И мир(не)рухнет

В дверь стучат — внешний мир пытается напомнить о себе. Хотелось бы спрятаться в объятиях Хеймитча подольше. Но, в конце концов, я должна нести ответственность за свои решения - иначе чего они стоят? Стук повторяется с большей настойчивостью. И я слышу голос матери: — Виктория, я знаю, что ты там! Хеймитч враз меняется в лице, и неудивительно: в прошлый раз, когда нас потревожили подобным образом, я от него отказалась. — Что бы она ни говорила, не принимай на свой счет, – шепчу я и, стиснув его руку на мгновение, спокойно иду открывать дверь. Она приносит с собой холод улицы, ее глаза горят от гнева, пальцы цепляются за распахнутое пальто, и я уверена, лишь память об Играх Хеймитча удерживает ее от того, чтобы вцепиться этими пальцами в его горло. Но я-то знаю - Хеймитч точно не станет защищаться. — Я жду объяснений, — шипит она в ярости. Я открываю рот, но не успеваю произнести и слова: — Не от тебя. От тебя! – ее аккуратный палец тычет в Хеймитча. – Как ты только посмел?! — Я не обижу вашу дочь, – Хеймитч отвечает сдержанно, но твердо. Я машинально делаю шаг вперед. — Это мое решение. — И что же ты, взрослая моя, решила? Жить с алкоголиком и убийцей до конца своих дней? – ее лицо искажается, будто от горького яда во рту. И на короткое мгновение, я впервые боюсь свою мать. — Ты не знаешь, о чем говоришь, – шепчу я, не отрывая от нее взгляда. — Это ты не знаешь. Посмотрела бы его Игры для начала. Он не такой, как ты. Он убивал с особой жестокостью. — Только у тебя проблемы с принятием очевидных фактов! Я знаю, что он убийца, и я знаю, что я убийца, – кричу я в отместку, задетая за больное. Черт, я совсем не об этом хотела говорить. — Это пройдет. И когда ты оправишься после Игр, ты ужаснешься от своего выбора. Сейчас Итан еще сможет тебя простить. Не глупи, пошли со мной. Она тянет руку ко мне, и я отшатываюсь. — Мне не нужно его прощение, – вернее, нужно, но не ради отношений – про себя добавляю я. — Не хочешь выходить за Итана? Мы найдем тебе другую пару. Но это… Клянусь могилой матери твоего отца, ты с ним не останешься. Упоминание моей бабушки рушит последнюю баррикаду, и вот, ее ярость затапливает и меня. — Не смей упоминать мою бабушку! – я резко шагаю вперед, и Хеймитч кладет руку мне на плечо, выражая негласную поддержку. Я накрываю его ладонь своей, давая понять, что все в порядке, но не свожу взгляда с матери. – Она бы была на моей стороне! Ведь она приняла тебя, несмотря ни на что! — Потому что я была хорошим человеком. А этот… — Хорошим человеком был Джеймс! Ее лицо мгновенно опускается и, кажется, она забыла, что хотела сказать. Мы никогда не упоминали Джеймса. Я глубоко вдыхаю, пытаясь сбавить градус эмоций. Не хочу быть безжалостной. — Папа рассказал, что ты любила Джеймса Мак’Хью. Когда напился после смерти бабушки. Думаю, он сам не помнит этого. Ты была сиротой, почти все время жила на улице и голодала. Джеймс не мог тебе ничего предложить, а у папы были работа и дом. И ты вышла за папу. А Джеймса зарезали 6 лет спустя. Ты тогда была беременна мной, и у тебя едва не случился выкидыш. — Я поступила так, как было нужно. И ты не имеешь права меня винить, – ее голос срывается. — Я не виню. Папа счастлив с тобой. И, я думаю, ты тоже его любишь. Она прерывисто кивает. — Но у меня другая ситуация, мам, – как можно мягче говорю я. — Моих денег хватит на целую жизнь. Я вообще могу не выходить замуж. Так зачем ты меня тащишь? — Из—за него, – она кивает в сторону Хеймитча как-то обреченно. – Ты ни на кого так не смотрела раньше. Он разрушит твою жизнь. — Господи ты, боже ты мой, – обреченно вздыхаю я и тру лицо. — Моя жизнь и так разрушена, неужели ты не понимаешь? Я буду каждый год привозить в Дистрикт детские гробы. И делать все, что мне скажут. Может, тогда вас не убьют. Или меня, – я говорю и не могу остановиться. Слишком долго я скрывала правду, делая вид, что все в порядке. – Я стала убийцей, поэтому и выжила. И кучу раз об этом пожалела. Никто не предупреждал, что победа в Играх – это далеко не конец. Но, по крайней мере, пока я в Дистрикте - я планирую делать то, что хочу я. Мои слова будто не касаются ее разума. Или она слишком потрясена упоминанием Джеймса и сегодняшним вечером в целом, чтобы их сейчас воспринять. Мама хватается лишь за последнюю фразу. — Это не значит, что ты должна поставить крест