезапно приоткрылась аккуратно, воровато — и сама. Максим еще не нажимал на кнопку, так что это не могла быть медсестра. Врачи к пациентам тоже по ночам не прокрадывались. Максим затаился, медленно убирая руку с кнопки обратно под одеяло и задавая себе вопрос, нахрена он это делает. Надо, наоборот, жать изо всех сил. Это ж Цепакин приперся его убивать, дураку ясно. Но то ли Максиму напрочь вынесло мозг от бессонницы, то ли он в глубине души стремился к новой встрече с Маратом, с подмогой он повременил, чтобы сперва понаблюдать за развитием голливудского боевика, в котором с недавних пор прописался. Пользуясь прикрытием темноты, Максим незаметно повернулся на бок, скользнул левой рукой под подушку и выудил оттуда осколок фарфоровой вазы, который припрятал накануне. Ну а куда деваться, такие времена. Дверь мягко прикрылась на место, и в палате один за другим, точно по снегу, зашуршали шаги. Максим навострил уши. Что-то слишком легкая поступь для двухметрового мужика. Подозрительно. Наверное, кого-то подослал. Не будет же он сам пачкать руки. Как у любого уважающего себя мафиози, у него должны быть послушные исполнители. Дождавшись, когда шаги подберутся вплотную, Максим резко крутанулся на спину, сунул осколок вазы в зубы и дернулся левой рукой к ночнику, чтобы застать суку врасплох. Вот только его опередили. Ночник вспыхнул подсолнечным светом, и Максим увидел над собой Василя. — Какого?!.. — выплюнул Максим и, приглядевшись, захлопал глазами. — У тебя красные волосы?! — У тебя кусок фарфора во рту?! — вернул ошалелый тон Василь. С минуту они так и таращились друг на друга, как два идиота. Василь переваривал приветствие. Максим пытался понять, это у него проблемы с цветами или Василь покрасился. От природы волосы у Васи были русыми с необычным перламутровым отливом, но сейчас ни от русого, ни от перламутра не осталось и следа. Это был насыщенный цвет красного дерева, глубокий, благородный и капельку дерзкий. — Тебе идет, — все еще потеряно произнес Максим. Василь пропустил комплимент мимо ушей. Его беспокоил фарфоровый осколок у Максима на груди. Заметив это, Максим поспешил прояснить ситуацию, чтобы вывести Василя из ступора: — Это так, на всякий случай. Психотравма после леса, все такое, — он быстро спрятал колюще-режущее под подушку. Будь на месте Василя Филипп или, упаси боже, Артем, они бы сразу навели суету. Василь сурово свел к переносице брови: — Я принесу тебе нож. — Спасибо, — с облегчением кивнул Максим. Нож бы ему не помешал. — Так что у тебя с волосами? — Покрасил. — Ладно. Они помолчали. — А зачем покрасил-то? — спросил Максим. Василь дернул плечом: — Захотел. От внимания к своей внешности он немного смутился, но Максим ощутил, что это внимание ему приятно. Жуть как хотелось узнать причины перемены образа. Это же Василь! Для него серая футболка вместо черной целая трагедия. Тут наверняка замешан Филипп. Такую хрень с волосами люди делают только во имя или назло любви. — А Фил что сказал? — ненавязчиво поинтересовался Максим. Василь буркнул: — Ничего. — Ну да, — с иронией хмыкнул Максим. Зря он так. Что если у парней проблемы? Что если Филипп поэтому приходил один? — У вас с ним все нормально? Извини, если лезу не в свое дело. — Филиппу понравилось, — скомкано пробормотал Василь, с таким усердием пряча взгляд, словно сознался в чем-то ужасно интимном. Что бы у них там ни творилось, бордовый оттенок в любом случае шел Василю, подчеркивал таинственную бездонность его глаз, напрашивался на комплименты да и просто выглядел стильно: по-бунтарски, но зрело. Василь взлохматил легкие вихры. В этот момент Максим наконец догадался, чего от него ждут, и с чувством произнес: — Круто, что ты решился на эксперимент. Василь пустил в него зажженные черные стрелы, как если бы хотел упрекнуть за очередное вторжение в личное пространство, но Максим знал, что все в порядке: опускаясь на стоявший возле постели стул, Василь смягчил губы блуждающей полуулыбкой. Вновь повисла пауза, в течение которой Василь, мучительно ища, что бы сказать, перебирал в пальцах края толстовки, а Максим прокручивал в голове просьбу Филиппа быть с ним дружелюбным. Василь выглядел так, словно его притащили в больницу насильно и каждая минута здесь для него пытка. Так сразу и не догадаешься, что он просто чересчур привязан к Максиму. И тут Василь обронил: — Это я виноват. — Чего?.. — обиду Максима как ветром сдуло. Он пораженно захлопал глазами, а Василь, усердней теребя края толстовки, пояснил: — Я должен был поехать с тобой. Или удержать тебя. Я был последним, кто видел тебя перед дачей. Я сидел с тобой в машине. И я просто тебя отпустил. — Вась, ты чего?.. — растерялся Максим. Василь дернул за ткань с такой силой, что обломил кончик ногтя. — В том, что произошло, виноват только Марат. Ты меня слышишь? Василь раздраженно скрестил руки на груди, спрятав кисти под мышками. — Вася? — Да. — Вся хуйня творится только из-за Марата, — раздельно и взволнованно повторил Максим. — Только из-за него. Ну и меня немного, потому что я недооценил его и потащился на дачу. Ни Артем, ни Филипп, ни тем более ты ни в чем не виноваты. Ты сделал все, что мог. — Этого недостаточно. — Вася, — нажал Максим. Василь гневно вытолкнул воздух из груди. — Давай так, — Максим решил попробовать по-другому. — Я на тебя не сержусь. И снимаю с тебя ответственность. Окей? — Почему ты выключил телефон и запретил приходить? — потребовал Василь. — О тебе все беспокоятся. Как-то немного забылось, что он умеет вот так резко превращаться в повелителя. Максим попробовал отразить атаку: — Надо было подумать. — О чем? — вновь напал Василь и, не дав Максиму опомниться, сменил тему допроса. — Он хотел тебя убить, а ты выжил случайно? — Да, — сдался Максим. Василя новость не шокировала. Сосредоточенный до одержимости, он молча ждал продолжения. — Поначалу он хотел меня припугнуть: взорвать машину, разыграть в лесу спектакль. Думал, я отложу кирпичей и расстанусь с Артемом. — Хороший план, — признал Василь. — Только он не учел, что ты ему три ребра сломаешь. Сквозь его напряженную строгость Максим уловил нотки гордости и, сам не заметив, откликнулся тем же. Черт подери, а он и не знал, что сломал Цепакину три ребра. Круто. — Даже если ты меня не винишь, я сам виню себя за то, что недооценил врага, — собравшись с духом, произнес Василь. — За то, что недостаточно вник в ситуацию. За то, что поздно о ней узнал. Я думал, что все под контролем, хотя скорее, я просто хотел в это верить. А потом… — он запнулся, и у Максима кольнуло в груди. — Нам долго не говорили, выживешь ли ты, и я… — Вася, — мягко остановил Максим. — Все позади. — Я хотел к тебе прийти. И позвонить. И написать. Узнать, как ты. Я узнавал у Фила. И у Артема. Каждый день. Сам не мог. Только не думай, что мне плевать. Все не так. Совсем. Я думал постоянно. Мне было тяжело, — выпалив это автоматной очередью, Василь свернул плечи внутрь, скорей прячась в панцирь. Знай его Максим чуть хуже, не рискнул бы