Grand Pas

Песня к главе: Zivert - Beverly Hills

На первую репетицию с Леоном Ифре Филиппа вызвали в компании еще четырех артистов: двое из них, Никита Заславский и Кирилл Бойко, исполняли безымянные партии друзей Тибальта, двое других были друзья Ромео Бенволио и Меркуцио, они же опытнейший Петя Вихров и злополучный Леша Ключников. Сам Ромео на репетиции не присутствовал. Он не участвовал в первой картине, где жители Вероны танцуют на городской площади, а задиристый Тибальт устраивает потасовку между Монтекки и Капулетти, которая кончается только при появлении герцога. Эту мизансцену пятерым солистам и предстояло выучить в ближайшие полтора часа, чтобы после собрать ее с кордебалетом. Еще накануне Филипп бы и не подумал, что обрадуется отсутствию Артема. Он не представлял себя в этом балете без него. Но сейчас он не хотел его видеть. Он вообще никого не хотел видеть, кроме Волчонка. Им сунули по бутафорской шпаге, и в ожидании Ифре Леша Монтекки с Никитой Капулетти в шутку махались, то воспроизводя сражение поляков с татарами из «Бахчисарайского фонтана», то сочиняя собственные нелепые фехтовальные выпады. Петя Вихров вел светскую беседу с концертмейстером Людмилой Федоровной, чье роскошное белоснежное пончо претендовало на главную роль во всем предстоящем мероприятии. Оставшийся не у дел Кирилл Бойко хотел чем-нибудь занять Филиппа, но тот улегся на спину возле стены, разъехался по ней в поперечный шпагат и включил в наушниках Дебюсси, который успокаивал и помогал настроиться на творческую волну. Жаль только, что Дебюсси не рассеивал тревогу, черными мушками мельтешащую перед закрытыми глазами: Леша Ключников премьер, Пете Вихрову обещали премьерство в следующем сезоне, Никита Заславский первый солист с полумиллионным фанклубом в Инсте, Кирюха Бойко лауреат международных конкурсов, который до сих пор первый солист, а не премьер, только потому что планирует побег в Государственный балет Берлина. И предводитель великолепной четверки аж сам Филипп Крапивин, корифей, почетный раб в «Спартаке», лучший выпускник Академии русского балета по версии своей мамы, обладатель самых бесполезных школьных грамот формата А4 и дарование, подававшее надежды лет десять назад. Тем не менее надо отдать звездам должное: в отличие от истинного друга Филиппа Паши, они приняли его в свой круг безболезненно, словно он всегда и был солистом. Никакой заносчивости, снисходительности или других намеков на разницу статуса и опыта. Все четверо были готовы помогать и поддерживать, особенно Леша Ключников, который до сих пор не избавился от вины перед Филиппом из-за выдернутой у него из-под носа партии Красса. Возможно, потому что Филипп до сих пор эту вину ему транслировал как только мог. «Началось?» — выпало сообщение на экране айфона. Базиль переживал. «Жду пока», — набрал Филипп резиновыми пальцами. «Ты мне обещал, помнишь?» «Помню, Вася, это было полчаса назад», — Филипп усмехнулся и прикрыл глаза, блаженно вспоминая, как они целовались на прощание в сумрачном закутке одного из дворов по пути к служебному входу Театра русского балета. Умиротворяющая близость и нежность его шероховатых касаний — Филипп не хотел расставаться, пока не скажет, как благодарен ему за эти мгновения. — Пообещай мне, что будешь танцевать для себя, — прошептал Василь, и Филипп обронил в ответ «Обещаю», чтобы не выпорхнуло «Люблю». Он решил, что будет танцевать для него. Сегодня Леона Ифре сопровождали трое педагогов Театра и зачем-то Кристина из Отдела кадров. Помимо переводчицы с ее нервным тиком, конечно. Из-за Дебюсси Филипп не слышал, что происходит, но движение в боковом зеркале привлекло его внимание, и он мгновенно пришел в боевую готовность. Айфон с наушниками полетели в сумку, ноги съехались по стене циркулем. Филипп перевернулся, вскочил и шагнул навстречу неизвестному и неизбежному. — Доброе утро! — по-русски объявил Леон Ифре и тут же смущенно заулыбался от такой своей дерзости. Артисты вразнобой ответили положенным поклоном, отчего Ифре замахал руками и протестующе затараторил на французском. Его пламенную речь переводчица отразила довольно лаконично: «Прошу избегать формальностей и чувствовать себя комфортно». Да как можно чувствовать себя комфортно, когда на тебя ставит Ифре, рядом четверо звезд балета, а из угла таращатся зеваки?! Интересно, зачем тут Кристина? Может, сразу оформить увольнение в случае чего? Если бы весной на репетициях Красса с Мищенко присутствовала хоть какая-то публика, Филипп бы с ума сошел. Оставаться один на один страшно, но такие зрители, как педагоги Театра, явно не улучшают положение. Сидят там, навострились, еще немного и блокноты вытащат, чтобы конспектировать. Выгнать бы их всех отсюда нахер. Ладно, не отвлекаемся. Филипп вскинул подбородок, перепрыгнул с ноги на ногу, покрутил запястьями и шеей, точь-в-точь боксер перед боем, и твердым шагом направился в центр зала, потеснив плечом Ключникова и Кирилла Бойко. Перед началом работы Ифре включил Прокофьева в записи и разложил по музыке общий контекст мизансцены городской площади. Игровую часть и взаимодействие с кордебалетом предстояло ставить на общей репетиции, сейчас Ифре интересовала итоговая стычка Монтекки с Капулетти. Найдя нужный музыкальный фрагмент, Ифре попросил Людмилу Федоровну приготовиться, а сам в это время наметал для танцовщиков несколько па. — Это вряд ли войдет в хореографию, мне просто нужно от чего-то оттолкнуться, — донесла пояснение тщедушная переводчица, которая, бедняжка, бегала в своих уродских офисных туфлях за увлекшимся процессом Ифре по всему залу. Пластичная авторская лексика, хоть и на основе классической, была не самой удобоваримой для артистов, привыкших танцевать «Лебединое озеро» и «Щелкунчика», так что на пару минут все пятеро подзависли. Этот коллективный ступор неожиданно оказался на руку Филиппу. Для репетиций с Ифре, особенно в ряду солистов и премьеров, он уж точно не оставлял себе права на ошибку, а тут выяснилось, что премьеры тоже ошибаются, да еще и с самых первых минут, да еще и смеются над своей неуклюжестью вместе с превеликим Леоном Ифре, а не бьются головой о пол и не проклинают себя, недостойных, последними словами. — Давайте еще раз в медленном темпе, — безо всяких затруднений предложил Ифре и вновь показал каждому из артистов его комбинацию. Сосредоточенный на своей работе, Филипп не успевал следить за всей картиной целиком, но подозревал, что бой на шпагах у них вырисовывается неплохой. Пока Монтекки и Капулетти атакуют друг друга, задачей Тибальта было агрессивно подначивать их, встревая то в одну дерущуюся пару, то в другую. Ифре постоянно менял им движения, добавлял детали, всматривался, искал и сочинял прямо на ходу. У сценических баталий есть свои нюансы. Нельзя махать шпагами как заблагорассудится. Постановщик задает четкий порядок: кто делает выпад, а кто защищается, кто приседает, а кто прыгает, кто убивает и кого. Все это тщательно распределяется по музыке. Сражение в первой картине «Ромео и Джульетты» было коротким и немноголюдным, но даже так Филипп восхитился легкостью, с которой Ифре утрамбовывал хореографию в музыкальные фразы. Талант, опытность и профессионализм не мешали Ифре поддерживать непринужденную атмосферу. С одной стороны, кипела серьезная работа. С другой, все смеялись, вбрасывали идеи и бурно обсуждали хореографию. Ифре это приветствовал. Как и вчера на утреннем классе, он стремился не возвыситься над труппой за счет своего авторитета, а найти общий язык. И если остальные четверо артистов довольно быстро адаптировались к новому стилю взаимодействия, то Филиппу неформальность по-прежнему казалась чуждой. На балетной репетиции соблюдается жесткая дисциплина. Артист должен оставаться сдержанным, вдумчивым и трудолюбивым и впитывать, как губка, все пожелания и замечания педагога. Совершенно недопустимы комментарии, личные оценки и, уж тем более, споры. Балетный театр не вечерняя студия танцев. Танцовщики и педагоги здесь на равных не общаются. И странно, что именно Филипп, который в свободное время «порочил честь артиста балета», соблюдал это строже всех. Несмотря на разницу партий, Ифре уделял равное внимание всем пятерым участникам сцены, каждого подбадривал, каждого успевал похвалить и поправить. Такая вовлеченность однозначно мотивировала на танцевальные подвиги, и Филипп буквально из кожи вон лез, чтобы не разбить сверкающий сотней граней энтузиазм Ифре и не разочаровать его так, как однажды разочаровал Мищенко. Когда к концу репетиции порядок драки был поставлен и худо-бедно вычищен, Ифре попросил артистов встать в линию перед зеркалом и выучить за ним еще одну заключительную комбинацию. — Это не войдет в хореографию, — поспешил пояснить он через взмыленную переводчицу. — Я просто хочу дать вам основы своей пластики в чистом виде для закрепления. Комбинация Филиппу понравилась. Вопреки заочной нелюбви к тягучести постановок Ифре, неоклассическая эстетика, переливчатая, амплитудная и округлая, с самого начала оказалась естественной для его тела, и он разобрался в ней куда быстрее звезд балета. Пока они не стесняясь путались, ржали, переспрашивали и предлагали изменения, он делал. Может быть, болтовня с педагогом казалась ему лишней еще и поэтому. Но то были солисты и премьеры, они уже всего добились, они могли позволить себе что угодно без угрозы для статуса. Филиппу, в отличие от них, сперва нужно было закрепиться в новой роли. Вот тогда он бы точно расслабился. В отличие от энергичной драки, где хореография была у каждого своя, перед зеркалом все исполняли одно адажио. Ифре даже задал для него эмоцию: воинственную мужскую решимость, но не