на своем будущем, спиться вместе с ним или ещё что похуже. — Я этого не допущу, – вмешивается Хеймитч, до этого позволявший нам двоим выговориться. — Хотелось бы верить. Но свою семью ты не уберег, – она разворачивается к двери. Меня прошибает от ее жестокости. Я собираюсь ответить, но Хеймитч удерживает меня за талию и шепчет: «Не надо». Обернувшись, мама добавляет: — Я никогда не одобрю ваши отношения. Дверь хлопает и меня будто придавливает целой тонной груза. Я прижимаюсь к Хеймитчу, обнимаю его и пристраиваю голову у него на груди. — Прости, – опустошенно шепчу я. — Ну, ничего нового она не сказала, – его голос преувеличено бодрый. — Думал, будет хуже. Поджог? Стрельба? Невесело усмехаюсь. — Рано или поздно она тебя примет. — Это необязательно. Главное, наладь с ней свои отношения. Я зеваю. Нужно обо многом поговорить, но сейчас я просто хочу просто вырубиться. — Тебе нужно поспать. — Ужасно длинный день, – но вместо того, чтобы пошевелиться, я просто продолжаю жаться к нему. В дверь снова стучат. — Господи ты боже ты мой, – шиплю я, поднимаю голову и обреченно смотрю на Хеймитча. — Стук не агрессивный. Это хороший знак, – негромко говорит он, поправляя прядь моих волос и идет к двери. За дверью оказывается Рик с небольшой сумкой и моим пальто в руках. Выглядит он на удивление довольным. То мое дурацкое решение повлияло и на него. Он потерял своего крестного, старшего друга или кем там Рик считает Хеймитча. И на наши с Риком взаимоотношения это тоже плохо повлияло, даже если сам Рик об этом не говорил. — Привет, Хеймитч, – бодро говорит он и обращается ко мне. – Мама очень злая. Я подумал, ты сегодня не придешь и собрал тебе немного вещей. Элиза помогала, — он ставит сумку на пол и вешает мое пальто, о котором я благополучно забыла, вылетая из дома. — Ты не злишься на меня? — Мне Хеймитч нравится больше. – говорит он будто прописную истину и улыбается Хеймитчу. Тот расплывается в широкой, довольной улыбке. — Скучал по тебе, малой, — он протягивает Рику ладонь, и тот ее пожимает. — Взаимно, — он выглядит крайне счастливым, поворачиваясь ко мне: — Я пойду, пока мама не увидела. — До встречи. – говорит Хеймитч, а я протягиваю руки и обнимаю Рика. — Ты молодец, – шепчу ему на ухо. — Я же твой брат, кем еще мне быть? – он подмигивает мне совсем по-ребячески. Когда он уходит, я продолжаю улыбаться. Я очень люблю этого ребенка. А потом мой взгляд падает на часы — Уже почти десять. – говорю я удивленно. — Думаешь, пора нам покинуть коридор? – он улыбается и от его глаз расходятся лучики. — Если кто-то еще постучит, нас нет дома. – я наклоняюсь к сумке, но Хеймитч меня опережается. Поднимает ее и ступает на лестницу, оглядываясь на меня. — Пойдем, рядом с моей спальней есть еще одна. Радость от прихода Рика сразу же тускнеет. Я поднимаюсь за ним по лестнице и думаю о том, что категорически не хочу сейчас оставаться одна. Иначе рискую прокрутиться до утра, так и не сомкнув взгляд, по кругу гоняя в голове мысли. Он направляется ко второй спальни, и я говорю, смотря ему в спину — Я буду спать с тобой. – уверенным голосом, как всегда, когда я не чувствую уверенности. И добавляю, – Или ты со мной. Хеймитч разворачивается и смотрит на меня растерянно, подняв бровь. — Напоминаю, раньше мы уже спали в одной постели. То, что тогда или он был при смерти, или я с поломанной спиной, я не уточняю. Хеймитч продолжает глядеть на меня, а потом кивает будто сам себе. Заносит мою сумку, ставит ее возле шкафа и уходит, закрыв за собой дверь. Мои щеки загораются за мгновенье, и я не против хорошенько удариться головой о стену. Дура, какая же я дура. Я предложила ему лечь в одну постель буквально через полчаса после первого поцелуя. Только что разорвав другие отношения. Да я их даже не разорвала, я сбежала к нему, как до этого бросила его из-за Итана. — Господи ты боже ты мой. – я заставляю себя прекратить наматывать круги по комнате и упираюсь ладонями в ноги, опустив голову. Как мне теперь Хеймитчу в глаза смотреть. В Дистрикте 12 и сейчас нравы достаточно строгие, а он старше меня. Наверняка, для него мое предложение вообще дикость. Я жмурюсь и глубоко вдыхаю. Нужно просто дышать. Я идиотка, мне с собой и жить. Потом иду к сумке и сажусь на колени, роюсь, ища пижаму. Переодеваюсь и, бросив платье в шкаф, залажу под одеяло, не потрудившись убрать плед. Накрываю