Пусть это останется в архивах

– Что ж так плохо-то, – в очередной раз хмыкнула Маша, пропустив парочку истерических ноток. – Да потому что какой-то интеллектуал взял билеты на шесть утра, а не на полдень. И Маша в целом была согласна: Арсений – тот еще интеллектуал. Точнее, она бы согласилась даже вслух, поддакнула бы, хлопнула бы многострадального Антона по плечу и заверила бы, что есть и плюсы, но бошка совсем не варила. Ресурса оставалось только на запросы космосу о причине собственной несчастности. Они сидели в Айриш Пабе – «Ойриш Пубе», как заметил Антон на ирландский манер, – в славном аэропорту «Домодедово» где-то в половине пятого утра. А может, в пять. А может, в половине шестого… Сидели и пили пиво, короче говоря. Маша не раз задумывалась, в какой момент заканчивается молодость и наступает старость. Вообще-то, Маша жизнь только на молодость и старость и разделяла, а потому, как только лет в двадцать начала похрустывать спина, поняла – началось. А потом – на той же неделе, – внезапно пару раз съездила к первой паре после бессонной пьяной ночки без последствий – удивилась, конечно, своим силам, но зато решила, что тревога была преждевременной. Потом спина хрустела еще пару раз, затем, оказалось, что ее собственное давление синхронизируется с атмосферным, что недосып действительно отражается на продуктивности жизнедеятельности… Но это все цветочки. Сегодня вот происходил парадокс. Но тут надо от Адама начинать. От Арсения то есть. Нельзя сказать, что Арсений очень порадовался брезжащей на горизонте поездке в Сочи – ему пришлось отменить фотосессию. Маша же заверяла, что игра стоит свеч – практически в прямом смысле слова. Впрочем, в отношении несостоявшегося акта воспевания собственного обворожительного эго Арсений переживал не очень долго – вскоре он занялся вопросом организации перелета с пугающим рвением. «Пугающим» – потому что такого воодушевления на его и без того не скупившемся на эмоции лице Маша не видела давно. Так что Арсений постарался на славу. Более того, заявил, что ему несложно позаботиться и об Ире с Антоном, а значит он все найдет, все выберет, все купит, а рассчитаются как-нибудь после. И в конце концов предоставил впечатляюще всратый план. Что может быть хуже, чем вставать по утрам рано, еще и добровольно? Маша боролась с этим каждый день по будням, а после – еще два дня, по выходным, когда неугомонный Арсений заряжал всю квартиру позитивом и энергией с первыми петухами. Пару раз Маша даже вызверилась на него за очередной низкий флекс на кухне со сковородкой наперевес, но по итогу на нее вызверились в ответ, предупредили, что не намерены терпеть хамства «в этом доме», и пригрозили, что, если, мол, что-то не нравится, Маше всегда доступна перспектива готовить завтрак самостоятельно. Поэтому Маша больше не вызверивалась – завтраки готовить она не любила. Получается, хуже ранних подъемов ничего нет? А вот шиш. Хуже ранних подъемов – сборы в поездку. Говорят, что ремонт – отличная проверка отношений на прочность. Маша не была согласна – теперь. Собрать чемодан – вот что чревато эпическим разрывом. И поначалу-то все было замечательно, просто отлично – Маша все свои вещички собрала, покидала в небольшой чемоданчик, как раз подходящий по габаритам под статус ручной клади, план, так сказать, выполнила и перевыполнила, а потому мирно посиживала на диване с банкой мороженого перед «Техасской резней бензопилой». А потом пришел Арсений, и резня плавно перекочевала прямиком в гостиную. Оказывается, совместная поездка предполагает не только Машины сборы, но и сборы Арсения. Оказывается, сборы Арсения предполагают место в чемодане для его вещей – разумеется, места не было, а вещей его, естественно, было просто дохрена. Еще, оказывается, одежду неплохо бы складывать стопочкой – хотя, как Маше казалось, на вкус и цвет. Может, мятая майка – это гранж? Но Машу никто не спрашивал, что там символизирует мятая майка. На Машу надулись, недовольно сопели и изредка сокрушались о ее, Машиной, инфантильности. А потом купили гигантский чемодан. И вот таким нехитрым образом, приняв во внимание две основные предпосылки – вонючие билеты на рейс в шесть утра и гигантский чемодан, подлежащий сдаче в багаж, – Маша с Антоном оказалась в «Ойриш Пубе», пока Ира отчалила разорять семейный бюджет в магазинах, а отвратительно бодрый, омерзительно энергичный и очень довольный всем происходящим Арсений остался в длиннющей очереди перед трагичной табличкой «Baggage drop off». А Петя просто где-то продолбался, но в отношении его благополучия почему-то никаких опасений не возникало. Так о чем там? А, парадокс. Он вот в чем: на фоне Арсеньевской светящейся подростковым задором рожи Маша чувствовала себя древним мудрым старцем. Именно мудрым старцем, а не сварливой бабкой – так Маша считала. А ведь Арсений ее старше на целых… Короче, старше, без конкретики. Хотя, возможно, весь его сшибающий с ног позитив уже подстерся – торчал он там уже довольно долго, – и Маша ехидно на это надеялась. – Повторите нам Шпатен, – и учтивая официантка с готовностью откликнулась на Машин зов. Конечно, они с Антоном тут два конца за каждый бокал отдают, еще бы тут без учтивости и без готовности. Вообще, конечно, интуитивно думается, что поцеживание пива, пускай и славного Шпатена, поздней ночью, то есть ранним утром, то есть в половине пятого или в пять или в половине шестого утра – затея так себе. Но вино не лезло, а чай бодрил, а Маша планировала поспать хотя бы в самолете. Так что пиво – так казалось, – точка оптимума. Антон эту мысль поддержал с таким видом, будто Машино предложение опередило его собственное буквально на миллисекунду. – А ты мне не верил, – послышалось откуда-то из-за спины. – Не «не верил», а надеялся на лучшее, – откликнулись следом. А, нет, позитив никуда не ушел. Арсений все еще сиял, как электростанция, и с очень довольным лицом приземлился на диванчик рядом с Машей. Сопровождающий его Петя, напротив, воздержался, но сиял не меньше. Откуда у них только силы? Антон так и спросил: – Чего лыбитесь? – Вы настолько предсказуемые, что это даже смешно, – отмахнулся Арсений и тут же обернулся к учтивой официантке с самой обворожительной на белом свете улыбкой: – Еще два Шпатена, будьте любезны! Будьте любезны. Улыбается он. И вот это «будьте любезны» сопровождало Машу на протяжении ожидания посадки, перелета, поиска багажа, вызова такси и пути до отеля. «Будьте любезны», – язвила она мерзким голосом, когда восторженная девушка в мгновение ока явила их небольшой компании еще два бокала пива, а также листочек с просьбой об автографе, ведь Антон оказался слишком уж укутанным в свою необъятную толстовку, чтобы быть узнанным, а вот Арсений своей звездной улыбкой сверкал направо и налево. «Будьте любезны», – мерзко бурчала она, уже сидя в кресле и разглядывая унылый пейзаж в иллюминаторе. «Будьте любезны», – хмыкала, когда вылезала через Арсения в проход по направлению к туалету и нарочно пнула его коленку своей. «Будьте любезны», – с этими словами Маша захлопнула дверь их номера. – Да прекращай, – ухмылялся он, подкатывая чемоданище ближе к кровати. И зачем только такой огромный чемоданище? Психанул, вестимо. – Что на тебя нашло? – «Что на тебя нашло!» – мгновенно и почти радостно передразнилась Маша снова. – О, нет. Не говори, что ревнуешь меня к официантке, – картинно раскинул руки Арсений. Упивался, черт такой. – Официантки – не люди? – картинно в тон отозвалась она. – Я этого не говорил, – возмутился, но явно не на серьезных щах. Маша прищурилась. – Но та официантка, – выделил, – не в моем вкусе. – Приму к сведению. С наслаждением рухнула на кровать. Что ж, Арсений реабилитирован – кровать была гигантская, мягкая, свежая, такая манящая и нежная. А одеяло? Просто сок. Сейчас Маша прямо в верхней одежде укутается с головой, высунув разве что нос в поисках кислорода, и уснет мертвецким сном. Сейчас-сейчас. Маша так любит спать. – И куда ты улеглась? Настырный Арсений бесил до невозможного своими риторическими вопросами. Маша выглянула из-под одеяла – все неизменно, радостное выражение с его лица не исчезло, более того – оно приобрело толику ехидства. – Откуда в тебе столько энергии? – приглушенно буркнула она. – У нас по плану завтрак, живу лишь этой мыслью. Давай, – и одеяло потянулось к краю кровати вместе с Машиной несчастной ногой, – вылезай. У нас забронирован столик. – У тебя, – выделила Маша. Ничего с собой поделать не могла, тем более – встать, – по плану? – У нас, моя дорогая, у нас. – Я буду спать, – и натянула одеяло повыше. – Ладно, – пожал плечами Арсений. – Уверен, официантки в этом заведении не менее приветливы, чем в аэропорту, – осмотрел невнятную композицию еще раз: – Точно будешь спать? – Буду, – уже не так уверенно звучал ответ. – Тогда увидимся позже, – и сверкнула очаровательная улыбочка – Маша засекла ее из-под одеяла краем глаза. Арсений выпорхнул из номера аки бабочка. Маша выбежала следом ровно через десять секунд.  

