Три луны Татуина

             Энакин давно скрылся в черных клубах дыма, а Оби-Ван все также стоял, упираясь в панель управления, смотря на планету, что, забрав их счастье, их любовь доживала последние мгновения. Кора вздымалась волнами, выбрасывая в космос протуберанцы магмы, планета кипела. В темной, покрытой черными выбросами, атмосфере все еще гуляли всполохи молний силы. Он понимал Энакина уже нет. Энакина нет, а Падме и ребенок были. Он должен был быть сильным, он должен, как бы не разрывалось на части сердце, не имел права скорбеть сейчас, потому что первым почувствовал в израненной, стенающей Силе, что что-то меняется. Он должен был закрыть свою боль, потому что Падме, что повисла в объятиях обхватывающих рук мужа, сгибалась, крича и рыдая, все еще не могла осознать, что ее душевная боль переросла во вполне физическую, что распирала живот, а крики становились все громче. Оби-Ван развернул корабль и не позволяя себе задуматься ввел координаты, уводя звездолет в гиперпространство, от Мустафара и его уничтожающей взрывной волны, от исполненного пророчества, от Энакина. Как только корабль разрезал пространство космоса, Оби-Ван наклонился над Падме, поднимая ее на руки и неся в жилой отсек. На пол пути она все же осознала, что происходит и сквозь крик, начала бормотать бессвязные стенания:       - Энакин. Нет. Только не так. Так не должно быть. Энакин, прошу. Я не хочу.       Но ребенок не спрашивал, стремясь в этот мир. Оби-Ван положил ее на стол, что было единственной удобной поверхностью и глубоко вздохнул, но спокойствия не было. Сила клокотала, он был один с обезумевшей от боли и горя женой, с бушующей Силой и без Энакина. Оби-Ван схватил руку женщины, наклоняясь к ней, делая ее центром притяжения его жизни, начиная говорить с ней, пытаясь достучаться до нее. Но Падме не слышала, бормоча, что так нельзя, что она не хочет. И Оби-Ван с ужасом понял, что она бессознательно сопротивляется самому рождению ребенка, убивая и себя, и его. Ужас тьмой накрыл мужчину, когда он вцепился в ее руку. Он вспомнил. Он видел, он все это уже видел. Со стороны. Себя и ее, там в видении. Столько раз Энакин описывал - меня не было с ней, она кричала, ты был рядом, но никто не мог ей помочь. Он сейчас переживал все это, это введение оно исполнилось, а значит...       - Нет!!! – закричал Оби-Ван. Первая часть видения уже стала реальностью. Он не позволит, чтобы сбылась и вторая. Он сам полубезумно начал бормотать бессвязные слова, мягко гладя ее лицо, целуя. – Падме, родная, любимая, прошу не оставляй меня, прошу, услышь меня, Падме, не поступай так. Останься со мной. Прошу. Ребенок, он должен жить. Прошу живи, не оставляй меня. Прошу.       Усталость от боли и криков, накатила на женщину, она вдруг обмякла, когда ее тело дало передышку между приступами боли и вместе с этой слабостью, пришло успокоение. Он почувствовал проблеск сознания за мгновение до того, как ее губы прошептали:       - Оби-Ван, любимый. Наш ребенок.       И с этими словами вспыхнула надежда, а Ардва уже вводил код на одной из дверей, откуда выкатился медицинский дроид, и Оби-Вану оставалось, только прислушиваться четким механическим командам. Быть рядом с женой, держа ее за руку, и говорить с ней, удерживая ее сознание на плаву, в этом нескончаемом море горя и приступах боли. Стараясь, смотря за четкими уверенными движениями меддроида, не задумываться, откуда он в набуанской яхте Падме и почему о нем знает Ардва. Потому что даже этот незначительный факт причинял нестерпимую агонию. Потому что на этот вопрос был один ответ – Энакин. Энакин, который провел недели, прокручивая в голове все возможные варианты осуществления его видения, и подготовился к любому из них.       Оби-Ван не знал сколько времени прошло в криках Падме, что попеременно звала, то его, то Энакина, цепляясь глазами за его взгляд, стискивая его руку до маленьких царапин от ногтей, вслушиваясь в его шепот, что просил ее быть сильной, что держал ее в своих объятиях, когда боль давала ей передышку, или когда нужна была опора. Может, это было несколько часов, а возможно дней, пока не раздался громкий, возвещающий о своем приходе в этот мир, крик. И в тоже мгновение взгляды и Падме, и Оби-Вана были направлены на маленький кричащий и сморщенный комочек, что помещался в мягких, руках-лопаточках дроида. Тот тут же подъехал к Падме, показывая малыша, мягким и спокойным голосом сообщая:       - Мальчик.       Как бы не было больно, как бы не было это не справедливо Оби-Ван почувствовал проблеск радости в своей душе, смотря на казавшегося таким крохотным, но с такими серьезным взглядом сына, который смотрел на свою мать ярко голубыми глазами. Падме протянула к нему руку и с нежной улыбкой произнесла столь мягкое и светлое имя, уже ласкающее слух Оби-Вана:       - Люк, - прошептала сухими губами Падме, слабо протянув в его сторону руку. Оби-Ван, что приобнимал ее со спины, понял, что не смотря ни на что улыбается сквозь слезы, прижимаясь к ее волосам.       Но тут Падме напряглась и снова выгнулась, закричав сквозь зубы. Оби-Ван не успел напугаться, как дроид откатилась, убирая в специальный контейнер мальчика, и поспешно возвращаясь, снова напоминая Падме тужиться. И через несколько минут предъявляя перед ошарашенным взглядом родителей еще одного малыша.       - Девочка.       Оби-Ван не сдержал тихого, восхищенного вздоха, а Падме удивленно и благоговейно улыбалась, смотря на дочку.       - Лея, - прошептала Падме, чувствуя, как Оби-Ван прижимается к ее взмокшему лбу поцелуем.       Она все еще чувствовала это прикосновение, она все еще видела перед взором своих детей, она все еще держалась за ладонь мужа, когда тьма, начала окружать ее, а на тело навалилась слабость. Оби-Ван почувствовал, как ее ладонь в его руке ослабла.       Мужчина закричал, пытаясь снова ее дозваться, но она не реагировала, уходя в забытье. Это было больше чем он мог выдержать и Оби-Ван облокотился на стол с дрожью хрипя и только прося не оставлять его. Все еще не выпуская ее руку, покрывая каждый ее пальчик поцелуем, прося вернуться, пытаясь согреть ее своим дыханием, прижимаясь поцелуем к безответным губам. Для Оби-Вана наступила тишина, которую не прорезали не механические слова дроида, что жужжал вокруг стола, где лежала Падме, ни крики детей.       - Пожалуйста, Падме. Не уходи, не оставляй нас. Прошу, я люблю тебя. Любимая.       Эмоции переполняли его, он уже не знал к какой силе обращается к Свету или Тьме, ему все было одно, все едино. Главное, наполнить ее жизнью, наполнить ее силой. Он стиснул кулаки и погрузился в Силу, будоража все, что его окружало, поднимая всю мощь своей Силы. В его Силе начался шторм, волны некогда спокойного океана вздымались, а он сам погружался все глубже в самую непроглядную темноту глубин Силы, туда, куда утаскивало от него жизнь Падме. Он спешил достигнуть ее удержать, вытащить. Не дать огню ее света потухнуть во мраке холода небытия.       