грубую, как в «Спартаке», а более изысканную, характерную для героев шекспировских драм. Стоя в центре линии, Филипп наконец-то мог наблюдать своих именитых партнеров в деле. А дело складывалось так, что Филипп танцевал лучше всех. Более технично, выразительно, собранно, старательно — да просто лучше. Остальные четверо выглядели поплывшим тестом на его фоне. В одиночку они, конечно, годились на ведущие партии, но рядом с Филиппом казались безбожно ленивыми, расхлябанными и тяжелыми. Филипп покосился на зрителей в углу зала и, вдруг споткнувшись о влюбленное обожание Кристины из Отдела кадров, перевел вопросительный взгляд на Леона Ифре. Тот расплылся в широченной улыбке, будто мальчишка, удачно провернувший шалость, и весело подмигнул: «Ну хоть так-то я тебя убедил?» И Филипп улыбнулся ему в ответ, впервые не задумавшись, уместно ли это с педагогом. Репетиции стояли практически без перерыва, поэтому к тому моменту, как Филипп и четверо его товарищей освободились и перешли из малого зала в общий, там уже яблоку было негде упасть. Для постановки первой картины собрали чуть не весь кордебалет с десятком педагогов, готовых суфлировать указания Ифре по разным сторонам и хоть как-то ориентировать рассеянных от непривычной хореографии артистов. Несмотря на суматоху, Филипп почти сразу заметил под дальним станком Артема. Какого хрена он тут забыл? Он же не участвует в начале балета. Сидел бы на своем Крестовском, настраивался на работу, так нет же: укутался во флисовую «баню», накинул на голые пальцы ног фиолетовую эластичную резинку и шевелит стопой туда-сюда, растягивает подъем. Рядом с Артемом маячила Альфия-Джульетта. Если бы не плотный разогревочный комбинезон, сорок килограммов ее тельца бы, наверное, потерялись в пространстве. Альфия тоже разминалась: катала бедром пупырчатый пластмассовый валик — а заодно невинно любезничала с Артемом. Он как воспитанный мальчик отвечал в полтона, но явно посредственно, без особого желания. Филипп легко считывал все его невербальные знаки. Ни он сам, ни Артем никогда не заостряли внимание на Альфие. После выпуска из Академии она работала в их Театре еще только один сезон и за это время зарекомендовала себя как исполнительная, трудолюбивая, сдержанная и во всех отношениях правильная танцовщица. Альфия очень нравилась Благовольскому и педагогам. Девчонки из кордебалета, особенно Ксюша, терпеть ее не могли. Словно почувствовав на себе взгляд, Артем поднял голову и в тот же миг встретился с Филиппом глазами. Внутри что-то предательски щелкнуло, и Филипп не смог от него отвернуться. Так и смотрел на Артема от дверей, а Артем смотрел на него, стиснув в руках резинку. Голос Артема, вкрадчивый, проникновенный, самый родной, эхом гладил барабанные перепонки: «Давай поговорим, Фил. Пожалуйста. Я здесь». — Что у вас происходит? — осторожно поинтересовался подошедший к Филиппу Рома. — Все нормально, — огрызнулся Филипп. — Работаем. На его памяти в Театре еще не проводили столь масштабных постановок. Новые балеты в репертуаре, конечно, появлялись регулярно, но их хореография подготавливалась заранее или, как с «Дочерью фараона» пару сезонов назад, восстанавливалась по архивам. Но чтобы текст сочинялся с нуля сразу на всех — в такой авантюре Филипп участвовал впервые. Он с трудом представлял, как Ифре справится. Сам Филипп бы на его месте утонул в планировании еще за полгода до начала работы, а по итогу наверняка бы понял, что все нужно переделывать, и слетел бы с катушек в первый же день. Однако Леон Ифре на то и считался превосходным постановщиком, что лететь никуда не собирался. Можно было позавидовать невозмутимости, с которой он впорхнул в зал. Он не удивился ни количеству танцовщиков, ни суете педагогов — лишь отмахнулся с улыбкой в ответ на бурные приветственные овации, а следом поздоровался по-русски в микрофон и по щелчку пальцев включился в постановочный процесс. Словно мифическое божество, способное управлять стихией, он разводил людей по залу силой голоса: ворочал шелестящими волнами, сдувал проворные облака, бил в грозовые барабаны, слепил горячими лучами солнца. Все его жесты, все комбинации, все идеи, что он предлагал, звенели решимостью. Он был абсолютно уверен в каждом движении, даже хотя брал хореографию из воздуха и поминутно что-нибудь изменял. Первые сорок минут кордебалетной репетиции Филипп просто наблюдал за ним из-под станка, как парализованный. Леон Ифре, еще вчера совершенно чуждый и непонятный, стал для него откровением. Он был больше, чем постановщик. Его широта и смелость олицетворяли саму свободу танца, не подвластную ни оценкам, ни дедлайнам, ни Благовольскому. Ифре бросался в эксперимент, как с вышки, и тащил за собой артистов: начните спиной в диагональ, еще больше прогнитесь набок, пусть задняя линия сделает плечо, пока передняя уходит в партер, давайте добавим в рисунок масштабности — и артисты с радостью поддерживали его поиски. Он был в самом центре толпы, но будто парил над ней, и под его чутким взором сбитая тысячами ног площадь Вероны расцветала по-новому. К концу первого часа репетиции Леша Ключников увел Филиппа отрабатывать бой, а вскоре Ифре позвал их влиться в общее действие. Хореография кордебалета уже обозначилась, поэтому можно было подключать к ней солистов. Коллективные сцены составляли основную часть работы Филиппа. Массовые танцы, игровые фрагменты сюжета и крупные рисунки не вызывали у него проблем: затерявшись среди артистов, он забывал про внешний мир и ни о чем не переживал. Ну, кроме того, что его карьера топчется на месте. Выйдя в середину зала по приглашению Ифре, он тоже интуитивно поймал знакомое чувство защищенности, однако постановщик почти сразу обратился лично к нему: — Думаю, Тибальт появится с задника. Пойдем. И колени у Филиппа дрогнули. Он больше не мог опереться о плечо соседа. Он был главным действующим лицом всей этой картины на пятьдесят человек. За те жалкие секунды, что он шел позади Ифре вглубь зала мимо повторяющих комбинации жителей Вероны, концентрация его внимания достигла абсолютного пика. Вся вселенная разума будто схлопнулась до микроточки, спрессовалась до единственной установки: не опозориться перед Ифре. Ифре поверил в него и дал шанс вопреки никчемной должности корифея, а на прошедшей утренней репетиции только укрепился в надежде на продуктивную работу. Подвести его сейчас, в присутствии кордебалета, педагогов и администрации Театра, просто немыслимо. Никто, и особенно сам Леон Ифре, не должен был видеть, как Филиппа колотит. Что это за Тибальт вообще: неуверенный? Хоть в одной интерпретации «Ромео и Джульетты» есть такой стремный Тибальт? Тибальт дерзкий, темпераментный, бесстрашный и яркий представитель «равно уважаемой» семьи Капулетти. И Филипп, наверное, не на помойке себя нашел. Его внутренние разборки с челябинским мальчиком никого не волнуют. Если он не в состоянии сродниться с теми персонажами, которых от него хотят педагоги и постановщики, так пусть хотя бы сыграет их. Артист он или кто в конце концов? Филипп замедлил шаг и, остановившись в указанной Ифре точке, с вызовом расправил плечи. Кордебалетные нет-нет да и поглядывали на него: кто добродушно, кто с любопытством, кто скептически. Ксюша обеими руками вцепилась в набитую фруктами крестьянскую корзину, временно выданную из реквизита «Жизели». Где-то среди безликих горожан Рома ободряюще улыбался уголками губ. Артем по-прежнему сидел в углу зала под станком. Филипп чувствовал, как он затаил дыхание. Не бойся, Тём. Я ждал этой возможности шесть лет. Я не дам себе ее просрать. — Давай попробуем так, — Леон Ифре рассыпал перед ним комбинацию. — И затем пять, шесть, семь, восемь. Жете вперед. И раз! И ям-там-там. Здесь пируэт. Сколько сможешь? Тройной? Четыре? Только нужно попасть в музыку, — схематично показывая па, Ифре полетел с задника на авансцену. Филипп за ним, все считывая и запоминая. — И потом сюда, — Ифре метнулся вправо и воодушевленно хлопнул по плечу одного из кордебалетных парней. — Эй, привет! — и обернулся к Филиппу: уже не в образе. ­— Пока понятно? Бедная переводчица впервые выдохнула. Филипп кивнул: одновременно ей и Ифре. ­— Если что-то непонятно, не стесняйся спросить, повторим еще раз, — напомнил о чудо-опции Ифре. Его сейчас не заботило, что весь кордебалет ждет постановки выхода Тибальта. Ему нужно было пришить этот лоскуток, чтобы двигаться дальше. — Скажите, что мне все понятно, — попросил переводчицу Филипп. — Вам не нужно обращаться ко мне, — аукнулась она, причем в ее затюканном голосе совершенно внезапно пробился новый оттенок профессионального высокомерия. — Говорите с месье Ифре так, будто меня здесь нет. Я перевожу от первого лица и вас, и его. — И как бы мы справились без такой важной персоны? — зацепившись за крючок, съязвил Филипп. Переводческая мышь и бровью не повела: — С трудом, полагаю. Филипп так и ахнул. Вот уж правда не пойми кто водится в этих омутах. Оказывается, девица была вся из себя недотрога только с иностранным постановщиком. Для соотечественников она припасла совсем другую маску. Ну правильно, со своими можно не церемониться. Леон Ифре тем временем растерянно переводил глаза с Филиппа на переводчицу, не понимая, отчего возникла заминка. — Окей, — Филипп обернулся к постановщику и, предвкушая расплату, раздвинул губы в ослепительной улыбке, на которую Ифре рефлекторно откликнулся таким же радушием. — Лиха беда начало, месье Ифре. Но раз уж назвался груздем, полезу в кузов. Ифре мгновенно навострил уши, но все, что смогла выдавить из себя переводчица, было: — Скотина… Причем по-русски. Филипп хмыкнул в сторону, получив свою дозу морального удовлетворения, и, пока