глаза рукой, все силы уходят на то, чтобы не гореть от стыда так сильно. Хеймитч скребётся в дверь знакомым способом, и я отвечаю странным булькающим звуком, не отводя руку от лица. Он наверняка пришел меня добить. Кажется, даже костяшки моих пальцев краснеют. Дверь открывается, Хеймитч молчит и похоже не двигается. Любопытство берет верх, и я бросаю на него взгляд сквозь пальцы. В его руках одеяло и подушка, он переоделся в белую футболку и домашние штаны. От удивления я опускаю руку и таращусь на него, пока он делает несколько шагов в мою сторону. — Ты чего? – он подходит осторожно, будто имеет дело с диким зверьком. — Со мной спать будешь? – я недоверчиво щурюсь, все еще не до конца веря, что ошиблась. — Если ты позволишь. Быстро отодвигаюсь, давая ему место и сажусь в кровати. —Конечно позволю. Это ты молча сбежал, будто от какой-то… вертихвостки! – бурчу я, не смотря на него. Мне чертовски неловко. Пространство наполняется его смехом, грудных, густым хохотом и это окончательно сбивает меня с толку. Хеймитч смеется, забрасывая одеяло поверх пледа и бросая подушку рядом. — Невозможная ты девчонка… — он касается кончиками пальцев моего лица. – Ты - последняя, кого бы я мог посчитать вертихвосткой. – его глаза сейчас совсем голубые и немного светятся изнутри, я клянусь, это не из-за освещения. — Я подумала, ты во мне разочаровался. – шепчу я так тихо, что вряд ли можно расслышать. Он качает головой. — Вик, еще сегодня днем я через окно видел, как ты готовишь ужин, а сейчас ты в моем доме. – он не смотрит на меня, ему явно некомфортно, что приходится это обсуждать. — Слишком быстро? — А ты хоть раз стучалась перед тем, как перевернуть мою жизнь? – пытается отшутиться он. – Не быстро, просто мне нужно было побыть одному, чтобы убедиться, что это не очередной мой пьяный бред. — Ох, Хеймитч… Я мысленно обещаю стать более плавной и предсказуемой. Насколько это для меня возможно. А потом осторожно тянусь и мягко целую его в губы. — Достаточно убедительно? Он урчит и снова тянется ко мне. Это снова ощущается иначе. Сейчас – как теплый солнечный день и пузырьки шампанского, от которых хочется смеяться. Но заканчивается слишком быстро. Хеймитч утыкается мне в шею и обнимание за талию. — Нужно спать. – не похоже, что эта мысль его радует. Нас разделяет мое одеяло и плед. И что-то мне подсказывает, Хеймитч специально так устроил. Я ложусь на бок, все еще не отрывая от него рук и Хеймитч делает тоже самое. Я бы еще просто так полежала, но стоит голове коснуться подушки, как меня клонит в сон. Да, очень длинный день. Я подавляю зевок. — Спи, Вик. Спорить нет сил, поэтому я сворачиваюсь, ближе пододвигаясь к его груди, и шепчу: — Спи, Хеймитч. И непривычно быстро для себя проваливаюсь в сон. Я просыпаюсь как от рывка, в комнате полумрак и первое мгновение я не могу сориентироваться. За моей поясницы мостится пушистый комок, наверное, это он меня разбудил. А висок обдает ровным дыханием. Я вспоминаю все, что вчера натворила и улыбаюсь сама себе. Одна рука Хеймитча лежит на моей спине, прижимая к себе и я осторожно поднимаю голову, чтобы не разбудить его. Он выглядит абсолютно мирным, спокойным, кажется, даже морщинка на лбу разгладилась. Я смотрю на него при тусклом свете ночника, слышу его дыхание, ощущаю тепло его тела и едва уловимый пряный запах и меня охватывает такая нежность, что с непривычки я даже пугаюсь. Она греет под ребрами и как будто делает сердце больше. Этот сложный, глубокий, великодушный, сильный и надломленный человек… Глаза щиплет, и я несколько раз моргаю, параллельно пытаясь выровнять дыхание. Нужно взять себя в руки, пока я его не разбудила. Кот, найдя удобное место, сворачивает у поясницы. Мне уютно и тепло. А в голове уверенность, что я наконец поступила правильно. До рассвета еще минимум несколько часов и постепенно я снова погружаюсь в сон, не отрывая ладони от него. И спится мне очень хорошо. —Солнце, просыпайся. – я чувствую, как он трется носом об мою скулу, почти щекотно. Я жмурюсь и ближе тулюсь к нему. Не хочу просыпаться, жизнь сложная, а Хеймитч теплый (ПБ: теперь это моя любимая фраза). Не открывая глаз понимаю, что рассвет уже давно наступил. Слышу смешок и его руки снова обвивают меня. – Я бы с радостью, хоть целый день, но, боюсь, если ты не выйдешь из этого дома до полудня, тебя объявят в розыск. Моя