Она падала все дальше в забытье, пытаясь бороться, но ее утаскивало все дальше. Ее битва была ленивой, ведь где-то там впереди был Энакин, но вдруг она замерла, нет, нельзя. Не туда. Ей нельзя. «Прости любимый», - пробормотало ее сознание. – «Я знаю, ты не будешь против подождать, ты бы не хотел, чтобы я оставила Оби-Вана одного. Я не могу его бросить, не могу расстаться с ним. Дети. Не сейчас». Она словно увидела улыбку мужа, что ярко сиял, смотря на нее, он был согласен. И вместе с этим пришли ощущения, ее тормошили, ее звали, и этот голос был в агонии, она так хотела потушить боль любимого, который и так уже пережил больше, чем может выдержать обычный смертный, так хотела вырваться из этого не бытья, и наконец успокоить его. Падме начала биться, грести, она словно плыла наверх среди густой и тягучей воды. Это было тяжело, ее не пускало, тянуло назад, шептало, чтоб она перестала бороться, ведь так легко сдаться. Но она только оскаливалась и стремилась вверх, там впереди она нужна мужу, чей свет она видела, чьи поцелуи она ощущала и чьи слезы капали ей на щеки, там впереди были ее маленькие крошки, чей крик она слышала сквозь эту давящую толщу, чьи глаза она видела перед собой. Ее сердце рвалось к Оби-Вану и таким незнакомым, но уже горячо любимым малышам. Но это было сложно. И в момент, когда казалось, что все уже потеряно толщу воды пронзили множество лент, как вспышки молнии, прорезая эту темноту, они оплели ее и она потянулась по ним наверх. Чувствуя, как ее тело изгибается под велением Силы. Эти ленты тянули ее к ощущениям рук мужа, что обнимали ее, чей голос шептал ей на ухо просьбу вернуться, что наполнял ее Силой.       Падме устало улыбнулась и подняла руку, кладя ее на голову Оби-Вана мягко проводя пальцами, по прядкам, пропуская их сквозь пальцы.       Сегодня была убита половина ее сердца, но вторая билась и жила, вторая все еще наполняла ее любовью, что смешивалась с болью, но все же согревала и дарила нежность. Все еще тянулась к тому, кто также тянулся к ней.       - Я здесь. Я с тобой, любимый.       Оби-Ван выдохнул, оживляя, свой почти померкший мир, и отстранился, смотря в уставшее лицо жены, чьи карие глаза с нежностью и любовью смотрели на него. Мужчина не находил слов благодарности, любви, как объяснить, что она весь его мир, Оби-Ван поднял ее ладошку, что все еще сжимал в своей ладони и прижался к ней поцелуем, зажмурив глаза, чувствуя, как под веками щиплет и горит огонь не пролитых слез и чего-то еще неизведанного ранее, чего-то что постепенно успокаивалось отступая. Она с ним, она жива. В мир вернулись осколки жизни, они ранили, они оставляли кровоточащие раны, но это была жизнь, и им было ради кого дышать и идти вперед. Как бы труден не был следующий шаг, как бы иглы потери не впивались в ноги, они пойдут дальше и будут вместе.       Через несколько минут дроид разрешил переместить Падме, и Оби-Ван бережно взял ее на руки, перенес на кровать, с облегчением прижимая ее к своей груди и с трудом заставляя отпустить ее и отвернуться, подходя к детям, которые словно почувствовав, что их матери ничего не угрожает, сразу замолчали. Оби-Ван осторожно взял одного за другим на руки. Они были такими легкими, маленькими, но казалось, что он держит на руках весь мир. Это были только доли мгновения, прежде чем он передал их в ослабленные, нежные руки матери, но запомнил каждую черту, каждое давление маленьких тел на руки. Ощущая изменения, что уничтожили прежнего Оби-Вана, рождая сегодня с криком этих детей, нового, чья жизнь подчинена только одной цели – безопасности и счастью их детей.       Падме смотрела на малышей и заставляла себя улыбнуться, ей было больно, но она переживет это потом. А эти невинные крохи не заслужили чувствовать боль в свой первый день жизни. Оби-Ван вздрогнул, устанавливая непробиваемые щиты, скрывая под ними все свое горе и агонию, он джедай, а значит, лучше всех знает, как игнорировать, подавлять и скрывать свои эмоции. Но шок он не смог скрыть, когда крошки, чуть пошевелившись, вдруг одновременно открыли глаза, посмотрев на мать, и потянулись к ней тонкими сияющими нитями. Они потянулись к Падме и оплели ее, но не услышали ответа от нее, только посылаемую им нежность и любовь. Это их успокоило, но не удовлетворило, им нужно было другое. Они сморщили свои лобики и требовательно завозились в пеленках. Оби-Ван не сдержал нежной улыбки, им не было и часа, а они уже были настойчивыми, когда начали выпускать нити, ища отклик, который ждали. Мужчина, осторожно провел пальцем по их мягкой, невероятно нежной, как крылышки бабочки коже щек, привлекая внимание. Они помотали головой и потянулись к нему. Оби-Ван вздохнул и потянулся в ответ. В Силе опустевшей и холодной без Энакина снова образовывались связи, уже сейчас прочные и крепкие, стальные, плетеные. Когда их нити переплелись, Оби-Ван чуть не задохнулся, когда понял его мир только что перестал существовать, он сам перестал существовать. Остался только стук двух сердец и их свет. Он ярко отправил свой отклик на немой вопрос детей, которые закопошились в руках матери. Он направил им защиту, обещание безопасности и любви. И дети радостно встретили, получив, что желали, успокаиваясь, прижимаясь к теплу матери.       Оби-Ван осторожно присел на край кровати, обнимая Падме, что с облегчением прижалась к его плечу. Их боль была общей, их горе было общим, и принятие нового мира, где нет Энакина, но есть их дети было общим, и им еще предстоит это пережить. Вместе. Но не только горе, но и радость, чувство зарождения в груди нового вида любви тоже было общим. И именно на нем они постарались сконцентрироваться. Боясь отвести взгляд от своих малышей, сужая свой мир до их глаз, носиков, нахмуренных бровок и маленьких пальчиков, которые Оби-Ван не мог перестать перебирать. Это был новый мир сильнейшей боли и сильнейшей радости. Мир, в котором им предстояло жить.              Яхту сенатора Амидалы впустили на Корусант без вопросов и без проверок. Оби-Ван был против вести жену и детей в столицу, но глаза Падме, когда он предложил ей остаться у родителей на Набу, то, как она вцепилась в его руку, не дали ему произнести эти слова. И избавили его от необходимости признаваться, что он сам никогда не смог бы оставить их где-нибудь одних. Не так скоро после удушающей потери, что наполняла болью каждый вздох. Когда они прибыли в квартиру, то замерли на входе, с ужасом смотря на нее, и не были уверены, что смогли бы сделать хотя бы шаг, если бы им навстречу не выбежала взволнованная Дорме, что была бледная, с красными глазами, непривычно растрепанная, бросаясь к своей подруге. Падме сразу оказалась в ее объятиях и постепенно переключилась на текущие дела, что крутились вокруг детей, над ними уже порхали Мотие и Элле. Оби-Ван, стоя чуть в стороне, наблюдал за копошением вокруг малышей и явственно ощущал их эмоции, что варьировались от недовольства и желания закричать, до полного восторга. Их мир, который все эти дни состоял из матери, отца и писка, бормотания дроидов, расширился, добавляя к нему несколько очень суетливых и восторженных дамочек. Эта картина вызывала чуть насмешливый взгляд. И все же Оби-Ван не мог заставить себя не смотреть на шпили Храма. Он не испытывал ничего по отношению к нему. Вдруг он стал всего лишь еще одним зданием Корусанта, там, где раньше в его душе занимал место Орден и Храм стало холодно и промозгло, ни что из этого не приносило ни облегчение, ни тепла. Впервые поняв, что домом Храм для него делали люди, а конкретнее один единственный человек. Но он все еще знал слово долг и знал его тяжесть. И его сердце сжималось, представляя, что сейчас твориться в тех стенах былого величия джедаев.       