***

  Играть должны были в один день. Маша этому искренне радовалась. На ее памяти не было суточных турниров, ей в свое время довелось играть целых два дня – но то было большое мероприятие с большими ставками и многочисленным составом. Здесь же состав был поменьше, однако несколько столов все же накопилось. По расчетам, на все про все должно было хватить часов восьми, а если тянуть кота за хвост – десяти, но это скорее пессимистичный сценарий, чем базовый. И учитывая все эти условия, турнир обещал быть потным. Как минимум для того, чтобы высидеть восемь часов, пускай и с перерывом, требовалась недюжинная выдержка. Поэтому-то, собственно, было бы неплохо выспаться. Маша пришла биться на полном серьезе. Антон тоже пришел биться на полном серьезе, но отчего-то был угнетен и невесел. Может быть, дело было в настроенной на успех и никак иначе Ире, что глядела на него восторженными глазами, часто улыбалась и приговаривала, что Антон обязательно всех победит – а как же иначе? Потом, конечно, искренне извинялась перед Машей, утверждая, что и в ее силы верит не меньше, на что та лишь понимающе отмахивалась. Может, и победит. Есть ли причины сомневаться в Антоне? Положа руку на сердце, есть. Антон носился с пресловутыми табличками вероятностей как с писаной торбой. Повторял значения, как мантру, и тренировался умножению в уме. И Маша ему поддакивала, напоминала, раздавала подзатыльники Пете с Арсением, которые не могли упустить и шанса на искрометный подкол. И, может, в способностях Антона она не сомневалась, а вот жесткий нервяк, не отпускавший его несчастную голову ни на секунду, право дело, беспокоил. Впрочем, Антон не новичок, и, вполне возможно, мандраж его покинет перед ответственным моментом так же бесследно, как перед выходом к зрителям. Маша на это надеялась. Пете, казалось, вообще было по барабану, куда он приехал, с кем и зачем. По прилете в отель он не поехал, аргументируя свой выбор тем, что в Сочи он с собой не взял ни футболки, а значит, следует в первую очередь «прикупить шмотья». Напоминать, что Петя с той самой целью никаких вещей и не взял, Маша не стала. А вот Арсений продолжал источать позитив. Мило ворковал с официантками, так что у Маши поскрипывали зубы, протащил их с Антоном и Ирой вдоль и поперек всего города, купил какую-то адскую футболку, затем и кепку, потом умопомрачительные носки… Маша не пререкалась, она покорно принимала все испытания судьбы, не выпускала Арсеньевской ладони, чтобы не потеряться случайно в незнакомой паутине улиц – вот так покорно принимала все, кроме одного. Она очень сильно хотела спать. – Классно выглядишь, – Маша подняла глаза от созерцания собственных рук и напоролась на улыбчивого Антона. – Чем богаты, – протянула она в ответ, поправив стремные солнцезащитные очки. Маше эти очки не уперлись вообще – она и без них спокойно справилась бы. Но все были в очках, а Арсений, пронесясь тайфуном по всем встречным магазинчикам, приобрел аж три пары и очень настаивал, чтобы хоть одну его драгоценная Маша напялила на игру. Маше в целом было пофигу. Она и напялила. А еще попыталась выпрямить волосы феном. Вышло посредственно. – Как думаешь, – Антон придвинулся ближе, чтобы приватный диалог и правда остался приватным, – кто здесь самый… – Отчаянный? – Ну типа. Остальные игроки уже рассаживались за столом. В отличие от Маши контингент пестрил разнообразием. Вот великовозрастный очкастый дедок, что больше походил на профессора университета, чем любителя порубиться в азартные игры. В пиджачке, с сухими жилистыми пальцами, он тихо и мирно устраивался на своем стуле, водрузив рядом с собой чашечку крепкого кофе – аромат до того беспощадно бил по рецепторам, что аж дурно становилось. Вот лощеный щеголь в моднецких очках, в брендовой рубашке с узнаваемым логотипом на груди. Дорогие часы слепили глаза, обаятельная улыбка сверкала беспечностью, а хитрые глаза то и дело оценивающе осматривали остальных соперников в ответ. Этот точно завсегдатай подобных мероприятий – больно вальяжно держался. А вот мужчина средних лет, усталое лицо которого щедро подернуто щетиной, а глубоко посаженные глаза сверлят одну точку где-то в середине стола. Маша бы назвала его самым неприятным противником – безразличные черты едва ли можно было прочитать с достойной точностью, а сшибающее с ног спокойствие могло бы посоревноваться с Машиным собственным. Маша спокойных игроков не любила – преимущество терялось. И последняя за этим столом участница предстала симпатичной дамой лет тридцати с неопределенного цвета волосами, с ухоженными руками и очень открытым взглядом. Улыбчивая, она блистала дружелюбием и немой поддержкой, такой неуместной в сложившихся обстоятельствах. Дружелюбие неизбежно настигло и Машу, и она так же открыто улыбнулась в ответ. Правда дама тут же сконфуженно отвернулась, и подумалось, что в зубах, возможно, застряла зеленушка. Или Машина улыбка и правда вышла настолько же кривой и неестественной, как ей казалось на первый взгляд. – А хер знает, – подытожила Маша. – Все какие-то… Но не переживай, – поддерживающе сжала Антоново плечо, – у них нет табличек вероятностей. – Я спокоен, – поделился Антон, и Маша кивнула с пониманием, – я абсолютно спокоен, – и Маша кивнула вновь. – Я буду шутить, – уведомила она. – Пожалуйста, не стесняйся. И когда это Маша вообще стеснялась?  

***

  – Пас. – Присоединяюсь. Игра, конечно, полная шляпа. Маша заняла излюбленную позицию и ушла в безопасную осторожность, даже не беспокоясь о том, что тактика ее лежит на ладони. А Антон, и так душивший каждого до победного своими вымучиваниями и выдумываниями, в итоге присоединился к этой самой тактике. И если у Маши была вполне себе внятная стратегия – она ее выдумывала целый вечер, отгоняя кружившего вокруг Арсения каждую минуту, – то Антон, вероятно, просто немного ссал. Такой куш, как сегодня, в призовом фонде ранее не стоял – Антон этим поделился накануне старта турнира. А еще в зале сидела Ира, и Антон то и дело отвлекался на ее взволнованные темные глаза, искрящиеся немой, но такой очевидной поддержкой. Арсений тоже был в зале, но его благополучно занял беседой Петя, которому все еще было до лампочки что там, где там, кто там и всякие подобные несущественные нюансы. Скорее всего, трещал об очень важных делах, как, например, о том, куда они всей честной компанией завалятся опосля – обмыть либо утопиться. А может просто трещал, без определенной цели – он умеет. Но у обоих лица были настолько умиротворенно довольные – хитрющие даже, – что аж злость брала. Маша что-то тут играет, что-то там пасует, Маша их обоих вообще-то для моральной поддержки взяла – моральная же поддержка курила в сторонке. А два радостных болельщика переговаривались без устали и не переставали лыбиться. Черти, короче говоря. – Удваиваю, – фишки полетели на стол под внезапно дрогнувшую Антонову коленку. Стоит предупредить его в перерыве, что каждая его дрогнувшая коленка импульсом отдается по полу, иначе гори все его таблички синим пламенем. – Колл, – отозвался обаятельный щегол и расплылся в хитрой ухмылке. Маша чуть не поежилась. Профессор же отвалился, как и безразличный щетинистый чувак на пару с Антоном – последний ну точно напугался от Машиной резкости. Маша, может, и сама напугалась – в ее стратегии переход в агрессивную игру намечался гораздо позже. Но Арсений с Петей подбесили знатно, а значит, можно и рискнуть. В разумных пределах. Или нет – как пойдет. Крупье элегантным движением явил свету червовую девятку. Дружелюбная барышня сбросила руку мгновенно, а вот щеголь, кажется, сверкнул своими бесстыжими глазенками прямо из-за темных стекол очков. Или Маше только кажется? – На все, – и сдвинул груду фишек к центру. Маша прикинула, сколько это самое «все» собой представляло, и чуть не присвистнула. Крупье озвучил цифру. Маша все-таки присвистнула. Ну, турнир, че делать-то. – Уравниваю. Червовая же десятка легла на стол. Машин флеш с треском разгромил щегольской стрит. Как же хороши таблички вероятностей, матерь божья. Щеголь вылетел. Антон тихо выдохнул. Маша подняла взгляд выше голов соперников и, кажется, зарделась от теплой улыбки из зала. Этого-то она и добивалась. Теперь можно дальше сидеть тихонько, как мышенька.  