сейчас трогать. Решил бы, что Василь не готов развивать диалог, что ему стыдно и что лучше попросту замять неловкую тему. Но Максим бы так не поступил. Игнорирование разбило бы Василю сердце. Короткой фразой «Мне было тяжело» он приоткрыл Максиму дверцу в свою душу и робко спрашивал, готов ли он сблизиться. — Я рад, что ты пришел, — с вкрадчивой теплотой отозвался Максим и, кажется, даже услышал короткий вздох облегчения. Значит, Василь все услышал верно: «Ты дорог мне так же, как я тебе». Василь не поднимал глаз, сердито хмурился и блуждал в неведомых чертогах, куда Максиму доступ запрещался. Вот сейчас можно было осторожно повести его в сторону от откровений. — Что ты наврал медсестрам, чтобы тебя пустили? — с улыбкой спросил Максим. — Стой. Я догадаюсь. Ты им спел. Василь мотнул головой. — А как ты сюда пробрался? — полюбопытствовал Максим. — Да еще и ночью. — Пожарная лестница, — Василь не стал нагнетать интригу. — Я так уже ходил к тебе. — Ходил? Когда? — удивился Максим. Тут Василь понял, что выдал себя с потрохами. Отступать было поздно, поэтому, мужественно приняв свою участь, он поднял на Максима примеряющийся взгляд, словно окончательно оценивал, достаточно ли они друзья, после чего наконец сознался: — Я навещал тебя в самые первые дни. После дальнейшей продолжительной паузы, во время которой Василь безмолвно извинялся за все свои странности, а Максим так же безмолвно убеждал его, что нисколько не сердится, Василь кивнул на гипс: — Болит? Вопрос был простым, всего-то прощупывание почвы, но Максима бросило в дрожь. Василь был первым, кто отважился заговорить о переломе. Наверное, так было правильно. Кто если не он мог вытащить эту занозу у Максима из груди? Понимание катастрофы пришло сразу, в ту самую секунду, когда Марат сломал ему руку. Было немного не до того, но Максим успел почувствовать, как вместе со вспышкой боли внутри громыхнула звезда, превращаясь в черную дыру. Это конец. Конец. Его лишили музыки. После операции у Максима не было ресурсов на то, чтобы расстроиться. Он очнулся, понял, что перелом никуда не делся, ощутил холодную пустоту там, где раньше пульсировало от надежды, и занялся базовыми потребностями, которые и отнимали все его силы. Настоящие живые чувства в нем пробудила жасминовая беззащитность, когда, вновь возвратившись из Карелии, он различил возле постели силуэт самого дорогого человека. Но вместе со счастьем от воссоединения с Тёмой пришла безысходность от разлуки с музыкой. Максима накрывало банальной несправедливостью. Да как же так? Ну как так? Он только-только погрузился в творчество, нашел единомышленников, добился первого успеха. У него появились амбиции, он даже захотел уволиться с работы ради группы. А потом ему в одну секунду обрубили кислород. Если перелом несложный и срастется через месяц, сколько еще восстанавливать подвижность, мышцы и мелкую моторику? Когда он сможет играть хотя бы так же, как играл, не говоря уж о развитии? Его отбросило назад именно тогда, когда он весь был устремлен вперед. Максим старался не поддаваться отчаянию и смотреть на ситуацию трезво. Да, обидно. Очень. Но все поправимо. Нужно лишь запастись терпением. Музыка – это огромная часть его жизни. Он без нее не сможет. Он к ней вернется. Так Максим рассуждал до беседы с Богданом и до того, как в нем угасли вообще все надежды. Как ни грустно ему было признавать, он не находил в себе сил бороться. Барабаны сейчас казались ему такой же недостижимой мечтой, как в прошлой жизни до знакомства с Артемом. Неуклюже орудуя левой рукой, он просто не мог поверить, что выступал с группой на разводных мостах. Как это все случилось? Как он это сделал? Что с ним было? Неужели он вновь таким станет? Смешно. — Как у тебя дела с музыкой? — Максим решил не отвечать на вопрос о своем здоровье. Василь намек понял, но прямо противоположным образом. — Богдан неплохой бас-гитарист, — нырнув в знакомые воды, Василь заметно расслабился, и даже голос его, до этого словно пережатый, зажурчал прибрежной мелодией. Под сердцем тянуло, но Максим не смог не улыбнуться. «Неплохой» в переводе с Васиного означало отличный. — Нашли репточку в районе Смольного, — рассказывал тем временем Василь. — У Богдана есть пара чуваков для ритм-гитары, вроде ничего, но мне не нравятся. Во-первых, они все менты. Во-вторых, записи с репетиций как-то не впечатляют. Вживую я их не видел. Может, вживую получше. Короче, решили тебя подождать. Я без понятия, где брать ритм. На ритм согласны только криворукие додики, которые не вывозят соло. Максиму больно было его слушать. Не из-за криворуких додиков, конечно. Из-за того, что творческая жизнь, к которой Максим еще недавно был причастен, теперь протекала по другую сторону прозрачной стены. В реальности там все было по-прежнему, но в восприятии Максима через преграду картинка искажалась, становясь зыбкой и неправдоподобной. — Макс? Все нормально? — Василь заметил его отрешенность. — Позвать медсестру? — Нет, не надо, — опомнился Максим. — Вы ждете меня на барабаны? Он задал этот вопрос с удивленной и недоверчивой интонацией, за которую чуткий слух Василя зацепился примерно сразу. — Ну да, ждем, — тон у Василя потяжелел. — Выйдешь отсюда и сядешь за барики. Если у тебя нет других планов. — Вась, — Максим понимал, что разговор предстоит непростой, но это в любом случае было лучше, чем притворство. — Я не уверен, что вам надо меня ждать. — В смысле? — Я еще вечность не восстановлюсь. — И что? — от Василя отлетело, как от стенки. Максиму пришлось сделать паузу, чтобы собраться с мыслями. — Тебе надо двигаться вперед, Вася. Желательно семимильными шагами, — наконец заговорил Максим в надежде, что суть его речи пробьется к адресату. — Ты потрясающий музыкант, талантливый и перспективный. Тебе нельзя стоять на месте и просто ждать меня с больничного. Я растеряю навыки, и еще неизвестно, смогу ли их восстановить. Я плохо знаю тусовку и не очень в нее вписываюсь. В общем, есть большая вероятность, что ожидание себя не оправдает. Ты будешь разочарован. Мне будет стыдно. Я буду чувствовать себя обязанным дать тебе то, что не могу. Поэтому я бы очень хотел, чтобы ты не делал мне скидку из дружеской привязанности или жалости. Я выбыл из забега. Все. Тебе нужен новый барабанщик. Достойный тебя. С минуту Василь таращился на Максима, обрабатывая его патетический монолог, а после выразил экспертное мнение по вопросу: — Я тебе щас въебу. Он вроде как не шутил. Так, ладно. Речь до адресата не дошла. — Вась, послушай… — Нет, блять, это ты послушай, — жестко перебил Василь, выпятив на Максима палец. — Ты не бросишь барабаны. Тебе снимут гипс, ты пройдешь восстановление и будешь заниматься тем, что для тебя важно. Ты нихуя не вернешься в свою убогую рутину. Понял? Ты самый трушный драммер из всех, кого я знаю. Ты живешь рок-н-роллом. Рик Аллен играл одной рукой, так что, сука, только попробуй сдаться при первой серьезной проблеме. Максима аж в подушку вжало. Лучше бы его Марат пришел