Из пепла

      Джинн часто снилось, как Кэйа и Дилюк занимаются сексом. Чаще для неё это был повод подрочить, чем задуматься.       В этот раз ей хочется плакать.       Она знает, что это сон. Кэйа подходит к оторопевшему Дилюку, зарывается пальцами в его распущенные волосы, прижимается лбом ко лбу, и они долго, долго смотрят друг другу в глаза.       Не доходит даже до поцелуя, но для Джинн это больше и важнее чем секс. Она пытается сглотнуть ком в горле, быстро обмахивает глаза — и только тогда понимает, что задремала на кухонном диване. Как глупо…       — Джинн? — окликает Тома из коридора. — Прости, что заставил ждать. Ты не заскучала?       — Я поспала, — усмехается Джинн и оглядывает его с ног до головы. Как же ей хочется кончить ещё пару раз, но пора признаться: она отрубится до первого оргазма. — Мне пора домой.       — Всё хорошо? — Тома садится рядом, берёт её руки в свои, разминает ладони, и это так приятно, что она не удерживается от стона. — Я тебя не обидел?       — Конечно, нет! — Джинн хватается за его запястья, чтобы сесть, быстро целует в губы. — Просто хочу лечь в постель… если лягу в твою, снова не удержусь.       Засмеявшись, Тома прижимается лицом к её груди, целует между ключиц. У Джинн плывёт перед глазами.       — Я бы поспорил, кто отключится первым. — Он устало выдыхает, трёт лоб и снова улыбается, так тепло, что Джинн хочется осыпать его поцелуями. — Проводить?       — Только до двери. Дальше я справлюсь. — Джинн обнимает его за шею, прижимается щекой к щеке. — Спасибо за завтрак… и за всё, что было до него.       Тома целует её в щёку, помогает подняться и, пока Джинн раздумывает, откуда начать сборы, приносит её одежду, аккуратно сложенную стопкой.       — Когда ты успел?!       — Просто шёл мимо и… разве можно оставить их просто лежать на полу?       — Я бы оставила. — Джинн качает головой. — Хочу сделать для тебя что-то настолько же приятное.       — Ты предлагала кулинарную вечеринку, — весело хмыкает Тома. — Если надумаешь, буду рад присоединиться.       — Буду держать в курсе. — Джинн не удерживается от соблазна — втискивается в джинсы прямо перед ним. Усмехаясь, Тома подаёт ей бюстгальтер, застёгивает на спине. — Эй. У твоей нежности есть пределы?       — Никогда не искал.       — Не будь таким! — смеётся Джинн. — Вдруг я тебя украду?       — Я знаю, как тебя отвлечь. — Тома делает страшные глаза. — И чем заплатить за свою свободу.       Они хохочут; Джинн поднимается на носочки и целует его ещё раз, потом всё-таки надевает свитер. Подхватив на руки, Тома доносит её до прихожей, усаживает на пуфик и, опустившись на колено, аккуратно обувает.       Ещё никогда Джинн не чувствовала себя настолько королевой.       — В Иназуме все так делают?       — Только те, кто хочет выразить благодарность за хорошо проведённое время.       Джинн поддевает его подбородок кончиком ногтя, смотрит ему в глаза.       — Поцелуй от меня аль-Хайтама. То, что он говнюк, можешь не передавать.       — Он бывает ворчливым по утрам.       — Если он не будет носить тебя на руках и подавать гэта, я сделаю это за него!       — Готов ли я принять подобные почести от самой госпожи Гуннхильдр… — отшучивается Тома, но краснеет всерьёз. — Мне хватает любви. Правда.       — Если захочешь кофе в постель, только скажи. Доставка за пять минут. Уникальное предложение!       — Перестань меня смешить, — стонет Тома, снова уткнувшись ей в грудь. — М-м-м…       На долю секунды его выключает — мышцы расслабляются, и Джинн чувствует, как он клюёт носом.       — Я напишу, когда поговорю с Итэром. — На этот раз Джинн сама помогает ему подняться. Не то чтобы это требовалось, но ей приятно проявить немного внимания. — Отдыхай.       Быстро обнявшись, они обмениваются улыбками. К лифту Джинн идёт пошатываясь от усталости и жалеет, что телепорта прямо в постель не существует, но стоит ей выйти на воздух, сонливость как рукой снимает.       Сощурившись на бледное утреннее солнце, Джинн вынимает телефон, видит на аватарке Лизы значок «в сети» и сразу жмёт кнопку звонка.       — Как ты, любимая?       