переводчица мучилась с его пословицами, двинулся обратно вглубь сцены на отправную точку. А потому что нечего выпендриваться. Казалось, прошла вечность, прежде чем все пятьдесят участников картины вновь заняли свои позиции и Леон Ифре, точно дирижер, взмахнул рукой для концертмейстера: можно. Волна унесла Филиппа с первым же тактом. Все вокруг пришло в движение, закрутились шестеренки музыкальной шкатулки, хаотичные вихри сложились в поток — и сцена ожила. Ифре пробежал внутри кордебалетного рисунка и встал перед Филиппом, чтобы помочь ему сориентироваться, но Филиппу не требовалась помощь. Собранный до накала черепной коробки, он запомнил все, что Ифре показал ему в первый раз. Он работал на пределе возможностей, будто от этого грязного прогона зависело все его будущее, будто вся его душа стояла сейчас на кону и только успех мог даровать ей пощаду. Он не смотрел на Ифре, не смотрел на Артема, не понял, кого из парней тронул по плечу, чтобы обозначить пресловутое приветствие: все смазалось, как фон на портретных снимках. Остался только Филипп, и он бился с собой не на жизнь, а на смерть. В конце концов Ифре хлопнул в ладоши, обрывая музыку, и артисты тут же сбросили позы. — Отлично! — Ифре подбежал к вымотанному Филиппу. Глаза у постановщика разгорелись. Он и сам взбудоражился, словно от разряда тока. — Мне нравится! Он воскликнул это страстно и восторженно, но переводчица похвалу сквасила, недовольная, что Филиппу перепало. Хорошо, что интонации вещь международная. — Merci, — задыхаясь не то от танца, не то от эмоций, хрипнул Филипп. Ифре бегло посмеялся, кивнул и тут же засуетился: давай немного переделаем начало, вот здесь можно добавить пируэт, этот проход ускорим, пусть будет на два счета, а не четыре, а потом… Филипп перезаписывал информацию, смутно осознавая, что Ифре неплохо так усложняет его первую хореографию. — Еще раз с начала, пожалуйста! — наконец объявил на весь зал Ифре, и кордебалет заторопился по местам. Проходя на авансцену, Ифре ухватился взглядом за кого-то из артисток. — Девушки, покажите, как вы поднимаете корзины. Вам удобно? Можно я попробую? — он принял корзину у зардевшейся Ксюшиной соседки и, немного покрутившись, показал новый вариант. — Так гораздо лучше, — вернув корзину, он размашисто пошел дальше. — Друзья, прошу приготовиться. У нас получается прекрасная картина! Вы молодцы! В конце мы снимем видео и покажем вам. Ну что, все на месте? Филипп? Готов? От неожиданности Филипп вздрогнул и вместо кивка дернул головой в каких-то идиотских конвульсиях. Леон Ифре впервые обратился к нему по имени. И более того, в аутентичной речи Philippe прозвучало так благородно и грациозно, что невозможно было не почувствовать себя королем Франции. Он станцевал свой выход второй раз, третий, пятый, десятый — шел обычный рабочий процесс, дотошная постановочная репетиция, вот только в отличие от встреч с Мищенко, когда сдержанность педагога заставляла чувство неполноценности расти в геометрической прогрессии, сейчас Филиппу с каждым прогоном становилось легче. Ифре не довлел над ним. Ифре его направлял. Все комментарии он начинал с положительных моментов и лишь затем переходил к тому, что нужно улучшить или изменить. Он безошибочно угадывал сильные стороны Филиппа и старался максимально раскрыть их в танце. Успехи подопечного здорово его вдохновляли, потому что он по праву считал себя причастным к ним. Филипп был очень ему благодарен за эмоциональную отдачу. Поддержка педагога бесценна, когда пытаешься поверить в себя. — У нас сейчас будет получасовой перерыв, — на исходе третьего часа репетиции сообщил Ифре. — Давай в него разберем образ Тибальта. Ты потрясающе техничный танцовщик, я даю тебе сложнейшие комбинации, а ты их щелкаешь как орешки. У тебя будто вообще нет предела возможностей, — на этих его словах Филипп по-мальчишески потупил взгляд. — Ты сильно уходишь в технику, поэтому смазывается образ. Нам нужно найти баланс. Обсудим это в перерыве, хорошо? И двадцать пять минут из получаса отдыха они разговаривали на ковриках в углу зала про артистизм, про то, что танец — не доказательство своего права танцевать, а выражение внутреннего мира, что техника сама подтянется, когда тело наполнится вдохновением, и что не стоит прятаться за движениями, как за щитом. — В начале своего пути я был таким же, как ты, — вкрадчиво говорил Ифре. У Филиппа уже практически получалось отключаться от зуда переводчицы, похожего на любительскую озвучку фильмов из девяностых, и перекладывать русскую речь на интонации Ифре. — Я гнался за прыжками и шпагатами и то ли боялся, то ли не считал нужным, то ли просто не умел раскрываться в танце. Со временем я понял, что именно это и важно. Когда внутри горит огонь, тело само рвется показать возможности, на которые способно. Я вижу, что ты понимаешь Тибальта, что он тебе близок. Ты боишься отпустить контроль. Я знаю, что это такое. Давай сейчас на прогоне ты забудешь о технике и попробуешь прожить момент. Все в порядке, если не получится. Мы не на сцене, я знаю о твоих трудностях, и я здесь, чтобы тебе помочь. Договорились? — Договорились, — только и кивнул Филипп. Участливость Леона Ифре и осознание того, что весь свой перерыв постановщик потратил на борьбу с его комплексами, попросту прибили Филиппа к коврику. Он чувствовал себя наполненным энергией, как только что заряженный аккумулятор. Будь здесь штанга, он бы поднял ее одной левой. От Ифре не нужно было прятаться. Его незачем было обманывать. Он уже все разгадал, вытащил на поверхность и разложил перед Филиппом, как пасьянс. Если бы он знал о существовании Челябинска, он бы наверняка и его припомнил. Он видел Филиппа насквозь и давал ему право быть таким, какой он есть, со всеми его проблемами. Более того, он открыто и доверительно предложил свою помощь. На минуту Филипп представил подобный фантастический разговор с Мищенко. Если бы Мищенко так же сел с ним рядом после первой репетиции и объяснил, что правильно, а что нет, что его устраивает, а что не устраивает, как он видит их работу, чего он ждет и куда они будут двигаться… Боже, как бы все изменилось, если бы Филиппу не приходилось изо дня в день додумывать. На прогоне после перерыва он ощущал себя совсем иначе, чем вначале. Он больше не суетился, не старался казаться лучше, чем он есть, и не закапывался в себя до такой степени, что люди вокруг стирались в пятна. Он знал, что Леон Ифре все равно его видит, а потому перестал притворяться. Получится значит получится. Не получится значит будут работать. Все нормально. Они только что об этом договорились. Освобождаясь от тревог, голова начинала наполняться новыми мыслями. Каким он будет, его Тибальт? Каким он предстанет перед зрителями? Какие черты Филипп добавит от себя, а какие придумает? Что если Тибальту нравится вот так дразнить девчонок на площади и шутливо задирать парней? — Да, отлично! Можешь импровизировать, — поддержал его Ифре. — Кордебалет тоже, пожалуйста, проживайте игровые моменты, взаимодействуйте, чувствуйте себя свободно. Пусть площадь будет активной и непосредственной. Город — это всегда хаос. Не бойтесь хаотичности. Общее площадное веселье обрывалось стычкой друзей Тибальта с Меркуцио и Бенволио. Сейчас, по прошествии четырех часов, Филиппу казалось, что не он учил эту сцену утром, а кто-то другой: какой-то неудачливый, зашоренный, невежественный челябинский мальчик. Как он вообще может быть таким? Как он может нарочно себя ограничивать? Зачем он это делает? Он же совсем другой. Крутясь между Лешей Ключниковым и Петей Вихровым, он вовсю подначивал их нападать на Никиту и Кирилла Монтекки, сам бросался в атаку, заводил окружавшую их толпу, а один раз даже запрыгнул на обозначавший кулису стул и воинственно вскинул шпагу. Ифре оценил его пылкость, но побоялся, что на сцене прыгать будет некуда. Благодаря самоотдаче Филиппа другие артисты тоже осмелели, и оттого яркость картины усилилась на несколько тонов. Леон Ифре был страшно доволен их работой, а Филипп радовался и собственной победе, и вкладу в общее дело. Временами он бросал взгляд направо, туда, где на сцене находится первая кулиса, и представлял, что, спрятавшись от режиссера спектакля, там сидит мальчишка в рыжей шапке и что его глаза, черные, как бесконечность, зачарованно ведут его в танце. Ты бы гордился мной, Волчонок. Вот бы ты был здесь. Когда постановка первой картины завершилась и всех отпустили на обед, Филипп настрочил Василю: «Ничего не планируй на вечер, поведу тебя на свиданку. Встретимся у театра часов в семь. И оденься поразвратней, ты мне должен гей-клуб ;)» Василь сперва переполошился целой серией восклицательных сообщений, но потом вспомнил про спор в караоке и смиренно согласился. Вот только с окончанием рабочего дня Филипп слегка промахнулся. Отпустили их не в семь, а в восемь тридцать. Сборы заняли еще двадцать минут, как Филипп ни старался ускориться. В итоге он вылетел из Театра почти в девять вечера, не решаясь даже загадывать, в каком расположении духа застанет Василя. И застанет ли вообще. Последний раз они списывались, когда Филипп, весь в мыле, бежал из зала в раздевалку. После этого он уже не отвлекался на айфон да и, честно говоря, побаивался читать новые Васины сообщения. К счастью, Василь был здесь: терпеливо ждал Филиппа на любимой скамейке напротив служебного выхода. Для гей-клуба он и впрямь приоделся, и оттого Филипп на секунду притормозил, чтобы как следует рассмотреть его издалека и осмыслить все новшества. Вместо извечных бесформенных футболок с логотипами рок-групп на Василе была черная майка-борцовка, которая облегала подтянутый торс, подчеркивая самую