сегодня убивать. — Спасибо за поддержку, Вась, — пискнул Максим. — Пожалуйста, — поразительно спокойно ответил Василь. — Так я же о тебе беспокоюсь. И о будущем твоей группы. — Это наша группа! — рявкнул Василь. — Я пять лет искал барабанщика. Если ты не пять лет собрался восстанавливаться, то мне быстрее подождать тебя. — Да я пожрать сам не могу, — Максим махнул здоровой рукой на сваленные под столом Светкины контейнеры. — А ты мне тут про творчество. Какой в этом смысл? — В творчестве и смысл, — припечатал Василь. В полумраке палаты колюче искрилось его раздражение. Максим примолк, обдумывая фразу, и благодаря возникшей паузе Василь тоже начал остывать. — Извини, что наехал, — пристыженно буркнул он. — Ты меня выбесил. — Я понял, да, — кивнул Максим. — Другого барабанщика я искать не стану, — уже сдержанней, но не менее твердо повторил Василь. — Ты сейчас не в себе. Если бы мне сломали руку, я бы убил их всех. Я бы не сдался. Ни за что. Они хотели лишить тебя самого важного. Ты что, вот так дашь им победить? Да пошли они нахуй. В груди у Максима чиркнула спичка. Он слабо улыбнулся: — Вась. — Ничего не хочу слушать. — Даже спасибо? — Спасибо можно. — Тогда спасибо. — Пожалуйста, — все так же воспитанно ответил Василь. Они немного пообщались о репетициях и дальнейшем поиске звука, о материале, который нужно сочинять, о том, как принести в «Медору» гитару. Говорил в основном Василь, а Максим поддакивал, все еще не вполне понимая, на что подписывается. Василь казался таким уверенным, что хотелось ему верить. У них получится. Максим поправится и сможет играть. Так и будет. Фантастика какая-то, но пусть. Наконец Василь засобирался уходить. Он провел у Максима куда больше пятнадцати минут, а на часах было около половины четвертого утра. — Вась? — напоследок позвал его Максим. — Можешь мне кое-что пообещать? — Что? — обернулся Василь. — Пообещай, что не станешь ничего делать у меня за спиной. В смоляных глазах вспыхнули факелы. Максим мягко добавил: — Хорошо? Хотя проницательность у Василя работала избирательно, сейчас он все понял без труда. В пустынном отблеске прикроватной лампы его черты ожесточились в каменную маску. — Вася, — с прежней вкрадчивостью обратился к нему Максим. — Ты мне обещаешь? Они не сводили друг с друга упрямых взглядов, а потом Василь вдруг протянул ладонь и невесомо тронул Максима по плечу: — Тебе нужно отдохнуть. Спокойной ночи. Если Марат следил за Максимом и собирался прикончить его в больнице, обставив все как несчастный случай, то с исполнением плана он явно не торопился. Утром, как обычно, заглянула лучезарная медсестра, за ней лечащий врач, потом начались процедуры, прием лекарств, анкеты, диеты — в общем, убивать Максима как будто не хотели. При первой же возможности он включил обратно телефон, увидел миллион сообщений от Артема, начиная безобидным «У тебя все хорошо?» и заканчивая «Ты все-таки меня ненавидишь…», понял, что не надо было обрубать на эмоциях связь и, поскольку печатать мог лишь одной рукой, записал голосовое, в котором покаянно объяснил, что плохо себя чувствовал, нуждался в отдыхе, сегодня ему лучше и, если только Тёма готов его простить, он очень соскучился и очень ждет. В скором времени Артем послушал сообщение, но ничего не ответил. Максим начал волноваться. А через час уже прижимал Тёму к себе, рассеивая поцелуями всю ерунду, которую он накрутил себе за сутки. Чем больше проходило дней, тем активней становились улучшения. Если поначалу Максим лежал плашмя и прогресс его выздоровления размазывался, как кетчуп по тарелке, то после воссоединения с Артемом прогресс этот хлынул так обильно, будто бутылку перевернули и как следует впечатали рукой по донышку. Максима заряжало энергией каждое появление Артема в палате. А говорят, любовь спасает только в сказках. Меньше недели после их первой встречи потребовалось, чтобы Максим встал на ноги и начал выбираться на короткие прогулки по этажу. Лечащий врач осыпал пациента восторженными эпитетами, словно золотая антилопа выбивала монеты из-под копыт. Медсестры захлебывались от восторга. А Максим хотел лишь поскорее выбраться из «Медоры» и больше никогда ни за что не разлучаться с Артемом. Из отделения интенсивной терапии его перевели в обычную палату, хотя называть новое место пребывания палатой Максиму было неловко. Он раньше даже не догадывался, что подобные «палаты» существуют на свете. Вместо ожидаемого койкоместа ему выделили целые апартаменты, которые включали в себя гостиную, спальню и рабочий кабинет, а еще ванную комнату размером как вся квартира в Девяткино и роскошную современную кухню. Это была настоящая полноценная квартира премиум-класса с видом на расположенный за «Медорой» парк. Света, навестив брата наутро после переезда, чуть не выронила сумку и в сиплом ужасе пробормотала: «Мы как за это все заплатим?..». Максим тоже не знал как. Может, в этом заключался очередной план Марата? Если соперника нельзя устранить физически, не получилось запугать, то почему бы, например, не унизить? Не вогнать в долговую яму до конца дней? Пользуясь волшебной способностью ходить дальше пяти метров, Максим доковылял до администратора и попросил все сметы по своему лечению. Девушка с пластилиновой улыбкой была проинструктирована на этот счет и вежливо предложила Максиму Викторовичу вернуться в палату. После долгих перебросов аргументами «Вы мне должны» и «Я ничего не знаю» Максим добился заветных бумаг. Они не понравились ему уже на этапе печати: принтер выдал листов двадцать. Потом администратор поправила стопочку, вежливо передала ее Максиму, и он, чувствуя, как решимость покидает тело, увидел бесконечные ряды медицинских услуг и такие же бесконечные цифры. Палата, в которой Максим лежал раньше, стоила пару десятков тысяч в сутки. Нынешняя была еще дороже. В конце таблицы жирным шрифтом значилась общая стоимость лечения, и при одном лишь беглом взгляде на нее Максиму стало плохо. В надвигающемся затмении он ощутил, как плавно скользит с высоты своего роста в никуда, пока бумаги снежинками осыпаются на плитку, а в следующем кадре он оказался на коридорном диване в окружении разноцветной стаи медработников и бодрящего аромата нашатыря. Класс. — Я в порядке, — безжизненно выдавил Максим, всерьез понадеявшись, что это всех обманет и поможет ему избежать новых анализов на четырехзначные суммы. Пока ему измеряли давление и просили дышать глубже, он думал, где взять деньги. Если продать квартиру в Девяткино, всю мебель, барабаны, коллекцию пластинок, вообще все вещи до последних трусов, продать квартиру матери и еще продать что-нибудь Светкино, то, может быть, наберется треть суммы... Да уж, без почки тут не обойтись. Придется продавать почку. — Когда мне нужно заплатить? — обратился Максим к администратору. Хотя какая разница когда: он будет платить до самой смерти. — Вам не нужно платить, — улыбнулась девушка из-за стойки. — Простите, Максим Викторович, вы не дали мне договорить. Ваше лечение оплачивается третьим лицом. — Третьим лицом? — Максим изможденно прикрыл глаза. — А это лицо не Артему Елисееву принадлежит случайно? — Вы можете в бумагах посмотреть плательщика, ­— все так же дружелюбно уточнила девушка. Кто-то подал Максиму первый лист сметы, гордо озаглавленный приложением к договору между «Медорой» и Цепакиным М.