Лиза издаёт довольный, очень сонный звук. У Джинн начинают ныть губы, так хочется её поцеловать. Позднее утро, когда они просыпались вместе и долго-долго целовались, прежде чем заняться любовью... Последние годы такое случалось всё реже, потому что обычно Джинн уходила на работу намного раньше, чем Лиза в состоянии проснуться, и целовала её на прощание — настолько сонную, что она не могла сказать ни словечка.       — Хорошо, — мурлычет Лиза. — А ты, малышка?       — Провела отличную ночь.       — М-м, и кто же они?       — Двое мужчин. Один — гей, — добавляет Джинн с удовольствием.       — Моя девочка, — усмехается Лиза. — Горжусь.       — Я соскучилась, — признаётся Джинн.       — Когда просыпаюсь, чувствую на губах твой вкус.       Столько лет спустя Джинн ещё краснеет от её комплиментов.       — Зацелую тебя, когда вернусь.       — Скучала по такой тебе.       — Наверное, мне пора в Монд, — порывисто говорит Джинн, готовая хоть сейчас взять напрокат самую быструю машину.       — Вот ещё. Не вздумай, — перебивает Лиза.       — Эй, — немного обиженно шепчет Джинн, — я хотела...       — Я точно никуда не денусь из нашей постели, малышка. У тебя каникулы. Оставайся там, пока не отвыкнешь работать.       — Я не хочу расставаться с тобой на два года, — шутит Джинн.       — Если понадобится, приеду сама, и мы снимем самый роскошный номер, — хрипло смеётся Лиза и томно зевает. Каждый звук пронизан удовольствием. Джинн только сейчас понимает, насколько, — и насколько ей самой не знакомы такие ощущения.       — Скажи, тебе было со мной тяжело? — виновато спрашивает она.       — Случалось. — Лиза продолжает улыбаться, и Джинн ободряется.       — Я совсем разучилась наслаждаться жизнью.       — Я ждала, пока ты это поймёшь.       — Что, если бы я не поняла?       — Думаю, я бы дала тебе ещё пару недель.       — А потом?..       — Насильно отвезла туда, где ты сейчас. В клинике, где лечился Дилюк, есть курс расслабляющей терапии, ты в курсе?       — Нет, но...       — И я бы не постеснялась тебя там оставить.       — Лиза!       — Что? Думаешь, ты бы со мной справилась?       Джинн притихает.       — Нет, — недовольно говорит она, — но я бы...       — Что? Сказала, что не можешь бросить свою бесценную работу? Сейчас с ней может справиться кто угодно другой.       — Лиза!       — Разве одинаковые документы требуют твоего постоянного присутствия?       — Я должна...       — Ты вложила в Орден столько труда, что это мы остались тебе должны. И ты заслуживаешь большего, чем терять годы в пыльном кабинете.       — Но я просто...       — Впустую растрачиваешь свой потенциал.       — Но я клялась...       — Это было в прошлом. Тратить свой талант на такие мелочи — преступление, дорогая. Вспомни, о чём ты мечтала, когда мы только поженились.       Джинн теряется.       — Не помнишь, — с лёгким сарказмом подсказывает Лиза.       — Не помню...       — Именно об этом я и говорю, любовь моя. Я могу сколько угодно ворчать, что хочу видеть в своей постели жену, а не холодную подушку, но тебе и самой не нравится такая жизнь. Думаешь, я не слышала, что ты сказала Дилюку?       — Ты подслушивала!       — Вы кричали на весь зал.       — ...я даже не заметила.       — По этой львице я тоже скучала, знаешь ли. Ты слишком молода, чтобы у тебя затупились клыки.       — Но здесь я просто... ничего не делаю...       — Именно. Когда станет скучно, начнёшь вспоминать, для чего нужна жизнь. И приложи усилия к тому, чтобы горячие ночи у тебя случались почаще.       Она кладёт трубку. Некоторое время Джинн растерянно смотрит на список уведомлений. Вместо сотни писем с рабочей почты там сообщение от Итэра и одинокий пропущенный от Чайльда, ещё с ночи.       Это так... дико. Неужели она может проспать до полудня, не дёргаясь на ежеминутные звонки, попить кофе и снова отправиться на прогулку, не взяв с собой ровным счётом ничего, кроме телефона? Мир не рухнет?..       Что делать с таким количеством свободного времени?!       Посмотревшись в выключенный экран телефона, Джинн поправляет причёску и решительно отправляется в сторону гавани.       Раньше ей так нравилось смотреть на утреннее море.              ~              Плюсы быть Гидро — помимо очевидных, — в хозяйстве полезно. Жаль, родные уже не оценят…       Чайльд быстро смаргивает наваждение. Когда его притащили в Ли Юэ, он поклялся не думать о доме… о том, что называл домом. Не думать, ждут ли его там, помнят ли. Просто не думать. Мог же он раньше, когда поступил на службу. Когда уезжал от Снежной всё дальше, тоже мог. Не проронил ни слезинки… ну, почти. А если почти, то, считай, ничего и не было.       Он стряхивает капусту в салатник, щедро солит, прижимает ладонью, чтобы дала сок.       — Какая-то быстрая закуска? — спрашивает Фаранак, задумчиво наблюдая за ним.       — Вода — самая удобная из стихий, если хочешь ускорить физические процессы… — Чайльд вздыхает. Когда Скирк объясняла ему, как человек (или нечеловек) может повлиять на окружающий мир и естественное течение времени, Чайльд не мог и минуты просидеть на месте. Кое-что ему удалось усвоить, уворачиваясь от клинка или копья. Скирк продолжала рассказывать, не сбиваясь с дыхания, и Чайльд умирал от жадности. Он тоже хотел уметь так, но через пару минут валился навзничь, обливаясь потом, и уже не мог спастись от рассказов о сути бытия. Правда, запомнил недостаточно, чтобы блеснуть познаниями перед каким-нибудь умником из Академии.       — Ускорить? — Фаранак изгибает бровь почти так же скептически, как делала наставница. — Вскипятить воду в кулаке?       — Когда я получил Глаз Бога, первым делом попытался вскипятить кого-нибудь другого. — Чайльд сильнее давит ладонью, и прожилки тихо, приятно хрустят. Почти как суставы перед тем как вывернуться. — Был разочарован, когда узнал, что люди устроены немного сложнее бурдюка с водой.       — А ты бедовый.       — Все так говорят. — Он жамкает капусту, чтобы перемешалась с солью, сгребает в ком. Нахуй эти физические процессы, главное, понимать, что делаешь. — И они правы.       Трава, в отличие от людей, жертва попроще.       «За жизнью следует смерть, за смертью — разложение, — монотонно повторяла Скирк, и её взгляд оставался холодным и пустым, а Аякс так сильно, так яростно хотел, чтобы в них промелькнуло хоть какое-нибудь чувство. — Чужая жизнь нам неподвластна. Чужая смерть — наше оружие. Разложение происходит без нашего участия. Но, — лениво добавила она, — распоряжаться им бывает полезно».       Как говорил бабкин брат, мир его костям, — что посолено, сгнить не может. Прежде чем предать земле, его, как он и просил, посолили. Чайльд, правда, не узнал, помогло ли: низину, где стоял бабкин дом, скоро затопило, и кто солёный, кто нет, было уже не разобрать. Не самая поучительная история, но один фонтейнский умник, которого Чайльд пытался подцепить в таверне, целый вечер заливал, что гнить и кваситься — примерно одно и то же, отличие только в микробах и какой-то херне, которой они то ли сблёвывают, то ли гадят. По итогу вместо поебаться Чайльд курил на улице под фонарём, пытаясь пережить, что с детства питался микробьей сраниной, а его случайный знакомый чертил в снегу какие-то многоуровневые схемы и подробно их комментировал (правда, на фонтейнском, хотя Чайльд и на снежновском из его объяснений вряд ли бы много понял).       Узнай Скирк, куда он применил способность ускорять разложение, посмеялась бы. Наверное. Приятно думать, что да.       Вода слушается его. Пузырьки щекотно бьются в ладони, между пальцами пробивается пена. «Что было живым, становится мёртвым; что радовалось свету, погружается в тьму. Упругое становится мягким, сочное — сухим, единое распадается на части, воплощённое утрачивает форму. Пойми, что определяет живое; отними это, чтобы убить; уничтожь останки, чтобы убедиться — дело сделано».       Главное, не переборщить с превращением упругого в мягкое, иначе не будет хрустеть.       — Уф, — выдыхает Чайльд, когда запах из горького становится кислым, и снимает первую пробу. Хрустит что надо. — Ну, теперь в самый раз.       Фаранак привстаёт на стуле и изумлённо заглядывает в салатник.       — Как ты это сделал?       — Уметь надо, — самодовольно заявляет Чайльд и сливает жижу в раковину. — В кадке, конечно, лучше. Так рассол получается полное говно. А капустка ничего, нормальная. Под водку пойдёт. Всё равно лучше, чем здешняя.       