семья…. Я открываю глаза и встречаюсь взглядом с Хеймитчем. Наверняка, он тоже недавно проснулся, вид у него сонный. — Который час? — Почти десять. — Черт. Мне нужно вернуться домой. После того, как я сбежала с помолвки и осталась у другого мужчины, впервые ночевала не дома и сцепилась с мамой. Видимо, тяжелые мысли отражаются на моем лице, так что Хеймитч спрашивает: — Хочешь, я пойду с тобой? Вместе все разгребем. Я улыбаюсь, легонько касаюсь его подбородка с проступившей щетиной и качаю головой. — Нет, я должна сама со всем разобраться. Я не собираюсь вмешивать его в это еще больше. Хватит вчерашнего. — Ладно. Тогда я в любом случае буду ждать тебя здесь. – я слышу в его голосе что-то хорошо скрываемое и щурюсь, пытаясь понять. — О чем ты думаешь? — Все абсолютно в порядке. Он целует меня в лоб и собирается подняться, но я перехватываю его руки. — Хеймитч? — Ты не должна выбирать… — он опускает взгляд. – Я имею в виду… ты не должна выбирать между мной и Итаном. Ты можешь ничего не выбрать. Тебе 18 и мир большой. Если столько мужчин, которые хотели бы быть с тобой. И если ты пожалеешь, это… будет довольно сложно для меня, так что… — Господи ты боже ты мой. – я не могу больше слушать этот бред и накрываю его губы ладонью. — Я хочу быть с тобой, просто мне потребовалось время, чтобы это понять. И понимаю, что прошу многого, но доверься мне. В один последний раз, потому что я больше тебя не подведу. В груди давит, я правда старалась быть убедительной. Я хочу, чтобы он был спокоен хотя бы на счет этого. Но в тоже время не хочу создавать неловкость или заставлять его врать, что еще хуже. Ведь доверие - это не то, что можно вернуть несколькими словами. Поэтому целую его в щеку и вылажу из постели. Нахожу в сумке зубную щетку, расческу и иду в ванную. Завтракаю у Хеймитча тостами с омлетом, на случай, если дома будет не до еды. На мне брюки и темный свитер, которые малые собрали для меня. Кот крутиться у наших ног, выплачивая еду, и Хеймитч то и дело бросает ему кусочки омлета. Наши кухни практически идентичны, моя более обжита, но кухня Хемитча кажется мне уютней. Особенно с ним в домашних брюках и рубашке, сидящим справа от меня. Предстоящее немного меня беспокоит. Я лишь надеюсь, что мама не взяла себе отгул и сейчас на работе, чтобы я могла поговорить с отцом наедине. И мне следует найти Итана, чтобы извиниться. Но вряд ли он будет со мной говорить. И девчонки… Я вздыхаю, ну и хаос я сотворила. — Это твоя семья, они в любом случае тебя любят. – говорит Хеймитч, догадавшись, о чем я беспокоюсь. Я поджимаю губи. — Я хочу извиниться перед Итаном. На мгновение его глаза загораются чем-то нехорошим. — Сделай это там, где будут другие люди, или я пойду с тобой. Я приподнимаю бровь и долго смотрю на него. Неужели он думает, я поцелую Итана или что-то еще? Хорошей же не вертихвосткой он меня считает. Хеймитч объясняет свои слова: — Я достаточно хорошо знаю, на что способен обиженный мужчина. — Итан не причинит мне вреда. – я его не люблю, но он хороший человек, это я знаю точно. — Это единственное, о чем я прошу, в остальном поступай как считаешь нужным. Ладно, я могу понять Хеймитча. Это забота обо мне, поэтому я ее принимаю. — Хорошо, я предложу ему пройтись в сторону пекарни, там есть лавочка и в случае чего я смогу позвать на помощь. – это даже звучит странно. — Ладно. И постарайся не принимать близко к сердцу. – он берет мою руку и поглаживает костяшки пальцев. Это хорошо. — А ты постарайся не открывать двери разъярённым личностям. — Заметано. – он подмигивает мне. Я хочу его поцеловать, но удерживаюсь. Может он должен первым. В итоге он меня целует. Когда я надеваю пальто - притягивает меня за талию и крепко целует. Я немного прогибаюсь и снова чувствую, как мои нервы плавятся. А когда он отстраняется, все еще удерживая меня одной рукой, мне кажется, будто мне вкололи микродозу того самого обезболивающего. — Возвращайся ко мне. – шепчет он и отпускает. Да, со мной определенно творится что-то странное. — До встречи, Хеймитч. – жаль, что нужно возвращаться в большой мир. Я глажу его лицо на прощание, приятно иметь такую возможность, и ухожу. До дома десяток шагов, но я успеваю прийти в себя за это время, будто холодный воздух вытеснил тепло, в котором я находилась. Дверь открывает Элиза с пряником в зубах. —Ну наконец-то. – говорит она, жуя