Е. А, да. Слона-то Максим и не заметил. Ну все. Теперь картинка сошлась. Травить его не будут. Его поставят на счетчик. Бросишь Артема — прощу долг. Не бросишь — заставлю платить. Давление у Максима после этого скакало еще три дня. После обморока у стойки администратора визиты к Максиму ненадолго запретили, и он весь извелся, дожидаясь встречи с Артемом, чтобы показать ему свои новые хоромы. Наконец-то перестав лежать бревном, он мог заранее подготовиться к свиданию и сам открыл дверь желанному гостю после его робкого вопросительного стука. Смирившись, что долг за лечение все равно не выплатить, Максим пошел вразнос и еще с утра затребовал себе «барбера», который подровнял ему щетину и поколдовал над отросшими за время лечения волосами. Поначалу Максим хотел все срезать и вернуть обычную прическу, но, взглянув на получившуюся укладку, согласился, что длина ему идет и помогает выглядеть моложе. Хотя более вероятно, что выглядеть моложе Максиму помогли сброшенные в больнице двадцать килограмм. Метаморфозы с телом были удивительными. Вся одежда, которую Света привезла из дома, оказалась велика на два размера. Зато подошли джинсы, зачем-то хранившиеся в квартире матери со времен университета. Максиму пришлось заказать новые вещи в онлайн-магазине и, наконец сменив плюшевый спортивный костюм на укороченные хлопковые брюки с футболкой, Максим несколько смутился. В зеркале он выглядел мальчишкой, каким себя уже не помнил. Худоба даже щеки сдула. Ему никто бы не дал тридцать лет. Скорее, двадцать пять. Двадцать семь максимум. Да если честно, Максим бы не продал себе пиво. Что если Артему не понравятся такие изменения? Он же встречается с мужчиной, а не пацаном. — Ты очень красивый… — завороженный и ошарашенный, Артем наощупь закрыл за собой дверь палаты. Максим расплылся в улыбке и по привычке провел рукой по волосам, забыв, что они уложены. Тёма добродушно засмеялся. Ладно, переживать, наверное, не стоило. Максиму хотелось создать уют для Артема, поэтому он заказал в палату разную хренотень, которая ему нравилась: маленькие диванные подушки, вязаные салфетки с кисточками, глиняные фигурки, благовония и даже гирлянду из лампочек. Шторы Максим предусмотрительно задернул, так что, несмотря на ранний час, создавалось ощущение укромного домашнего вечера. Везде стояли живые цветы, которые Максиму компульсивно присылали коллеги и некоторые заказчики, а на кухне ждали две коробочки с китайской лапшой. Вернее, у Артема там была лапша, а у Максима подставная грусть для правильного питания. — Макс… — Артем пораженно бродил по апартаментам. — Ты нормальный? Это я должен за тобой ухаживать, а ты должен лежать и болеть. — Мне надоело лежать и болеть, — Максим усмехнулся и, поймав блуждающего гостя за руку, ласково привлек к себе. Глаза Артема блеснули золотом, он потянулся навстречу, словно Максим был магнитом, и почти привстал на цыпочки, но тут же шикнул от боли. — Тише… — мягко остановил его Максим. — Тебя нужно беречь. На душе потеплело. Плевать на Марата, на все плевать, они вместе, они любят друг друга, и они преодолеют что угодно. Артему больше не требовались костыли: пусть осторожно и неуверенно, он пришел сюда сам, без помощи, и эту победу нужно было отпраздновать. Если бы Максим мог, он бы подхватил Тёму на руки и отнес в спальню, где приглашающе горел ночник и белоснежная постель казалась облаком, но вместо этого он крепче обнял его левой рукой, чтобы быть ему опорой, и углубил поцелуй, от которого по певучим юношеским изгибам пробежала хрустальная дрожь. — Как ты себя чувствуешь? — чуть отстранившись, шепнул Артем. Максиму меньше всего хотелось сейчас обсуждать свое лечение, и он вновь подался вперед: — Жить буду. Не думай об этом. — Нет, я про… — Артем уклонился от поцелуя, пряча взгляд, и в этот момент его щеки тронула краска. Ах, вот оно что. Максим честно ответил: — Мои желания пока превосходят возможности. ­Артем кивнул с пониманием, хотя его досада от Максима не укрылась. — Все хорошо? — Максим заглянул Артему в лицо. — Да, конечно, не волнуйся, — уверенно ответил тот. — Я знаю, что дело не во мне. Я беспокоюсь немного, но ты постепенно поправишься и придешь в норму. Я ничего не прошу от тебя и не тороплю события. У нас все будет. Я подожду столько, сколько тебе нужно. Когда ты почувствуешь, что готов… Завершить речь Артем не успел, потому что Максим засмеялся и притянул его к себе: — Незачем ждать. — Что это значит?.. — Что я хочу сделать тебе приятно, — Максим соскользнул рукой по спине Артема и, вновь приникнув к его губам, забрался под рубашку. От спонтанного прикосновения к коже Артем вздрогнул и невольно прогнулся в пояснице, так что Максим в тот же миг ощутил крохотные ямочки у позвоночника, которые любил оглаживать пальцами и обводить кончиком языка. Артем, кажется, вспомнил о том же, потому что глухо застонал сквозь поцелуй и весь затрепетал от нетерпения. — Я еще ничего не делаю, — улыбнулся Максим. — Сделай, пожалуйста, — полушепотом взмолился Артем. — Сделай со мной все, что хочешь. Пальцы Максима проворно перебежали по его талии до напрягшегося пресса, прочертили дорожку вниз от пупка и, когда с губ Артема почти сорвался благодарный стон, вдруг замерли на уровне ремня. — Поможешь? — невинно попросил Максим. — Бесишь, — Артем сверкнул глазами и тут же проворно спустил джинсы по ногам. Дождавшись, пока он совсем от них избавится, Максим присел на стоявшее сзади кресло: — Иди сюда. — Подожди, я сейчас… — Артем начал судорожно расстегивать пуговицы рубашки, но Максима не волновала его рубашка. Он попросту задрал ее нижний край, поддернул Артема вплотную и с хриплым рыком припал поцелуями к низу его живота, попутно стягивая белье с точеных балетных бедер. Черт, как же он скучал по нему. Артем тоже скучал, Максим это прекрасно видел. Оставив рубашку, тонкие пальчики впились ему в плечи и с силой нажали вперед. Максим хмыкнул. Он любил, когда Тёма так недвусмысленно намекал, что нужно делать. Хотелось подразнить его, сполна насладиться его мольбами и следом подарить ощущения, от которых он забудет, как дышать. Но Артем изголодался по близости, и мучить его было лишним. Поэтому Максим завел левую руку ему за спину, слегка шлепнул по ягодице и взглянул снизу вверх: — Залезай. — К-куда? ­— растерялся Артем. Вместо объяснений Максим потянул его в кресло. Тут Артем догадался, что от него хотят, и затмение солнца в янтарных глазах вспыхнуло алым пламенем. Полностью обнаженный, в одной лишь растрепанной рубашке, съехавшей с плеча, он забрался на Максима, устроился у него на бедрах, уперся поудобней в ручки кресла и чуть привстал, бессовестно себя предлагая. Максим бы