***

  – Как думаешь, сколько еще она знает? – Еще штук пять, не меньше. Арсений потягивал рислинг без удовольствия – в отличие от Пети, – но лыбу давил исправно. Очень старался во всяком случае, хотя лыба уже давилась из последних сил. Вьющаяся вокруг да около официантка не давала продохнуть, все подливала и подливала, все сверкала своими глазищами в боевом раскрасе и все подмигивала. В прошлой жизни Арсений бы не постеснялся и мягко придержал бы ее за руку вдали от чужих глаз, тихо бы уточнил, когда же заканчивается смена, возможно, обзавелся бы номером телефона, чтобы удалить его на следующее же утро… Но сейчас его дражайшая Маша как не в себя травила анекдоты про Штирлица за покерным столом, пасуя и пасуя и еще раз пасуя – и все вокруг меркло перед этим зрелищем. Арсений флиртовать с официантками не планировал совсем – точно не после того, как встретил Машу. Совершенно не планировал, не было никаких планов, ну что за глупости – но Маша, любимая и неповторимая, до того смешно ехидничала и выеживалась, что он не удержался. Возможно, больше от нервяка и желания отвлечься и насладиться каруселью Машиного возмущения, чем от желания повыделываться всерьез. Весь этот день он ходил по грани, а потом украдкой посматривал, как Машины брови чуть взмывают на лоб. Комично так взмывают, достаточно, чтобы было очевидно легкое недовольство. Да, брови взмывали – но на этом все! Кошмар какой. Неужели Арсений теряет хватку? А пусть и теряет. Главное, что его ужасно непредсказуемое чудо восседает за покерным столом с лучезарным оскалом и травит анекдоты про Штирлица. Арсений и не знал, что в этой голове может уместиться столько… хрени. Очаровательно. Он сделал правильный выбор. Но вот что беспокоило всерьез, так это то, что Арсений совсем не понимал, почему Маша раз за разом сбрасывает карты. Накануне ее уверенность в себе и в благополучном исходе была настолько непоколебима, что Арсений и в себя поверил. Он и до этого неуверенностью не страдал, но тут прям воодушевление пришло, тут горы показались по колено, а реки – на один шажок. Но теперь… Теперь ни Маша, ни Антон не выглядели людьми, готовыми биться до последнего за финал. И уверенность постепенно улетучивалась – еще не совсем, но уже немного. А еще вылетевший пару туров назад лощеный казанова посматривал в Машину сторону чуть ли не облизываясь. Это просто раздражало. – Чего, Арсюха, ручки трясутся? – подначивал Петя уже не в первый и не в пятый и не в десятый раз за этот вечер. – Трясутся, – согласно кивнул он. А чего скрываться. Раньше надо было скрываться. Или не раскрываться, как вариант. Но куда там – от Петиного бдительного контроля ничто не ускользнет. Петя в это искренне верил и всех вокруг убеждал в том же. И просто выдавил из Арсения всю подноготную – дожал. – Понимаю. Точнее не понимаю, но представляю, – Петя откинулся на спинку стула и хитро глянул на ту самую официантку. Официантка, кажется, растерялась – еще бы, счастья подвалило. Петя же широко ухмыльнулся, однако вернулся к диалогу: – На твоем месте я бы умер. – Спасибо, воодушевляет. – Обращайся. До слуха доносилась очередная юмореска – Маша плавно перешла к старым добрым анекдотам про немца, американца и русского. Арсений не был уверен, что за покерным столом можно разговаривать – точнее, разговаривать-то можно, а вот намеренно бесить окружающих – неизвестно. Однако игру не останавливали, Машу из-за стола не выгоняли, а сомнительные хохотушки заходили только Антону и излишне экзальтированной молодой особе напротив. Остальные игроки выглядели менее радостными. Маша уверенно выводила их из себя. Ну, и лощеный хер с горы тоже ухахатывался в тени – слишком неестественно, чтобы быть искренним и чистым помыслами. – Думаешь, она специально? – протянул Арсений в бокал. Рислинг-то неплохой. Но Маша выбирает лучше. – Думаю, ей просто скучно, – равнодушно отозвался Петя. – Звучит… – сомнительно? Опасно? Удручающе? Арсений не успел подобрать подходящий эпитет. – Арсюха, никогда не сомневайся. Что ж. Петя прав. Арсений сомневаться не будет – никогда.  

***

  Маша охреневала от жизни. Точнее – от Антона. Антон внезапно начал хреначить не по-детски, так что чуть искры не летели. Таблички ли вероятности тому виной, а может просто кураж или снесенная башня – Антону удалось выбить из-за стола последовательно профессора, а затем и спокойного мужика. И если первый просто что-то долго высчитывал, так что на его морщинистом лице без труда можно было прочитать примерный расклад руки, то спокойный мужик стал для Маши откровением. Тот, кажется, просто очень сильно устал и хотел спать – и никто за это осуждать не будет. И слился практически с радостью. Возможно, Штирлиц в том сыграл не последнюю роль. А вот задорная громкая мадам все гремела своими пестрыми браслетами и веселилась от души. От нее Маша такого не ожидала. Маша-то карты сбросила – решила, мол, уже опасно. А Антон несся сломя голову, путая отвагу со слабоумием – и Ира подливала масла в огонь сжала ладошки в кулачки, вскочила со своего места и искренне болела. И Антон хреначил. И барышня-хохотушка уравнивала. И Маша охреневала. Что можно было сказать точно, так это то, что точно ничего сказать было нельзя. Карты на столе не добавляли ясности, хохотушка хохотала и не давала и намека на свои, а Антон, кажется, вообще думать перестал – и это так на него не похоже. Максимум, что, по Машиным прикидкам, могло здесь вылезти, это очень неуверенный сет либо вшивая пара. И с такими комбинациями играть можно и нужно, но аккуратно – шансы близки к равным, и здесь даже на расчеты полагаться… не совсем надежно, как бы Маша ни отпиралась. Ривер приближался неумолимо, и она сняла очки, с интересом разглядывая неугомонную соперницу. Та была до того яркой, что глаз не отвести. Задорная, заряженная, она не унывала и не теряла оптимизма даже когда проигрывалась основательно. Ее удивительная энергия неумолимо напоминала Арсения – да что уж там, мысли о нем так и лезли в голову. Арсений в зале, пусть и не очень внимательно следит за игрой и половины не понимает, но он здесь, а значит облажаться и проиграть Маша себе позволить не может. Нет, скорее, не хочет. Да, Маша не хочет проиграть, потому что на другой чаше весов – драгоценный восторг и чужая родная гордость, а для этого Маша готова на многое. Ну, и пара лямов – на море слетают, почему бы и нет. – Ва-банк, – уверенно произносит Антон. «Круто», – думается Маше не без скепсиса. – Отвечаю! – чуть не взвизгивает барышня, и мысль в Машиной голове повторяется. А еще – Маша уже в полуфинале, поэтому-то и не рыпается. И Антон в полуфинале тоже – дружелюбная мадам оглушительно вылетает из игры, не теряя широкой улыбки и изящно прямой осанки. «Вот это да», – восхищенно думается Маше, – «вот это да». Зал аплодирует – Маша слышит только одни, те самые аплодисменты и глупо улыбается, стиснутая в Антоновых объятиях.  