красоту: рукав, забитый вязью, нотами и абстрактными рисунками, рычащего волка на шее и манящий кончик вороного крыла на ключице. Филипп бы душу продал, чтобы перенестись назад во времени и посмотреть, как Василь надел эту майку в примерочной, поглядел на себя в зеркало и решил: «Беру». Майка была чистый секс и никак не вписывалась в остальной рокерский гардероб. Стекая по телу Василя, она уводила смотрящего прямиком в черные шорты, кустарно обрезанные чуть выше колен из старых джинсов, а потому рваные и грубые по краю. Выглядело это стильно, по-бунтарски, особенно с крепким ремнем, который Василь тоже неизвестно где раздобыл. Повседневные кеды Nike он сменил парадными черными «сникерсам» от Converse, но больше всего Филиппа поразило, что на запястье правой руки у него красовался массивный металлический браслет-цепь, а на безымянном пальце левой — кольцо без декора. Мало того что Василь с украшениями сам по себе был уникальным явлением, так еще и кольцо его очевидно имело символический смысл. Филипп встречал в «Центральной станции» парней с кольцами на безымянном пальце. Они так обозначали, что состоят в отношениях и не знакомятся. Откуда Василь, во-первых, в теме? Его же перекашивает от одного упоминания гей-клубов, и ориентацию свою он прячет как только может. А во-вторых, ну Вась… По коже у Филиппа пролетели крохотные мурашки, несмотря на теплый вечер. Ожидая свою Музу, Василь не терял времени даром. В руках он держал книжку в мягкой желтой обложке и, погруженный в чтение, как аквалангист под воду, не замечал ничего вокруг. От этой картины Филипп невольно сложил губы в улыбку. Его самый прилежный хулиган. Приблизившись к скамейке, Филипп разглядел название книжки, «Над пропастью во ржи», и вместо приветствия кивнул на нее, усмехнувшись: ­— Так и думал. — А?.. — Василь вскинул голову, напряженно порыскал взглядом по сторонам и, наконец сфокусировавшись на Филиппе, успокоился. — Почему? Голос у него оставался надсаженным, но уже не пугал металлическим лязгом, скрипучестью и скрежетанием. — Не догадываешься? — лукаво подмигнул Филипп. — Ты же вылитый Холден Колфилд. — Неправда, — Василя так возмутило это сравнение, что он мгновенно захлопнул книжку, сунул в рюкзак и вскочил со скамейки. — Ничего общего. И он мне не нравится. — Ага, ну да, — хмыкнул Филипп. — Я для галочки читаю, потому что в школе не прочел, — забурлил Василь, взъерошивая волосы на макушке. — С книжкой в клуб пойдешь? — поддел его Филипп. — А можно у тебя оставить? — простодушно попросил Василь. — Мы же сначала на Гривцова, да? Филипп демонстративно встряхнул спортивной сумкой, куда свалил после репетиции все свое балетное барахло, и добавил дразня: — Мне надо переодеться, чтобы тебе соответствовать. — Да ну тебя… — Василь нахмурился, как туча перед июльским дождем, и еще активней взлохматил волосы. — Это мой самый гейский вид, если что. Сойдет? — Я бы тебя прямо тут завалил, но придется ждать до дома, — дал экспертную оценку Филипп. Василь закатил глаза. — Еще скажи, что недоволен, — Филипп потянулся к нему, но в этот момент дверь служебного входа скрипнула, выплевывая потенциального гомофоба, поэтому пришлось отпрянуть и вместо поцелуя обменяться сверкнувшими взглядами. Черт возьми, какой же он соблазнительный в этой майке. И какие охуенные у него татухи. И какой он весь… Они уже подъезжали на каршеринге к дому, когда Филипп вдруг выкрутил руль, сворачивая под очередную арку: — Приторможу тут на минутку. — Зачем? — удивился сидевший рядом Василь. — Очень срочно надо тебе отсосать. — Чего?! В смысле?! — Василь подскочил на месте. — Так, Филипп, подожди, тут же парадная и... люди ходят… наверное… стой… я не… ладно… хорошо… только… а вдруг… Филипп… — Заткнись и не мешай мне. — Все, заткнулся… — Василь сполз по сиденью, прикрывая глаза. В чек-листе того, что нужно обязательно сделать в отношениях, совместный поход в гей-клуб стоял у Филиппа чуть ли не на первом месте. Как же давно он мечтал прийти в «Центральную станцию» с любимым человеком вместо того, чтобы уйти оттуда с первым встречным. Ему всегда нравилось наблюдать за парочками в клубе. Пока он отрабатывал смену, извиваясь по сцене в юбке ультра-мини и стрипах, или отбивался от сорокалетних ловеласов, у которых пузо так и норовило вылупиться из рубашки, влюбленные пары существовали в своей, куда более благополучной реальности. Для Филиппа они были спасительным маяком посреди грязного океана. В начале вечера Филипп выбирал «любимчиков» и следил за ними исподтишка. Обычно это были безмятежные, воркующие и явно моногамные пары — настоящая экзотика для Филиппа. Ему было стыдно признаваться в открытую, но он хотел так же. Хотел, чтобы его так же нежно держали за руку у всех на виду, чтобы обнимали за талию у барной стойки, крепко, по-хозяйски, всем давая понять «Он мой», чтобы с такой же заботой поправляли перекрутившуюся металлическую цепь у него шее, чтобы взгляды были в самую душу, а каждый поцелуй шептал о чувствах. Чтобы остаться среди этой толпы вдвоем, чтобы все видели, как они счастливы, и захлебнулись в желчи. Влюбленные пары в «Центральной станции» помогали надежде Филиппа не гаснуть: однажды и у него так будет, он не останется навечно одинок, он достоин того, чтобы любить и быть любимым. И он всем это докажет. Особенно себе, тому, который сидит в шпагате под софитом, подмигивая парням у сцены, и у которого сердце кукожится от тоски. Если бы только Василь знал об истинном значении того дурацкого спора про гей-клуб… Но он не знал, а Филипп, конечно, не мог и заикнуться, поэтому реальность внесла в сбывшуюся мечту свои коррективы: их идеальное свидание началось с того, что Василь впал в ступор сразу после входной двери. Хотя Василь знал такую специфическую символику, как кольцо на безымянном пальце, гей-клуб да и вообще гей-тусовка были для него чужой, непонятной, а потому враждебной территорией. Оказавшись в «Центральной станции», он ощетинился в мгновение ока, спрятался в латунную броню и занялся тем, чем всегда занимался в инородной среде: анализом. Лицо у него закаменело от напряжения и сосредоточенности, и лишь глаза вспыхнули в мигающем свете прожекторов. Будто разведчик на задании, он настороженно осматривался, прислушивался, оценивал обстановку, подмечал детали, иногда задерживаясь на целующихся парах, квирах в сетчатых колготках или восторженных девушках, пришедших сюда на экскурсию, и пытался выстроить линию поведения, чтобы сойти за своего. — Эй… — Филипп тронул его за руку. Василь вздрогнул и отдернулся. — Все нормально, здесь можно. Василь сощурился с подозрением и еще раз исследовал взглядом заряженный танцпол и расслабленные диваны, не веря царящей в клубе атмосфере легкости и небрежного равнодушия, но после нешуточной внутренней борьбы все-таки отважился вложить свою ладонь в ладонь Филиппа. Вот откуда пришлось начинать путь до конечной цели: самозабвенных поцелуев у всех на виду. И это Филипп еще подгадал, чтобы прийти на спокойную, стандартную, чуть ли не семейную вечеринку. Шок-шоу Васе точно пока рановато. В общем и целом, его устраивал и такой сценарий развития событий. Круто, конечно, ворваться на танцпол, стащить с Василя майку, оставить у него на шее засос и так же внезапно умчаться вдвоем в закат, чтобы всякие местные Валеры-Виолетты обалдели и выпали из платьев, но и в постепенном привыкании Волчонка к зоопарку была своя прелесть. Филипп испытывал в стенах «Центральной станции» неожиданно диссонансные клубу чувства: трепетные и очень личные. Ему нравилось, что Вася такой недотрога, что он нарочно напускает на себя суровость, что нужно взять его под крыло и оберегать от всяких. Волчонок ничего не знал о ночной жизни одиноких геев, и его растерянность была так невинна и прекрасна, что у Филиппа от любви все внутри ходило ходуном. В первые двадцать минут, что они осваивались на местности и пробирались через толпу до барной стойки, Василь обронил только: — Очень плохая музыка. Но Филипп знал, что в голове у него крутится тысяча мыслей. За стойкой сегодня был Лева, с которым Филипп целовался взасос, когда отжигал тут на последней смене весной. Или тогда был не Лева?.. А кто был? Костя? Эдик? Нет, с Эдиком он бы и на смертном одре не стал сосаться. Ладно, пофиг. Филипп поздоровался с Левой сухим кивком, после чего Лева тоже кому-то кивнул, и за стойкой мгновенно освободились два стула. — Ого, — оценил Василь. Еще он явно оценил, что на Леве был только фартук на голое тело, и всякий раз, когда бармен отворачивался, гости видели его сочные загорелые ягодицы. Филипп сам заставил его в прошлом году начать занятия в качалке и даже потратил пару вечеров, сочиняя программу упражнений. Вот что значит забота о гостях. — Левушка, это Василь. Василь, это Лев Николаевич, — с усмешкой представил их Филипп. — Польщен, — Лева облокотился о стойку, расплывшись в приторной улыбке. Василь как-то безнадежно вздохнул. — Так, слюни подобрал, — Филипп отпихнул голый Левин локоть подальше от Василя. Бармен подмигнул: — Понял. — Плесни мне что-нибудь. Валера тут? — Филипп на минуту отвернулся от стойки и пробежался взглядом по головам. — Не знаю никаких Валер, — хмыкнул Лева, налету смешав «Апероль Шприц». Филипп саркастично покривлялся: «Ха-ха» и выдернул коктейль у него из-под руки: — А Виолетта? — Виола в гримерку вроде пошла, — как ни в чем не бывало отозвался бармен. Филипп залпом выпил коктейль и, сунув пустой бокал обратно Леве, наклонился к Василю: — Побудешь здесь минут десять? Мне нужно поздороваться с администратором. — Ты всех тут знаешь, да? — прохрипел в ответ Василь. Перекрикивать музыку он не мог, но на ухо Филипп его ревнивые интонации