параллельно. – мы тебя заждались. — Привет. – отвечаю я, вспоминая, что сегодня понедельник. – ты чего не в школе? Я цепляю на вешалку пальто, отмечая, что маминого нету. — Мама забыла сказать нам ложиться спать, вот мы и не ложились. И мы съели весь твой морковный пирог. Потом у меня болел живот, и папа разрешил не идти в школу. — Тогда не ешь пряник. – даже на детей повлиял вчерашний вечер. — Уже не болит. Я лишь качаю головой. Элиза все еще никак не может отъесться. — Тогда хотя бы молока себе налей, сухомятка же. Папа дома? — спрашиваю я, заходя на кухню, чтобы проверить, что со вчера осталось. — Да, он в гостиной. «Но никак не реагирует на мой приход.» – думаю я про себя. — Побудешь пока в своей комнате? Мне нужно поговорить с папой. — А мне можно снова ходить к Хеймитчу? — Если родители разрешат – в любое время. — Тогда ты уж хорошо с ним поговори. Я улыбаюсь. Дети. Для них все просто. Им нравится Хеймитч, и этого достаточно. Захожу в гостиную, где папа сидит с книгой. Он кивает мне и продолжает читать. На носу у него очки. Я вспоминаю, как вчера он кивнул мне, когда я не знала, что ответить. Было ли это то, о чем я подумала – благословение на бегство? Или так он говорил, чтобы я не чудила и соглашалась? Я сажусь рядом с ним, внезапно чувствуя себя снова подростком, а не победителем Игр и юной женщиной. — Твоя мама в ярости. – говорит он, не отрывая взгляда от книги. — Она приходила. – отвечаю я очевидным фактом на очевидный факт. — У нее на все есть свое мнение и оно единственное правильное. Такая уж она. – отец слегка улыбается. — Она считает, что я разрушаю свою жизнь. И сказала об этом Хеймитчу. – продолжаю я, все еще не понимая, что отец думает. По крайней мере он не начал с осуждения, это уже хороший знак. — Я знаю. Примерно тоже она сказала мне. И пыталась сказать детям, но я ее остановил. — А ты как считаешь? — Считаю, что задетая гордость матери Итана еще долго будет давать о себе знать. Давно я не слышал, чтобы женщина так выражалась. – отец округляет глаза. — Я убедил ее не выносить на всеобщую огласку к кому именно ты пошла. Не думаю, что история о том, как ты променяла ее сына на того самого Эбернети пойдет Итану на пользу. — Спасибо. – говорю я, еще раз убеждаясь, что мой отец просчитывает все на несколько шагов вперед. Если об этом будет говорить весь Дистрикт, это может дойти до Капитолия. — Ты похожа на свою бабушку даже больше, чем я думал. – говорит он, тепло смотря на меня. У меня щемит в сердце. — Вряд ли бы бабушка позволила себе устроить такой хаос. – шепчу я, отведя взгляд. – В свое время она тоже заставила родителей поволноваться. Наверное, это у нас в генах, – отец улыбается сам себе. – Мы не рассказывали тебе. Это случилось, когда твой дед с бабушкой почти не были знакомы. Он получил 40 ударов плетью, когда на 28 жатве заступился за мать одной из трибутов. Та вцепилась в своего ребенка, когда его выбрали. Миротворец ударил ее по лицу, а твой дед накинулся на него. Его поставили на колени на глазах у всего Дистрикта. Требовали извиниться, а дед плюнул ему под ноги. 40 плетей на центральной площади. Многие от этого умирают. Бабушка говорила, что его чудом не расстреляли. А она стояла поодаль, смотрела на него и в тот момент решила, что выйдет за него замуж. Ее семья была в ужасе. Но видит бог, она была такой же. Твоя мама считала, что это история подстегнет твой бунтовской дух, так что мы не рассказывали. Я качаю головой, почти в детском восхищении от этой истории. А ведь мне рассказали, что они просто разобщались в Котле. И что семья бабушки была против только из-за того, что дед был шахтёром, а это не самая удачная партия. Деда я почти не знала, он умер через три года после моего рождения, когда Рика еще не было. Я помню лишь его большие морщинистые руки и подтяжки на рубашке, за которые я любила дергать. Кажется, еще он приносил мне мед в хлебе, или это я придумала… А вот бабушка часто о нем говорила, до самой смерти у нее возле кровати стояла их фотография, на годовщину смерти деда она жгла свечу и раздавала милостыню самым бедным, хотя бы небольшую, символическую, и часто в разговоре упоминала дедушку. Она была из тех, оставшихся тайно верующих, людей, для которых жизнь после смерти не заканчивается. Она даже рассказывала мне о каких-то правилах, но я тогда была ребенком и мне явно было не до