***

  – Воды, чаю, вина? – Петя расцеловал Маше обе руки и бережно усадил за столик – чего это он? – Водки? – Водки? – призадумалась Маша. – Маша! – возмутился Арсений. – Наливай, – кивнул Антон. Впрочем, обошлось. Долгожданный перерыв принес усталость – пока напряжение витало в воздухе, о том, что за столом они просидели не меньше четырех часов, как-то не думалось. Но теперь тело стало ватным, спать захотелось пуще прежнего, а теплое предплечье Арсения где-то в районе шеи усыпляло и морило. Водка тут не поможет. Тут поможет только крепкий сон в мягкой кровати. И еще – ладонь на боку. Но это все потом. Или?.. Потом. Маша тряхнула головой. – Ни одна официантка не пострадала, – шепнул на ухо Арсений, чуть не вызвав презрительный фырк. – Возраст берет свое? – Ай-яй, – оценил он, – это удар ниже пояса. – Ты заслужил, – беззлобно заметила Маша. – А я и не отрицаю, – улыбнулся Арсений в ответ. Возвращаться за стол не хотелось. Хотелось гулять по ночному городу, пройтись по набережной, поесть шашлычок, да под коньячок, да и иже с ними. Хотелось, возможно, напиться, но напиться весело и мирно, а не драматично и устало. Хотелось укутаться в одеяло и разговаривать, хотелось посмеяться над количеством одежды, которое Арсений додумался взять с собой в трехдневную поездку. Хотелось много разных спокойных вещей. Вот чего Маше хотелось. Хотелось спокойствия и стабильности. И еще очень хотелось спать. А Арсений не терял своей лучезарности – с самого утра и до сего момента он улыбался, горел счастьем и задором без видимых причин. Все это уже даже казалось неестественным или хотя бы преувеличенным. Но об этом Маше тоже не хотелось думать – от этого неспокойно на душе, а Маша все еще желает спокойствия. – Кажется, он хочет тебя сожрать, – прозвучало над самым ухом, ну просто в неприличной близости. «Только не сейчас», – устало усмехается про себя Маша, – «потом, все потом. Или?..» Потребовалось несколько долгих секунд, чтобы понять, о чем – о ком, точнее, – идет речь. Щеголь беззастенчиво отсалютовал бокалом на Машину равнодушную физиономию. Маша отсалютовала в ответ. Чужое дыхание где-то в районе шеи шумно опалило кожу. – Николай? Да, он весьма, – посмаковав пресную воду на языке, наконец, подобрала верное слово: – настойчив. – Настойчив? – и Маша почти уверена, под каким невозможным углом выгнулась Арсеньевская бровь. – Он так отчаянно подмигивал всю игру, что мне показалось, у него случился нервный тик. – Как дешево, – фыркнул Арсений, а Маша самодовольно ухмыльнулась. – Я бы не сказала. Выходило довольно… интересно, – если не учитывать того, что Машу почти стошнило от этих скользких взглядиков. – Жаль, что я занята. – Прям-таки жаль? – Очень, – серьезно кивнула Маша. – А тебе? Только представь, сколько осколков официанточьих сердец ты сегодня растоптал. – Так ты за меня беспокоишься? – уточнил Арсений в тон и щекотно царапнул Машино тощее плечо. – Не стоит. Я смирился. – Это подвиг, – оценила она. – Это всего лишь великая сила любви. Маша обернулась на Арсения, давя широкую улыбку и встречая такую же, но гораздо более открытую и честную. И сердце вновь заходится в диком танце, будто время обернулось вспять и Машу отбросило в прошлое на целый год с прицепом. А она-то уже отвыкла от такого странного и неожиданного. Поначалу даже переживала, что чувства гаснут, но потом чуть не стукнула себя же по бошке. Нет, чувства никак не гасли – они стали крепче, затвердели и раскрылись по-новому. Да и, что уж греха таить, фейерверки случались, и были всегда настолько внезапны, что улыбка лезла сама собой, что в животе что-то переворачивалось – и, наверное, Машины глаза выпускали рой искр. Случались, когда Маша отвлекалась от работы и наблюдала за миграцией Арсения по квартире с текстом сценария наперевес. Случались, когда он задерживал ее ладонь в своей после короткого поцелуя перед тем, как высадить ее у здания бизнес-центра. Случались, когда Арсений выдавал очередную безумную чушь или нелепую шутку, когда надевал очки, когда краска играла на его щеках после совместно распитой бутылки бургундского или шабли. Маша просто чувствует пальцы на своем плече, чувствует тепло груди под собственной макушкой, чувствует размеренный пульс под ухом – и вновь нежность, такая необъятная нежность напоминает о себе, кружит голову и щемит душу. Маша очень зря переживала – ничего не гасло, оно неуловимо трансформировалось и преобразилось во что-то более осознанное, более честное и очень-очень правильное. Большое, настоящее и незыблемое. Хотя казалось бы – куда еще. Так что Маша поглядела на Арсения еще пару мгновений, ущипнула за бок и, удостоверившись, что экзекуция принесла плоды в виде сморщенного носа и сдавленного шипения, заключила: – Дурак ты, Сеня.  