Падме что раскладывала детей на кровати, подняла взгляд на мужа и оставив детей на попечение восторженных помощниц, подошла к нему. Мягко касаясь его рук, сложенных на груди. Оби-Ван перевел взгляд с Храма на жену, их взгляды встретились. За эти дни они уже привыкли к таким изменившимся глазам друг друга к одинаковой печали, что обосновалась в их глубине, к одинаковой боли, сострадания друг другу и беспомощности, что они никогда не смогут убрать боль из души любимого человека, но все же их взгляды все еще были полны любви и понимания. Оби-Ван расправил руки и прижал женщину к груди, которая облегченно выдохнула, оказываясь в его объятиях и слыша его стук сердца. В такие мгновения единения, боль чуть притуплялась, и на мгновение родных объятий можно было забыться. Но мгновение, на то и мгновение, чтобы быстро кончаться как вспышка. Женщина все время была напряжена, контролируя, боясь снова потерять, и только в его объятиях позволяла себе поверить, что Оби-Ван рядом и она не одна. Падме старалась держать себя, не давая себе расклеиться, не давая даже возможности слабины. Она не могла позволить себе вывалить свою боль и горе на Оби-Вана, потому что видела он тоже держался из последних сил, понимала, что из-за слабости своего духа и тела, чуть не уничтожила любимого мужа, что потеряв мужа, был на грани потери жены. Падме прекрасно понимала, чем бы это грозило, наоборот она хотела бы избавить его от боли, но это было не возможно. В этом мире она должна быть сильной, должна стать поддержкой для мужа, так же как он был для нее опорой. А еще она понимала, что как бы ей не хотелось остаться в его объятиях, ей нужно будет его отпустить именно поэтому, поймав его взгляд, направленный на Храм она подошла к нему. Падме еще мгновение впитывала уверенность и тепло и отстранилась, взглянув на мужа с пониманием уже зная, что он произнесет и все же сцепила губы, сдерживая рвущееся наружу «Нет».       - Я должен лететь в Храм, - произнес Оби-Ван, бросив взгляд на детей, что громко чмокали и вертелись, наверняка начиная беспокоится отсутствием кого-то знакомого, чьи ауры они начали различать, пока еще не имея возможности разглядеть лица.       Она знала, что, стоит им прибыть на Корусант он пойдет туда, они это не обсуждали, но именно для этого они вернулись, знала, что если попросит он останется, но имела ли она права требовать этого от него? Глаза Оби-Вана говорили, что имела, но умоляли этого не делать. Поэтому она просто уткнулась, пряча лицо, в тунику, что еще хранила подпалины, пыль и запах серы Мустафара, и тихо прошептала: «Вернись». Оби-Ван кивнул и не оборачиваясь поспешно вышел, чувствуя, что дети готовы вот-вот расхныкаться и боясь, что, взглянув на жену, не найдет в себе силы уйти.       Империя существовала чуть больше недели, но было ощущение, что все уже привыкли, а возможно даже не обратили внимание на изменение правления, все оставалось по-старому. Корусант мало чем изменился, этой бесчувственной планете стали, бетона и стекла, было без разницы, кто ей правит или кто плетет на ней свою сеть из тайн и лжи. Но все же напряженное ожидание ощущалось даже с высоты транспортных линий. На улицах стояла тишина ожидания. Планета замерла, даже здание Сената, казалось не привычно пустым. Новости сообщали, о том, что Император отбыл на переговоры с Конфедерацией о заключении мира и Оби-Ван отсчитывал часы, когда сторонники Палпатина поймут о его смерти, а если среди них есть форсюзеры, что Оби-Ван не исключал, то уже знают, только выжидают и планируют свои дальнейшие шаги. Вот только эта мысль не вызвала внутри Оби-Вана ничего, кроме скуки и усталости. Ему все это уже было не важно.       Оби-Ван хотел проникнуть через тайный ход, но подлетая, заметил толпу, что столпилась возле главного входа, на площадке, где они же, жители, иногда и прогуливались. Теперь толпа бушевала и жаждала утолить свою жестокость. Они уже не бушевали, как в первые дни и их стало чуть меньше, но гнев населения Корусанта все еще висел над Храмом. Злость заклокотала внутри, и Оби-Ван резко развернул спидер, останавливая его перед площадкой Храма. Вылезая из него и замерев за спинами толпы, погружаясь в их клокочущею ненависть, слушая их речи, они уже не кричали, не бросались мусором в сторону Храма, но и их разговоров было достаточно, чтобы понять – джедаи проиграли лорду Ситхов самую главную битву - битву за умы людей. Оби-Ван ничего не говорил, не двигался, просто стоял, окунаясь в осознание новой реальности. Реальности, где джедаев ненавидят, реальности, где несколько статуй уже было разрушено, а стены осквернены похабной мазней, где-то виднелись темные проплешины костров. И с ужасом понимал, что его сердце не отзывается на это не болью, не сожалением. Оно было пустым и холодным, только гнев поднимался, на тех, кто не знал благодарности, кто не знал жалости.       Один парень из толпы обернулся и сначала просто скользнул по лицу Оби-Вана не выражающим взглядом, прежде чем полностью обернуться и замереть, впиваясь в лицо Кеноби. Окаменев, под тяжестью взгляда героя войны, магистра, генерала, напарника генерала Скайуокера. В его взгляде уже не было ненависти, это был взгляд шока и страха, это был взгляд стыда. Парень не выдержал взгляд магистра и отвел его, толкая стоящего рядом с ним друга, что также повернулся, замерев, чтобы после позвать обернуться следующих и так в мгновение вся толпа отвернулась от Храма, переключая свое внимание на одного уставшего, но все еще гордо и тяжело смотрящего на них человека.       Жители замерли, не зная, как поступить, пару минут назад, они готовы были разорвать любого джедая, что оказался бы у них в руках, но теперь они боялись пошевелиться, боялись даже поднять на него взор. Не потому что он был джедаем, а потому что перед ним стоял генерал, который только что победил Гривуса, а подпалины на одежде говорили, что и сам только что вышел из боя, генерал о котором они читали, которым восхищались, тот кто был неразрывно связан с именем Энакина Скайуокера. Перед ними стоял их герой, о котором рассказывали детям. И если всех других джедаев граждане с радостью низвергли со звания героев в предатели, ведь о них они практически ничего не знали и не слышали, они оказывались в тени более ярких звезд, то с Кеноби такого не получалось, они не могли перечеркнуть тот образ, который ненароком создали журналисты освещая подвиги генерала Скайуокера, не имея возможность замолчать имя Кеноби. И граждане восхищались ими. Скорей они перестали бы его ассоциировать с джедаями, скорей нашли бы тысячи оправданий. Ведь если поверить, что Кеноби предатель, как и джедаи, то значит, они обманулись, значит, они настолько глупы, что поверили ему, а ни одно живое существо не любило быть обманутым. Поэтому вместо того, чтобы напасть, вместо того чтобы выместить злость, на единственном появившемся перед ними джедае, они медленно начали расступаться, пока Оби-Ван в сопровождении Ардва, не торопясь, смотря неизменно прямо пошел сквозь расступающихся перед ним граждан, в тишине, которая где-то нарушалась одиночными криками, но они быстро тонули в возмущенном шиканье, задавленные тяжелой тишиной. Так Оби-Ван дошел до оцепления клонов, которые тоже начали переглядываться, смотря, как толпа встречает генерала. Вставая напротив одного из них:       - Пропусти, - спокойно проговорил Оби-Ван.       - У меня приказ, - проговорил клон, и чуть запнувшись, все же проговорил. – Генерал.       - У вас приказ. Держать Храм под стражей, я добровольно пришел сюда, добровольно иду под арест. Так ты пропустишь меня или мне спокойно идти на все стороны?       Оби-Ван видел, как клон мнется, пока из толпы не раздался крик:       - Да, пропусти уже, - и толпа снова пришла в движение, требуя пропустить генерала. Клон отступил, но прежде чем идти дальше Оби-Ван развернулся, глядя на стелящуюся перед ним толпу.       - Граждане, я говорю не как джедай, а как генерал, что проливал кровь, за вашу безопасность и в вашу защиту. Против кого вы сейчас воюете? Все боевые джедаи, которых так ненавидите и против кого сейчас вы выступаете, все еще на фронте, в Храме давно остались только дети. Дети, которые ни чего вам не сделали, невинные дети. Что вы сделаете, если сейчас они выйдут к вам? Растерзаете их как звери? Надеюсь, что нет. Джедаи и так повержены и под арестом все, включая детей. Хотя единственное, что всегда желали это защищать вас. Чего вы еще хотите? Говорите мне сейчас! Или разойдитесь!       Кеноби еще мгновение смотрел на толпу, которая молчала и прятала взгляд, после чего развернулся и пошел в Храм. Не видя, как граждане начали переглядываться, кто-то мотал головой, кто-то согласно кивал и большая часть постепенно начала уходить, несмотря на то, что самые агрессивные пытались их остановить.              Сейт Пейстаж смотря трансляцию из Храма джедаев, смотря, как Кеноби встречала толпа, как он успокоил ее, кипел, требуя немедленно убить Кеноби, но Мас Амедда, взывал к рациональности, утверждая, что джедаи уже не угроза, сам прибывая в ужасе от того как быстро все переменилось. Сенатор Органа и Мотма смотрели на трансляцию с надеждой. Падме со страхом и молитвой Богине луны. А в самой темной тюрьме Корусанта, куда не пробивался ни свет, ни Сила, три магистра не отрывали своего полного ужаса взгляда, от развернувшихся перед ним картины, потому что они видели то, что не видели остальные Оби-Ван изменился, он был опустошен, а там, где пустота, следом приходит Тьма.       - Скайуокер, - прошептали усталые губы Мейса Винду. Чтобы не произошло с Кеноби, причиной всегда был Скайуокер.       Магистры не слышали друг друга, но взгляды, которыми они обменялись, были настороженными и печальными.              Оби-Ван зашел в Храм, который оглушил его тишиной, с начала войны здесь и так стало не позволительно тихо, сейчас же Храм казался мертвым. Он прошел практически весь центральный вестибюль, так и не увидев никого, только подойдя к лестнице, остановился, к нему бегом спускался Вос, обхватывая за руки, порывисто обнимая друга, радуясь встречи, прогоняя беспокойство, что Кеноби уже сгинул в этой пучине времени перемен, и слишком громко для этой тишины проговорив:       - Здорово ты их. Но пекло! Это было безумие! Что перенял привычку действовать на авось у Скайуокера?       Имя подействовало на Оби-Вана как пощечина, и он дернулся. Он не знал, каким было его лицо, что почувствовал и увидел Вос, но он осторожно отпустил друга и медленно отступил, оглядывая Оби-Вана, словно дикого, опасного зверя.       - Что случилось? – осторожно произнес Квинлан.       Оби-Ван только бросил на него взгляд и мужчина перед ним побледнел, от понимания ли случившегося, или от того каким был взгляд Оби-Вана, но, когда Кеноби спросил, где найти оставшихся магистров, Вос просто ответил без своих привычных шуток, что сообщит им о сборе в Зале Заседаний. По дороге Квинлан, осторожно поглядывая на друга, рассказывал, доводя сведения, как его приказ застиг в битве, и он сумел сбежать, сразу направляясь на Корусант, благо он всегда был мастером маскировки и проникания в самые охраняемые места. Что здесь в Храме всех и юнлингов и падаванов собрали в яслях и организовали постоянную охрану из стражей Храма. Рассказал, что остальные джедаи, которых приказ застиг в армии и на боевых задачах, хоть и находятся под стражей, имеют возможность связаться, так что это пока не официальный арест, а скорее отстранение от должностей, есть еще надежда, что все уляжется. Сенат сейчас готовит экстренное заседание и рассмотрение вопроса в полном составе. Скорей всего от обвинения им не отвертеться, но Орден сохранят, снимут с генеральских должностей и все пойдет по-старому. А генералами им не так уж и нравилось быть. Оби-Ван кивал и слушал, Квинлан излучал осторожную надежду и оптимизм, но Оби-Ван этого не разделял, он понимал, как прежде уже не будет. Оби-Ван чувствовал то, что наполняло Храм. Потоки не понимания, почти безумия клубились внутри. Джедаи не были приучены к адаптации изменяющегося мира, их уклад не менялся тысячелетия и теперь вырванные из привычного им мира, сидящие в неизвестности под потоками ненависти, готовы были на все, лишь бы вернуть привычный уклад, не понимая - возврата к прежнему не было. Ненависть уже поселилась в умах граждан и потребуются года, поколения, что бы джедаи вернули былое доверие. Орден создавал себе имя тысячелетиями и хватило несколько лет, что бы все потерять или падение Ордена началось уже давно, только они не желали это признавать. Оби-Вану было обидно, но он уже смирился с неизбежным, и понимал в глубине своих мыслей, судьба джедаев его волнует точно также как и судьба любого другого невинного живого существа, но не больше он перестал чувствовать себя их частью. Эта мысль должна была напугать, но внутри было только равнодушие. Сильные эмоции, хорошие эмоции, эмоции добра и Света теперь были так тяжелы, так сжигали, так отзывались болью, так трудно было их испытывать, что он тратил их только на свою семью. Джедаи бы сравнили это с покоем, но Оби-Ван, не желал скрывать за красивым словом реальность, понимая, что он впервые познал равнодушие.       В Зале заседаний было непривычно пусто, Оби-Ван осмотрел его, но так и остался стоять по середине, он не мог заставить себя подойти к своему месту, и даже посмотреть на место, которое непродолжительное время занимал Энакин не мог. В зал зашли Шаак Ти и Каулман Ккай.       - Пло Кун, пока еще в бою, и он договорился с командиром клонов, что пойдет под арест после выполненного боевого задания, по возвращению в боевой лагерь, а пока он выйдет на связь, Ки-Ади-Мунди сможет подключиться, ему не запретили, - сходу сказала Шаак Ти, добавляя. – Пытались связаться с Йодой, но он сейчас в режиме тишины, как известно по последним данным, он встретился с Бейлом Органой и тот поможет ему неузнанным попасть на Корусант, они планируют его выступление в Сенате.       