Ухмыльнувшись, Фаранак открывает новую бутылку. Чайльд вываливает капусту в чистую миску, отмывает руки, возвращается за стол. Чокаются молча. После третьей подряд стопки становится хорошо.       — Как тебе? — спрашивает Чайльд.       — Достойно. — Закинув голову, Фаранак кладёт ещё щепотку капусты на язык, как будто это виноград, и снова становится похожа на Кави. — Не пробовала, когда бывала в Снежной. Думала, блюдо слишком простое, что в нём может удивить? Но вы удивляете и самыми простыми вещами.       — Может, и так. — Чайльд задумчиво трогает прилипший к лезвию ножа кусочек кочерыжки. — Я удивляюсь, когда здесь таких вещей не знают. Люди, вроде, везде одинаковые, но…       Всё такое чужое.       — Тоскуешь один?       Её голос как будто двоится. Похоже, всё-таки перебрал, хотя голова ясная.       — Я не один, — произносит Чайльд, старательно двигая языком, чтобы не заплетался. — У меня тут есть.       Дальше выбирать слова нет смысла. Есть и есть, это главное. Фаранак, видимо, ждёт продолжения, а потом спрашивает:       — Ты про Кави?       — Он же женат… же. — Кочерыжка не даётся. Чайльд двигает нож к себе, ищет глазами, чем бы поскрести. Ничего острого под рукой, а вставать за другим ножом лень. — Ты что, забыла?       — Муж — решаемая проблема.       За её словами повисает звенящая тишина. Чайльд ждёт, когда она скажет что-нибудь ещё, но она молчит, и когда он поднимает взгляд, на её лице ни тени улыбки.       — Допустим, я предложу избавиться от Хайтама. — Она наваливается на стол, и её взгляд как игла, нацеленная на пойманную бабочку. — Что скажешь?       — Что тебе пить хватит. — Чайльд тянется к открытой бутылке, но Фаранак перехватывает его руку, стискивает так крепко, что без драки не вырваться. — Эй!       — Подумай. — Она наклоняется ближе. Чайльду делается не по себе: в её посветлевших глазах нет и намёка на безумие, и она точно не пьяная. — Хайтам простая мишень. Я обеспечу алиби, помогу всё обставить. У него немало врагов. Кави не станет тебя подозревать, только полюбит сильнее, когда переживёт горе. Всё останется между нами. Теперь, когда знаешь, что руки у тебя развязаны, — она прищуривается, — что станешь делать?       На миг Чайльда ослепляет сладкое кровавое видение. Сила, во много раз превосходящая человеческую, драгоценный подарок Бездны, не исказила его и не сделала другим — только дала в руки новое оружие. Причинять боль ему нравилось и прежде. Неважно, кому.       — Я? — Он издевательски пожимает плечами. — Ёбну тебя и сделаю так, что никто не найдёт тело.       — Вот как. — Фаранак не меняется в лице. — Почему? Ты его ненавидишь.       — Сильно сказано. — Чайльд отводит взгляд. Ёбаная кочерыжка на ноже сейчас бесит его намного сильнее, чем Хайтам. — Те, кого я ненавижу, долго землю не топчут.       — Но ты сейчас на его стороне.       — Кави его любит. Не хочу, чтобы он плакал, а на тебя мне плевать.       — Честно! — Фаранак, расхохотавшись, отпускает его. — Ну, хорошо. Значит, мой сын в надёжных руках.       Чайльд снова показывает ей татуировку.       — Уверена?       — Ты можешь за него убить. Хайтам... может, разве что, умереть за него. Сам понимаешь, в бою против нескольких наёмных убийц самопожертвование не поможет. Я знаю, что Кави справится сам... но не сейчас. Он слаб, а Глаз Бога ему пока не поможет.       — Как и мой мне, — напоминает Чайльд. — А Глаз Порчи разбили на площади перед дворцом. Что я могу сделать?       — Не смеши. Минуту назад ты был готов раскроить мне череп кухонным топориком. — В её улыбке есть что-то звериное. Что-то, что лучше слов говорит — её путь к освоению непригодной для жизни пустыни густо залит кровью. — Снежновцы каждую минуту живут как последнюю, и дерутся так же. Не зная жалости, не чувствуя боли, не заботясь о будущем, не страшась смерти. Я хотела бы видеть такого человека рядом со своим сыном.       — А что, если я нападу на него?       — Ты сам это представляешь? — Фаранак пожимает плечами так беззаботно, будто они о пустяках говорят. — Спорим, нет.       — Правда, — Чайльд соглашается так же легко. — Ну, за здоровье.       