в жизни не повторил такой трюк, а он проделал его с легчайшей стремительной грацией. — Какой же ты… — как под гипнозом, Максим восхищенно подался навстречу и склонился к Артему, который, едва ощутив влажное прикосновение, с шумом задышал, впился ногтями в кресло и выгнулся дугой, толкнувшись сразу вглубь. Максиму пришлось притормозить его, чтобы все не закончилось слишком быстро. В открытости своих эмоций Артем был бесподобен, а распахнутая поза, в которой он позволял себя ласкать, лишала рассудка. В обычном состоянии Максим бы точно этого не вынес. Покачиваясь вперед-назад, Артем запрокидывал голову, сладко постанывал, что-то шептал, и взмокшая грудь его трепыхалась дыханием под скользящей по ней рукой: — Макс… Максим… Он был так глубоко, как это только возможно, но Максиму хотелось глубже. Он довел его до разрядки и крепко обхватил за поясницу, чтобы, забывшись, он не рухнул с кресла. Мятая рубашка так и болталась, перекошенная, на одном его плече, по всему его телу разлетелись мурашки, он притих и подрагивал, наслаждаясь ощущениями до последней капли, и честное слово, этот момент стоил того, чтобы оказаться в больнице. Позже они лежали в спальне, уплетая лапшу из коробочек, и смотрели «Дьявол носит Prada» с середины по кабельному. Щеки у Тёмы раскраснелись, он был разнежен и умиротворен, а Максим делал вид, что не имеет к этому отношения. О скорой разлуке думать не хотелось. Максим не представлял, как отпустит его домой. Как вообще куда-то от себя отпустит. Они останутся здесь и будут вместе. Никакой другой вариант их не устроит. Вечером, пока Максим занимался больничными ритуалами, Артем сходил куда-то «по делам», а вернувшись, сообщил, что ему разрешили переночевать. — Здесь несколько спальных мест, поэтому можно остаться, — с воодушевлением объяснил он. — Только попросили не шуметь. Полулежа на постели, Максим лукаво улыбнулся: — Это от тебя зависит. — Инструмент играет так, как его настроят, — съязвил в ответ Артем, и Максим предупреждающе хмыкнул: — Я это учту. Спать он ему ночью не дал, а ближе к рассвету вдруг стал ощущать, что от жарких метаний Артема по кровати дремлющие после операции возможности наконец-то стали пробуждаться и скоро попросят обратить на себя внимание. Вот только Тёма к тому времени выбился из сил и утомленно сопел, завернувшись в одеяло, поэтому будить его радостной новостью Максим не стал. В конце концов у них еще утро впереди. За несколько следующих дней Максим напрочь забыл, что когда-то к нему пускали по одному строго на пятнадцать минут. Больничные апартаменты превратились в проходной двор. Максима навещали родственники и коллеги, Филипп заглянул пару раз, вчетвером завалились Ромаша и Ксюша с Богданом, Василь устраивал акустические концерты по графику два на два, чередуя с работой, Артем так вообще в «Медоре» прописался. Палата утопала в цветах, и медсестры едва успевали забирать у Максима из-под носа запрещенные сладости, колбасу или даже ненавязчивые ноль тридцать три безалкогольного пива. — Ну а че такого, оно же безалкогольное, — пристыженно оправдывался зять Сергей. — Оно как газировка. — Газировку мне тоже нельзя, — вздыхал Максим. Кроме мужа Света впервые привела Дениса, и, когда мальчонка с порога стиснул Максима в отчаянных детских объятиях, сердце у него разорвалось на тысячу лоскутков. Мало того что племянник никогда не проявлял к нему такой любви, выражение эмоций для него в принципе было в новинку. Денис рос замкнутым, отстраненным и ко всему безразличным, а в присутствии Светы держался осмотрительно и опасливо, чтобы чем-нибудь не спровоцировать мать, но сейчас защита его была сброшена, и он, стараясь не заплакать, часто-часто дышал Максиму в живот. — Денис, перестань, дядя тоже рад тебя видеть, — проворчала наконец Света, надеясь закончить неловкую сцену. Впрочем, неловкой сцена была для нее и мявшегося у окна Сергея, а сами Максим с Денисом проблем по этому поводу не испытывали. Присев на корточки перед племянником, Максим обнял его левой рукой, прижал к плечу и, отстранившись, растрогано спросил: — Ты за меня испугался? Денис кивнул: — Мама сказала, что они тебя доконают. — Мама могла так сказать, — Максим взъерошил племяннику волосы на макушке. — Все плохое позади. Я скоро поправлюсь. — Ты сможешь играть на барабанах? — Денис безнадежно оглядел загипсованную дядину руку. — Смогу, — заверил Максим. — Когда? — Через пару месяцев. Пара месяцев была приличным сроком для восьмилетнего мальчишки. Целая школьная четверть. Понимая, что дяде предстоят суровые испытания, Денис застыдился вопроса, который хотел задать, но Максим и так все понял по его молчанию. — Когда меня выпишут, я сразу позову тебя в гости и мы поиграем на барабанах, идет? Глаза у Дениса засверкали: — А можно? — Конечно, — улыбнулся Максим. ­— Я научу тебя играть на барабанах, даже если мама будет против. От такой решимости Денис просиял и, скрепляя их бунт, добавил заговорщическим шепотом: — Барабаны круче китайского. — Согласен, — Максим протянул кулак, в который Денис без колебаний упер свой сжатый кулачок. Света не придала значения шушуканьям брата и сына да и вообще их не расслышала. Однако несмотря на данное Денису обещание, Максим по-прежнему с трудом представлял возвращение за барабаны. Музыка казалась пришельцем из другой галактики, с которой Максим утратил связь. Он сомневался, вспомнит ли, как держать палочки, и для интереса повторял простейшие рудименты левой рукой, каждый раз удивляясь, что рука все делает правильно. Навещая его, Василь продолжал как ни в чем не бывало сообщать новости о репетициях с Богданом и поисках второго гитариста, показывал наброски песен, просил подумать насчет барабанных партий и делился соображениями о местах, где можно выступать осенью, а Максим механически кивал, не веря, что Василь всерьез адресует эту информацию ему, а не какому-нибудь настоящему барабанщику. В конечном счете Максим не выдержал и поделился переживаниями с Артемом. Они собирались спать и уже потушили верхний свет, оставив лишь ночник у постели. Устроившись головой у Максима на плече, Тёма рассеянно листал ленту Инстаграма, однако, услышав рассуждения о музыке, отложил айфон. — Что значит ему нужен настоящий барабанщик? — глаза цвета жареных каштанов обожгли Максима угольком. — Ты и есть настоящий барабанщик. — Я любитель, Тём, — печально возразил Максим. — Барабаны мое хобби. Я не учился в музыкалке. Я никогда толком не выступал. Это жизнь, за которой я наблюдаю со стороны и в которой мечтал бы оказаться, если бы мир работал чуть наивней. Такие выводы поставили Артема в тупик. Он даже не смог придумать аргументы для развития темы и попросту отсек: — Ты обалденно играешь, Макс. И ты должен быть музыкантом. — Чтобы быть музыкантом, мне нужно восстановиться. — Ты восстановишься. — Я не уверен, что это того стоит. — Не уверен? — тут Артем встревожился всерьез. — Макс, перелом заживет. Все будет хорошо. Врачи говорят, осложнений нет, нужно просто запастись