Оби-Ван закрыл глаза, на мгновение, видеть, что из всего Совета занято только четыре места, еще раз напоминало, что Орден получил сокрушающий удар, а скоро потеряет и его, точнее уже потеряли, хоть еще и не знают об этом. Мир был наполнен эмоциями ненависти, страха, ярости, горя, хоть ситхи канули в небытие. Это заставляло задуматься, а в ситхах ли дело или в них самих. И до сих пор Сила также была неспокойна, также бурлила в недовольстве, хоть сейчас она была полна Света, Тьма была забита, низвержена, но Свет, что струился в Силе был слишком ярким, слишком резкие цвета, Свет также не давал Силе успокоится, так же терзал ее, так же ослеплял смотрящих, также не давал заглянуть в будущее. Тьма была повержена, но равновесие не наступило. Все было напрасно, джедаи и, правда, ошиблись в пророчестве, но только не в отношении Избранного, а в отношении ситхов. Но теперь пусть джедаи разбираются, что произошло с Силой, почему она так отреагировала на случившееся на Мустафаре, пусть уходят в философские рассуждения и теории, а ему и так больно вспоминать произошедшее. Но он должен был с этим покончить, отдать свой последний долг Ордену и вернуться к своей семье. Теперь его долгом и обязанностью была только их защита. Рассказ Оби-Вана был довольно спокойным и уверенным, единственное, он так и не смог произнести имя Энакина, предоставляя магистрам самим догадываться о ком речь, впрочем, они и так поняли. Шок от новости, что Палпатин был Лордом ситхов, быстро сменился задумчивостью и прогнозированием.       - А где сейчас рыцарь Скайоукер? – спросил Ки-Ади-Мунди.       Но Оби-Ван молчал, силясь произнести, но понимая, что язык отяжелел, прилип к небу и не может произнести это страшное слово по отношению к Энакину. Ки-Ади-Мунди повторил вопрос, не понимая состояния Кеноби.       - Он погиб, - раздалось в зале, и Оби-Вану показалось, что его ударили в живот, нечем стало дышать, но он был рад, что Пло Кун избавил его от необходимости произносить это. Пло смотрел на Оби-Вана своими пустыми глазницами очков, но Оби-Ван словно ощущал его понимание и отголосок сожаления, даже через голограмму. В отличие от остальных, которые приняли эту весть со спокойствием и равнодушием свойственному джедаям. И тут же начали рассуждать о том, как это событие и главное освобождение мира от ситхов, поможет Ордену и как восстановить свое влияние на Республику. Оби-Ван слушал их рассуждения и наконец-то не выдержал.       - Вы не собираетесь обнародовать эти данные? Говорить Галактике, что Палпатин был лордом ситхов?       - Нет, - сказала Шаак Ти. – Граждане не поймут всего ужаса управления ситхом, они не боятся ситхов как раньше, и у нас нет доказательств. Мы уже ошиблись, когда пытались его арестовать. И последнее, что нам сейчас нужно, что бы народ услышал, что джедай убил Императора, пусть лучше думают, что это происки сепаратистов.       - Почему? – Оби-Ван не мог поверить, что слышит это, что это говорится серьезно.       - Сейчас мир спокоен, Сила наполнена Светом, как и предсказывало пророчество. Сейчас всем сообщат, что канцлер трагически погиб, возможно, будет расследование, и даже если расследование выйдет на Скайуокера мы сможем перевести вину на сепаратистов, - кивал своим словам магистр Ккай, про себя уже прикидывая, что можно будет провести аналогию с Дуку, который тоже был вначале джедаем, тем более, что они из одной линии. – Так как Императора нет, Сенат вернется в Республику, и будут назначены выборы. Сепаратисты разбиты и обезглавлены. Война окончена. Если мы сейчас обнародуем сведения, это внесет страх и сумятицу в мысли людей. Половина не поймут, что значит ситх, а другая будет в ужасе, что столько лет ситх был у власти. Тем более, как и сказала, магистр Ти у нас нет никаких доказательств.       - И что все это время джедаи не смогли учуять его? – прошипел Оби-Ван. – Вы прикрываете себя. Нашу некомпетентность, что мы не почуяли врага у себя под носом.       - Вы забываетесь, магистр Кеноби, - сказала голограмма Ки-Ади-Мунди.       - Нет, это вы! Вы собираетесь сделать из верного рыцаря, кто отдал жизнь за вас и Галактику предателя и убийцу императора, если до этого дойдет, обвинить его в связи с сепаратистами. Сделать его самым ненавистным человеком в Галактике.       - Возможно, этого и не понадобится, - примирительно проговорила Шаак Ти, а Ки-Ади-Мунди добавил:       - Когда Галактика будет устойчива, мы сообщим необходимые сведения, тем людям кто сможет понять правду. И как джедай, рыцарь Скайуокер бы понял наши мотивы и был рад послужить благу Света и Галактики, не требуя, чтобы его почитали как героя и превозносили. Скромность и молчаливое служение удел джедая. Мы понимаем ваши доводы. Но вы должны быть горды наш ученик уничтожил Тьму в Силе, уничтожил Ситхов. Значит, все было не напрасно, и риск его обучения оправдал себя. Он все же оказался Избранным, и будущие поколения джедаев будут знать об этом.       - Я понимаю, - проговорил Оби-Ван с опущенной головой. – Теперь я все понимаю. Прошу дозволения покинуть заседание. Мне необходимо принять и отпустить случившееся.       - Мы не задерживаем вас, магистр Кеноби.       Оби-Ван вышел, и когда за ним закрылась дверь, раздался тихий голос Пло Куна, который мотал головой.       - Боюсь, мы делаем ошибку за ошибкой.       - Мы должны в первую очередь думать о сохранении Ордена. А мы в таком положении, что сейчас все средства хороши. Мы на грани уничтожения, - мотая головой, проговорила Шаак Ти.       - Только вот не уничтожим ли мы этим себя сами, - сказал Пло Кун и отключил связь.       А Оби-Ван ровным шагом, все также не поднимая головы дошел до их с Энакином комнат. Нет. Теперь это только его комнаты и закрыл за собой дверь. Он тяжело дышал, грудь поднималась и опускалась. Оби-Ван чувствовал Свет в своей душе, но он был ему противен, он не хотел к нему прикасаться, он обжигал, его лучи кинжалами врезались в сердце. После уничтожения ситхов весь мир, Сила стали слишком яркими, обжигающими, как Тьма мешала Силе, так и Свет сейчас ослеплял.       Свет мучил его, напоминая о былом счастье, напоминая, что он потерял во имя Света, и что Его растоптали ради Света, что Он погиб ради своей семьи, но во имя Света. Свет нес образ того Оби-Вана Кеноби, который сгинул в дыме и огне Мустафара, Оби-Ван не хотел его видеть, он ненавидел, того Оби-Вана, потому что он не смог спасти мужа, потому что почти потерял жену. Тот он был слабым, но теперь не может себе позволить быть слабым, иначе Свет будет требовать еще и еще жертв и когда-нибудь Свет потребует отдать ему его детей. Ложь, все это ложь, что Тьма требует жертв, Свет требует их не меньше, только заворачивает все в красивые слова и образы.       Свет столь же кровожаден, как и Тьма. И Тьма, и Свет виноваты в равной степени в Его смерти, они, не найдя способ существовать, уничтожили свое собственное дитя. Их бы уничтожить обоих и наконец-то дать миру вздохнуть свободно без этой вечной борьбы, но он не в силах это сделать, он не может этого сделать, но может другое. И если они все одно, то зачем служить чему-то одному, пусть они служат ему.       