уловил более чем отчетливо. Юлить Филипп не собирался. Он хотел, чтобы Василь знал о настоящей причине их вечера в ЦС и поддержал идею растоптать всех здешних с их вечным скепсисом, издевками и пафосом, вот только объяснить свои желания Волчонку напрямик у Филиппа бы точно не получилось. Было наивно полагать, что Василь разгадает мотивы по намекам, выразительным взглядам и обрывкам фактов, но за неимением лучшего Филипп все равно попытался: — Я знаю тех, кто здесь работает, потому что сам работал. — Кем? — бросил Василь, неумело изобразив наплевательство. Вместо ответа Филипп кивнул на сцену, где четверо мускулистых парней танцевали гоу-гоу в форме моряков. — Ясно, — Василь отвернулся к Леве. — Можно мне виски с колой? Двойной. — Конечно, милый, — оживился бармен. — Я скоро вернусь, не теряй, — задетый и пристыженный реакцией Василя, Филипп оставил беглый поцелуй у него за ухом. Василь еще не был готов к столь публичному проявлению чувств, а потому недовольно отмахнулся порычав. На стойке перед ним возник стакан, и Лева плутовато дернул плечиком. — Еще раз увижу, что ты флиртуешь с моим парнем, в жопу бутылку засуну, понял?! — уже отступая в толпу, пригрозил Филипп. Лева продемонстрировал средний палец, а потом похабно его облизнул. С Левой у них всегда были отличные отношения. Ну а что касается Валеры, то этого говнюка Филипп бы сегодня из-под земли достал. Валера уж точно должен был увидеть их с Василем вместе. Валера никогда не верил, что Филипп построит здоровые отношения. Он считал эту идею утопией, сказкой для маленьких девочек, и, не воспринимая ее всерьез, гоготал, надрывая глотку, едва Филипп заикался, что не вечно будет цирковым пуделем в ЦС. Валера был убежден, что у Филиппа отсутствует понимание привязанности, верности и ответственности, что моногамия ему наскучит и что на самом-то деле ему нравится раздвигать ноги на сцене гей-клуба под свист разгоряченных парней. Вот только раздвигать ноги не очень прилично, а прилично мечтать о большой светлой любви. Валера подкладывал Филиппа под одного из гостей, а когда сделка сорвалась, орал на всю гримерку: «Ты все равно шлюха, так хоть заработай на этом!» В общем, хотелось поздороваться с Валерой. Отыскался он быстро. Роскошные белокурые, как у Рапунцель, локоны, алое бельевое платье в пол и неизменная рация в кроваво-красных когтях — Виолетту было заметно издалека. Филипп застал его за сценой врасплох. После того случая с гостем Филипп зарекся появляться в ЦС и сделал исключение лишь раз после Валериных уговоров, так что ни сама Виолетта, ни ее танцовщицы не ожидали такого спонтанного возвращения. Филипп притворился, что очень рад встрече. Валера, скользкий уж, тоже разулыбался от уха до уха. Они даже обнялись, как лучшие подружки, и Валера мазнул его красной помадой по скуле. Потом пощебетали о ерунде, о танцах, о клубе, о мальчиках в гримерке, ни один из которых и в подметки Филиппу не годится, о богемном Валерином колье с «Алика» и о планах Филиппа оставить балетную карьеру ради стрип-пластики и джаз-фанка. — Ого, ничего себе! Так давай обратно к нам! — воодушевился Валера. — Для тебя место всегда свободно. — Спасибо, Ви, но, боюсь, теперь я связан по рукам и ногам целомудрием, — с театральным придыханием прошелестел Филипп. — В смысле? — Валера сдвинул к переносице тяжелые ламинированные брови. — Я познакомился с одним человеком, влюбился, мы в отношениях и очень счастливы, — словно по секрету единственному в целом мире Валере, доверительно поведал Филипп. — Не хочу все испортить танцами в ЦС. Это больше не для меня. Снаряд угодил в цель: Валера остолбенел. — Ты с кем-то встречаешься? — спустя минуту паралича переспросил он. — С кем? Давно? — Несколько месяцев, — с прежним простодушием отозвался Филипп. — Месяцев?! — Ну ладно, не буду тебя отвлекать. Если что, мы на баре. — Вы здесь вдвоем?! — вторично ахнул Валера. — Он кто? Откуда? А как вы… — Ну все, рад был повидаться, красотка, — Филипп послал ему воздушный поцелуй и шмыгнул обратно из-за сцены в зал. Ликованию его не было предела. Пока он не вернулся к барной стойке. За те десять минут, что он отсутствовал, к Василю уже подкатил какой-то парень. Филипп увидел незнакомца со спины. Тот нахально восседал на его освободившемся стуле, то и дело притрагиваясь к пидорскому коктейлю розового цвета. Перед Василем он разливался, точно заклинатель змей, который выманивает под свою дудку кобру из тюрбана. У кобры, к счастью, были другие планы. Под вспышками прожектора Филипп отчетливо видел выражение лица Василя: оно было яснее некуда. Василь не планировал знакомиться и уж точно не хотел, чтобы с ним заигрывали. Но парень проявлял настойчивость, а послать его, видимо, не позволяло воспитание петербуржца в пятом поколении, поэтому Василь ушел в ждущий режим. Пока незнакомец петушился, он сканировал его своими черными лазерами и на все подкаты реагировал или кивками, или сдержанными, вернее даже сдерживающими, улыбками. Порой он мог обронить пару фраз, но скорее затем, чтобы направить парня в интересующую сторону и проверить еще какой-нибудь пункт на его счет по чек-листу. Удивительно, но подозрительность и немногословность Василя ничуть не смущали незнакомца. Филипп просто диву давался, какой же этот пикап-мастер самоуверенный. Ну или тупой. И вроде незачем было переживать на его счет, но вот незадача: у парня оказалась точно такая же копна блондинистых волос, как у сладкого купидона из телефона Василя. На миг Филипп, грешным делом, подумал, что это он и есть. Бывший или кем он там ему приходится. Правда, тот пятилетней давности весь струился фигурными линиями, а этого нового начертили по линейке. Да и Вася с бывшим вел бы себя иначе. Но взгляд его все равно нет-нет да и проваливался в ворох соломы, путался в нем и зачарованно прыгал по колоскам. Василь не умел притворяться. Когда он отключался от разговора, залюбовавшись буйными светлыми кудрями, даже Лева за барной стойкой это сразу замечал. Так вот почему эта сука не уходит. Чувствует, что Василю интересно. Интересно ему, блять. Сейчас вам всем будет интересно. Подлетев к барной стойке, Филипп с размаху крутанул Василя к себе за плечо и набросился с поцелуем, обняв за шею, чтобы не вывернулся. От шока Василь забыл, как целоваться. Филипп словно в каменной башне будил Спящую красавицу. В голову тут же полезли поганые мысли. Что если Василь не хочет целоваться? Что если этот парень оживил воспоминания, в которых Филиппу не место? Что если Василь уже там, в своем прошлом? Что если… Василь бережно положил ладони Филиппу на поясницу и поддернул к себе, углубляя поцелуй. А, нет, все хорошо. — Полегче, — с нотками зависти засмеялся бармен Лева. Отстранившись, Филипп задержался взглядом на искрящихся Васиных глазах, на его разомлевшей улыбке и ничего не смог с собой поделать: ткнулся кончиком носа в его нос, как делал это после укромных поцелуев в ночной тиши комнаты. Василь усмехнулся и зажмурился на секунду, а Филипп пригладил встопорщенные волосы у него на макушке. Вася смущался, но не от публичности — под его абажуром сейчас был только Филипп — а от внезапной нежности своей Музы и очень мило беспокоился, не холоден ли в ответ. Пошла ты нахуй, ревность. Все еще обнимая сидящего Василя, Филипп повернулся к белокурому парню и невинно захлопал ресницами: — Ой, прости, совсем тебя не заметил. Привет. — Привет, — куда с меньшей, чем прежде, уверенностью, отозвался тот. — Вижу, ты познакомился с моим бойфрендом. — Ну так, немного, — передернул плечами выскочка. — А вы пара, да? — Ага. — Ну... — пара в стратегию соблазнения явно не вписывалась. Купидончик, которому с лица оказалось не меньше тридцатника, пораскинул мозгами и, видимо решив идти ва-банк, сально ухмыльнулся. — Можем замутить что-нибудь втроем... Василь заиндевел у Филиппа под рукой. Для него это все было в новинку, а потому гротескно. Филипп же, тертый калач, даже разочаровался от столь неизящной прямолинейности и, потеряв к оппоненту интерес, утомленно вздохнул: — Вали отсюда. — Но… — Шагай. — Ну ок, — до глубины души оскорбился парень, спрыгивая со стула. — Как хотите. — Хорошего вечера! — отправил вдогонку петербуржец Василь. Филипп тут же занял нагретое место и потребовал у Левы его фирменную мешанину. — Пока ты будешь звать мой коктейль мешаниной, я не буду тебе его готовить, — Лева плеснул в бокал мартини и подтолкнул к Филиппу. — А как твоя мешанина называется? — с улыбкой отпил мартини Филипп. — Отсоси. — Это предложение, название или ты меня послал? — Филипп ехидно подмигнул бармену и, закончив на этом обмен колкостями, повернулся к Василю. — Ну ты как? Напугал тебя этот кудрявый? Ну все-все, мама тут, — он шутливо потрепал его по колену. Василь юмора не оценил: брыкнулся, стряхнул руку Филиппа, глотнул виски и зловеще нахмурился. — Ты какой-то напряженный, Вася, — Лева затряс возле Василя шейкером. — Надо бы тебя расслабить. — Так, не вклинивайся в мой диалог, хорошо? — отодвинул его Филипп. — У человека акклиматизация. Он первый раз в гей-клубе. И тут Василь буркнул: — Не первый. А пока Филипп подбирал отвалившуюся челюсть, уточнил: — В этом клубе первый. Но еще я был в «Малевиче». — Нифига! — присвистнул Лева. — Волчок-то у тебя шарит. — Все, свалил очень быстро, — Филипп прибег к крайним мерам: перегнулся через стойку и звонко шлепнул Леву по голым ягодицам. Взвизгнув, Лева зайцем скакнул на другой ее край под хохот обосновавшейся там троицы гостей. — И это у вас типа нормально? — проворчал Василь, мазнув взглядом по красному следу на Левиной заднице. — Мне не надо беспокоиться, орать на тебя, бить ему ебальник, нет? — Ну Вась… — Филипп подался