Они чокаются и закусывают, по-братски поделив остатки капусты.       — Знаешь, — начинает Фаранак так благостно, будто совсем не она только что предлагала совершить убийство, — говорят, людей из Снежной трудно постичь рассудком, можно только почувствовать. Я думала, бредни, но, пока с тобой говорила, кое-что всё-таки поняла.       — Что?       — С таким-то образом жизни неудивительно, почему вы постоянно выпиваете за здоровье.       — Здоровья много не бывает, — хмыкает Чайльд и наливает ей доверху. — И раз уж мы всё равно на «ты», давай пить на брудершафт.              ~              Медленно выбираясь из сна, Альбедо слышит тихое «Чайльд скоро будет здесь», а потом его уха и виска нежно касаются губами. Когда он открывает глаза, рядом никого нет, но место, где спал Итэр, ещё тёплое.       — Альбедо? — Бай Чжу трижды стучит в запертую дверь. — Скоро зайду к тебе, просыпайся.       — Да… — с трудом выдавливает Альбедо и, потерев лоб, понимает, что нигде не болит. Там, где был след от укола, кожа едва заметно светится золотым.       Бай Чжу заглядывает через несколько минут.       — Как себя чувствуешь? — Он касается Альбедо силой Дендро и широко улыбается. — Итэр заходил? Тебе повезло.       — Наверное. — Альбедо тщетно пытается проморгаться, но очертания предметов и самого Бай Чжу пока кажутся… слегка двоящимися. — Я никогда не задумывался, но… из чего сделано лекарство, которое я принимаю?       — М-м? Ты имеешь в виду действующее вещество? — отзывается Бай Чжу, аккуратно ощупывая его ключицу. — Отёк прошёл полностью. Когда позавтракаешь и выпьешь таблетки, понаблюдаю за тобой ещё пару часов и попрошу, чтобы тебя забрали. Кому лучше позвонить?       — Оно как-то связано с Кэйей?..       Бай Чжу наклоняет голову к плечу, спокойно смотрит ему в глаза.       — Нет.       — Но тогда… — Альбедо неуверенно ведёт плечом. — У Кави были похожие ощущения. И если Итэр смог нейтрализовать то, что я чувствовал…       У него перехватывает горло.       — Альбедо, — зовёт Бай Чжу и берёт его руки в свои, давит большими пальцами на ладони. Немного больно, но паника отступает. — Твоё состояние вызвано не влиянием Бездны. Нет никакой необходимости использовать препараты для регенерации, твой организм в превосходной форме. Вчерашняя инъекция — действительно крайняя мера. Капсулы, которые ты принимаешь, усваиваются в течение суток, поэтому почти не вызывают побочных эффектов, но снять приступ, просто выпив ещё одну дозу, не получилось бы. В жидком виде лекарство действует почти мгновенно и переносится относительно легко, достаточно вколоть около пяти миллилитров раствора в вену на кисти или сгибе локтя. В твоём случае причина резкой боли — только концентрация вещества, которая выше стандартной, хм… — Он задумчиво хмурится. — Примерно в двадцать четыре раза. Гео в целом медленнее усваивают любые препараты. Вводить в вену почти полстакана раствора из шприца… сомнительное решение, а эффект от капельницы скорее всего оказался бы незначительным. Твой иммунитет сильнее большинства медикаментов. Только быстрое разовое воздействие могло на время его подавить. Что касается Итэра, его присутствие положительно влияет на большинство живых существ и растений. Я часто испытываю соблазн попросить его помощи, когда имею дело с тяжёлыми пациентами, но он и сам до сих пор не восстановился. Хочешь спросить что-нибудь ещё?       Ошеломлённый обилием информации, Альбедо находит в себе силы только кивнуть.       — Тогда я попрошу сестру принести питательный коктейль. Постарайся растянуть его на десять-пятнадцать минут, так будет полезнее для желудка, а потом прими таблетку как обычно. Будет хорошо, если получится ещё поспать. Обязательно зайди, если появятся необычные ощущения.       Оставшись один, Альбедо снова двигает плечом, щупает шею и виски. Кожа кажется чувствительнее обычного, но, может, это тоже побочный эффект…       …скорее, побочный эффект Итэра, потому что касаться себя слишком приятно.       Нужно проверить сообщения, но Альбедо даёт себе несколько минут, чтобы свернуться под одеялом и насладиться послевкусием… всего.       Всего, за что ему больше не нужно стыдиться и чувствовать вину.