этого. Мне больше нравилось слушать, как она отпускает ехидные комментарии в сторону радио, пока никто не слышит, проклинает правление хитросплетенными острыми выражениями или вышивает, параллельно рассказывая сказки, которые, воспитав двоих детей, знала наизусть. Бабушка умела приготовить вкусное из чего угодно и делала все так быстро, что не успевала я рядом с ней на кухне сделать уроки, как она уже ставила передо мной тарелку. И бабушка потом же помогала мне с уроками. Уже после ее смерти, когда я стала больше понимать этот мир, я ни раз жалела, что не научилась у нее тем странным традициям, в которые верила она, и другие мои предки, что не расспрашивала у нее про наш род, ведь она была последней, кто знала об Испании из первых уст, что не выучила испанский лучше, так и оставшись на уровне простых фраз, которые мне бабушка вкладывала в голову с детства, а папа закрепил. И что недостаточно пронялась стремлением к свободе и непокорностью, которые были у нее. И явно были у моего деда. — Ты мне когда-нибудь расскажешь остальное? Я уже не ребенок. – спрашиваю я, опустив взгляд. — Точно не ребенок. Расскажу. Но сейчас я хочу, чтобы ты ответила мне на один вопрос. — Я глубоко вздыхаю. Говорить о прошлом моей семьи легче чем о собственном настоящем. Отец продолжает. – Если бы тебя не выбрали на Жатве, ты бы взглянула на Хеймитча? Да, папа всегда умел задавать сложные вопросы. Я задумываюсь, перебирая пальцы. Очевидно, что сейчас моя жизнь тесно переплетена с Хеймитчем, но прошлой весной все было совсем иначе. Мы соприкасались лишь несколько раз, в Котле, и у меня не было бы никакого шанса подступиться к этому человеку, если бы я захотела. А прошлая я была слишком изнеможена случившемся с отцом, слишком зациклена на благополучии семьи. Мне тогда не нужны были дополнительные сложности, а Хеймитч Эбернети казался самым сложным человеком в Дистрикте. Мне вспоминаются злые слова Итана о том, что я просто не в себе после Игр. Но и это не правда. Просто я другая. Более взрослая, категоричная, принципиальная и, в тоже время, потерянная. Охота на людей – неадекватное, искусственно созданное событие. Очевидно, что взгляды на жизнь после этого меняются. Отец молчит, давая мне время сформулировать ответ. — Нет. – наконец отвечаю я. — У меня бы не было причин с ним заговорить. Но нас связывают не только Игры, пап. Я это еще в тренировочном лагере поняла. Он долго смотрит на меня, пока не расплывается в теплой улыбке. — Хорошо. – он кладет руку мне на плечо и немного шатает меня. – Значит, так тому и быть. Я кошусь на него, все еще сомневаясь: — Ты не против? — Если бы ты ответила иначе, я бы сказал, что это просто слепая юная влюбленность и она быстро пройдет. Но, похоже, ты вполне понимаешь, что делаешь. Я киваю и улыбаюсь. — Паааап…. — я тянусь к нему и обнимаю за шею, как в детстве. – Спасибо. Он чешет здоровой рукой меня по ребрам, от чего я смеюсь. — Переубежу твою маму, тогда и поблагодаришь. — Было бы хорошо. Ко мне она серьезно не относится. – я снова сажусь на свое место. — А чье еще мнение она воспринимает всерьез, помимо моего и мера? – говорит отец добродушно. – Со временем она увидит, что ничего страшного не произошло. Главное, не давайте ей повода сомневаться. — Ладно. – говорю я, улыбаясь. Но одна мысль не дает мне покоя: — Как думаешь, это нормально, что если бы не Игры, ничего бы этого не было? — Абсолютно. — он немного хмурится, подбирая слова. По большей части, мы те – кем нас делает мир. Твоя бабушка могла бы не обратить внимание на деда, если бы родители не привили ей обостренное чувство справедливости. Я бы не полюбил сильный характер твоей мамы, если бы отец не воспитал меня определенным образом. Я бы пытался ее изменить, и мы бы все время ссорились. И у каждого человека есть множество мелочей, которые влияют на его выбор. Я думаю, тебе не стоит думать о том, как бы ты поступала, если бы не Игры. Все так, как есть. — На Арене был момент… Та девушка из 4 Дистрикта шла за мной. – я прочищаю горло. Мое первое убийство. – Я знаю, что позволила бы себя убить. На Арене прошлое исчезает, будто все было не с тобой. Я едва могла вспомнить ваши лица. Мне было не за что зацепиться, чтобы пересилить свои убеждения. А потом Хеймитч прислал мне записку. Наверняка, зрителям содержание не показали. Там было написано: «Сражайся. Прошу». И мне