Оби-Ван все еще тяжело дышал, сцепив кулаки, поднимая голову и чувствуя, как Тьма поднимается со дна его Силы, возносясь на руках предательства. Он чувствовал, как Свет внутри него шипит и верещит, как Тьма неуверенно заползает в него, растеряно оглядываясь, словно не веря, что ей позволено, как Свет, словно истеричный ребенок, бушует, теряя всю свою привлекательности и становясь маленьким монстром, что не хочет делиться игрушками. Оби-Ван впервые позволял себе ненавидеть, позволял себе испытывать ярость, он все еще помнил о милосердии и сострадании, он все еще был переполнен любовью, но сейчас ему было нужно совсем другое.       Тьма наполнила его, но не поглощая, а словно встала рядом покорно опустив голову, понимая, что этот адепт, может загнать ее назад, может уничтожит ее в себе, точно также, как позволил подняться, и спросила: «Чего изволите, мой господин». И Оби-Ван закричал, хватая меч и зажигая его, опуская один удар за другим. На диван, где они так любили сидеть, просматривая головидио, стол, который хранил запах кафа и чая, ворчание по утрам и подтрунивание, над заспанным Эни, превратился в щепки, кресло, в котором, когда-то сидел, читая книгу Квай-Гон, а потом и Оби-Ван, пока Энакин на стоящем рядом столе делал уроки или копался в очередном дроиде, все было разрублено на мелкие части, кровать, что еще хранила их смешанные запахи свела Кеноби с ума, и он готов был стереть ее, развеять прах. Оби-Ван кричал, выплескивая свою ярость и гнев, чувство предательства, тех, кого считал семьей, а меч не останавливаясь опускался на один предмет за другим.       Оби-Ван замер посреди осколков, обрывков и щепок его прошлого, перед дверью, ведущей в комнату Энакина, он тяжело дышал, шатаясь, сделал пару шагов, дотронувшись ладонью до перегородки, за которой раньше жило его личное Солнце. И сломался. Оби-Ван выронил меч и рухнул на колени, впервые за эти дни рыдая в голос, изливая из себя агонию и муку прошедших дней, понимая, что не исцелиться от нее уже никогда. В нем была черная червоточина, которую он всегда усилием закрывал, сейчас же он не хотел от нее избавляться, он ее растянул, покрывая ею все, что было вокруг, натягивая темную пелену на всю Силу на весь мир. Краски в Силе померкли, уже не были столь яркими, насыщенными и обжигающими, но они не потускнели, а стали более настоящими, живыми. Сила успокоилась, получив то, что желала. Свету всегда нужна Тьма. Свет наконец-то успокоился и уже не сжигал его столь ослепительной, начинающей раздражать белизной. Тьма и Свет все еще теснились друг с другом, но уже не вели борьбу, а смерившись, начали расплавлять, смешивать свои границы. А Оби-Ван цеплялся в молчаливую дверь, начиная по-новому дышать в мире, где за этой дверью уже никого не было и уже не будет, но совсем недалеко были. И он нужен был им, их жене, их детям.       Оби-Ван вздохнул и поднялся, молча заходя в спальню, отбрасывая Силой обломки, доставая из-под них шкатулку, куда положил несколько передатчиков голографий, что валялись на полу, так как тумбочки были уничтожены. После позвал Ардва, что жался к входной двери, боясь попасть под лихорадочно опускающийся меч, и попросил поместить в его внутренний контейнер последнее оставшееся растение, то самое, что так любило кусать их за руки. Все остальные за годы войн и перемещения от одной планеты к другой, были возвращены на места их произрастания. А это единственное осталось не удел. Оби-Ван не мог его бросить. После чего не оглядываясь вышел, спеша покинуть Храм, направляясь к секретному выходу, через который столько раз падаван Скайуокер сбегал на нижние этажи Корусанта, для участия в гонках, наживая себе приключения.       Стены Храма давили, ему больше здесь не чего было делать, он чувствовал, то, что зарождалось внутри, и считал, что это оскорбление находится в этом священном для Света месте. Ардва торопясь катился рядом. Пока легкое присутствие в пустынном коридоре не заставило его замереть, оглядываясь, прямо перед ним стояла малышка тогрута, каким-то невероятным образом сбежав из-под охраны джедаев из яслей. «Истинное продолжение своего учителя» - мелькнула мысль в голове Оби-Вана и он сцепил зубы, проглатывая всхлип. Она смотрела под ноги, тихо спрашивая:       - Магистр Кеноби, скажите, вы меня заметили или мне все же удалось к вам подкрасться?       Оби-Ван сжал губы и возвел взгляд к потолку, чтобы не дать слезам пролиться по щекам, снова, только после этого он посмотрен на своего грандпадавана.       - Получилось, Асока, у тебя получилось.       - Хорошо, - как-то тихо произнесла она.       Асока была непривычно спокойной и маленькой, сжавшейся в комочек, и Оби-Ван присел перед ней на корточки, пытаясь заглянуть в ее большие голубые, наполненные влагой глаза, и он понял, ему не нужно ничего говорить, она и так уже знает. Девочка вытерла рукавом туники глаза и попыталась поднять голову, но не получилось.       - Ты знаешь, - произнес Оби-Ван и Асока кивнула.       - Связь пылала, а потом стало так тихо. Слишком тихо.       Оби-Ван кивнул, понимая, о чем она говорит, зажмуриваясь от боли, когда осознал, что Энакин позаботился и о ней, перекрывая с ней связь, до того, как она почувствовала весь холод и агонию от разрыва.       - Асока, послушай меня. Скоро все наладится. В Храме все станет как прежде, вернуться остальные мастера и магистры. Здесь ты в безопасности, здесь твой дом, - говорил Оби-Ван и не понимал, кого именно он в этом убеждает ее или себя, внутри он понимал, что если она пойдет с ним, она никогда не станет джедаем, потому что он сам уже не джедай, но так уж хорошо теперь в этом мире быть джедаем, и все же надежда у Ордена была, и она сейчас стояла перед ним. – Ты, станешь невероятно прекрасным джедаем, Асока. Лучше чем были раньше, ты станешь самым удивительным джедаем. И помни, все уроки, что тебе давал, твой учитель. Ты, многое о нем можешь услышать в ближайшие дни, но ты должна знать, твой учитель, принес победу Свету, он герой, что спас эту Галактику. Избранный, что победил Темного лорда ситхов и восстановил равновесие.       Оби-Ван поперхнулся, горло сдавило, он не знал, сможет ли продолжать. Да, Энакин спас эту Галактику, но видит Сила, она не заслуживала спасения, не заслуживала, такого чистого и любящего сердца, что принесено ей в жертву.       - Твой учитель, он… Ты была ему очень дорога, он любил тебя.       Асока всхлипнула и отвернулась, Оби-Ван мягко повернул ее обратно, он она все еще отворачивала лицо, скрывая свои слезы.       - Я, джедай. Джедай не должен… Джедай не может…       Оби-Ван подался вперед и прижал к себе девочку, позволяя ей рыдать на своем плече.       - Ты, живое существо, Асока. Когда тебе больно плачь, когда радостно смейся. И люби, люби так, чтобы весь мир можно было осветить. Только любовь может спасти, этот загнивающий мир. Не позволь своему сердцу очерстветь.       Он почувствовал, как Асока кивнула на его плече, и мягко поцеловав в мокрую от слез щеку отстранил ее.       - Помни, прошу, помни.       Асока кивнула, с интересом разглядывая лицо своего грандмастера.       - Магистр, что с вашими глазами.       Оби-Ван отвел взгляд и прикрыл их веками, он не хотел даже задумываться, что девочка могла в них увидеть, как изменился их цвет, только надеялся, что она еще не знает причин таких изменений.       - Я просто очень устал, Асока. Береги себя.       