***

  И все по новой. Снова глядеть в незнакомые лица, снова пытаться угадать, что на уме у игроков, снова следить за картами, снова считать вероятности, снова, снова, снова. Финальный стол оказался не так плох, как думалось на первый взгляд. Однако атмосфера была иллюзорно легкой и ненапряженной, а такая атмосфера может без труда затмить бдительность. Все это обманчиво – каждый здесь будет играть до победы, каждый здесь мечтает о призе, здесь не будет троих лидеров, не будет и двоих. Победитель один. И Маша точно будет победителем. Антон – воображаемый хлопок по плечу, – ничего личного. Динамика пошла в гору, рубились активно и без поблажек. Умудрялись шутить, но теперь гораздо реже. Машины анекдоты заходить перестали окончательно, так что эту идею пришлось отбросить. Даже Антон, хоть и старался держать беззаботную рожу, думал на пределе своих возможностей, так что казалось, что его белобрысая черепушка скоро закипит от напряжения. В ход вновь пошел кофе, вновь терпкий аромат забивался в ноздри, вновь начали затекать ноги, а солнцезащитные очки глушили свет, создавая томную полутьму, которая навязчиво напоминала о недостатке сна. Зал притих, следя за развитием сюжета чуть ли не с придыханием. Ира ерзала на своем стуле, подливая в бокал вино уже без посторонней помощи, Арсений хмуро внимал отрывистым комментариям с поля. Только Петя уткнулся в телефон, видно, раздосадованный утерей внимания к собственной неповторимой персоне и никакого интереса не проявлял. И это понятно – в Маше он не сомневался, как не сомневался и на предыдущем розыгрыше, как не сомневался и на прошлом далеком турнире в том же славном городе Сочи. Выбивать игроков из игры оказалось сложнее, чем раньше. Явно каждый старался считать, очевидна была подкованность в матчасти. Антон пролетел пару розыгрышей на уверенной вдумчивости, другую пару – на бреющем полете. Маша из обороны перешла в наступление – сбросилась лишь пару раз, когда положение откровенно было плачевным. Один за другим, тем не менее, противники быстро выбывали – Антон был беспощаден. Хотя «быстро» – понятие относительное. Время посиделок уже перевалило за три часа, а время на циферблате – за одиннадцать вечера. Глаза сушило, если не щипало, слезы неумолимо выступали в уголках век, руки леденились от напряжения. Не думала Маша, что так скоро потеряет самообладание – от хваленого спокойствия не осталось и следа. Почему же? Возможно, виной тому не столько стремление к победе, сколько переживания за Антона. Воображаемые таблички перед его глазами можно было буквально потрогать пальцами, и Антон отважно сражался, скакал по острым скалам и перепрыгивал обрывы как горный… лев. Горный тигр. И прочие представители горной фауны. Однако последние схватки уже шли туговато – он нервничал, нервничал сосредоточенно, но вполне для Маши очевидно. А уж когда за столом они остались лишь втроем с тучным очкариком, что явно нюансам теории вероятностей уделял внимания больше, чем собственному имиджу, Антоха совсем посыпался. Сейчас он, например, методично заваливал деньги в банк при дерьме умеренной паршивости на столе. Ривер приближался, а Маша совсем не была уверена, что у Антона на руках было что-то еще, кроме выложенной на всеобщее обозрение пары. А вот очкарик что-то высчитывал и прикидывал – аж бесил! Маша бы дала порядка шестидесяти процентов тому, что очкарик этот явился счастливым обладателем второй пары еще при раздаче. Если так, то вероятность его фулл хауса на последней карте можно прикинуть в процентов девять. Даже поменьше, Маша не всчитывалась. Еще тридцать процентов – огрубляя, разумеется, – можно дать тому, что очкарик сидит с крепким сетом – и тогда Маша с Антоном в полной жопе, ведь вероятность фулл хауса на ривере с такими картами взлетает почти до двадцати трех процентов. У Антона тоже вряд ли есть что-то, сильнее тройки. А вот у Маши неплохое двустороннее стрит-дро. И да будет стрит с вероятностью семнадцать целых и четыре десятых процента! – Повышаю, – все лез на рожон Антон, а Маша скрипела зубами. – Думаю… – очкарик действительно вдумчиво буравил свои карты. – Думаю, сравняю. Да точно у него две пары и вшивые восемь точка семь процентов для фулл хауса. Маша вытащила руки из-под стола и размяла окаменевшие пальцы – те неприятно хрустнули под въедливым взглядом тучного счетовода. – Удваиваю. – Колл, – вновь взбрыкнул Антон, и Маше захотелось его треснуть. – Отвечаю, – продолжал подтверждать догадки очкарик. – На все, – душит Маша, и Антон, кажется, всекает, что к чему. И пасует. А очкарик теряется от такого напора. А Маша все пялится на него выжидающе, пялится и пялится, а потом приветливо, но достаточно скромно – чтобы изобразить на лице неуверенность и смятение, – улыбается, вот только от улыбки этой у очкарика, кажется, испарина выступила. Она бросает взгляд в зал – Арсений сцепил пальцы крепко и уткнулся в замок губами. Следил тяжелым взглядом за происходящим, все еще мало что понимал, но чувствовал, что пахнет жареным. Правильно чувствовал – Маша вылезла на опасную дорожку и не столько из-за неочевидных шансов – тут-то как раз все было в порядке, у нее намечался явный статистический перевес, – сколько из риска сдать с потрохами собственную тактику. Второй раз такой финт ушами не прокатит – если сейчас не дожмет очкарика, тот явно станет осторожнее, оценит по достоинству Машины возможности и будет играть скрытно, но метко. Он может, Маша чувствовала – еще не весь потенциал этого странного парня раскрыт. Очкарик сглатывает. И сдвигает все свои фишки – не с первого раза и дрожащими ладонями, – к центру стола. Маша все давит лыбу, не меняясь в лице, а в душе уже открывает шампанское. На ривере вываливается пиковая тройка. Антон выдыхает – выпущенный сквозь зубы воздух искрит облегчением. Маша продолжает улыбаться – теперь уже широко-широко, – провожая очкарика с поля боя трещащим по швам лицом. Осталось самое сложное – обскакать Антона.  

***

  – Врагу не пожелаешь, – выдохнул Петя, и Арсений был с ним согласен. Маша с Антоном расселись подальше друг от друга. Оба они казались такими крохотными за этим огромным столом. Особенно Маша. Ее худая фигурка, несмотря на рост, терялась на фоне растекшегося на собственных предплечьях Антона, что следил за тем, как крупье тасует карты. Антон был грустен. Маша же была… Арсений так до конца и не научился рассекречивать всю палитру ее лица. За все время совместной жизни он начал понимать многое, а то, что уже знал, стал чувствовать лучше. И важная вещь, которую удалось намотать на ус – Машино спокойствие бывает обманчивым. Долго же пришлось ставить на ней эксперименты, чтобы добиться такой простой истины – даже если нервы удивительным образом брали верх, Машиным чертам филигранно удавалось держать невозмутимость, и Арсений восхищался такой актерской игре. Впрочем, стоило ему немного надавить, как все потуги в Голливуд заканчивались быстро и без пререканий – Маша научилась говорить прямо, перестала изворачиваться и честно сообщала почти обо всем, что ее волнует. И Арсений тоже сообщал. И они слушали друг друга, не скрываясь за улыбками, равнодушием и каменными взглядами. Однако сейчас Маша вновь вошла в роль основательно. Руки – под столом, спина ссутулена, как и всегда, волосы пылесосят кромку стола. Темные очки, которые Арсений выбирал битый час именно для этого турнира, посверкивали в электрическом свете. Маша была самой сосредоточенностью, и это волновало на всех уровнях восприятия. Как и все в ней. Теперь не мог отвести глаз. Сжал пальцы в кулак в кармане брюк, напоминая самому себе, что сомнения должны были остаться глубоко позади. Да, точно, сомнения остались позади, они и не мучили особо – так, немного повыеживались, подзуживаемые тараканами в голове, но более не вылезали. Да и выеживаться они закончили уже давно – Арсений не сможет сосчитать, сколько времени утекло с того момента. Сейчас он видел Машу, он Машей гордился, пусть она пока и не взяла главный приз. И в Маше он ни капли не сомневался. И все-таки – все-таки, – волнение пробиралось под кожу, заставляя всматриваться в выражение лица, ловить бегающие по картам глаза, дернувшийся уголок губ. Следить за розыгрышем и вникать, украдкой гуглить терминологию, оценивать каменное лицо Шастуна и не реагировать на охи и вздохи Пети откуда-то слева. А потом думать о своем, вспоминать все доводы, и снова приходить к выводу, что все правильно, все так, и никаких сомнений нет. Никаких сомнений. Чушь. Сомнений и не было. Что-то у тебя, Арсений, и правда ручки трясутся. – Сколько можно пасовать, – взвыл Петя сбоку. Он явно уже измучился в неизменных декорациях, сбегал на перекур раз сто, лакал уже вторую бутылку вина и не мог дождаться окончания. – Антон хорошо играет, – заметил Арсений. – Как и Маша. – Как и Маша, – задумчиво вторил он, а глаз не отводил. Словно, если отведет, Маша посыпется на следующем же розыгрыше. – А если проиграет? – встал закономерный вопрос. Потому что Пете, конечно, скучно, но и у него тут свои интересы – материального характера. Арсений надеялся, что Маша за такие интересы Пете не оторвет уши. – Исключено, – тут же отмахнулся Петя. – Арсюха, мне не нравится твой настрой. – Ну, а как ты хотел. – Хотел, чтобы с высоко поднятой головой и всем смертям назло. Петя, наконец, отложил телефон окончательно и всем корпусом повернулся к Арсению. Поглядел сначала скептически, потом снисходительно, а дальше даже как-то проникновенно. Арсений, разумеется, насторожился. – Если нужно, я могу повторить все, что мы с тобой обсуждали, еще раз. – Не надо, – попытался отпираться Арсений. – Например, что давно пора… – Прекращай. – …и что это логичное развитие событий… – Петя, не нужно, – сдержанно на последнем издыхании возражал он. – …и что если ты передумаешь, я передам вопрос в высочайшую инстанцию… – А это уже угроза. – Угроза, – очень довольно кивнул Петя. – А как с тобой еще разговаривать? Взрослый мужик, а… Но договорить ему не было суждено – суета в зале, поднявшаяся с места Ира и тягостное затишье вынудили отвлечься от бессмысленного спора и устремить внимание к покерному столу. Маша с Антоном тоже встали со стульев и напряженно всматривались в летящие в центр карты. Антон мял запястья, бродил по странному узору, сгорбил спину и был непривычно серьезен. Его пестрая рубашка теперь казалась до жути неуместной в этой сцене. Как и Машина простецкая футболка, понуро свисающая с ее худощавой фигуры. Маша же стояла смирно, привалившись к стене, но не отводя взгляда от того безобразия, что разворачивалось перед глазами. Редкие комментарии, озвучивающие выложенные карты и сумму ставок, били по ушам набатом. И все происходило так медленно – нарочито медленно, ведь в этом и суть, в этом и соль, в этом и весь фокус шоу. Сейчас вылезет последняя карта, сейчас финалисты откроют руки, и все закончится – кто-то уйдет миллионером, кто-то уйдет ни с чем. Но финальные секунды остры, словно кончик лезвия ножа. Арсений не хотел бы, чтобы кто-то из них проиграл. Почему нельзя разделить приз между двумя чемпионами? Потому что правила такие, знает он, он все знает. Но сейчас, словно старый добрый Кот Леопольд, хотел бы предложить жить дружно и объявить ничью. Как трогало сердце обеспокоенное выражение лица Антона, так и скребли по сердцу уставшие Машины глаза, что показались во всей красе, как только та стащила с себя пресловутые очки. Не хотела ведь эти очки надевать вообще, но надела – потому что Арсений попросил. – Две пары на тузах и десятках у Марии Верещагиной… Две пары – это ведь неплохо? Ну, лучше, чем одна пара, верно? – …и уверенный стрит восьмерка-дама у Антона Шастуна! – Ну еб твою мать! – раздосадовано орет на ухо Петя. А Маша жмет руку чуть ли не прыгающему от восторга Антону. А Арсений, честно говоря, так и не понял, как реагировать.  