стало настолько горько от того, что я заставила его поверить в себя, а теперь умру у него на глазах… В общем, это из-за него я вернулась с Арены. Прости. До этого я говорила, и на интервью и лично им, что мысли о семье заставили меня бороться. Но вот такая она, правда. Отец несколько раз моргает, глубоко дыша. — Не могу представить, что было бы с нашей семьей, если бы ты погибла. — он трет глаза. – Я понял, что Хеймитч достойный человек, когда мы выпивали вместе и он кое-что мне сказал. Теперь я вижу, что и твоя привязанность сильна. Догадываюсь, что для Хеймитча важно благословение. Передай, что мое у него есть. У меня щемит в груди. Мне так сильно нужна его поддержка. Особенно после вчерашнего разговора с матерью и предстоящим разговором с Итаном. Я бы не отступила, в этот раз нет, но мне было бы намного сложнее. — Спасибо, пап. Я чувствую, что еще немного и точно расклеюсь, поэтому поднимаюсь с дивана. — Мне нужно поговорить с Итаном. — Чтобы он ни сказал — ты все делаешь правильно. Я киваю, а потом не выдерживаю и снова обнимаю его. До чего же хороший у меня отец. — Бросить пару дров в печку? – спрашиваю я уже у порога. — Я сам. Иди. Я машу ему, получаю теплую улыбку в ответ и выхожу, перед этим посмотрев на время. Скоро должен начаться перерыв перед следующими 6-ю часами работы, так что направляюсь к шахтам. Это лучше, чем идти к его дому, где я наверняка встречу его семью. Двигаясь по Дистрикту, я то и дело обращаю внимание на лица проходящих мимо людей. Но не замечаю изменений. Может, вчерашний скандал и правда не дошел до ушей общественности. По пути захочу в пекарню и беру кусок пирога с олениной. Странно надеяться, что пирог что-то исправит, но всяко лучше, чем с пустыми руками. Итан сидит на высоком бордюре рядом с другими работниками. В перерыв они стараются выходить продышать чистым воздухом. Он замечает меня, только когда на мое появление реагирую несколько наших общих знакомых. — Калидо! А че это Итан смурной такой, чем ты ему не угодила? – вскликивает Джереми, сразу привлекая внимание остальных. — Не знаю, Джем. Вот, принесла ему поесть. – отвечаю ему и быстро перевожу взгляд. — А нам никто не носит. – говорит еще один парень, которого я знаю только в лицо. — Все своими руками приходится, да, Пак? – отвечает сидящий с ним Том. Они гогочут, я лишь закатывают глаза и прохожу мимо. Том всегда был дураком. Я подхожу к Итану в плотную и тихо говорю. — Мы может поговорить? – а поймав его взгляд, одними губами шепчу. – Пожалуйста. Уверена, он соглашается только потому, что не хочет, чтобы другие узнали. Он молча поднимается и идет к улице, ведущей к Шлаку. В середине дня людей немного, и это к лучшему. — Зачем ты пришла? – в его глазах обида, которую я нанесла. — Нам нужно поговорить. Не хотела дожидаться вечера. — Ну конечно. Ты не хотела. Тебе нужно. Ты не спросила, нужен ли мне этот разговор и просто явилась ко мне на работу. Я киваю проходящей мимо старушке и стараюсь держать лицо, несмотря на его слова. — Меньше всего на свете я хотела ранить тебя. Я поворачиваю голову и вижу, как дрожь идет по его скулам. Он действительно очень зол. — Вчера ты выставила меня на посмешище. — Нет, я просто запуталась и… Он резко хватает меня за руку и затаскивает в пустой переулок, прижимая к стене. — В какие игры ты играешь? Воздух застревает в груди. Я вижу отвращение в его чертах и еще что-то очень нехорошее. — Никаких игр. Я уважаю тебя, ты же знаешь. Просто… все изменилось, Итан. — Когда? Когда я таскал твои вещи из мастерской, или, когда учил Рика? Или, когда терпел твое вечно плохое настроение? Или, когда простил тебя? Что я сделал не так? – он щуриться, будто эти вопросы причиняют ему физическую боль. И я начинаю говорить, чтобы как-то это остановить. Он не заслужил этого. — Ты все делал так. Ты был замечательным парнем. Я думала, что если выиграю, то смогу быть с тобой. Все знали, что рано или поздно мы будем вместе. Мы же сто лет друг друга знаем. Но я изменилась. Все они… все, кроме меня, погибли. Я убивала, меня хотели убить на глазах всего Панема. Дело в этом, а не в тебе. Я стала другой. И как бы ты ни старался, ты не можешь вернуть все назад. – я на грани того, чтобы разреветься. — Я могу любить тебя теперешнюю. – шепчет Итан, прижимаясь ко мне ближе, вжимая в стену. Я делаю глубокий вдох, я должна это сказать. — Но я не могу