Кеноби поспешно встал и набросил на голову капюшон, практически убегая от падавана Энакина, он не мог ее забрать с собой, не мог уничтожить ее Свет своей Тьмой. Надеясь, что хоть она сохранит, Свет Энакина и часть его Света воспоминания об Оби-Ване Кеноби, когда он еще был джедаем.              Придя домой, он сразу прошел в комнату, где Падме ворковала над детьми, они были разложены на их кровати, мотая ручками и ножками, знакомясь с ними, изучая их движение.       - Падме, - позвал жену Оби-Ван, она посмотрела на него немного более пристально, чем обычно, но только лишь облегчено выдохнула и кивнула, не комментируя изменившееся выражение лица, глаза и даже взгляд, словно была к этому готова, или просто еще не поняла, что это означает. Хотя он и сам еще не решался посмотреть на свои глаза, избегая отражения, но представляя, что там увидит. – Мы уезжаем.       - Хорошо, - сказала женщина, начиная заворачивать дочку, и кивнула в угол. – Основные вещи так и остались на яхте, я собрала еще кое-что, если хочешь, что-то добавить, крайний чемодан, практически пустой.       Падме запеленала Лею и подняла голову, встречаясь взглядом с мужем, поясняя, на его удивленный взгляд.       - Я не хочу здесь оставаться. Уедем, хоть куда, лишь бы по дальше ото всех.       Оби-Ван кивнул, понимая, и открыл чемодан, загружая в него свои не многочисленные вещи, стараясь не смотреть на полку, где хранились вещи Энакина, но все же забирая часть его туник, которые за это время все равно уже перемешались. Падме собирала детей, укладывая в автономную колыбель, что парила рядом, вызывала спидер и успокаивала Дорме, которая рвалась с ней в любом направлении, в любую Галактику.       Люк закопошился и Оби-Ван подошел к ним, мягко гладя крошечные свертки. Не сдерживая улыбку счастья. Лея спала, а Люк морщился и выгибался, успокоившись, только когда отец, поднял его на руки, укачивая, расхаживая по комнате, пока попавшее боковым взглядом отражение в зеркале не заставило замереть. Оби-Ван медленно приблизился к гладкой поверхности, боясь увидеть то, что он теперь явил миру. На него привычно смотрело осунувшееся лицо, исказившееся глубокими морщинами усталости, казалось он постарел на десяток лет, но не было ни каких явных признаков пробуждения Тьмы, даже глаза оставались привычного серо-голубого оттенка, разве что... Мужчина чуть приблизился к зеркалу, внимательно вглядываясь в свои глаза и наконец, замечая признаки Тьмы, желтые вкрапления и золотая окантовка, словно растекшееся в глазах золото. Если бы он не ощущал Тьму в себе он бы и не понял, что падение состоялось. Он чувствовал, как она, довольно обосновалась внутри него. Застилала его Силу, как толстый слой ила в прозрачном озере и стоило ему только прикоснуться к нему, взбаламутить, как она поднималась, клубилась неся чувство мощи и вседозволенности, которой он никогда не чувствовал, это приятное щекотавшие чувство. Теперь вся его боль, все сожаление растворялось во Тьме, подпитывая ее. Тьма забирала муку и приглушала ощущение утраты, но также она высасывала воспоминания и любовь. И если любовь к Энакину сейчас приносила только агонию, чему радовалась Тьма, то у Оби-Вана еще оставалась любовь к жене, что в отражении зеркала сейчас поспешно заканчивала сборы и та легкая тяжесть Люка у него на руках. Дети, их дети, дети Энакина. То, что он испытывал это все уничтожающее, щемящее чувство, что даже назвать любовью было приуменьшением, придавливало ил Тьмы ко дну, усмиряя и заставляя подчиняться. Рядом с Тьмой, все еще был Свет. Оби-Ван закрыл глаза, и всколыхнул свою Силу, приводя в движение, баламутя воды Силы. Тьма заполнила его, и когда он открыл глаза золото ситхов, начало растекаться, застилая его радужку, Тьма вырвалась, пройдя волной по комнате, и тут же была забита в угол поднявшимся детским криком. Оби-Ван вздрогнул, прижимая к себе закричавшего сына, в колыбели начала просыпаться Лея, сдержано хныкая в унисон брату, но ее уже успокаивала Падме.       - Прости, - прижал к своей груди младенца Оби-Ван, тихо укачивая его, на уже снова кристальных волнах своей успокаивающей Силы. – Прости своего глупого старика, я больше так не буду.       Люк успокаивался, а Тьма задавливалась на самое дно, что не мешало Оби-Вану понимать, что, если потребуется защитить их, защитить его семью, границ в этой защите у него уже не будет.       Набуанская яхта вылетела в простор космоса, унося от Корусанта четырех людей, двух дроидов и двух ящериц. И они уже не узнали, что Галактика продолжила погружаться во Мрак все глубже. Планам джедаев не суждено было сбыться.              В администрации Палпатина оттягивали с объявлением о смерти Палпатина, хотя сигнал с датчика физического состояния, что носил на себе Император, пришел практически сразу. Да и форсюзеры почувствовали волнение в Силе. Они выжидали. И больше всего желали узнать, что с Энакином Скайуокером. Сейт Пестаж сидел в кабинете Императора, в молчаливой тишине, боясь поверить в случившееся, боялся осознать, где он оказался по воле Силы, и какие возможности сейчас открыты перед ним. Пытаясь проработать все варианты развития событий, что если Скайуокер выжил? Пал он или остался джедаем? Что будет если к власти вместо учителя придет ученик? Но самый волнующий вопрос, что если они оба мертвы? Линия Дарта Бэйна прервала. Мертв и учитель, и ученик. Он боялся об этом думать, но мысль была очень притягательна и не хотела уходить. Как сохранить все? Как удержать власть? Он тоже был учеником Палпатина, и он знал самые главные уроки, власть легче всего удержать на страхе, удержать на ненависти к общему мифическому, страшному желающему все уничтожить врагу. И благо в Империи таковые имелись. Пестаж подошел к окну, смотря на Храм джедаев. Осталась только одна проблема – Скайуокер, с влиянием которого на армию, на жителей Сейту было не тягаться. Дверь открылась, и зашел Дориана. Сейт не терпеливо потребовал говорить.       - Оби-Ван Кеноби прибыл в Храм.       - Я это знаю. Что?       - Он сообщил джедаям, что Энакин Скайуокер мертв.       Пестаж не скрыл улыбки, отворачиваясь к окну и смотря на свою Империю.       - Назначайте суд над джедаями. Мы их уничтожим.       Теперь нет учителя и нет ученика, нет отца и нет сына, нет Императора и нет его наследника, зато есть он - Сейт Пестаж – назначенный Императором, Хранитель Империи. И теперь эта Империя его, и он не позволит никому ее забрать. Теперь даже завещание Императора ему не навредит. Если бы Скайуокер выжил Сейт не пошел бы против ученика ситха, ставшего их лордом, это правила их рода, это их основа и Пестаж подчинялся им, но теперь можно не опасаться Скайуокера, теперь можно использовать их родство с Палпатином, чтобы бросить еще один камень в джедаев, усилить ненависть граждан.       