***

  Антона засосало куда-то в толпу. Там и Ира, мертвым грузом повисшая на его шее, и представитель организатора турнира, что пытался обсудить детали и нюансы выплаты приза, и Петя, который, несмотря на яростный взгляд в Машину сторону, абсолютно искренне и от всей души поздравлял победителя. Правда, на проигравшую то и дело оглядывался – то ли пристально, то ли злобно, то ли вообще непонятно, что он хотел донести своими частыми зырками. – Расстроилась? – Арсений мягко подцепил все еще ледяной палец и легонько дернул в попытках отвлечь от сцены чужого триумфа. – Очень, – кивнула Маша. – Но ты дошла до финала. И твои напряженные моменты были весьма… захватывающими. Глаз не отвести. – Спасибо, Арсений, – немного подумала и добавила: – Ну, хоть на «Казино Рояль» тянет? – Еще как. – Получается, я была бы Джеймсом Бондом, а ты был бы моей… – Не продолжай, прошу тебя, – ухмыльнулся он вопреки просьбе. Они постояли молча еще несколько секунд. Оживление, что наступило в зале после длительного коматоза, кружило голову. Улыбка сама собой лезла наружу – Маша действительно была за Антона рада. Он этого заслужил. Большой молодец. А деньги – не в деньгах счастье. Деньги – бумага. Маша и правда боролась, просто она… – Я бы мог сказать, что долго думал, но это будет неправдой. – Что? – она повернула голову к Арсению. Его задорный свет, нескончаемая энергия и неиссякаемый позитив куда-то испарились, уступая место серьезности, глубокому взгляду и чему-то, для чего человечество еще не придумало определение. – Я почти не думал на этот счет, все и так понятно, – продолжал он. Ни капли веселости, ни мига юношеской беспечности, ни намека на подростковую восторженность. Арсений, многогранный и разносторонний, неоднозначный и многоликий, смотрелся сейчас тем самым взрослым, зрелым и недоступным человеком, которого Маша однажды повстречала. Тем, с кем, как ей казалось, ничего не будет и никогда не случится. Смотрелся мужчиной, уверенным, серьезным и до одури красивым. Или не очень уверенным? – Думать чаще всего полезно, – заметила Маша мимоходом. Вся эта серьезность настораживала, если не пугала. А когда Маша настораживается и пугается, ее, по обыкновению, не заткнуть. – Это правда, – терпеливо кивнул он, и не думая парировать в ответ. А это уже что-то новенькое. Маша совсем позабыла об Антоне и его почестях и с непониманием в глазах уставилась на Арсения. Казалось, будто звуки опустились под плотную пелену воды, а мир сузился до их маленького, но внезапно серьезного диалога. – Ты мне как-то говорила, что мы с тобой очень разные. Припоминаешь? – Маша, несомненно, припоминает. Эта разница вылезала на поверхность буквально каждый день и не позволяла о себе забывать. – Я, в общем-то, согласен, но не полностью. – А тогда ты был согласен полностью, – встряла Маша. Арсений кивнул вновь: – Да, тогда мы с тобой ругались. – Мы никогда не ругаемся. – Иногда все же… – Мне не нужно сейчас думать о худшем? – а это уже Маша совсем не контролирует свой язык, и изо рта вываливается сплошная дребедень. – Тебе просто нужно немного помолчать, – он прикрыл глаза, а Маше подумалось, что когда-нибудь Арсеньевского терпения не хватит – и покатится Маша колбаской по Малой Спасской. – Ты собираешься сделать что-то неожиданное и без предупреждения? – Именно так. – Хорошо. Тогда молчу. – Замечательно. Я бы очень хотел, – что-то непонятное происходило где-то внизу, где-то в области рук, которые оплетались чужими теплыми пальцами, разгоняя кровь по венам и согревая нежностью, – чтобы мы с тобой провели вместе всю жизнь. Но, к сожалению, от моих хотелок зависит не так много. Поэтому все же придется уточнить и у тебя. Позади продолжал ликовать Антон, светясь самым настоящим солнышком, ослепляя каждого присутствующего своими лучами. Позади слышался гул и гомон, позади, кажется, заиграла какая-то музыка. Вроде звенели бокалы, кто-то хохотал – очень похоже на Иру, – голос из пустоты что-то наговаривал – дифирамбы Антону, уважение участникам, предложение продолжить вечер в ресторане казино… А здесь, в этом до ужаса переживательном для Маши диалоге, происходило что-то безумное. Настолько безумное, что глаза ее расширились нещадно, почти выкатались из орбит, а руки так и хотели вцепиться друг в друга. Сердце вовсе не билось – оно колотилось так, что кровь не поспевала бежать по сосудам, так, что в глазах пошла рябь, так, что воздуха хватать перестало. Возможно, всему виной гипертония на фоне дефицита веса. А может быть, в этом казино просто душный спертый воздух. А еще не исключено, что Маша постепенно отъезжает в обморок при виде сказочного блеска – поклялась бы, прямо как в мультфильме про принцесс, – в Арсеньевской ладони. – Это что? – не удержалась она, а мысли все бежали с реактивной скоростью, не оставляя никаких шансов заткнуться или хотя бы выдавить что-нибудь более вразумительное. – Это, считай, уточнение. Маша прищурилась – уж больно слепили эти мультфильмовские переливы. Подняла глаза на Арсения – видок у него, конечно, был на грани сердобольного, хотя держался достойно, – а потом прищурилась снова – мало ли, не разглядела, может? – Тогда лучше уточняй. – Уточняю, Маша. Ты выйдешь… – Нет, подожди. Арсений запнулся на полуслове, а сердобольность его перестала скрываться. Вот и понятно теперь, откуда взялась его энергия и возмутительный задор. Это ж сколько он держался? Держался, не выказывал нервов и переживаний, летал и порхал, пока Маша угрюмо шаталась следом, поддерживал и болел, чтобы сейчас… Чтобы сейчас Маша перегнулась через стол, выудила бутылку кое-чего очень однозначного, плеснула этого кое-чего ровнехонько пятьдесят грамм и с глухим стуком опустила рюмашку на скатерть. И как-то, знаете ли, мозги прояснились. И яркий блеск подутих, являя глазам вполне себе кольцо, вполне себе в темно-синей коробочке, вполне себе красивое – ужасно красивое, если честно, просто перехватывающее дух. И очень реальное. Но в домашних условиях подобное лучше не повторять. Мало ли. – Продолжай, – великодушно велела Маша. – Спасибо. Напомни, о чем я? – О том, что тебе у меня нужно уточнить… – Ах, точно, – и под