терпением. Я знаю, как это больно и обидно, но я очень тебя прошу, не сдавайся. Не дай ему добиться того, на что он рассчитывал. После того, как Максим озвучил планы посадить Марата за решетку, Артем впервые о нем заикнулся, однако в порыве донести мысль не обратил на это такого внимания, как сам Максим. — Ты снова сможешь играть. Все вернется в норму, — взволнованно протараторил Артем. — Ты же выступал с Василем. Вы собирались создать группу. — Я помню, — с грустной улыбкой отозвался Максим, перебирая пальцами теплые кудри. — Только меня не оставляет ощущение, что все это было не со мной. — То есть не с тобой? — Артем схватил айфон и, быстро забегав пальцами по экрану, через несколько секунд открыл профиль Max_Drummer. Фотографий там было всего ничего, а у Максима что-то оборвалось в груди. — Не с тобой, говоришь? — Артем сунул ему айфон. — Вот, посмотри. После памятной ночи, когда Максим в порыве чувств создал эту страницу, он больше на нее не заходил. Было не до того. Да и Максим никогда не вел соцсети активно. Меж тем профиль Max_Drummer все это время жил своей жизнью. При трех подписках, Eliart, FEELip и _Ostrovsky_, у него неведомым образом набралось больше двухсот подписчиков. Каждую фотографию лайкнули чуть не пятьдесят раз, а к некоторым даже оставили комментарии: «Ты крутой», «Разъебываешь», «Мясо», «Когда ты снова будешь выступать?», «Скажи название группы», «Респект, брат» и даже такой опус, как «Максим, вы очень талантливый музыкант. Случайное знакомство с вашим творчеством открыло для меня целый новый мир. Спасибо!». Максим не знал никого из этих людей. Они просто нашли его и похвалили. — Хочешь сказать, это было не с тобой? И это не ты на фото? — Артем коснулся пальчиком экрана, приближая один из снимков. — А может, ты потрясающий обманщик и все эти люди не заметили, что ты обычный менеджер, а никакой не музыкант? Максим проваливался в кадры, с которых пульсом колотился ритм. Сердце вдруг стало разгоняться, стремясь, как прежде, догнать сто двадцать ударов. Кровь прилила к голове, зашумела в ушах, перед глазами порхнули опасные мушки. Максим не смотрел на себя в Инстаграме, нет. Он себя впитывал. Он вбрасывал себе воспоминания, как разряды дефибриллятора, и заставлял себя очнуться. Живи. Давай. Живи. — Вот это настоящий ты, — полушепотом произнес Артем, открыв снимок, на котором Максим, весь взмокший, шальной и всклокоченный, что есть дури бил по томам, задрав голову в самозабвении и экстазе. — Я с ума схожу, когда ты такой, — Артем перевернулся на живот и плавно потянулся к Максиму, убирая айфон в сторону. — Я безумно люблю тебя, когда ты такой. Пожалуйста, не бросай барабаны. Они делают тебя счастливым. Они делают счастливым меня. Максим приобнял его, с нежностью привлекая ближе. Сердце отбивало чечетку. — Ты придешь на мой концерт? — Я приду на все твои концерты, — выдохнул Артем, слегка дотрагиваясь губами до губ Максима. — Я буду гордиться тобой и ревновать тебя к фанаткам. Максим посветлел: — Барабанщик фанаткам не нужен. Они бегают за солистом. — Тогда я спокоен, потому что это проблема Фила, — Артем протянул руку в сторону и легким движением выключил ночник. Он был его главным лекарством, его волшебным целебным снадобьем. Однажды он хитростью затащил его в музыкальный магазин и усадил за барабаны, а сейчас заставлял бороться за себя самого. Если бы не Артем, Максим бы давно уже сдался. Он и сдался до их знакомства, когда каждый вечер включал после работы новую серию «Черного зеркала», деля одиночество с жестяной банкой пива. В его жизни не было ритма, не было пульса ­­— смысла не было. Эта жизнь ничем не звучала. Безразличие шелестело по ней, как перекати поле. Когда надежда избавиться от Марата разбилась о его всесилие, Максима выкинуло в мерзлые воды апатии, о которых он благодаря Артему успел подзабыть. Неужели он правда останется там и не попытается выплыть к берегу? Максим не спал всю ночь, рассуждая о словах Артема. Поглаживал его тихонько спящего и думал, как быть. Если бы Марат победил, Максим бы не выжил в лесу. Но он выжил, а значит история не закончена. Он не позволит Цепакину добиться своего. Он не отступится. Не прогнется. Не бросит ни музыку, ни Артема. Он вернется к своей жизни и сделает ее лучше, чем она была. Максим понятия не имел, чем Марат руководствовался, отправляя его в шикарную трехкомнатную палату, но благодаря этому Артем проводил в «Медоре» практически все свободное время и, главное, оставался на ночь. Клиника была слишком дорогой, чтобы медперсонал позволил себе хоть один косой взгляд по этому поводу, а Света, регулярно навещавшая брата, не особо разобралась в отношениях Максима и молодого человека, присутствие которого по-прежнему обращало ее в нелепую восьмиклассницу рядом с выпускником. — Макс, ну чего ты парня мучаешь? — однажды шикнула она Максиму, дождавшись, пока Артем выйдет из палаты. — Ну поставь ты ему уже этот зачет. Или практику. Что он там у тебя в компании делает? В общем, насчет Светы можно было не переживать. Последние летние дни выдались спелыми и, прогретые солнцем, наполняли сердце теплом. Максим с Артемом смотрели старые ситкомы, открыв нараспашку окно, или гуляли в парке у «Медоры», насколько позволяло общее состояние первого и голеностоп второго. Артем шагал еще несмело, но сам, стараясь не опираться на Максима, чтобы его не утомлять, хотя сам Максим в эти моменты хотел ровно противоположного и в надежде как-то подбодрить своего упрямца нарочно забирался на газоны, по которым нельзя ходить, и рвал ему цветы, которые ни в коем случае нельзя рвать. Это была бы идиллия, если бы не лечение, которое то и дело разрушало атмосферу, а еще крохотные размолвки, неизбежные между влюбленными. Хотя, наверное, только Максим воспринимал их крохотными. Артем реагировал чувствительнее. Взять хотя бы букет пионов, на который он шипел несколько дней. Цветы Максиму присылали постоянно, это не было проблемой. Через пару недель он даже перестал вникать в открытки и визитки. С пионами было бы так же, но Артему они почему-то сразу бросились в глаза. Ну да, пушистые бутоны нежно-розового цвета — странный выбор для мужчины в понимании большинства, но какая разница? Может, на них скидка была. Или генеральный директор CosySmart выбрал их за три секунды, пока стоял на светофоре. Вот не пофиг. Артему было не пофиг. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что они далеко не по скидке. Все цветы были ровными и одинаковыми, подогнаны один к одному и аккуратно обернуты крафтовой бумагой. Букет выглядел куда дороже, чем все соседние. Внутри обнаружилась глянцевая карточка: с одной стороны название магазина, с другой тиснение ажурным шрифтом «Выздоравливай, Максим». Подписи не было. Признаться, раскрыть интригу Максиму было не так важно, как утянуть Артема под одеяло и заняться с ним просмотром сериалов или чем-то гораздо интересней, но Тёма немедленно зашел на сайт цветочного магазина и выяснил, что, во-первых, букет составлен по индивидуальному заказу, а во-вторых, стоит несколько десятков тысяч. — Как день в прошлой палате полежать. Или полдня в этой, — Максим попробовал перевести все в шутку, но Артему было не до шуток. Он требовал признаний о поклоннике и дулся. В итоге Максим решил выбросить букет, но это ревнивца не устроило. Цветы ни в чем не виноваты, заявил он. Драма разрешилась тем, что в один из дней, когда Артем остался на Гривцова, Максиму доставили букет из того же магазина, куда более шикарный, с цветами десяти разных видов и лаконичной карточкой: «Ты мой». От души забавляясь, Максим сфотографировал букет в вазе и послушно отправил снимок Артему: «Получил. Все понял». Только после этого Тёма снова стал беззаботным и ласковым. О Марате они не говорили, но Максиму и не хотелось касаться этой темы, тревожить Артема или, еще хуже, ссориться. Конечно, Тёма в курсе про «аварию». Он наверняка был в курсе с самого начала, только боялся сказать об этом Максиму и разрушить его план, надежный, как швейцарские часы. Убедившись, что тюрьма Марату не грозит, он расслабился, отчего-то уверенный, что Марат потерял к нему интерес, и искренне радовался новой свободной жизни. Максим ничего не мог противопоставить. Равнодушие Марата действительно было их последней надеждой. Пока, прибавлял Максим. Это только пока. Он обязательно что-нибудь придумает. Он не смирится с витающей в воздухе угрозой. Но пока пусть будет так. Незачем бередить Артему душу понапрасну. Да и Марат ведь знает, где и с кем его воспитанник проводит ночи. При этом он не травит Максима ядами. Не присылает к нему головорезов. Не похищает Артема с улицы. Не угрожает Филиппу или кому-нибудь еще. Даже не велит врачам запретить посещения больного под вымышленным предлогом. Что если Тёма прав?.. Нет, стоп. Нельзя поддаваться этим мыслям, какими бы они ни были манящими. Тем вечером Максим в палате был один: Артем уехал в Театр русского балета на общее собрание перед началом сезона. Собрание это тянулось несколько часов, и, судя по печальным Тёмкиным сообщениям вместе с фотографиями худрука, активно вещавшего со сцены, дело к завершению не близилось. Скучая Максим подошел к распахнутому окну и, упершись левой рукой в подоконник, сделал глубокий неторопливый вдох. Легкие наполнились свежестью, прохладной и по-осеннему умиротворенной. Максим прикрыл глаза. Еще немного, и дышать ему будет не больно. Из-за того, что окна выходили в парк и в палате обычно слышался лишь шелест листьев, посторонний шорох привлек внимание Максима сразу. Поворачивалась дверная ручка. Врачебные обходы завершились. Посетителей Максим не ждал. Да и все сперва стучали. Насторожившись, Максим хотел отшагнуть от окна, и в этот момент взгляд его случайно зацепился за контрастное пятно на нежно-зеленом фоне. Скрытый от лишних глаз, за «Медорой» был припаркован длиннющий белый «Ягуар». — Твою… Сердце рухнуло в пятки. Максим все понял в секунду. А он-то, наивный кретин, уже начал верить, что Цепакин оставит его в покое. Дверь палаты за спиной Максима коротко открылась. Сопротивляться бесполезно. Надо хоть выиграть время, чтобы позвать на помощь. Левой рукой Максим схватил стоявшие на подоконнике пионы и, крутанувшись, со всей силы запустил вазой в бандита, которого послали его убить. — Блять, какого…! — помощник Марата Олег Либерман едва увернулся от снаряда, прежде чем тот влетел в стену в считанных сантиметрах от его головы. Максим бросился к кнопке вызова медперсонала, но Либерман, которого в лесу не били, оказался проворней и, кинувшись наперерез, загородил дорогу. — Тихо-тихо, — он поднял руки, показывая, что безоружен. — Я пришел с миром. — С ним же и нахуй пойдешь, — Максим метнул взгляд к разбитой вазе. Так, у него уже есть опыт вооружения осколками… — Да какой же ты ебнутый, — догадался о его планах Либерман. — Успокойся. Все нормально. Я ничего тебе не сделаю. — Что-то слабо в это верится. — Мы можем поговорить? — Нет. — Я тебе вообще-то жизнь спас. — Жизнь мне спасли друзья и врачи. — Подумай еще разок. С минуту они буравили друг друга взглядами, и Максим свирепо дышал цитрусовым парфюмом, который отбрасывал его назад в поганый «Эскалейд». Если бы не внезапный доброжелатель, вернувший телефон с геолокацией, Максим бы просто-напросто не смог ни с кем связаться. — Ну и что ты хочешь за свою услугу? — сухо спросил Максим. — Пиздец ты приветливый, — фыркнул Либерман. — Я хочу поговорить. Можно? — О чем поговорить? Либерман окинул палату примеряющимся взглядом и, заметив стул, кивнул: — Присяду? — Ну присядь, — поняв, что он не отстанет, смирился Максим. К тому же, как ни крути, он и правда был обязан Олегу. Он об этом не задумывался, несколько занятый другими делами, но очевидно, что у помощника Марата были определенные причины действовать у босса за спиной. Судя по тому, как Олег в лесу суетился, оставляя телефон Максиму, и как его голос задыхался от страха, Марат про инициативу ничего не знал. Добившись первой цели, Либерман расслабился. Торопиться теперь было некуда, он почувствовал себя хозяином положения и, вальяжно прошествовав к стулу, озарил его прикосновением своей пятой точки. Хотя Максим имел некоторые представления об Олеге Либермане, смириться с его жеманностью до сих пор не мог. В остальном Олег был не похож на прошлого себя и оттого казался подозрительно нормальным. Ни бордовых лоферов, ни декоративной трости, ни боярских перстней, ни прочей дичи, которую Максим уже имел радость повидать. Либерман был одет в зауженные темные джинсы и бежевую водолазку. Идеальная посадка. Ничего лишнего. Просто, элегантно и дорого. Может, у него для Марата специальный дресс-код? Кто их там разберет в криминальном мире. Но изменения с Либерманом произошли не только в одежде. Весь его образ, излучающий спокойную уверенность, горделивая поза, сосредоточенность в чертах лица и жесткая решимость взгляда вдруг засияли осознанностью и независимостью. — Так о чем ты хотел поговорить? — Максим опустился на диван напротив Олега, запоздало сообразив, что вопрос прозвучал с интересом. Впрочем, только Василь умел считывать обертоны чувств по тембру. Остальные не были так тонко настроены. — Мне кажется, тебе не слишком нравится Марат, — Либерман постепенно замедлил и понизил голос, настраиваясь на деловой тон. Это для Максима тоже было в новинку. До нынешней минуты Олег Либерман воспринимался чем-то вроде придатка Марата, который хорошо исполняет поручения, но вряд ли отличается умом и сообразительностью. А сейчас на стуле восседала целая личность. Причем эффектно так восседала, закинув ногу на ногу. — Понятия не имею, как ты догадался о моей нелюбви к Марату, — поддел Олега Максим. Тот криво усмехнулся, оценив выпад. — Он знает, что ты здесь? — Нет. В принципе можно было не уточнять. Максим и так догадался, что в цепакинском клане началось брожение. — Слушаю, — Максим сделал приглашающий жест рукой, но Олег не спешил на него откликнуться. Он знал цену грамотной паузе. И разумеется, знал цену