вперед и примирительно чмокнул его в губы. — Не принимай так близко к сердцу. И это я вообще-то должен беспокоиться. — Разве? — забыв про обиду, удивился Василь. — Почему ты не отшил того парня? — Да он подсел за минуту до тебя! — Василь пораженно всплеснул руками. — Я даже не понял, поставлен ли у него голос. Ты что, ревнуешь? Думаешь, мне есть до них дело? Да нахера они мне сдались? Они же как пластиковые бусы из бижутерии. Гремят пустотой, — Василь перевел дыхание и откашлялся. — Мне даже обидно, что ты считаешь, будто мне интересен ширпотреб. И обидно, что ты себя с ними сравниваешь, когда очевидно, что ты горный хрусталь. — Это все? — с теплой усмешкой спросил Филипп. Васина манера делать комплименты не переставала умилять. — Все. — Спасибо, — Филипп шаловливо поиграл голосом, поднося бокал с мартини к губам. Василь кокетства не заметил и зафырчал: — В смысле спасибо? Это же очевидные факты. Они лежат на поверхности. — Разумеется, — увесисто поддержал Филипп. — Правда, немного смутило, что тот парень похож на твоего бывшего. — А?! ­— Василя как током дернуло, и он в секунду растерял весь свой апломб. — В смы… отку… — Ты глаз не мог отвести от его волос, — продолжая притворяться безмятежным, Филипп поставил бокал обратно на стойку. — Было бы неплохо узнать о твоих бывших. Я-то тебе все рассказал. Да у меня и рассказывать нечего, я до тебя ни с кем не встречался. — Откуда ты знаешь про Якуба? — наконец совладал с русским языком Василь. — Якуб? Необычное имя, — как бы между делом подметил Филипп, а у самого шило легкое пропороло. — Он чех, и там это обычное имя, — обрубил Василь. — Я о нем никому не рассказывал. Как ты узнал? — Да боже мой! — не выдержал Филипп. — Фотку нашел у тебя в телефоне. Василь так и на стуле подлетел: — Ты лазил в моем телефоне?! — Только в галерее, — потушил возгорание Филипп. Лева уже начал коситься в их сторону и мог, чего доброго, вернуться. — Ты меня постоянно фоткаешь, вот я и решил полистать снимки. За кого ты меня принимаешь вообще? Очень мне нужны твои переписки с панками. — Филипп… — Василь повесил голову. — Зачем ты... Не надо было. Но Филипп не отставал: — Это же в прошлом. Это было пять лет назад. Ты что, все еще любишь его? — Нет. Сказал резко, как вывих вправил. Полегчало мгновенно. — Вась, — Филипп накрыл своей его ладонь, лежавшую на барной стойке. — Расскажи мне. Я места себе не нахожу с тех пор. У тебя были к нему чувства? Вы правда встречались? — Не думаю, что это хорошая идея, — Василь аккуратно освободился из капкана Филиппа. — Я больше ничего к нему не чувствую. Иногда чувствую злость. Мне неприятно вспоминать тот период. Он был, — Василь помедлил, подбирая слово, — мрачным. Подавшись навстречу, Филипп снова сжал ладонь Василя в своих и произнес вкрадчиво, но решительно: — Я вижу, что тебе хреново. Ты это не отпустил. Василь не отстранялся, рука его, пусть и ледяная, лежала спокойно. Это придавало Филиппу уверенности: — Может, если рассказать хоть одному человеку, станет полегче? — Тебе не будет больно узнать о Якубе? — Василь ухватился за последнюю соломинку. — Будет, — кивнул Филипп. — Но если не узнаю, будет вообще пиздец. В этом он не сомневался. Василь молчал, а потому Филипп попробовал его подбодрить: — Хочешь, уйдем из клуба? Найдем место потише. Тебе нельзя громко разговаривать. Выбор между злорадством над Валерой и откровениями Василя был очевидным. Жалко, конечно, что план покрасоваться в ЦС с парнем сорвался, но это ничего не значило на фоне того, с каким доверием Волчонок сейчас держал его за руку. — Я не хочу уходить, — неожиданно отказался Василь. — Здесь много фоновых помех. Особенно омерзительная музыка. В ней все растворяется, как в кислоте. — Хорошо, — Васин музыкальный снобизм, конечно, и глухого бы выбесил, но спорить на эту тему прямо сейчас Филиппу было незачем. — Я могу провести тебя за сцену. Музыку везде слышно, но народу там все-таки меньше. — Не хочу я за сцену, там все трахаются, — Василь состроил до того брезгливую мину, что Филипп на секунду отвлекся от важности их беседы и рассмеялся: — Окей, мистер стереотип, я вас понял. — А можно мне… — Василь кивнул на пустой стакан. Филипп помаячил Леве: «Гарсон!», и, когда тот обновил виски, отослал его обратно. В следующие двадцать минут Филипп слушал сбивчивую душераздирающую историю о разбитом сердце семнадцатилетнего мальчишки, который влюбился в одноклассника по обмену, о нескольких месяцах их тайного счастья, о надежде рвануть вместе в Чехию, о гибели этой надежды на экзамене по чешскому и о дальнейшем крахе всех планов на жизнь. — Его взаимность оказалась фигурой из песка. С виду стоит крепко, но подул ветер, и замок развалился, — подвел грустный итог Василь. — Я узнал из Инстаграма, что в Чехии у него есть парень, что у них свободные отношения, а я был лишь развлечением, пока Якуб в России. — Жесть, — вырвалось у Филиппа. — А если бы ты поступил в универ и уехал? — Не знаю, — пожал плечами Василь. — Наверное, он бы бросил меня. — Не, скорей всего, он бы предложил тебе вступить в их свободные отношения, — Филипп таких Якубов знал не понаслышке. — Убеждал бы тебя, что по-прежнему любит, а по факту вы бы встречались пару раз в месяц, чтобы перепихнуться, когда ему станет скучно. И ты бросил бы его первым, а он бы еще развел драму, какой ты урод. Василя эта перспектива не то чтобы утешила. — Прости, — поняв, что увлекся, Филипп ласково погладил его по щеке. — Выходит, такой была твоя первая любовь? — Такой, — уныло подтвердил Василь. — Не очень романтично, да? — А после него ты встречался с кем-нибудь, кто… — Филипп не знал, как помягче сформулировать, — кто бы относился к тебе лучше? — С тобой, — простодушно улыбнулся Василь. У Филиппа сердце по частям перевернулось. — Когда я узнал, что Якуб не воспринимал меня всерьез, мне было паршиво, — продолжил рассказ Василь. — Ну еще бы, — выплюнул Филипп. — И я из-за этого пошел в «Малевич», познакомился с каким-то парнем, уехал к нему на Петроградку ну и... У Филиппа челюсть рухнула: — Чего?! — Это было один раз, — Василь пристыженно взъерошил волосы свободной левой рукой. — Я тогда решил, что не смогу так, что гей-сообщество не для меня, что я вообще к вам не вписываюсь… — К нам, — машинально поправил Филипп. — Ты и есть гей-сообщество, Вася. И ты, и я, и мои друзья с балета, и даже, прости господи, Максим. — Может, однажды я начну думать так же, — без особой надежды вздохнул Василь. — В общем, я разозлился и решил встречаться с девушками. — Ого, радикально! — удивился Филипп. ­— Ну и как? — Четыре года встречался с одноклассницей из музыкалки. — Сколько?! — Филипп оторопел. Да какого хрена Василь обо всем этом молчал?! — Четыре года?! Ты нормальный?! Ты как вообще... как ты… ты как продержался столько времени?! Василь на это только пожал плечами и вдруг спросил: — У тебя был опыт с девушками? — Пару раз. — Только не говори, что с Ксюшей. — Фу, нет, — скривился Филипп. — Но это была одна из моих партнерш по кордебалету. Мы сразу обговорили, что это эксперимент, и не ебали друг другу мозги. Тем более четыре года. — Я как-то… — Василь повременил, собираясь с мыслями. — Мне было все равно. Я просто плыл по течению. Делал то, что все делают. Я ничего не чувствовал. Вообще. Ступор. Ни хорошо, ни плохо. Никак. — Вась… — Филипп стиснул его руку, одновременно с нежностью поглаживая подушечкой большого пальца. — Я просто не знал, что делать, — объяснял Василь. — Я не мог встречаться с парнями, даже соваться туда не хотел. Не верил, что там бывают нормальные отношения. А полюбить Катю у меня не получилось, и я понимал, что другая девушка мне тоже не понравится. Даже в качестве эксперимента. А Катя хотя бы была моим другом. Так что я пустил все на самотек. — Но вы же потом расстались. Василь кивнул: — Она ушла к другому. Сказала, что мне интересна только гитара. Ну, в общем-то, она была права, — он выждал небольшую паузу. — Я должен извиниться перед ней. Мне очень стыдно, что я был таким ссыклом и тратил ее время. Но я не знаю, как с ней говорить, не называя реальных причин. Если я сознаюсь ей, она сразу скажет бабушке. А это, — Василь задохнулся от эмоций, — это нельзя. — Иди сюда, — Филипп соскользнул с барного стула и обнял своего Волчонка так крепко, как только смог. Вдруг захотелось, чтобы вся его грусть сплющилась от этого объятия, раскрошилась в пыль и больше не возвращалась. В глубине души Филипп частенько считал себя одиноким: несмотря на Артема, Театр, клубную тусовку и студию танцев. Но сейчас его будто вытолкнуло к новым вершинам. Нет, наоборот, потащило глубже ко дну. Оказывается, он даже не подозревал, что такое одиночество. Как бы он жил, если бы прятался от всего мира? Если бы не было Артема и их подросткового каминг-аута в Заячьей роще? Если бы он не признался родителям на Новый год, а заставлял себя встречаться с девушками? Если бы его тусовкой была не «Центральная станция», а брутальный андеграунд? Если бы он остался с собой один на один? Скрывать чувства Василю было сложно: вцепившись пальцами в края стула, он, будто в спазме, ткнулся лбом Филиппу в плечо, измученно и беззащитно, и посидел так, чтобы совладать с накатившей тоской. Боже, как хотелось признаться ему в любви. — Вась… — Филипп коснулся губами его волос. Знакомый легкий запах мяты. Волосы у Василя не успели высохнуть после душа на Гривцова. — Прости, что отказал тебе тогда. Я по-еблански поступил. Я даже не понимал до сих пор насколько. — Перестань, — Васино дыхание обожгло кожу. — Я будто на жалость давлю, а это не так. — Я знаю, просто… кретин я, в общем. — Ну вот, это весь мой опыт, — подытожил Василь. — Чех, которому было