отвратительной актерской игрой – Маша надеялась, что в своем фильме Арсений прикладывает побольше усилий, – очевидно проскальзывало тяжелое беспокойство. Маша себе когда-нибудь голову открутит, но надо для начала кое с чем разобраться. – Ты выйдешь за меня? А слов-то и не находится. Вообще-то надо бы сказать что-то вроде «да». Ну, определенно надо. Надо же? Конечно, надо. А зачем иначе тут этот самый саммит высочайшего уровня? Сейчас. Сейчас-сейчас. – Маш? – Чего? – Ну, я чувствую себя придурком, если честно, – поджал губы Арсений. Немудрено. Маша, кстати, чувствует себя аналогичным образом. Вот так парадокс. И правда, сколько можно тянуть кота за хвост? Надо ответить твердое и уверенное: – Да-да. Что бы это ни значило. – Да? – несколько недоуменно переспросил он. – «Да-да» – значит «да»? Или?.. – Ну да, – внесла ясности Маша. – Замуж? – счел нужным повториться Арсений. – Да-да. В смысле, – с трудом протолкнула в горле вязкую слюну, чувствуя, как щеки краснеют, как краснеет все лицо – словно помидор, наверное, – как руки трясутся, а легкие сжимает от неудержимого счастья. Как же Маша сейчас, наверное, нелепа. – В смысле «да». В смысле выйду, да. – Точно? – он все еще держал в руках заветную коробочку, вложив свои пальцы в Машины. Маша и не сопротивлялась – она туда даже и не смотрела. Смотрела на Арсения все так же ошарашенно, так же удивленно, не способная переварить. – Ну, а мне следует еще поразмышлять? – Нет, я так не думаю. – Тогда, получается, вопрос снят? – Получается, – и почудилось, будто его голос дрогнул. – Подашь… руку? – А сердце? – брякнула Маша снова, чуть не зажмурившись. Протягивала ладонь и наблюдала, как это самое нереально реальное кольцо, как влитое, садится на безымянный палец. Было бы так глупо, если бы оно, например, оказалось мало. Очень смешно было бы. Это еще хуже, чем если бы размер оказался велик – хотя и этот случай представлялся комичным. А так – так весь трепет момента просто в своем апогее. Что-то зачесалось в горле, а потом что-то еще в глазах, да и в носу тоже нещадно зачесалось. – Просто ужасная, – Арсений с теплой задумчивостью осматривает результат своих стараний, поверчивает Машину ладонь, чтобы блики от прекрасного камушка заиграли в зрении радугой, а потом подносит ее к губам и шепчет в самую кожу: – ужасная шутка. – Я училась у лучших. Маша улыбнулась широко-широко – гораздо шире, чем улыбался Антон на своем пьедестале. Царапнула кончиком пальца подернутую щетиной щеку, вновь напоролось на такое непривычное кольцо, такое не подходящее ее ужасной черной футболке, но такое идеальное и самое красивое на свете – и глаза, кажется, повлажнели. Или это только кажется? – Наверное, Николай огорчен, – хмыкнул Арсений, но явно не очень осмысленно. Просто когда счастье прет через край, хочется нести всякую чушь. Маша знала, она прекрасно это знала. Она и сама подобным грешила. – Ужасно огорчен, – кивнула. – Настолько, что, кажется, увел твою официантку. – Молодец какой, – одобрил Арсений. – Я несказанно переживал за ее судьбу. – Ты очень чуток, – шепнула Маша куда-то в висок, незаметно втягивая удивительный микс запахов, который без труда разложила бы на оттенки, молекулы и атомы – настолько знакомый и родной. – Так, молодежь, – и Петя своим возгласом разрушил всю романтику момента. Впрочем, Арсений, похоже, совершенно не смутился – лишь мягко улыбнулся, то ли в ответ, то ли на появление вездесущего Петра, то ли просто так, самому себе. А Петр-то никуда не делся, Петр-то уже здесь. И он пришел с определенной целью. – Скажи мне, пожалуйста, дорогая моя Маша… Кстати, – учтивый кивок, крепкое рукопожатие и хлопок по плечу: – поздравляю, Арсюха. Я в тебе не сомневался совершенно. А теперь к действительно важному: Маша, – вновь обратился Петя к драгоценной сестре, у которой дурман счастья уже давно перемешался с пятьюдесятью граммами чего-то очень определенного, – настоятельно рекомендую мне не врать. – Я учту пожелания. Относительно чего? – и даже не смотрела в его сторону, у нее перед глазами сейчас целый мир, такой же счастливый, как и она сама. – Относительно того, что ты злонамеренно слила игру, – прошипел он в самое лицо. – Маша, ты слила игру? – включился Арсений больше для проформы, нежели из интереса – все еще сжимал Машину ладонь и перебирал большим пальцем костяшки. – Ни в коем случае, – невозмутима покачала Маша головой. – Я предупреждал – мне врать бесполезно. – Я обсчиталась, – самозабвенно врала Маша. – Ты же никогда не обсчитываешься, – ловко подметил Иуда Арсений. – В этот раз что-то пошло не так, – пожала она плечами. – То есть ты хочешь меня убедить в том, – теперь Петя окончательно заслонил собою Арсения, лицо его было возмущенным, устланным досадой и многое другое, так что у Маши почти сжалось сердце. Но только почти, – что ты шла ва-банк со всего лишь двумя парами в распоряжении? – Там был потенциальный фул хаус, – отмахнулась Маша, но без надежды на лучшее. – Фул хаус все равно слабее стрита, – упирался Петя, негодуя. – Ну да, – а чего еще говорить, если Петя прав? – Я просто не выспалась и цифры в голове, понимаешь… – она покрутила кистью у виска в неопределенном жесте, краем глаза не без удовольствия наблюдая посверкивания на безымянном пальце. – Повылетали все цифры. – Знаешь, что? – Петя раздулся от возмущения, практически выпустил пламя из ноздрей и дым из ушей, ткнул пальцем Маше в грудь и заявил: – Я на тебе столько бабла просрал! – Ставки – опасное занятие, – мирно вставила Маша свои пять копеек, но уже вслед расстроенной Петиной спине – он направился к выходу, и каждый его шаг должен был быть укором вероломной Маше. Арсений проследил его удаляющуюся фигуру, а после вернул взгляд Маше – и сколько же удивления вперемешку с тем самым детским восторгом, вновь игравшим в каждой мимической морщинке, было во всем его существе. – Ты действительно поддалась Антохе? Маша шла за победой. Ну о каких поддавках вообще могла идти речь? – Я же сказала, – улыбнулась Маша, – я просто не выспалась. Никаких поддавков. Просто никто не узнает достоверно, что ее карты никогда бы не выиграли в этом финальном раунде.  