себе. Какое-то время он молча смотрел на Максима, изучал его с легкой улыбкой, что-то анализировал и втайне просчитывал. Чувствовал себя Максим неловко, особенно потому что Либерман был красивым мужиком, а к вниманию красивых мужиков Максим не привык, но он не подавал виду и не уступал оппоненту, отвечая ему таким же прямым взглядом. Сказать по правде, со своей утонченностью и аурой самодовольства Либерман органично вписывался в больничные апартаменты. Вся обстановка вокруг подкрепляла его образ и очень ему шла. Куда больше, чем самому Максиму. Наконец дело сдвинулось с мертвой точки. Олег плавно подался вперед и незаметным, словно фокусник, движением что-то выудил из кармана: — Твой друг Богдан случайно не это искал? Максим перевел глаза на черный коробок в его руках и чуть не ахнул. Это был автомобильный регистратор. — Здесь все, что вам нужно. С лучшего ракурса. Во всех подробностях, — сообщил Олег, удовлетворенный оцепенением Максима. — Завтра это окажется на столе капитана Макаренко. В знак моей дружбы. — Ты сам себя собрался сдать? — изумился Максим. Вопрос для Олега был ожидаемым. Он снисходительно ухмыльнулся: — Этот регистратор ставил я. И перед камерой, конечно, не крутился. Пояснение вогнало Максима в еще больший ступор, и вдоль позвоночника побежал холодок от смутного предчувствия того, что из себя представляет Олег Либерман на самом деле. — Ты заранее все просчитал?.. — Я заранее все просчитал, — подтвердил Олег. — Вижу, ты меня недооценивал. — Пиздец как. Олег насмешливо хмыкнул и продолжил: — Этой записи хватит, чтобы привести в действие ваш изначальный план. Посадить Марата за эпизод с тобой. Вы добьетесь, чего хотели, — тут он поднял указательный палец, и Максим захлопнул ответ обратно. — Сядет он у вас лет на пять. Поверь мне как юристу. Я неплохой юрист. Когда он выйдет, Артему будет двадцать четыре года. Ну двадцать пять, допустим. Тебе этого достаточно? — Так, давай сразу к той части, где ты излагаешь свою гениальную идею, — поторопил Максим, заколебавшись от его надменности. Пару секунд Либерман боролся за сохранение образа, но потом не удержался и посветлел. — В общем, — голос его чуть смягчился. — Я предлагаю помощь. Мне нужен выход на полицию и гарантии безопасности. С меня все, чтобы Марат сел на пожизненное. Как тебе такая гениальная идея? — Зачем тебе это нужно? — По трем причинам, — Олег и глазом не моргнул. — Во-первых, мне не нравится, как Марат ведет дела. Вот это, ­— он кивнул на загипсованную руку Максима, — это перебор. — Полностью разделяю твое мнение, — пробурчал Максим. — Так не работают, это грубо и топорно, — без лишних сантиментов добавил Олег. — Марат потерял форму, он оставляет за собой много грязи, которую мне приходится убирать. Он ненадежен, непредсказуем, в любой момент может слететь с катушек. Он похерил весь план, который у него был на тебя. Весь. Пока он выл и бился башкой о стены из-за Артема, я как в жопу ужаленный разбирался с твоим «Солярисом» и лечением вместо того, чтобы заниматься бизнесом. Тут Олег притормозил, и Максим заметил тень, пробежавшую по его лицу: пассаж про «Солярис» и лечение не планировался. — Машину жалко, конечно, — зачем-то произнес Максим. — Но про аварию ты ловко придумал. Не подкопаться. — Я юрист, — напомнил Олег. — Это тоже твоих рук дело? — Максим обвел пространство взглядом. — Марат про это вообще знает? — На первый вопрос да. На второй нет. — Конкретный ты парень, однако. Наверное, потому что юрист. — Ты всегда такой припизднутый? — Это комплимент? — парировал Максим, со смешком откинувшись на спинку дивана. — Получается, ты хочешь свергнуть Марата и стать новым боссом. Хитро. — Называй это как хочешь, — Либерман дернул плечом. — Марат рушит все, к чему прикасается. Я знаю, как вести дела. И я поведу их лучше, чем он. — Окей. Ты сказал, причины три. — Да, — кивнул Олег. — Вторая причина у нас с тобой общая. Он должен сесть за то, что сделал с Артемом. И ты наверняка понимаешь, что Артем не единственный. Максима резануло по живому. Иронизировать над Либерманом как-то сразу расхотелось. — Я знаю, чем он занимается. Я постоянно встречаю у него в квартире мальчиков, которым едва исполнилось шестнадцать и которые все как один похожи на Артема, — Олег опустил глаза к видеорегистратору и отрешенно покрутил его в пальцах. — Я не хочу быть соучастником этого. Не хочу это замалчивать. Я сам не идеал, но такое оправдать я не могу. И не собираюсь. — Ты все делаешь правильно, — поддержал его Максим. — Марат опасен, и я хочу, чтобы он сел. В этот момент Максим вопреки всякому здравому смыслу стал ощущать, что проникается к Олегу сочувствием. Так, стоп. Стоп. Стоп! Это ближайший пособник Марата. Это настоящий бандит, расчетливый и коварный. Это тот самый человек, который сочинил легенду об аварии «Соляриса», лишив Максима надежды на справедливость, и ведет свою собственную сложную игру. Даже если он переметнулся, ему нельзя доверять. И сочувствовать нельзя. Олег продолжал безучастно перебирать пальцами регистратор. Господи боже, ну серьезно? Ну вот настолько мало надо?! Максим был сам от себя в шоке. — А третья причина? — спросил он. И видимо чтобы добить, Олег коротко усмехнулся: — Ты. — Чего?.. — Максим хлопнул глазами. — Я просто хочу тебе помочь. — И как я заслужил такую честь? — Ну вот так, — Олег со вздохом отклонился на спинку стула. — Мне понравилось, как ты вел себя на даче. Я давно не встречал таких, как ты. Въебать Марату кастетом? Который ты спрятал в подкладке кармана? Так, что я не заметил, когда проверял? Мое уважение. Максим даже не знал, как на это уважение отреагировать. — Вазами в меня тоже еще не швырялись, — Олег глянул на валявшуюся у двери кучу фарфора с пионами. — Это прикольно. — Я тебе буду что-то должен кроме приколов? — Максима настораживала перспектива сотрудничества с таким изворотливым преступником, как Олег Либерман. Тот выжидал с минуту, сверля Максима острым взглядом, и вдруг прищурился с лукавой искоркой: — Приколы подойдут. Сообщив все, что хотел, Либерман элегантно вспорхнул со стула. Максим остался сидеть. — Знаю, у тебя есть причины во мне сомневаться, это нормально. Потому я и хочу отдать регистратор твоему менту, — подытожил Олег. — Дальше решайте сами. Либо вы сразу его используете. Либо прибережете и обратитесь ко мне. — Вот кто, значит, здесь истинный мафиози, — Максиму оставалось лишь развести руками. Вернее, рукой. — Я был уверен, что опасней Марата никого нет. Но ты серый кардинал, а это еще страшнее. — Тогда радуйся, что кардинал тебе не угрожает, — Олег сделал шаг к дивану и двумя пальцами протянул Максиму визитку. — Здесь мой личный номер телефона, если что. Выздоравливай, Максим. И воздушно коснувшись его плеча, Олег Либерман уплыл из палаты. Обдумывать произошедшее у Максима не было сил. Голова набилась ватой. Он опустил глаза на визитку с изысканными тиснеными цифрами, рассеянно перевернул ее и вдруг замер. На обратной стороне было изображение пушистых розовых пионов.