плевать, какой-то первый встречный, подруга детства и ты-кретин, — он чуть отстранился, и Филипп увидел, что он улыбается. — Ну я вроде как получше остальных, — подмигнул Филипп. — Это да, — авторитетно подтвердил Василь. — Ты моя лучшая попытка. Пока что. — Пошел ты, — Филипп чмокнул его в губы, слегка прикусив за нижнюю. — Ты привел меня сюда из-за прошлых связей? — вдруг пальнул в цель Василь. — Хочешь доказать, что достоин большего, чем случайные знакомства и друзья с привилегиями? Филипп в осадок выпал. То есть у него получилось донести до Василя свою мысль намеками и обрывками фактов?! То есть Василь замечает, воспринимает и осмысляет не только то, во что влепляется лбом?.. — Кажется, ты подцепил проницательность, — как и всегда при растерянности, отшутился Филипп. — Ты хочешь доказать это себе или другим? — проигнорировал Василь. Он залез прямо в душу, рыскал там с фонарем, и лучше было сразу выложить правду, чем ждать, пока он доберется до нее своими потрошащими вопросами. — Здесь есть люди, которые смеялись над тем, что я хочу нормальных отношений, — без обиняков сознался Филипп. — Из-за них я и сам начал верить, что достоин лишь грязи. — Хочешь, чтобы они больше не смеялись? Филипп прыснул: — Звучит угрожающе. — Да нет, я… — Василь осекся смутившись. — Я не имел в виду ничего такого. Просто появилась одна идея. — Какая? — заинтригованно поднял бровь Филипп. Василь залпом допил виски, закашлялся, не рассчитав силы, и соскочил со стула: — Пойдем танцевать. И они танцевали. В самом сердце толпы, как пульс по артериям, пьяные, бились музыке в такт. Софиты осыпались на лицо Василя всеми цветами радуги, и он наконец-то не смахивал их, а пробовал подружиться. Филипп знал, что он умеет танцевать, по крайней мере, извиваться по столу с микрофоном в руках, но в «Центральной станции», в отличие от караоке, Василь не дошел до нужного состояния. Филипп не то чтобы расстроился. Он помнил, чем его состояние закончилось в прошлый раз. Зато Василь мило и неуклюже копировал движения Филиппа, а еще галантно прокручивал его под рукой. И то и дело притягивал к себе за талию и целовал. Целовал с нежностью, удовольствием, вдохновением, восторгом. «Не отлынивай», — ерничал Филипп, а сам тянул его ближе и прогибался в пояснице, чтобы все обернулись на них, застывших в позе «Поцелуя на Таймс-сквер». И ведь оборачивались, присвистывали с завистью. Филипп улыбался сквозь поцелуи, а Василь в ответ забирался рукой под его рубашку. Давай устроим шоу, если ты хочешь. У края сцены колыхался отблеск красного бельевого платья. Как тебе такое, Виолетта? А такое? Все еще не веришь, что я могу быть счастливым? Их сдавливали со всех сторон, толкались с ними рядом, но они были наедине. Василь накрыл их прозрачным куполом, вне которого все размывалось, и Филипп под кайфом от его гипнотических глаз представлял, что они Мия и Себастьян, танцуют на Малхолланд Драйв, перед ними вид на Лос-Анджелес, и вместо техно звучит томный джаз. Они выбежали из клуба в теплейшую ночь, решили убраться подальше от центра, каким-то чудом успели на Сенной площади в метро за считанные минуты до его закрытия, залетели в вагон, поехали, но не придумали куда, а потому бесцельно катались и прыгали с ветки на ветку, пока не вернулись на «Сенную». На станции никого уже не было, кроме работников, которые провожали двух хохочущих остолопов утомленными хмурыми взглядами. Филипп и Василь были последними пассажирами. После них вход на эскалатор перекрыл шлагбаум. Василь стоял на ступеньку выше и ехал спиной вперед. Он тараторил без умолку, будто тысячу лет молчал, захлебывался словами, сбивался с голоса, кашлял, бросал упущенную мысль и кидался к новой. Филипп не успевал вслушиваться. Там было что-то про группу, про концерты, Василь на ходу рифмовал четверостишья и обещал, что не забудет их до утра. А Филиппу просто хотелось взять его за руку. И он взял. — Ты чего?! — перепугался Василь. ­­— Да тут же нет никого, — Филипп вновь коснулся его ладони. Василь оглянулся на редких пассажиров выше себя. — Они нас не видят, — успокоил его Филипп. — И вниз уже никто не едет. — А работники? — А что они нам сделают? Из метро выгонят? Василь нервно усмехнулся. — Все в порядке, — Филипп переплел их пальцы, чувствуя, как Василь откликается на его пожатие в диапазоне между отчаянием и надеждой. — Я всегда хотел это сделать. — И я, — эхом отозвался Василь. — Но это не все мои желания, — придерживаясь за ползущий липкий поручень, Филипп потянулся вверх и замер возле губ Василя. — Думаешь, работникам метро понравится? Василь не дышал — дрожал вдохами и, если бы не приходилось двигать руку по поручню, продавил бы его насквозь. — Ты такой, какой есть, — шепнул Филипп. — Хватит себя стыдиться. И уже целуя его, Филипп услышал сдавленное: «Ты ебанутый». Лучший комплимент. Они целовались на эскалаторе, и Васины ладони блуждали по его плечам, и никакого мира больше не осталось, да и кому он нужен был, этот прогоркший, грязный, свистящий ветром мир? — Вась… — Филипп мягко разомкнул поцелуй. Какой же он все-таки трогательный волчонок. Сколько он ширм нагородил, сколько колючей проволоки намотал, чтобы спрятаться. — Я тебя… осторожно! Мир ворвался беспощадно: эскалатор кончился, и Филипп едва успел подхватить Василя за локоть, чтобы они оба не рухнули к ногам красного от бешенства контроллера. Сука, ну как всегда. А после метро они брели по безлюдной Садовой улице, которая вместо тепла отдавала запах пыли и сигарет, и Василь, по-хулигански украв маленький цветок от обувного магазина, заложил его Филиппу за ухо, чтобы любоваться тем, как кончики каштановых волос поглаживают ярко-фиолетовые лепестки. — Тебе так идет этот цвет, — зачарованный своим открытием, Василь иногда замедлялся, и Филиппу приходилось аккуратно направлять его вперед по тротуару или обводить вокруг препятствий типа автобусной остановки. — Будто водяные лилии... Протягивая руку, Василь нежно притрагивался к цветку, приглаживал волосы у Филиппа на виске, повторял кончиками пальцев контур ушной раковины, и в эти мгновения Филипп решал, что будет ходить вот так с цветком до конца своих дней. — Ты Лель, — шепнул Василь под аркой дома на Гривцова. — Ты и есть любовь. Филипп чуть не споткнулся на ровном месте. Если завтра он не явится на репетицию, потому что у него сердце разорвалось от метафор, это Вася будет виноват. Встречала их, щурясь на свету, лохматая Ксюша в пижаме, и они танцевали через коридоры до комнаты Филиппа под ее заспанное ворчание: — Вы время вообще видели? Репетиции с восьми утра. Может, балет сначала поставим? Алло? Я с кем разговариваю? Да перестаньте сосаться в проходе, сколько можно! Комната, которая всегда казалась Филиппу его личной неприкаянной кельей, стала их с Василем убежищем. Как ни хотелось показать Волчонка всему миру, здесь, за наглухо закрытой дверью, было спокойней всего. — Оставь, — Василь придержал руку Филиппа, когда тот хотел убрать цветок на столик возле кровати. — Пожалуйста. — Ты такой милый, — улыбнулся Филипп, притягивая Василя ближе. Гладкий сатин простыни пошептал холодком по обнаженной спине, и Филипп с тихим вздохом прогнулся под лопатками, чувствуя, как Васины губы крошечными поцелуями очерчивают его ключицы. Филипп больше не боялся открыться. Не старался впечатлить. Ему было хорошо, и он хотел того же для Волчонка. Стянув с него майку, он целовал каждый участок его кожи, каждую царапинку, каждое перышко ворона, и ему не было страшно сделать что-то не так. Все так. Это же Вася. Его Волчонок. И то, как он часто-часто дышит от простых касаний внизу живота, ни с чем не сравнить. Все такой же недотрога, как и в самую первую ночь, он по-прежнему не умеет принимать ласки, смущается собственного удовольствия, как будто оно возникает против его воли, и старается быстрей перенять инициативу, чтобы спрятаться в заботе о партнере. Он бережный и внимательный, он всегда угадывает шестым чувством, чего хочет Филипп, и в отличие от всех, кто был до, действительно любит делать приятно. Но Филиппу было важно его раскрепостить, чтобы он наконец разрешил себе сексуальность и не стыдился ее. Поэтому он осторожно перевернулся и уложил Василя на кровать. — Все в порядке, — он успокаивая погладил его по волосам и с нежностью поцеловал в напряженные губы. И при этом всего лишь тронул по внутренней стороне бедра. Василь забастовал шепотом: — Я не уверен, что… — Тебе приятно? — перебил Филипп, поглаживая кончиками пальцев по мурашкам. Василь кивнул. — Больше я ничего не буду делать. Если не хочешь. — Мы с тобой это не обсуж… — Ты мне доверяешь? — Конечно. — Давай по-честному, — приглушенным, но твердым тоном попросил Филипп. — Я помню, что мы это не обсуждали. И знаю, что ты всегда был активом. — Как ты это понял?! — от души удивился Василь. — Я не давлю на тебя и ничего не требую, — Филипп посчитал вопрос риторическим. — Не хочешь значит не хочешь. — Я не говорил, что не хочу, я просто… Филипп приподнял брови. — … просто не сегодня, — залился краской Василь. — Окей, — склонившись ближе с полуулыбкой, Филипп принялся остужать разгоревшиеся щеки поцелуями. — Все нормально. — Мне нужно настроиться. — Само собой. — Я вообще не хотел, чтобы ты знал. — Почему? — не понял Филипп. Василь замялся с ответом: то ли от прямолинейности Филиппа, то ли от ласковых скольжений его ладони по своему бедру. — Вась? — Ты опытный… и уверенный… и опыта у тебя много, — Василь сдался и протяжно вздохнул. — У тебя, наверное, были классные любовники. — Были, — не стал спорить Филипп. — Ты самый классный. — Уж точно не девств… чего?! Филипп пожал плечами и, с трудом удерживаясь от смеха, заявил: — Меня до