***

  Маша никогда не думала, что однажды найдет себя в таком интересном положении: на диване, с задранными на стол ногами в лакированных туфлях, в невероятно помпезном, по скромной Машиной оценке, коктейльном платье, с навороченной прической на голове и в боевом раскрасе, что включал в себя, казалось, все возможные оттенки и косметические средства – и тут даже без маминой заслуги. Вот так развалившись в необъятной усталости, она держала на животе тарелищу пельменей – свежесваренных, ароматных, с кусочком подтаявшего сливочного масла. Просто рай. Этот рай даже не портила стремная картина, которая теперь гордо висела на стене – Арсений, конечно, заявил, что Машино творчество – просто мрак какой-то, но потом картину стырил, оформил в рамочку и пригвоздил так, что из любого угла этот кошмар щедро показывал себя во всей красе. Сказал, мол, если надо будет, поставит автограф, присвоит себе авторские права и толкнет в качестве розыгрыша через импровизаторский телеграм. Маша на такое согласна не была, потому что любой труд требует оплаты – зря что ли краски расходовала? На чем-то конкретном не сошлись, поэтому стремная картина так и висела на стене. Осталась в архивах и больше совсем не пугала. И отлично теперь вписывалась в этот самый рай. Рай не был бы раем, если бы рядом ровно в том же положении, хотя и в до скрипа зубов стильном смокинге, с распущенным галстуком и смявшейся рубашке, не восседал Арсений – на его животе тоже покоилась порция пельменей, не менее привлекательная. Такая же привлекательная, как строгие очки на Арсеньевском носу, диоптрии которых отражали приглушенные блики торшера у подлокотника лежбища. Глубокая ночь, а он даже ни разу не поныл, что хочется спать, что слипаются глаза, что завтра он точно опоздает на пробежку и прочее и прочее и прочее. Наверное, чувствовал то же умиротворение в душе, какое охватило и Машу в тот самый момент, когда ее уставшая, подворачивающаяся на высоком каблуке нога переступила порог квартиры. Да и пельмени сами себя не съедят, верно? – Ты первый, – вяло сообщила Маша, размазывая остатки растекшегося масла по тарелке. – Боишься, что я решил тебя отравить? – так же вяло отбился Арсений. – Не я это сказала. Но такой вариант исключать нельзя. Может, ты передумал? – Насчет чего? – Жениться. – А, – без интереса отозвался он. – Даже если и передумал, дороги назад нет. – Мама не поймет? – предположила Маша. – Мама не поймет, – согласился Арсений. В один прекрасный день Арсений, очень тщательно подбирая слова, подкрадываясь, словно укротитель к тигру, объявил, что в ближайшее время им следует – следует, подумайте только, – наведаться в славный город Омск и повстречаться с Арсеньевскими дражайшими родственниками. Мол, предложение предложением, кольцо кольцом, а родителям показаться надо. Маша тогда несказанно удивилась – почему-то о том, что знакомиться с предками следует обеим подписывающим свидетельство о браке сторонам, она как-то и не подумала. Это было в какой-то степени странно. Омск-то сам по себе ничего, Маше понравился. Арсений провел экскурсию, показал свою родную школу, двор, где играл в войнушку с друзьями детства. Съездили к реке, встретили закат, поглядели на какой-то крутой собор, порассматривали памятник сантехнику Степанычу… Отлично время провели. Но это все было после. А вначале Арсений повел Машу к родне, и весь путь Маша покорно выслушивала многочисленные советы, рекомендации, предостережения и ликбез по истории семейства. Арсений в родном городе словно сменил личину – исчезла его безукоризненная осанка, дьяволята заплясали в зрачках, вдохи словно стали глубже, а улыбка так и норовила вылезти по поводу и без. Трещал про своих давних кошек, про совместные семейные поездки, о том, как отец узнал о его театральном увлечении и многом-многом другом. И Маша даже ужаснулась, что, отвечая уверенное «да-да», оказывается, столько об Арсении не знала – столько милых нюансов, столько трепетных деталей, столько теплых детских воспоминаний и такой большой любви к омским корням. А потом они сидели за праздничным – воистину праздничным, – столом, рядышком, почти плечом к плечу, а напротив любопытно глядела прекрасная темноволосая Татьяна и большой усатый Сергей. А Маша, по наставлению Арсения и для собственного – и Арсения, наверное, – блага, держала рот на замке, в высокую комедию не скатывалась, отвечала четко, ясно и по существу. А чета Поповых все смотрела и смотрела, словно ждала чего-то. Словно ждала, что Маша, наконец, явит то, ради чего глаза их сына теперь сияли большим и чистым чувством. Но Маша помалкивала – Маша не камикадзе, она к советам вполне прислушивается, когда сама ничерта не понимает, каким образом выстраивать тактику. Да и в грязь лицом именно тогда ударить не хотелось – это же не просто какие-то абстрактные Сергей с Татьяной, это какие-то весьма конкретные Сергей с Татьяной, почти что ее, Машины, Сергей с Татьяной. Сергей с Татьяной с очень определенным артиклем «the». А потом Арсений отошел, ведомый рингтоном мобильника. И вот тут-то Машу прорвало. Она долго терпела, видит бог. И начала трещать без умолку: и о своей семье, и о мамином коне, и о дорогом Пете на фотографиях смартфона – «да, представляете, вообще не похожи, но, к сожалению, родня», – и о свей учебе, и о работе, и о том, как сильно она любит морковные торты и как праведной ненавистью ненавидит кофе. На теме сопромата сцепились с Сергеем, вопрос применимости искусственного интеллекта в инженерии обсудили с Татьяной. А о том, как Арсений сделал ей предложение сразу после покерного турнира, она рассказывала под аккомпанемент из страшных Арсеньевских же глаз в дверном проеме и его же страдальчески приложенной к губам ладони. А потом Маша выпила вина, совсем раскрепостилась, забалаболила пуще прежнего – и вот уже и Арсений смеется над ее шутками-прибаутками, и вот уже Сергей задорно усмехается в усы, и вот уже Татьяна с счастливой улыбкой накладывает на Машину тарелку добавки – «а то совсем худая, куда он только смотрит!». Так и просидели до самой ночи, а наутро встретились вновь – попрощаться и пообещать, что скоро, скоро будут играть свадьбу, но до этого Сергею с Татьяной просто жизненно важно побывать в Москве, перезнакомиться с Машиным альтер-эго в виде Пети и их родителями-отшельниками. Судя по всему, Маша лицом в грязь не ударила, а если и ударила, то Арсеньевская семья сочла это изюминкой. Какая теперь разница? – Не хочешь переодеться? – спросила Маша, запихивая в рот пельмень аккуратно и метко – чтобы платье не изгваздать. – Тогда придется снимать часы. – Аргумент. Тогда не нужно. Часы со средневековым солнышком Маша преподнесла Арсению в день премьеры его фильма – как и планировала с самого начала. И тут уж избежать дорогого презента он не смог. Зато смог затащить саму Машу в кинотеатр на премьерный показ с участием всей съемочной группы. С участием журналистов, рьяных фанатов его, Арсеньевского, творчества, и кучи всяких разных людей искусства. Маше пришлось выбирать наряд, заворачивать волосы в невообразимый крендель, красить свое бледнючее лицо всякими косметиками, пудрами, помадами и прочей бесовщиной. Натягивать коктейльное платье – темное, почти черное, но не совсем, так контрастирующее с ее белыми коленками, – а также возмутительно неудобные туфли. Но что ни сделаешь ради любви, на какие только жертвы не пойдешь во имя нетерпеливо крутящегося и недовольно бурчащего откуда-то из коридора Арсения. Впрочем, при виде Машиного непривычного для повседневности образа, бурчать перестал – только рука в задумчивом жесте потянулась к ремешку ново(старо)испеченных часов, откуда лукаво поглядывало средневековое солнышко. А потом вспышки камер, улыбка до ушей, крепкая хватка мужской ладони, актеры, режиссеры, продюсеры и – подумать только, – лысая бошка Бондарчука. Потом соседние мягкие сиденья в первом ряду, сцепленные пальцы, свет огромного экрана – вот это да, Машиного Арсения и тут и там передают, до чего техника дошла! Потом еще много обсуждений, рукопожатий, приветствий и прощаний, предложений переместиться куда-то, чтобы отметить заслуженный успех. Согласие на небольшую вечеринку – и такси мчится по вечерней Москве, а мимо пролетают огни фонарей, и так хочется их коснуться рукой, что окно мгновенно и без раздумий отъезжает вниз, и вот уже вихрь треплет кожу на ладони, а вот уже Маша высовывет голову, не заботясь о сохранности своей шевелюры, не слушая такие уже родные возмущения из автомобильного салона. Они мчат по городу, щеки румянятся и обветриваются на холодном воздухе, а из гарнитуры Найк Борзов так и подначивает усесться верхом на звезду и нестись, нестись навстречу ветрам. И у Маши, как и у достопочтенного Найка, жизнь прекрасна, прекрасна вполне, хотя и бывает немного опасна. И ничего удивительного, что после всех этих кринолинов, бури эмоций и ярких красок, после пары-тройки коктейлей, а затем и бокалов вина, после танцев, после взаимных счастливых улыбок усталость чугуном свалилась на плечи, намертво пригвоздив их обоих к такому мягкому и удобному дивану напротив беззвучного телеэкрана. И ничего удивительного, что пельмени сейчас – божий дар. Маша напрягла все остатки сил и повернула голову влево, к Арсению. Очертила его профиль взглядом и улыбнулась в сотый, а может и в тысячный раз за этот вечер. – Что? – и губы его тоже неумолимо расползлись в хитрой усмешке, а в глаза так и не глядел – беззвучный телек всяко интереснее дражайшей невесты, правда? А Маша молчала и думала только об одном – все-таки Арсения она любит больше морковных тортов, пельменей, вина и теории вероятностей. Какая уж тут теория вероятностей, если с ней, с Машей, происходит самое невероятное? Она могла бы сказать это вслух, но Арсений и так это знает. Этого достаточно. А еще, когда абсолютное счастье поселилось в груди, хочется нести полную чушь. Поэтому: – Давай хоть звук врубим, а то мы как глухонемые.