любить тебя. Он резко отпускает и отходит. Трет лицо, будто я его ударила. — Я правда пыталась, я дорожу тобой, но я не могу. А ты заслуживаешь, чтобы тебя любили. — Ты просто могла сразу об этом сказать! А не притворяться столько месяцев. — Я думала, что я тебя полюблю. Господи, это так ужасно. – Я прячу лицо в изгибах локтей. Прости меня, Итан. — Я так понимаю, ты теперь с ним? — Не говори об этом никому. Ради Рика и Элизы. В Капитолии не должен узнать. – я встречаюсь взглядом с его горящими глазами. Он ведь действительно имеет власть надо мной. Итан подлетает ко мне быстрее, чем я успеваю понять и целует. Отчаянно и грубо. Я не отвечаю, но позволяю ему. Я знаю, что это прощание. — Я никому не скажу. Постарайся больше не попадаться мне на глаза. Он уходит. А я чувствую, как все наше совместное прошлое теряет значение. Миллион моментов с раннего детства и до этого поцелуя. Сегодня мне больше нечего делать в Дистрикте, и я иду в Деревню Победителей, полностью погруженная в свои мысли. Я чувствую утрату. Не отношений с Итаном, об их конце я не жалею, а друга. Зачем я вообще начала с ним отношения? Почему все не могло быть так, как и многие годы до этого? Может он бы не влюбился в меня, если бы я не согласилась с ним встречаться Дура Шепчет мое подсознание, и я не спорю. Хочу пойти к Хеймитчу, но мне нужно немного времени, чтобы пережить наш последний разговор. Поэтому убедившись, что мамы еще нет, встаю за кухонную столешницу и начинаю резать морковь на лентехас, перед этим поставив вариться мясо. Чечевицу я замочила еще вчера, а будто месяц назад. Бабушка часто готовила этот суп, меняя ингредиенты в зависимости от наличия. Потом его нам начала готовить мама. Я знаю, что и мама бабушки его готовила, а до этого ее мама, а сам рецепт из Испании, переехал вместе с моими предками в страну, которая тогда еще не была Панемом. Чувство родства с поколениями людей, живших до меня всегда успокаивало. И пусть это наивно, но мне хочется верить, что бабушка поддерживает мои решения. Да, это наивно. Учитывая, что я сама видела, как просто и обыденно умирает человек. Как та же куропатка, забитая в лесу. — Лентехас? – спрашивает Рик, проходя мимо кухни. Он вернулся со школы, щеки красные, а значит носился с друзьями после занятий. — Думала сделать чечевицу с мясом, но будет суп. Как школа? — Скучно. Как Итан? Невольно кривлюсь. — Мы больше не будем видеться. — Хорошо. Тогда почему ты здесь? Я закатываю глаза. Кажется, малые через чур осведомлены о моей личной жизни. — Это мой дом. И если ты против, что я готовлю тебе ужин, можешь сделать это сам. – я протягиваю ему два лука и нож. — Нет, спасибо. – он поднимает ладони. – В субботу будут валить несколько деревьев, около 30 семей в Шлаке не дотягивают до тепла. Спросишь у Хеймитча, хочет ли он пойти со мной? – говорит Рик, набирая себе воды. — В лес? – в беспокойстве я кладу нож. – За контрабандой? Если вас поймают… — Брат Победительницы отделается выговором. А у простых людей, мародеры, извиняюсь, миротворцы, вынесут последнее из домов еще и отхлестают. Или казнят, если будет настроение. Я закрываю глаза, чтобы сдержать желание запретить. Это правильный поступок. Я бы сама пошла, если бы не чертов пожизненный запрет что-либо таскать. Но лучше бы я сама пошла. — Папа разрешил. Сказал, что это «благородная инициатива». Но только вместе с Хеймитчем. Я щурюсь на него. Ох уж эта грань между безрассудством и героизмом. Если буду его отговаривать — рискую разочаровать его. Ведь, в конце концов, он прав - даже если его поймают за первый раз ему ничего не будет. Не стоит позволять тревоге брать верх. — Хорошо. Я спрошу у Хеймитча. Как он скажет, так и будет. — Спасибо. – он улыбается, задрав подбородок и вытянув шею. Довольный до ужаса. — Я так понимаю, мама об этом знать не должна? — О том, что моя сестра встречается с пожилым ментором вместо красавчика Итана? – дразнится он. Вот же чертенок. Я запускаю в него полотенцем и попадаю аккурат на плечо. — Мой руки и будешь мыть мне посуду. Чтобы не был таким ехидным. Он хихикает, и когда уже почти скрывается за дверью, я добавляю — И ему только 29! Из-за дверного косяка появляется часть лица с веселым прищуром — И выглядит он лучше смазливого Итана. – отвечает Рик и уходит наконец. Я качаю головой. И когда это я стала поводом для подшучивания собственному брату?