Сенат собрался через день именно на нем выступал магистр Каулман Ккай, которому дано было право выступить с заявлением в защиту Ордена, до прибытия Йоды, но первые же его слова о гибели Императора Палпатина, не дали возможности говорить дальше, утонув в шуме и волнах ужаса, растерянности. Он пытался сказать о вине сепаратистов, о бессмысленности существования Империи, о необходимости вернуться к Республике и демократии, но каждое его слово только распыляло возмущение большинства сенаторов и достигло апогея, когда зазвучал мягкий, но угрожающий голос Сейта Пестажа, который с трудом сдерживал радостную улыбку, пока выступал магистр джедаев, каждым словом уничтожая всех джедаев:       - Почему джедаи знают о смерти нашего Императора? Как они узнали об этом вперед наших служб, что сейчас ведут расследование факта пропажи голосвязи с Императором? А я скажу как. Они знают о гибели Императора, потому что причастны к ней! Джедаи убили нашего Императора! Они не смогли этого сделать в Сенате, попытка убийства сорвалась и они убили его на Мустафаре.       - Доказательства, - раздался голос Сенатора из числа лоялистов.       - Доказательства?! – Сейт усмехнулся. – Вот вам доказательства.       Пестаж взмахнул рукой, и на все пространство Большого зала Сената развернулась голограмма скопления метеоров, некоторые из которых были столь огромные и очертаниями смутно напоминали изгиб планеты. В зале на мгновение воцарилась тишина, что постепенно наполнялась криками, возгласами. Сенаторы подскакивали со своих мест. Бейл Органа, вцепился в поручни своей платформы, в ужасе постепенно понимая, что это не простые метеориты. Даже те сенаторы, что подписывали петицию 2000, те, кто называл себя лоялистами, в ужасе мотали головой, бросая обвинительные взгляды на единственного стоящего перед ним Магистра, которого они не так часто видели, того, кто не успел сделать себе имя, среди политиков и был им практически неизвестен, легко было направить обвинения и осуждения, на того, кого они практически не знали.       - Наш Император и его самый верный сторонник - Энакин Скайуокер, герой войны, отправились на Мустафар, для заключения мира, для того, чтобы принести мир нашей Империи, чтобы начать переговоры с Конфедерацией. Но джедаям не нужен был мир, война принесла им власть и силу. Они хотели продолжать войну. И для достижения своих целей, ради убийства Императора, они готовы были пожертвовать целой планетой, одним из своих, тем, кто остался верен Императору, Империи и вам, жителям. Вы хотели доказательства, покажите мне силу, которая могла бы взорвать планету? Кто обладает такими возможностями? Джедаи! И Энакин Скайуокер не смог защитить Императора, против той силы, что наслали на них джедаи.       Магистр Ккай мотал головой, расширяя глаза, сам в ужасе от представленной картины, пытаясь опровергнуть, джедаи не обладают такими ужасающими силами, джедаи никогда бы не уничтожили планету. Магистр сам был поражен случившемся, но его никто не слышал. Джедаев боялись, их способности не понимали, а сейчас, когда они пошли против Императора, им перестали верить. Магистр понимал шанс рассказать правду, назвать Императора ситхом был упущен, теперь бы им не поверили и с ужасом наблюдал как и от Сейта Пестажа начинают исходить слабые волны Темной стороны.       - Энакин Скайуокер тоже джедай, а может это он убил Императора, - вдруг вскликнул представитель Торговой Федерации, который лихорадочно переписывался со своими людьми, получив новые сведения. Они уже неделю старались разработать стратегию их планеты, после гибели Нута Ганрея.       - Энакин Скайуокер был предан Императору всей душой и сердцем. Возможно, он и был джедаем, но джедаем верным нашей Галактике и в первую очередь он был…- Сейт Пестаж сделал паузу, прежде чем возвестить. – Сыном нашего горячо любимого Императора Палпатина. Сыном, которого джедаи обманом выкрали у отца. И джедаи убили их обоих. Нашего Императора и его единственного наследника.       И под громовую тишину Сената Сейт Пестаж включил голограмму завещания Императора Палпатина, где он рассказывал, как потерял своего сына, как джедаи похитили мальчика у матери, как он наконец-то нашел его. Обвиняя джедаев в разжигании всех войн и всех несчастий. Магистр Ккай хотел, что-то сказать, он должен был что-то сказать. Это все была ложь, но он был без сил, он не знал, как биться против такой явной лжи, как опровергать, то, что никогда не могло быть правдой, но чувствуя, как в нее верят. Бейл Органа упал на свое кресло, закрывая лицо руками, ноги его не держали под тяжестью новостей. Он понимал, что Пестаж все подстроил, понимал, что о смерти Императора его администрации было известно заранее, наверняка Палпатин носил какой-нибудь датчик. Они только ждали, когда об этом сообщат джедаи, чтобы вылить на них очередные обвинения, но это не меняло того факта, что голограмма Палпатина называла Энакина своим сыном и наследником Империи, не меняло, что Энакин был мертв, не меняло того, что вчера на датпад Бейла пришло сообщение от Падме, что она и Оби-Ван уезжают с Корусанта навсегда. Еще тогда он забеспокоился, что она не написала про Энакина, но когда он пришел в ее комнату, что бы узнать что случилось, там никого не было. Для связи ни она, ни Оби-Ван не были доступны.       Бейл повернул свой полный боли взгляд в проход на свою платформу, в проходе стоял вуки, на спине которого явно был очерчен скрытый плащом бугор, из которого сверкали огромные глаза, и Органе показалось, что в них стояли слезы обреченности. Лорд Ситхов был убит, но Тьма слишком прочно успела завладеть жителями Галактики, даже без лорда Ситхов они жаждали жестокости и источали страх. Это был не суд над джедаями, это заседание было их эшафотом.       - Бегите, - безнадежно прошептал Бейл и вуки ушел, унося того, кого он защищал. Йода направлялся в Храм, готовый встретить самое темное время для джедаев вместе с остальными и разделить их судьбу.       А в это время под сводами Сената под одобрительные выкрики Сенаторов говорилось о незыблемости Империи, о сохранении наследия Императора Палпатина, даже после его смерти, что Империя останется верна пропавшему законному наследнику, герою Энакину Скайуокеру, и будет ждать его возвращения, если ему чудом удалось выжить. Империя устояла и продолжала существовать под управлением назначенного Палпатином – Хранителя Империи, Верховным правителем Сейтом Пестажем.       Под рукоплескание одних сенаторов, под одобрительные кивки других, под пораженное молчание единиц и под рыдание назначенного нового сенатора сектора Чоммелль Джа-Джа Бинкса, что не мог поверить в гибель малыша Эни, звучали слова обвинений джедаев, речь о мести Империи, и неизбежной каре за предательство, что настигнет всех джедаев в каждом уголке Галактике.       Потом будут тысячи кричащих заголовков и объявление официальных поисков тела Императора и без вести пропавшего наследника. Потом будут слухи о связи Энакина Скайуокера и сенатора Амидалы, и ее возможной беременности, которые никто так и не подтвердил, но так и не опроверг. Потом будет официальные назначения на все должности всех приближенных лиц Палпатина и очередное усиление безопасности Империи. Потом Сепаратисты обвинят уже теперь Империю во взрыве Мустафара и подлой попытке убить руководителей Конфедерации, которые уже были готовы к заключению мира. Потом начнется новый виток войны клонов, но уже без форсюзеров с обоих сторон. Но все это будет потом, а пока в тишине Вселенной, по всем частотам уже разносился голос нового Верховного правителя Империи Сейта Пестажа:       - Исполнить Приказ 66.