глубины души возмущает, что ты сравниваешь себя с бижутерией, когда ты сам как столовое серебро. Сперва Василь растерялся, потому что фраза прозвучала подозрительно знакомо, а потом насупился: — Что это вообще значит? Что за бессмыслица? Бижутерия и столовое серебро разные вещи. Можно сравнить серебро и нержавейку или бижутерию и серебряные украшения, но никак не… — Закрой глаза. — А? — переключился Василь. — Зачем? — Закрой и узнаешь, — хрипловато промурлыкал Филипп, вынимая из-за уха цветок. Когда Василь зажмурился изо всех сил, Филипп понял, что здесь потребуется подмога, и вытащил из ящика в прикроватном столике свою черную маску для сна. — Не открывай глаза, — шепотом велел он, надевая маску на Василя. Милый Волчонок, его вышибло из зоны комфорта, где он всегда был ведущим и знал каждый шаг наперед, и потому он так паниковал, что вздрагивал от любого прикосновения. Это, впрочем, не означало, что ему не нравится быть в центре внимания. Филипп прекрасно видел, насколько ему нравится. Просто страшно с непривычки. — Теперь попробуй расслабиться. Я не буду делать ничего такого, помнишь? — Мне просто лежать? — на всякий случай уточнил Василь. — Просто лежи, — с улыбкой подтвердил Филипп. — Прислушайся к своим ощущениям. — А стоп-слово у нас будет? — Так, хватит стебаться, я для кого тут стараюсь? — проворчал Филипп. И Василь, конечно, не был бы Василем, если бы не обронил растерянно: — Я и не стебался… Филиппу понадобилась еще минута для приготовлений: сдвинуть шторы, чтобы задержать рассвет, и резкими чирками зажигалки зажечь по всей комнате свечи с благовониями — а затем он присел возле оцепеневшего от движения матраса Василя и включил на айфоне плейлист для медитации. — Доверься ощущениям, — напомнил Филипп, неторопливо и ласково ведя подушечкой указательного пальца вниз по Васиной шее, от самого подбородка мимо лязгающих волчьих клыков до нежной ямочки между острых ключиц. — Все хорошо. Он и сам последовал своему совету. Точно художник-абстракционист, клал один за другим разноцветные мазки: легонько поглаживал кончиками пальцев, укалывал поцелуями, скользил по пергаментной коже мягкими цветочными лепестками. Василь поначалу ничего не понимал, вздрагивал, пытался предугадать, где дотронутся в следующий раз, и рефлекторно зажимался. Филипп не спешил, давал ему время привыкнуть. Да и не хотелось торопить события. Василь был его первым неискушенным в сексе партнером. Филипп настолько привык к самоуверенной наглости одноразовых парней, что до сих пор воспринимал Васину неопытность как восьмое чудо света. Обежав витиеватый рисунок плотно забитого рукава, Филипп подвел руку под опущенную на простыню ладонь Василя и осторожно потянул за собой вверх. Первым откликом было сопротивление. Василь с усилием прижал ладонь к матрасу и постарался лишний раз не шевелиться. Тогда Филипп решил поэкспериментировать: с воздушной ненавязчивостью обвел по кругу кисть, чуть сжал, дотронулся губами до костяшек и букв NADRYW, проскользнул кончиком носа по выступающим венам, помассировал грубые подушечки пальцев и вдруг заметил, что Васина рука как-то сама собой, будто в трансе, подается навстречу его движениям. Стараясь не спугнуть Волчонка, Филипп слегка отстранился и вновь положил свою ладонь под его. Василь больше не противился. Рука его покорно и расслабленно приподнялась над простыней, подлаживаясь под ритм Филиппа. Сам Василь при этом никак не изменился, лежал по-прежнему собранный, будто на экзамене, и только линия губ смягчилась, когда Филипп увлек его в плавный танец. Ладони обласкивали одна другую, и пальцы, переплетаясь на мгновение, осторожно размыкались, чтобы вновь изучать друг друга касаниями. Филипп прикрыл глаза, растворяясь в этом блаженном гармоничном ощущении. На энергии, что текла сейчас между их ладонями, могла бы работать электростанция. — Тебе нравится? — проверил связь с землей Филипп. Василь так активно закивал, что пришлось поправить съехавшую маску для сна. Он и правда начал получать удовольствие. Филипп заметил это, скользя по его телу все теми же безобидными прикосновениями, цветочными поцелуями, согревающим дыханием и мягкостью губ. Если сначала Василь боялся шелохнуться и напряженно ждал атаки, то сейчас оттаивал, отзывался изгибами, непроизвольными и оттого восхитительно плавными для его, казалось бы, угловатого тела, покрывался мурашками, ерзал по простыни и даже постанывал. Филипп бы мог без лишнего труда облегчить его муки, но не хотел заканчивать банальностью, поэтому не стал задерживаться возле паха, а спустился чуть ниже. Откат не заставил себя ждать. Несмотря на все заверения Филиппа держать себя в руках и честное пионерское Васино «верю», он переполошился и тут же дрыгнулся отползти, спрятаться, сгруппироваться или, может, вообще сигануть через окно от греха подальше. Ладно, будет чуть сложнее, чем планировалось. Филипп оставил опасную зону и принялся нежно целовать Василя по внутренней стороне бедра: все, прости, больше не буду. Ему еще не доводилось так терпеливо обхаживать любовников, и он не переставал удивляться, что, оказывается, умеет быть деликатным. Сам Василь никогда не скупился с Филиппом на предварительные ласки. Ему нравилось его дразнить и, любуясь его распростертым телом, подогревать возбуждение. Благодаря Василю Филипп узнал много нового, например, что колени тоже могут быть эрогенной зоной, а долгий горячий выдох в затылок работает эффективней, чем стимуляция рукой. Чуткость в постели была для него в новинку, и поначалу он больше сосредотачивался на себе, чем на Василе. Но теперь хотелось отдавать. Хотелось так же, как делает это он, водить рукой по его бедру, поглаживать, защищая своей ладонью, уязвимо торчащую коленную чашечку и расслаблять твердую от пробежек голень. Филипп все делал через паузы, чтобы первый Васин шок сменялся приятными ощущениями, и в перерывах рисовал по его телу фиолетовыми лепестками. Застенчивость наконец-то сдавала позиции: от манипуляций Филиппа Василь разгорячился, то и дело срывался с дыхания, комкал простынь в руке, все ярче выгибался, кусал нижнюю губу и не сдерживался при стонах. Так вот каким он умеет быть. Роскошным в своей откровенности. В какой-то момент Василь до того забылся, что решил довести себя до разрядки сам. И Филипп, в общем-то, был согласен понаблюдать, если бы не хотел сейчас распробовать такого Васю. — Не-а, руки прочь, — он отвел его ладонь, а дальше все произошло так стремительно, что он и моргнуть не успел. Василь сорвал маску для глаз, швырнул ее в сторону и с рыком подмял его под себя. Волчонок стал Волком. На долю секунды Филиппа мотнуло в прошлое, и он всерьез испугался, что с Василем сейчас повторится уже известная история: упиваясь собой, он возьмет его жестко и быстро. И все. Это будет конец. — Вась… — успел выдохнуть Филипп, прежде чем тот накрыл его рот поцелуем, выдергивая у него из-под спины неудобное скомканное кучей одеяло. Было жестче, чем раньше, это правда. Наверное, так же жестко, как с некоторыми из бывших. Но Филиппу почему-то нравилось. Может, потому что, в отличие от бывших, Василь понимал меру и иногда притормаживал, или шептал на ухо: «Так хорошо?», или бесконечно его целовал, или потому что пальцы их переплелись и уже не размыкались. Или потому что Филипп его любил. Все было как в бреду, а когда кончилось, они лежали рядом, уютно закутавшись в то самое одеяло, и Филипп рассматривал гуляющие по потолку тени от свечек, пока Василь судорожно черкал стихи и ноты на обратной стороне мятого товарного чека из «Гришко». — Я не очень увлекся? — сдернув карандаш, Василь вскинул от листа беспокойный взгляд. Филипп лениво повернул к нему голову: — Ты про секс или сочинительства? — Секс. — Мне все понравилось, — хмыкнул Филипп. — Я обычно таким не бываю. Я как-то… — Василь задумчиво погрыз кончик карандаша. — Я помягче обычно. — Тебе самому-то понравилось? — с усмешкой уточнил Филипп. Еще бы не понравилось. Василь схватился за край столика, когда был на пике, опрокинул его и подпалил штору падавшей свечой. Так что секс у них был огонь. В прямом смысле. Поразмыслив над вопросом, Василь резюмировал: — Больше всего мне понравилось лежать с закрытыми глазами и вести руку вслед за твоей. Ох Вася… — Покажешь мне стих? — перевел тему Филипп, чтобы не расплыться от умиления. — Он еще не готов, — Василь шлепнул листок на грудь. — Потом покажу. Филипп знал, что не покажет. Василь не показывал никакие свои ночные стихи, потому что утром магия рассеивалась и он разочарованно выбрасывал почти все наброски. А те, что не выбрасывал, забирал «дорабатывать» до бесконечности. — А на сегодня ты закончил? ­— Филипп сложил голову ему на плечо. — Почти. После этого Василь строчил еще минут пятнадцать, а Филипп рассеянно гладил крылья ворона у него на груди. Он любил так делать, пока Вася занят. Тем более что Вася все равно был однозадачный и отвлекать его не имело смысла. Когда Василь наконец отложил чек с карандашом на многострадальный столик, задул многострадальную свечу и сполз на подушке вниз, Филипп разнежено промурлыкал: — То есть я у тебя все-таки второй. Василь ответил не сразу. Прикидывал в уме. — После Якуба, — дал подсказку Филипп. — Технически ты четвертый, — педантично поправил Василь. — Ну хотя бы третий, если не считать Катю. — Ладно, второй с половиной, — Филипп зевнул, закрывая глаза. — Все равно это мило. Такими темпами следующие дни балетной постановки могли бы стать для Филиппа идеальными: днем репетиции с Леоном Ифре, вечером свидания с Волчонком. Но к сожалению, как ни тешил он себя надеждой, чуда не произошло, и Тибальту все-таки пришлось встретиться лицом к лицу с Ромео.